ДухСо пробы "Ф" за №55-12. Ледник

Игорь Галеев

С Севера движется гигантский ледник, уничтожая всё на своём пути. Приближающаяся катастрофа заставляет людей совершать невероятные фантасмагорические поступки, поведение многих и смешно, и трагично. Город охвачен паникой, а Нихилов (!) намерен спасти всё человечество, а власти намерены атаковать ледник ядерными ударами… И только одному собирателю досье «ни холодно и ни жарко», он преследует свои цели.

«Ф» — акт съёмно-проникновенный-глазной, II класса

(Комната в квартире по улице Площадной. Шторы задёрнуты, полумрак. Большое количество сувениров на полках, на столиках и по стенам. Отличные разнообразные книги. Ковры и палас. Хрусталь, цветы и шикарная люстра. Цветной телевизор не работает. На столе пустая бутылка из-под редкого, желанного многими вина, фрукты и конфеты. Две хрустальных рюмки, горка цветастых журналов. На кресла брошены великолепные халаты и прочее импортное белье. У шикарной кровати две пары тапочек. Пахнет перепревшим жасмином и взглядами изголодавшейся нежности. Послеобеденное время.)

Как-то все само собой вышло. Безотчетно.

Три дня его съедали страсти, три дня мозговые клетки оперативно формировали и представляли для внутреннего обозрения картины. Одну хлеще другой. Четвертую притягательнее третьей. Разум отказывался что-либо предпринимать по вопросу гашения инстинкта.

Поначалу Вячеслав Арнольдович сопротивлялся, подогревал или усыплял подсознание раздумьями о социальном. А затем сдался. Используя последние усилия анализа и расчета, он, как в тумане, всё же успел осознать, что город этот и эта местность как бы под чьим-то контролем, и чудилось ему, что чья-то темная сверхвласть вселилась в его плоть, парализовала волю, и вот поэтому он вынужден лежать рядом с ней, слушать ее надсадный храп, вдыхать гадкий спёртый воздух (боязнь сквозняков) и запах жасмина, что ли… черт возьми эту мистику! Когда он проделывал с ней то, что она хотела, его преследовал этот приторный запах, возбуждал и, вероятно, благодаря ему он чётко сумел произвести всё… что требовалось. Суровые перипетии!

Мёртвый город. Он думал, что хорошо бы выбраться отсюда, навсегда, куда угодно, хоть бы в дебри Амазонки. Подумал лениво, заранее зная, что выбраться ему не под силу.

«Фатум? Или Глебов комплекс? размышлял он, отвернувшись от нее. — Так или иначе, а жить нужно. Каждый раз таким, каков ты есть, у каждого свои прегрешения вот он — трагизм рождения и попыток переделать человека. У каждого свои склонности, все разные. В принципе, нужно уметь всё трезво испытать. И это? Да, а что, и это тоже. Все мы люди, и нужно любить ближнего своего. И тех двоих, что несли ей кресло. И я люблю. Эту?.. Разве я виноват? Меня заставили! Природа, этот город, люди, Глеб… Что я ему сделал плохого? Почему это я должен был ради чьих-то подвигов собственной судьбы лишаться, вовлеченным числиться, когда я тогда еще сам не раскрылся и не воплотился? Меня спросили, и я честно и открыто рассказал всё. А что скрывать? От кого скрывать? И не посвящен я был. Рассказал бы кто-нибудь другой. Тем более, что сам он уехал и не собирался возвращаться. А я тогда молокосос был и не понимал всего, меня не посвящали. Сами виноваты. Что видел, слышал, то и изложил. Нет, это не предательство. Я никого не предавал!»

Механизм всплывшей совести заработал в полную силу. Он бы разошелся в своих мыслях не на шутку.

Она приподняла голову, толкнула его в бок:

— Что ты сказал?

Он мигом загасил бесконтрольное мышление, притворился спящим. Это у него всегда здорово выходило. Индийская закалка. Раз — и ни один мускул не дрогнет.

Поворочавшись, почесав где-то под одеялом, она глубоко вздохнула, упала на спину и мерно с присвистом задышала.

«И это переживём. Аскетизм длился полгода. Полгода ни пальцем, ничем не трогал. Не каждый может так. Но должен же я в конце концов!.. Тем более я так устроен: чем дальше во время, тем энергичнее, способнее. Это достоинство! Другие порядком выдыхаются к моему возрасту. А мной довольны. Вот, пожалуйста, — спит. А я еще способен мыслить. Бодрствую, как Оноре де Бальзак. Тем паче, всё это для содружества. Оно очень кстати. Монолитное правление, и если с умом быть, то можно стать первым. Не для тщеславия! На кой ляд оно мне? Элементарное лидерство. Для свободы. Чтобы куда хочу, туда и иду, то и делаю. Я итак должен быть первым, куда уж ей! Но жить умеет, умеет! И не без интересов. Лермонтов, Пушкин, современные лидеры. Хватка есть. Подкину ей свои вещи!»

