ДухСо пробы "Ф" за №55-12. Ледник

Игорь Галеев

С Севера движется гигантский ледник, уничтожая всё на своём пути. Приближающаяся катастрофа заставляет людей совершать невероятные фантасмагорические поступки, поведение многих и смешно, и трагично. Город охвачен паникой, а Нихилов (!) намерен спасти всё человечество, а власти намерены атаковать ледник ядерными ударами… И только одному собирателю досье «ни холодно и ни жарко», он преследует свои цели.

— — — — — — — — — —

«Ф» — акт проникновенно-ручной, третьей категории

(Комната в двухсотсемидесятивосьмитысячном городе. Стены дома почти полутораметровой толщины. Пятый этаж. Исправный санузел. Счётчик не мотает. На кухне, в прихожей и в комнате — кавардак. В комнате — большое, старинное, потёртое кресло, два голых стола, обшарпанный комод, довольно сносный двуспальный диван, всюду вещи, раскрытые чемоданы и коробки. Окна не завешаны. Запах прокисшей пыли, тройного одеколона и подержанных рукописей, плюс — рыбные консервы. Время к обеду.)

Он резко захлопнул тетрадь. С ним давно уже такого не было: чтобы он вот так лежал и в себе копался. С наслаждением выругался, посмотрел, куда бы забросить — подальше, дабы не мозолила глаза и не портила и без того неустойчивое настроение, — передумал и мягким равнодушным движением опустил ее на пол.

Он долго читал и устал. Помассировал затёкший затылок, отодвинулся от спинки дивана, мощно вздохнул и мощно выдохнул.

«До чего неудобно без подушки! Нужно купить в первую очередь. Потом куплю… и наволочки. Куплю, всё куплю…»

Он лежал, укрыв глаза тяжелыми морщинистыми веками, на голом диване — мужчина — в костюме и приспущенном галстуке. Руки вдоль тела, ноги прямо, дыхание ровное, здоровое, безо всякого там напряжения.

Он слушал, как из тела уходит проклятая дрожь, как сквозь поры сочится к потолку утомительное раздражение.

А голова между тем работала и работала. Как всегда. Чётко. Бесперебойно.

Тикали часы, и за стеной бубнили. Он прислушался. Ничего нельзя было понять.

«Скотство, — журчало в этот момент в голове, — вечное скотство! Было, есть, будет. И это был я. И это есть часть меня, и, значит, из этого получится моё «я». Во веки веков, аминь! Софистика. Сопельки. Не нравишься ты себе, Вячеслав Арнольдович! Вот оно — грязное бельё твоей поганенькой юности! А у кого лучше? Кто больше? Но при чем все? Ты, Веча, ты… А о других не беспокойся. На повестке дня ты. Вот и возьми тетрадочку, поддень ручонкой-то, поковыряйся, полистай, далее, далее почитай, поинтересуйся вшивеньким. Дальше и первые попоички, и первые девочки, и вторые, и… там многое, и про любовь, и про Глеба, и про живот… То-то и оно, что ты, голубчик, знаешь, что далее грязь и мура, а идеи, какие к черту идеи! — так себе гнойнички, тебе бы их и не вспоминать вовсе. А почему они были вынуждены твоё бельишко перетряхнуть — и вовсе нельзя вспоминать, истерикой новой пахнёт. А истерики тебе сейчас совсем ни к чему. Это всё переезд проклятый! Переехал, и тетрадочка обнаружилась. Сколько-то я ее не нюхивал? Двадцать один годочек. Динь-динь и всё такое. Нет, поначалу-то ты ее частенько листал, посмеивался, жёнушке зачитывал, веселился и комментировал. А потом дотронуться до нее боялся. А ноне — ноне баста! Ноне ты все этапики прошел. Звонят колокола, и ты у обочины. Вон куда занесло! Доволен, энергичен, но у обочины. У тебя жизненный принцип, ты проживешь везде…

Ну-ну, давай, давай… На самокритику потянуло. Это от тетрадочки. От юности пахнуло. От Глебова комплекса… А как этого Е.Б.? Ефим? Да-да, Ефим, Бузов, кажется. Его еще Обузой величали, что ли. Где-то бродит или во земле сырой обитает. А С.У.? С.У. ту-ту! Ручкой от борта, шляпой от сердца. Простонародье. От винта. Странствующий рыцарь. Желчь, а не мужик. И кончил со временем всё-таки. Хорошие вещички выдавал. Мутные.

Да-с! Разбрелись все от бед… С.У. мне в последний раз гадостей наговорил. Я тогда и не сказал себе, что это гадости, перестраховался, но у него и кишка тонка заставить признаться, не то что у Глеба. Инаков… Нет, сейчас бы я это вынес. И что выносить-то? Так суета, от самолюбия. Завидовал, дурак, по молодости лет. Он избранный, я не для мира сего, вот и вместе бы наблюдали за суетой, авось, там придется кому-нибудь пересказать. И про пьеску несостоявшуюся, балаганчики-балалаечники. Матушка-Русь. Она тебя воспитала, она тебя и похитила. Растащила. И куницей, и серым волком, и селезнем… Эка печаль! Ручата на себя задирать. А ну-ка!

