ДухСо пробы "Ф" за №55-12. Ледник

Игорь Галеев

С Севера движется гигантский ледник, уничтожая всё на своём пути. Приближающаяся катастрофа заставляет людей совершать невероятные фантасмагорические поступки, поведение многих и смешно, и трагично. Город охвачен паникой, а Нихилов (!) намерен спасти всё человечество, а власти намерены атаковать ледник ядерными ударами… И только одному собирателю досье «ни холодно и ни жарко», он преследует свои цели.

«Ф» — акт II категории

(Квартира Нихилова. Все то же, к запахам прибавились банные ароматы, а в комнате на стене очень ярко освещена солнцем «Девочка с персиками». Предужинное время.)

«Наверное родственник» только что побывал «на том свете». И осознав себя «на этом», приложил все усилия, чтобы выбелить из памяти поганый, кошмарный сон. Удалось. Ценой невероятной. На веки вечные.

Но не всё пока в организме встало на свои места, не всё пришло в равновесие после изнурительной процедуры выбеливания ненужной информации.

Потому «наверное родственник» ошеломленно таращил глаза на сказочное явление. Не продолжается ли наваждение?

Губы, зубы, рот, нос, глаза, брови, лоб, волосы, уши — на высшем уровне, по первой категории. И фигура тоже. Удивительно верные пропорции! Но самое главное ее нельзя было назвать смазливой — это Нихилов понял тотчас. В ней было нечто только свое, особенное, неповторимое, изюминка, как говорится. Или маковинка.

Совершенно некстати Вячеслав Арнольдович подумал, что стоит перед ней мятый, блестящий, но в носках с порядочными дырами, в грязных белых трусах и с запашком от тех же самых проклятых носков. Бывает же! Годами ходишь ароматизированным, в блеске и аккуратности, и лишь однажды на три дня подзапустишься, и на тебе — свинья свиньей! Странно подумал.

Ни белых трусов, ни дырявых носков она, конечно, не видела.

Вячеслав Арнольдович предстал перед ней в шерстяном костюме, в тапочках, если так можно сказать — со вкусом расчесанным, тщательно выбритым, но ощущение, будто он стоит перед Нею (!) в неподобающем виде, завладело им до того явственно и властно, что пробормотав какую-то белиберду, типа «простите, сею минуточку», он стремглав понесся в глубь квартиры, разом потеряв над рассудком какой бы то ни было контроль, забыв, где он и что он. Такое поведение явилось совершеннейшим новшеством для личностной природы Нихилова.

Спустя минуту, уже в комнате, он пришел в себя, смутно припомнил, что бежал от кого-то куда-то, и принялся осмыслять свое положение:

«Так, так… Что же это за явление? Почему же при виде этой незнакомки со мной произошло вопиющее, ранее небывалое? Подозрение — что она звонила, когда я сидел в ванной? Но она же не видела меня там — тьфу ты! — обнаженным. Отпадает. Со мной что-то серьезное. Температура? Нормальная. Что-нибудь съел? Возможно, возможно… С этими консервами всё возможно. Интересно, ушла она или нет?»

Он, сцепив зубы, на цыпочках прокрался к двери, поискал дырочку, согнулся пополам… нет, ничего не видно! Придётся открывать дверь. Тихо. Всё равно придется. Не сегодня, так завтра.

И тут его во второй раз оглоушило-ахнуло, неописуемость по членам прошлась, ума-зрения лишила.

«Чёрт побери! Что же это со мной в самом деле?! воскликнул он мысленно, ощупывая себя в дальнем от двери углу комнаты. — Прямо-таки наваждение! Нужно поискать новые носки. Я их специально отложил для работы».

Он сунулся в чемодан, обнаружил чудесные, ни разу не надёванные носки, припасенные для первого выхода на должность, поспешно уселся на диван, и только было изогнулся для приятной процедуры, как дверь распахнулась, и… он увидел её!

И вновь с Вячеславом Арнольдовичем произошла ужасная трёхминутназатная нелепица. На этот раз он превзошел самого себя — он даже взвизгнул, дико прыгнул и забито нырнул за спинку дивана, словно его застали без спасительного фигового листочка.

Целую вечность длилось молчание. Вячеслав Арнольдович включил замороженное состояние, закостенел и мог бы пробыть в скрюченной позе еще одну вечность, если бы его чудесным образом не привели в себя совершенно безобидные земные вопросы.

— Товарищ… вы еще раз извините меня… (молчание). Я, собственно… (молчание). Здесь идёт ремонт? Или я не туда попала? Я хотела, собственно… (молчание) узнать Марья Ивановна, что — переехала? Она здесь больше не живет?

Не сразу Нихилов оттаял. Заёрзал, приподнял голову. Кто бы мог знать чего это ему стоило! Нет, он не посмотрел ей в глаза, он лишь робко осмелился взглянуть на ее руки с цветами и коробкой. О, какие тонкие чуткие кисти, неужели они возможны здесь? Красотища!

