Римская сага. Далёкие степи хунну

Игорь Евтишенков

Мечты о возвращении в Рим, которые были так реальны в Парфии, стали казаться несбыточными, потому что часть римлян продали предводителю хунну. Их новый вождь решил построить на реке Талас настоящий город-столицу. За хорошую работу он обещает Лацию свободу, однако на этот раз сделать это не получилось уже не по его воле. Опасность приходит с той стороны, откуда её никто не ждал, и римляне во главе с Лацием снова вынуждены вступить в неравный бой с сильным и опасным противником.

ГЛАВА X. СПАСЕНИЕ ТОНУЩЕГО СЫНА ТАЙ СИНА

Лаций кутался в большую широкую накидку, которая постоянно сползала и не давала согреться. Каждый раз, когда приходилось заново оборачивать её вокруг плеч и зажимать локтями, ветер задувал снизу, вызывая озноб. Щёки горели от царапин и раздражения, но больше всего страдала бритая голова. Тёплая шапка была маленькой и постоянно падала на землю. В такие моменты казалось, что кожа на голове покрывается ледяной коркой, и он спешил побыстрее натянуть затвердевший кусок шкуры на затылок, чтобы не простудиться. У Павла Домициана, наоборот, шапка оказалась больше, чем голова, и он шёл, не поправляя её, как странное безголовое существо, держась за одну единственную повозку, в которой лежали вещи великого князя Тай Сина и войлок для его походного гэра.

К вечеру они остановились у небольшого холма, свернув с дороги немного в сторону. Рядом начинались заросли редкого кустарника и невысоких деревьев. Огонь хунну перевозили с собой в нескольких больших корзинах. За ним постоянно следили, чтобы он не потух. Поэтому костры развели быстро. Но больше римлянам ничем не помогли. Надеяться оставалось только на себя. Всё, что они взяли с собой, должно было помочь им пережить холодную ночь. Лаций несколько раз пытался прилечь поближе к огню, но не мог заснуть, потому что холод проникал под одежду и накидку со всех сторон. Хунну также везли с собой скатанные войлочные подстилки, на которых ложились спать по пять-шесть человек. Но у римлян их не было. Лаций попытался принести несколько камней, но они были слишком маленькими и быстро остывали, когда он вынимал их из костра.

— Не могу больше лежать. Совсем замёрзну, — стуча зубами, пожаловался ему Павел Домициан, когда он, устав ходить вокруг костра, присел рядом.

— Двигайся ближе к костру. Я посижу рядом. Посмотрю за накидкой, — стуча зубами, предложил Лаций. Он обвёл глазами остальных товарищей, которые спали сидя, прижавшись друг к другу спинами. У него так не получалось. Холод был сильнее. Он уложил Павла на ветки сухого кустарника, а сам пристроился рядом. — Спи, я пока буду смотреть за огнём! — сказал он и обречённо вздохнул. Надо было попросить у Саэт или слуг что-нибудь потеплее, но он не успел. Теперь оставалось следить за тем, чтобы костёр не погас, пока будет спать Павел Домициан. Будить его он не собирался. Какая от слепого помощь? В душе Лаций наделся, что он всё же согреется и немного поспит до наступления утра. Перед самым рассветом он действительно провалился в тяжёлый сон, прислонившись спиной к слепому певцу. Но сон этот был недолгим. Хунну проснулись с рассветом и, быстро собрав гэр Тай Сина, продолжили движение на восток.

Когда они, наконец, встретили императорского посла, сопровождавших его всадников и несколько десятков хунну из других племён, голова у Лация была тяжёлой и тело еле слушалось, не желая двигаться ни вперёд, ни назад. Он даже не стал рассматривать новых людей, а просто повалился на землю и заснул, пока Тай Син, соблюдая традиции вежливости, общался с послом императора. Но этот привал тоже был недолгим, и, когда их беседа закончилась, римлян подняли с земли и быстро расставили с двух сторон повозки, чтобы удивить и произвести впечатление на посла. Тот несколько раз с любопытством выглядывал из-под войлочной накидки и, видимо, действительно был удивлён их внешним видом. Лаций заметил только молодое широкое лицо с надломленными бровями и узкими щелочками век, под которыми тревожно бегали маленькие чёрные глаза. Этот странный человек смотрел на них, плотно сжав губы, и поэтому казалось, что у него совсем нет рта. Оттопыренные уши только усиливали впечатление нелепости, которое производил трясущийся на затылке узел волос в позолоченной коробочке, проткнутой короткой палочкой. Судя по коже и живому взгляду, посол был молодым человеком, но вскоре дорога стала круче и Лаций перестал наблюдать за носилками, стараясь удержаться на ногах и не споткнуться о камни. Позади римлян ехал сын Тай Сина. Он был доволен произведённым на посла впечатлением. Его более мудрый и опытный отец следовал сзади, и его лицо, наоборот, оставалось непроницаемо спокойным и суровым, как будто его ничего не волновало.