Угу-гу! Интеллигенция!

Становись! Равняйсь! Смирно!

Слушай мою команду!

Я, Вячеслав Арнольдович Нихилов, собираю под свои златокрылые знамена лучших падших сынов отечества и непадших тоже! Я на горячем коне, с золотой медалью! Вы — на холодных с бубенцами. Я доскакал, вам еще предстоит. За дело, други! В галоп, а-ля! Я фантазирую, следовательно, я существую. Мы еще познаем жизнь во всей полноте и гармонии! Помирать нам!..

Да, я прав. Я еще скажу нечто. Какие наши годы, как говорил розовощёкий Славик. Нет, непременно еще поскачем, повоюем! Расцвет сил, масса жизненного опыта, профессионализм, мастерство, какое-никакое имя. А тетрадочку эту подальше, в чемоданчик, а потом сожгу, как Николай Васильевич, а ну ее, чтобы я еще тут… Нельзя раскисать!

Мне хорошо. Я чувствую, как по телу медленно и тягуче распространяется теп… За художника говорят его дела, полотна…»

На этом самом месте (когда про «полотна» и «дела») в голове у Вячеслава Арнольдовича произошла мгновенная перестановка. Как бы круговорот воды в природе. Вечное таинство. То, что было в сознании, ускользнуло в закрома подсознания, и наоборот. По этой сложной причине Вячеслав Арнольдович тотчас прекратил обсуждение дневника и перешел к анализу современных событий. И сделал это невероятно чисто и легко. Так, будто не читал дневника и не думал о нем вовсе. Бесспорно, что с вами (кто ни есть вы) наверняка случалось нечто подобное, так что этот мозговой процесс вам должен быть ясен без дополнительных объяснений.

А потом Вячеслав Арнольдович очень долго и безоблачно лежал на голом диване, то открывая, то закрывая затуманенные глаза, не шевелясь, ровнехонько дыша, не шмыгая носом. Покоился.

Когда-то он упоенно увлекался аутотренингом, йогой и в том числе различными течениями в обширнейшей индийской философии. Немало было прочтено, немало потрачено времени на разные там манипуляции с руками, ногами, головой и прочими частями тела. Многое со временем он позабыл-позабросил, а вот привычка лежать в замороженном состоянии как-то прочно укрепилась, вошла в кровь и плоть; и ничего в этом факте нет странного, настораживающего, мы все с возрастом приобретаем что-нибудь эдакое, специфическое, то, от чего ни жена, ни подруга, ни теща, ни какой иной коллектив не отучит и не отдерет. И не нужно отдирать. Зачем? Какого такого лешего?! Пусть себе отличается. Может быть, он оттого и живет и существует, что подобную «странность» имеет. Может быть, в эти специфические моменты он жизненной энергией заправляется или, скажем, от сумасшествия предохраняется. А что? Очень даже может быть.

А раньше он и не такие чудеса мог творить. Достиг, например, того, что с ходу многие органы отключал и полностью вычеркивал какую угодно информацию — запросто загонял её в мозговые отстойники, вето накладывал, консервировал, и будто ничего и не было… А, бывало, брал из общества идеи и развивал их в голове до такой степени, что идеи обретали совершенно отличный, так сказать, нихиловский блеск. Потом он эти идеи в произведения вносил, и получалось новое, очень передовое. Еще он научился при необходимости не замечать того, чего замечать не стоит, достиг необыкновенных вершин в планировании и еще многое другое. И даже медитации сочинял. Вот как сейчас помню:

— Лама, прекрасный Лама,

— Поведай мне о Шамбале.

— Приближается Великая эпоха.

— Правитель Мира готов к битве.

— Эти столбы света и лучи света — Твои!

— Они от Шамбалы,

— О, Великий Приходящий!

Или вот строки — жгут душу, бередят сердце, волнуют и не дают покоя ни днем ни ночью:

— Чанг Шамбалин Дайн!

— Истинно, время Шамбалы придёт!

— Гуру видит камень Граль!

— Монгол, друг мой, умрем,

— Чтобы родиться витязями

— Владыки Шамбалы.

Много у него, и все разные. А в конце каждого цикла вместо подписи знак ставил, в смысле, что не сам он писал, Вячеслав Арнольдович, а Вселенная глаголила устами его. Так сказать, Бескорыстный аноним.

Вот такой, точь-в-точь:

И я думаю, что простой человек так не пишет. Тут не простой талант нужен. Байрон!

А теперь он и не стремится к этому. Интересы теперь у Вячеслава Арнольдовича иные, давно прошел он стадию самовоспитания. Отбросил шелуху, что по молодости лет в виде поисков места в жизни поналипала. И если взять внешние данные Вячеслава Арнольдовича, то они удивительным образом соответствуют его планам и желаемому образу жизни. Их можно за образец вывести.