Он с удовольствием вспомнил упакованные пачки журналов, четыре альманаха, одну брошюру, одну книгу. Во всех этих изданиях его труды. Самый ценный груз жизни. Смысл. Жалко, жалко, что каждое издание в десяти экземплярах. А теперь и того меньше. Но больше он привезти не мог, не контейнер же заказывать. А было в двадцати, тридцати и даже сорока. Экземпляры он берёг для друзей. Настоящих и будущих. Экземпляры — его опора, сила, могущество. Без них он давно себя уже не мыслил, труды все-таки… С ними по жизни идти веселее, сподручнее. Экземпляры — поступь. Они и здесь сослужили хорошую службу, пять из них уже осели в личных библиотеках и служебных столах новых друзей. Ах, как обидно, что он не успел закончить последний труд! Самый-самый! Враги и завистники. У людей творчества их хватает. А ведь уже брали с руками и ногами, торопили… Ничего, это, может, и хорошо — темы севера, востока. Ничего, со временем откроется вакансия в здешнем издательстве, намёк уже был дан. Потом — кооператив, отставка, есть кое-какие материальные резервы, творческий труд… А больше Вячеславу Арнольдовичу и не нужно. Для смысла жизни хватит. О большем настоящему труженику пера и слова мечтать зазорно, ни к чему мечтать. Имя какое-никакое, друзья в граде-Китиже (не все же отвернулись) остались, а опала временная, тем паче незаслуженная опала, клевета и зависть посредственных и сереньких людишек. За пострадавшими за правое дело всегда в итоге шли. Прошлое-то причем? Недостатки и ошибки уходят, приходят достоинства. А настрадался Вячеслав Арнольдович порядочно.

«Подзакусить бы, — продолжал мыслить Нихилов, — у нее хоть поесть можно. Эти консервы мне язву бы обеспечили. А столовки!.. Нет, ну нет, теперь я спасён!»

Осторожно, закусив губу, он выпростал ноги из-под одеяла, и только было прикоснулся к ворсу пушистого коврика, как сильные пухлые руки обвили его шею, похолодевшей от неожиданности спиной он почувствовал влекущий жар ее груди, едкий пододеяльный запах разом врезался в ноздри, прогнал по коже молниеносную дрожь, и не в силах сдержать восставшую страсть, взогретый Нихилов ослеплено ринулся всем весом в тёплое и живое, жаждущее и трепещущее. И всё-таки он успевал думать, что она требовательна и сильна оттого, что он ее последняя добыча, отрада, везение и награда за дни одиночества и мечтаний… Вечный двигатель, а не мозг!

Измученным, мокрым и бледным выбрался он из постели, добрался до холодильника, присосался к бутылке минеральной.

— Вячеслав, шепнула она слабым голосом, — Вячеслав, я умираю, так хочется есть.

Он накидал в тарелку всякой всячины, налил по фужерам вина, они устроились в ворохе подушек и в десять минут уничтожили высококалорийную еду, не проронили, кроме жевательных, ни звука.

Закусывая и запивая, Вячеслав Арнольдович ненароком заметил, что ему не очень-то приятны ее белые пальцы, нижняя челюсть и рот, но эту физиологическую неприязнь он ликвидировал в считанные секунды, проманипулировав включением и гашением разных областей, участков и закоулков своего недремлющего мозга.

Она управилась быстрее его и теперь с блаженством наблюдала, как он деловито обгладывает кость.

— И почему все мужчины так любят высасывать мозг? — утвердительно спросила она.

Он мгновенно замер, пожал плечами, а про себя подумал:

«Причем здесь все мужчины? Я сам по себе мужчина».

— Милый мой, — говорила она через полчаса, раскинувшись в кресле, — ты подарил мне гармонию. Ты мужчина демонического типа. Ты неутомим, такого я еще не знала. Ты, словно мальчик! Подобные тебе — истинное счастье для женщины. Ты поэт в любви.

Он скромно хохотнул, потуже затянул пояс халата, посчитал своим долгом ответить взаимностью.