Вторую ночь римляне и хунну тоже провели у костров, но на этот раз Лаций решился на отчаянный поступок. Он дождался, когда все заснут, и после этого прокрался к лошадям. Там он забрался на одну из них, и, обхватив удивлённое животное за шею, постарался заснуть. Сон прерывался несколько раз, потому что, расслабляясь, его большое тело постепенно сползало на землю. Но к утру он всё равно чувствовал себя намного лучше, чем остальные римляне, многие из которых, судя по хриплым голосам и кашлю, всё-таки простудились. Обратный путь к стойбищу продолжался под нудный скрип колёс и негромкий топот копыт.

Небо было серым и хмурым, как будто богам не нравилось то, что происходило на земле. Эта мысль пришла Лацию в голову, когда из-за поворота вдруг неожиданно показалась река. Хунну радостно закричали, показывая вдаль, где должно было находиться стойбище, но императорские всадники и посол ничего не ответили. Они проехали вперёд, а несколько десятков хунну вместе с молодым и горячим Модэ Сином поскакали на высокий крутой берег, с которого хорошо была видна холмистая местность на противоположной стороне.

Дорога постепенно приближалась к реке, и до поворота, где вокруг торчащих из воды камней пенились буруны холодной чёрной воды, оставалось проехать не более пятисот шагов. Дальше она уходила в сторону и вела прямо к броду, до которого было ещё три тысячи шагов. Лаций устало плёлся почти в самом конце колонны, тупо уставившись на стремительно несущийся чёрный поток. Немигающим взглядом он смотрел, как вода на полном ходу врезается в камни, крутится перед ними, образуя небольшие водовороты, пенится и брызжет в разные стороны, чтобы потом белой струёй спокойно продолжить свой путь за спиной грозных каменных воинов. Неожиданно сзади раздался чей-то крик. Он прозвучал не очень громко, потому что ветер дул в лицо, и звук относило назад. Лаций обернулся и посмотрел вдаль. Там, куда поскакали хунну с молодым Модэ Сином, явно что-то произошло. Несколько всадников крутились на лошадях на месте, другие соскочили на землю и стояли у самого края, кто-то махал руками и кричал в их сторону, но на таком расстоянии ничего не было слышно.

— Эй! — окликнул Лаций одного из хунну. — Там кричат! — он ткнул рукой назад. Сначала кочевник ничего не понял, но потом стукнул лошадь пятками и поскакал вперёд, к лули-князю. Вся процессия сразу остановилась, и хунну устремились к обрыву. То, что они увидели, заставило их сердца похолодеть от ужаса. Вскоре это увидели и римляне. Внизу, в ледяной воде барахтались несколько человек и лошадей. Один из несчастных сумел схватиться за гриву и теперь отчаянно старался направить лошадь к отвесным скалам у берега. Но всё было тщетно. Животное двигалось вперёд по течению, которое несло их прямо на камни. Оказавшиеся в воде люди беспомощно махали руками и тоже ничего не могли сделать. Сначала один, захлебнувшись, ушёл под воду, затем другой, третий и так почти все, кроме одного, который продолжал держаться за гриву и не сдавался. Лаций видел, что четверо оставшихся лошадей неминуемо погибнут, затянутые в водоворот под камнями. Но этот последний мог бы ещё выжить, если бы отпустил гриву… В том месте, куда его несло течение, камни были более покатые и без острых краёв.

Стоявшие перед ним хунну что-то кричали друг другу, но Лаций их не слышал. Он с непонятным внутренним удивлением наблюдал за собой, как будто боги вдруг разделили его на две части, и теперь одна половина тела, способная думать, наблюдала за другой, не думающей, со стороны и не понимала, что происходит. Он сбросил свою толстую накидку, стянул через голову длинную рубашку и быстро стащил сапоги с тёплым мехом, которые ещё полгода назад достались ему от умершего хозяина соседнего гэра. Вместе с рубашкой на землю упал и медальон на тонком кожаном ремешке. Но времени поднимать его уже не было. Через несколько мгновений Лаций стоял у самого края обрыва. Когда он прыгнул вниз, над его головой раздался полный отчаяния и горя крик старого лули-князя:

— Мо-о-дэ-э-э! — он звал своего сына, надеясь на чудо и понимая, что чуда не будет и тот скоро погибнет прямо у него на глазах, а он ничего не сможет с этим поделать. Последней головой над водой была голова его сына…

Резкий холод сковал всё тело, пронзив его тысячами ледяных стрел. Лацию показалось, что он не сможет даже пошевелиться, не то что плыть в этой воде. Ощущение было такое, как будто в кожу на спине и затылке впились огромные острые шипы и живот вжался до самого позвоночника, выдавливая из груди воздух. Его передёрнуло, и пробежавшая по телу дрожь заставила выпрямиться скрючившиеся руки и ноги. Надо было срочно двигаться. Он сделал первый гребок, затем — второй, третий, пока не почувствовал, что выплыл на поверхность и может дышать.