«Возмездие! — стукнуло в голове, — это то, о чем он мне говорил. Мысли — чепуха, коробка — чепуха, но она — возмездие!»

«Я сам! Я сам!!» — чуть было не завопил он, но тут способность здраво вести себя волной хлынула внутрь — туда, где всегда на страже то, что отвечает за нормальность и хладнокровие. Нихилов был спасён и свободен. Обрел драгоценный дар речи. Как всякий земной интеллигент, он стеснялся предстать перед красивой женщиной босиком.

— Простите, пожалуйста, — криво просиял он, поправляя ладонью прическу, — я тут недавно… Второй день. Меня поселили.

— А Марья Ивановна? Прежняя хозяйка этой квартиры?

Внезапно он осознал, что теперь она смотрит испуганно. Она безжалостно ела его глазами, да так, что он отчего-то вспомнил Достоевского, Свидригайлова и Петра Константиновича Верховенского, с которыми шапочно познакомился давным-давно в студенческие годы. Потно и жарко сделалось ему.

«Что за красавица! Как она может ходить по этой земле нетронутой, одна, с цветами и… Что у нее в коробке?»

А бедная девушка вдруг побледнела, пошатнулась, глаза ее разом наполнились тем самым извечно-тоскливым пониманием, от которого в одно мгновение немеет тело и холод белого ужаса парализует мозг. Нихилов догадался, что с девушкой что-то стряслось.

«Трагедия? — пронеслось в голове. — Неужели свидание? Обманута?!»

И побледнел. Оставаться безучастным было бы преступлением. Ахать и охать так же. Вячеслав Арнольдович смело покинул настоенное место, прошлёпал босыми ногами по грязному полу, учтиво и официально предложил: — Садитесь, пожалуйста.

И тут же, видя ее безучастность, не посмев прикоснуться к ней, скоренько забежал за кресло, жестами и мимикой стал предлагать присесть. Она повиновалась, деревянно села, машинально поправила платье, поставила на колени коробку, положила сверху цветы. Позабыв о босых ногах и прочих бренных бытовизмах, он опустился напротив на диван, наконец-то ощутил себя хозяином, терпеливо ждал, наполнившись гостеприимным достоинством, барабаня по коленкам волнующимися пальцами.

А ей было совсем не до него. Она всё поняла. Она опоздала. Ей бы чуть раньше, хотя бы на месяц, чтобы попрощаться, когда уже Марья Ивановна…

— Вам, может быть, водички? — он наконец-то сумел улыбнуться. — Это от жары. Посидите, и все пройдет.

Она не ответила. Он решительно встал, вышел, закрыл входные двери, обулся, принес воды. Она выпила.

— Еще? — принимая стакан, участливо поинтересовался он. — Легче?

— Спасибо, не нужно. Я пойду.

— Нет-нет! Вы посидите, вам обязательно нужно посидеть. Вы очень бледны. («На вас лица нет», — хотел было добавить, но вовремя одумался.)

Она кивнула:

— Если вы позволите…

— Ну что вы! Это для меня…

Осмелел Вячеслав Арнольдович. Взял цветы, жестом попросил коробку. Водрузил аккуратно и бережно на стол. Вернулся на диван, спросил:

— Вы, видимо, ошиблись квартирой?

Ей не хотелось объяснять.

— Нет, я к прежним хозяевам.

— Понятно.

На стене висела картина. Захудалая репродукция. В голубой рамке.

Она вспомнила эту «Девочку с персиками» и теперь смотрела в глаза солнечной девочке, пытаясь разглядеть в них упрёк и, может быть, прощение. Старческие глаза… Почему-то ей так показалось. Вспомнила она и кресло, в котором сейчас сидела, и комод в углу. Вот только диван и стол не узнала, наверное, они прибыли сюда уже после того, как… Когда это случилось? Почему ей никто не сказал? Не хотела она плакать, не могла. Суетой сует прожитый год в памяти воскресал. Ничего толкового.

Вспомнила, как с утра в каком-то тревожном предчувствии торопилась, теперь поняла почему, призналась, что давно была готова к этому — еще в тот вечер, когда Марья Ивановна слабым голосом звала в гости. Ведь тот слабый голос сказал ей тогда всё, а она не смогла, не захотела, не успела понять… Или это кажется уже теперь, когда опоздала? Когда навсегда, всё, а жить надо?..

— Вы не выбрасывайте это кресло, ладно? — попросила она вдруг.

Вячеслав Арнольдович встрепенулся, вскочил.

— Ради Бога! Что вы! Вы можете забрать его. Если хотите, я его могу вам прямо сейчас отнести! Одно удовольствие!..

«Что это со мной? Опять? Какое — то неудержание! Какого черта я попрусь по городу с этим креслом? И не дотащить мне его. Килограммов пятьдесят, наверное, если не восемьдесят. А я давно таких тяжестей…Какая-то старушка, сказали, жила. А кстати, я в самом деле не знаю куда эта старушка делась?»