— Не приукрашивай меня. Я прост, как валенок. Уж если восхищаться, то только тобой. Ты сохранила истинную молодость. Ты не уступаешь выпускнице десятого класса. Какой заряд эмоций! Гетера!

Такой комплимент она и ожидала услышать. Теперь можно было поговорить об ином.

— Ты обещал мне принести свои произведения. После твоих рассказов об этих диких прекрасных племенах у меня родилась великолепная идея. А не почитать бы тебе лекции на подобную тему! У тебя повествовательный дар, отличная дикция. Дорогой, это преступление — растрачивать талант попусту! Я уже всё обдумала, слово за тобой.

Ему даже не пришлось начинать самому! Он побагровел от ее находчивости.

— О, ты богиня! — воскликнул он и упал на колени, — мне остаётся повиноваться тебе!

Она нежно гладила его волосы, щекотала мочку уха, игриво щёлкала по носу. Он положил окрыленную голову на ее теплые ноги, принимал ласки, обдумывал лекции.

Потом они говорили о великом поэте Лермонтове, жизнь и творчество которого она изучила вдоль и поперёк. Она пела поэту страстные гимны признательности и единомышления, с серьезным вдохновенным лицом читала его стихи, со знанием дела пускалась в философские размышления, коллизии и интриги, потрошила и проклинала убийцу Мартынова (застрелившего поэта на дуэли), создавала образ титана-мыслителя, поэта-мученика…

День угасал, когда она выговорилась, но начал он, о Древней Руси, и чем дальше говорил, тем чаще ловил ее огненные притягательные взгляды, так что сам не заметил, как очутился в ее требовательных объятиях, как, вдохнув уже привычный запах жадного тела, вновь обрел полноту власти и сладости.

Вы думаете, будучи посвященным во всё это дикообразие, я начну обвинять или злорадствовать? В позу оскорбленного достоинства встану? Нет, любимые мои, — кто бы вы ни были там или здесь, не моя это забота. Я не погорелец, мне незачем ковыряться в холодном пепле, выискивая оплавленные крупицы добра. Миссия моя иная, участь почти дерзкая, роль моя — Трагик. Толей меня зовут, а суть моя — трагичная. Вот будь я трагикомичной личностью, тогда бы состоялся иного качества разговор, тогда бы я вам показал, черт возьми, физиономию и седалище человечества!

С присущими мне свойствами и определенной автором ролью я могу обрисовать лишь контуры того, откуда низвергается чад и пепел — будущая почва для возможного великого Царства Вселенной. Дана мне такая поблажка.

Не знаю, кто он такой, откуда взялся и чего добивается. Собственно, меня это и не интересует. Я им доволен. Слышите?! Пока он умело избавляет меня от скуки и даже даёт возможность — проявлять кое-какие сокрытые во мне таланты, те, о которых я и сам ранее не подозревал.

Называет он себя автором, но сдается мне, что никакой он не автор, а низкосортный инопланетянин, исследующий мозговые, физические и моральные свойства современного землянина. Ценности, если хотите. Ну если не инопланетянин, то что-то в этом роде, либо еще хуже. Князь заоблачной информации. Хотя эти версии почерпнуты мною из современных фантастических произведений, так что сам я не очень-то в них верю, и по-прежнему остаюсь в неведении.

К тому же, внешность у него… ну как бы сказать… умственно отсталую напоминает. Роста он маленького, метр сорок девять, лысый, волосатый, кожа — то ли зеленоватая, то ли коричневатая, иногда одного глаза нет, а говорит исключительно точно, чётко, властно, уверенно. Вот за эти последние качества я его и уважаю, а так, когда молчит, — Квазимодо с примесью Черномора и повадками Ричарда Третьего.

Только все это никому ненужная болтовня! Я не из-за этого сюда вклинился.

Рассказал мне автор-аферист одну историю. И не то чтобы правда, и не ложь… одним словом — легенда. И так он искусно ее рассказывал, так она на меня подействовала, и я теперь проникся ею настолько, что хожу и только о ней думаю и живу ощущением ее, героями ее, стал, так сказать, Трагиком поневоле. Чушь!

У меня руки в нетерпении чешутся, хоть и писать необязательно. Выпишу! А то ему всё Нихилова, да Нихилова подавай, а на… мне этот Нихилов?

Прямо и не знаю с чего начать.

«Жил один человек.

И рождение, и детство, и юность, и судьба его были трагичны. Сердце и разум этого человека всегда были полны мрачных мыслей и тревожных чувств. Страдал человек. Бедствовал. Несовершенство мира несло ему горечь и тоску. Болел человек за страдания людей, за муки истязуемых, за слезы матерей и детей, за голодных и гонимых, за несчастья всех и каждого.