Когда над водой показалась отливающая синевой блестящая лысина белокожего раба, старый Тай Син почувствовал, как его сердце остановилось и в груди перехватило дыхание. Он сделал шаг вперёд и коснулся носком сапога одежды Лация. Колени предательски дрожали, и он решил не шевелиться, чтобы не упасть на землю от слабости. Заметив кожаный ремешок, он поднял его с земли, посмотрел на медальон и крепко сжал в руке. Лули-князь смотрел вперёд и ждал. Никто не знал, что в душе он поклялся принести богам самую большую жертву, если они помогут этому рабу спасти его сына. Вот римлянин подплыл к лошади и стал отрывать пальцы его сына от гривы. До берега доносились отрывистые возгласы. Этот странный раб что-то кричал, но Модэ не шевелился и не хотел отпускать лошадь. Потом бедное животное, не выдержав висевших на нём двух людей, мотнуло головой в последний раз и погрузилось под воду. Вместе с ним исчезли и две других головы — его сына и раба-римлянина. Однако лошадь вскоре вынырнула, и её понесло дальше на камни, а людей видно не было. На берегу все замолчали. Какое-то время никто не шевелился. Тай Син выдохнул и опустил плеть. Все смотрели только на него. Казалось, лицо старого лули-князя превратилось в камень. И вдруг густые брови взметнулись вверх, глаза вспыхнули, и из горла раздался дикий крик. Все хунну вздрогнули от неожиданности и повернулись в ту сторону, куда показывала его плётка. У крайнего камня в воде были видны две головы — одна с чёрными волосами, а другая — сине-серая и без волос. Это были раб и его сын! До них было совсем близко. В воду сразу же полетели длинные верёвки с петлями. Когда тела вытащили на берег, юный Модэ Син был без сознания. Казалось, он не дышал. Но голый раб сложил его пополам, положил на колено и стал давить руками на спину. При помощи других своих товарищей он вернул ему жизнь. Оба выплывших так сильно дрожали, что их дрожь передалась даже помогавшим им людям. Те тоже жались и кутались в накидки. Старый Тай Син с трудом сдерживался, чтобы не кинуться к рабу и не обнять его вместе с сыном. Но он смотрел на дрожащего римлянина и видел только знак на его плече — такой же, как на круглом медальоне. Тот никак не мог натянуть на себя длинную рубашку, стучал зубами и что-то говорил другим рабам, но его не понимали. Лули-князь подошёл к нему и молча протянул медальон. Он сдержался и никак не проявил свои чувства. А затем хриплым, срывающимся голосом приказал замотать обоих в шерстяные верблюжьи накидки и уложить в повозку под куски войлока. Когда вся процессия добралась до стоянки, Лаций и сын лули-князя спали, не зная, что происходит вокруг. Тем временем, Тай Син приказал своему слуге сделать на куске шкуры такой же рисунок, какой был на плече у римлянина и нанести его на плечо сына. Но ни Лаций, ни Модэ этого уже не слышали. Как не слышали они и радостного пения слепого Павла Домициана, который так вдохновился поступком своего друга, что стал сочинять песни о нём прямо на ходу. Всадники улыбались, видя его восторг, и не прерывали. Единственным человеком, которому не уделили внимания в этой ситуации и который частично лишился необходимого уважения в результате непредвиденного события, был посол императора. Он ждал, что ему расскажут обо всём отдельно и окажут знаки внимания в связи с тем, что они вынуждены были остановиться в пути. Но никто этого не сделал. Поэтому настроение у посла стало постепенно портиться. Зато хорошим оно было у встречавших эту процессию римлян. Они издалека услышали голос своего певца, и, когда кочевники переправились вброд возле недостроенных деревянных терм, все, кто мог, уже стояли вдоль берега, пересказывая друг другу слова новой песни Павла Домициана.

Возле становища горели многочисленные костры. В ноздри ударил запах жареного мяса, и хунну сразу прибавили ход. Тай Син понял, что к приезду посла стали готовиться заранее и, скорей всего, сегодня вечером будет большой праздник. Всадники промчались прямо в центр кочевья мимо рабов-римлян и целой толпы детей, где лули-князь, не слезая с коня, приказал перенести Лация и своего сына в тёплый гэр, обтереть горячим жиром и снова закутать в шерстяные одеяла. Сам он отправился вслед за послом шаньюю Чжи Чжи, который с нетерпением ждал их прибытия.