Готов был без промедления прийти на помощь, обогреть сироту, ухаживать за больными и уродливыми, работать дни и ночи без сна, если это требовалось для ближнего.

Много добрых дел совершил человек. Спасал, излечивал, кормил, утешал и был примером и ангелом-хранителем для тех, кто его знал, кто о нём слышал.

А мир уже полнился слухами нём. И создавали о том человеке легенды, одна прекраснее другой, и называли того человека Мессией.

Хорошо знал человек людей. Потому что сам был не раз бит и унижен. Потому что сам был не лишен человеческих пороков и телесной слабости.

И потому бежал человек от поклонений, сливался с толпой, и все реже помогал людям, все неохотнее делился с ними мыслями и знаниями.

Понял он, что невозможно единичными благородными деяниями оградить людей от бездны несчастий, вывести их из нищеты, отучить от пагубных привычек, раскрыть им глаза на любовь и мудрость. Понял он, что все его прежние усилия были лишь тщетной возней муравья-спасителя, стаскивающего себе подобных в охваченный пламенем муравейник.

Безумен сделался человек. Насмехался над своими учениками, над их стремлением к добру. Отрицал любые идеи обновления мира, в котором, как уверовал он, продолжала и будет продолжать проливаться кровь невинных и негодяев.

С каждым новым закатом солнца всё яростнее погружался он в трясину пьянства и разгула. Леность и равнодушие съедали его. Ни веселые песни, ни всеобщие празднества не ласкали и не радовали душу его. И душа его отныне была полна холода, злобы и тоски.

И никто уже не сомневался, что умрёт он, как бешеное, смертельно раненое животное, захлебнувшись собственной слюной, желчью последних проклятий, изрыгаемых ненавистному, пропитанному похотью и страданиями миру. Умрёт, не оставив следа и памяти.

И было бы всё именно так, если бы не суждено было тому человеку случайно услышать о великой находке Огненного Слова…»

Пропади он пропадом, этот автор-интриган!

Зовет меня с собой, прерывает, и ничего поделать не могу. Только разошелся, а тут… Волюнтаризм какой-то! Самое ужасное, если он вздумает прервать легенду на этом самом месте. Это было бы с его стороны великим свинством. А вы полистайте, посмотрите, соизволит он мне или еще кому досказать прерванное или нет, вот ему и будет неприятность — какой же автор любит, чтобы его читатели забегали вперёд! Сделайте ему, ради Бога и меня, такой анонсик-прикольчик, пусть его честолюбие повибрирует.

А это — как вам угодно —

«Ф» — акт съемно-звуковой, последовательный. Штучного разряда

(Предобеденное время. Многие улицы города. Площадь перед большим зданием. Лица, лица и машины. Обычный трудовой день.)

По улице мчатся автомобили. Три. Впереди маши………….

того цвета. Позади такая же. Из динамика первой………….

ная речь. Услышав ее, прохожие и машины оста……………..

к обочине. В середине, черного цвета, прива……………………

тым затылком, сидит Мурлин-Нурло, тот………………………..

ловым, которые расположились на за……………………………….

— Пишите лаконичнее, друг……………………………………….

рло, — в нашем деле важны фа…………………………………………..

— Чтобы нам доказат………………………………………………….

не поддаваться эмоция………………………………………………………

— А грехов у…………………………………………………………………

да и засиделся……………………………………………………………………

озел.

— Хо……………………………………………………………………

и нам и………………………………………………………………………

с вам…………………………………………………………………………

чёр……………………………………………………………………………

— Вс………………………………………………………………………………

когда жить хо………………………………………………………………………

— А вас никто………………………………………………………………………..

и не такое случает…………………………………………………………………

конечно через Станис…………………………………………………………

вы и сами должны сообрази………………………………………………

Бумажный директор задума………………………………………

ла совсем ни к черту, а тут еще этот про………………………………

— Ладно, — сказал он, — а если я вас поста…………………

в этом году, то…

— О, милый мой! — игривым, а вместе с тем и победным тоном пояснил Нихилов, — причём здесь план! Срочно, понимаете!

— И если я, то…

— То вы будете как всегда чисты, и Пиастр Сивуч и Станислав Измайлович просто напрасно будут думать о вас как и прежде, будут считать вас порядочным и никогда не узнают, как вы…

— Я прошу вас! Не продолжайте! Вы мучаете, вы терзаете меня!

— Так как же?..

…………………………………………………………………..

…………………………………………………………………..

…………………………………………………………………..