Рост у Вячеслава Арнольдовича чуть-чуть выше среднего. Но кажется повыше и даже стройным. Полнота… умеренная полнота, второй подбородок имеется, по годам, совсем приличный и выразительный. Зубы у Вячеслава Арнольдовича замечательные. Всем бы такие зубы! И волосы густые, темные, с проседью шелковистой, умудренной. Он их назад зачесывает и длину писательскую соблюдает. Разве вот на самой макушке природа что-то устраивает, куда так и норовят разные крылатые насекомые приземлиться. Но, знаете, иная плешь и украшать человека будет. Еще как может! К тому же, если человек достойно голову и себя держит, не заикается, не чешет нос и не лезет среди разговора всей пятерней в свои и без того зализанные вихры, когда не обмирает на каждом своем или должностном слове, как это себе позволяют некоторые не совсем уверенные в себе лица. И смотреть Вячеслав Арнольдович может прямо в глаза — открыто и честно, безо всякой там видимой задней мысли. Смотрит серыми глазами, в которых тайна, и что-то, знаете, с вами происходит, очаровывает вас, а может, влюбляетесь? Или постигаете нечто?.. Странное, одним словом.

Ну а достоинств в фигуре Вячеслава Арнольдовича хоть отбавляй! Ступает по земле основательно, всегда с какой-нибудь папочкой, в костюме, при модном, но в меру, галстуке; всегда знает в какой момент какое слово нужно произнести и как произнести, и кому. И на годы планы имеет, день ото дня в эти планы коррективы серьезные вносит. Мыслит неустанно, и потому со всей ответственностью можно заявить, что исполин Вячеслав Арнольдович! Кентавр!

Да вы только посмотрите, как он вопросы задает, как слушает, как кивает, как сморкается и зевает в обществе, как ест, как думает, как идет и извиняется, если кого локотком заденет. И не то, чтобы там присюсюкивает или альфонсом крутится. Не то! тут весь смак в цельности натуры, в том, что если человек и смущается или мнется, так совсем не потому, что сбит с толку и запутан, а потому, что его цельности что-либо мешает, и механизм защиты уникальности обороняться начинает.

Это еще понять нужно.

А с женщинами?! Нет, он просто аристократ! В благородном смысле, как это бывает.

Тут уж я эмоций не удержу. Скажу со всей страстью. Будь что будет.

Люблю я его, он мне дорог, близок и мил. Еще бы! Как мне его не любить, ведь это я его нашел и помог открыть. Вам понравился его юношеский дневник? Какие мысли! Какие усилия к Высшему! Зря он чтение прервал. Вот бы и дальше почитать, дальше лучше: размах, объемы и ситуации.

Очаровашка! Так бы и пошел с ним рука об руку до конца жизни и напоследок кисть бы долго и мучительно жал, облобызал бы всего и высох бы от горючих слез. Честное слово! Герой! И какой герой! Класс! Супермодерн! Герольд! Ваятель! И все самые лучшие выражения.

Вы не беспокойтесь, я не автор. Куда уж мне! Я вон — приличным языком поговорил и в жар бросило. Не могу без эмоций и своего личного мнения. Я приближенный. Бывший сосед Вячеслава Арнольдовича.

Давно я уже живу в другом городе, а Вячеслав Арнольдович в третьем. А жена его (тоже бывшая) — в четвертом, вместе с дочуркой, кровинушкой Вячеслава Арнольдовича, проживает. Потому-то Вячеслав Арнольдович теперь сам по себе, свободен, и, как он правильно про себя заметил, — в полном расцвете сил. Тридцать восемь лет. Кровь с молоком и земляникой! Раньше в таком возрасте только-только женились, только-только жить собирались. Так что от него о-го-го чего еще можно ждать.

Вы тут спросите: «А какого же черта вы, дурацкий инкогнито, встряли в повествование или во что там еще? И вообще, что все это значит?»

Законные претензии. Я всегда уважал в людях осторожность. Я и себя ценю за это доброе качество.

А дело в том, что я нахожусь здесь, веду беседу или, если вам угодно, разбалтываюсь по воле автора. Автор-то самым чудесным образом разузнал, что я бывал у Нихиловых. Я и невинным свидетелем драки оказался. Честно говоря, драки-то и не было. Нанес Вячеслав Арнольдович один единственный удар. Кровь пошла, а потом и раскаяние хлынуло. И этот чудесный дневник я прочел однажды одним из первых.

«Совершенно случайно?» — спросите вы.

В том-то и дело, что не случайно. Болезнь у меня такая. Как клептомания. Только я не ворую. Мне чужих вещей не нужно.

Я, видите ли, был слесарем высокой квалификации. Но это не главное. Главное, что меня на сокровеннее тянет, на душевное, на, извините, интимное… Я теперь на пенсии, так что весь день дома, и сами понимаете…

Нет? Не понимаете!

Батюшки, да по квартирам я хожу. Ключей и отмычек у меня целая стиральная машина. Я ею не пользуюсь, так зачем зря место занимать? — я в нее свои инструменты складываю. И еще у меня есть — коллекция, единственная в мире. Но о ней чуть погодя.

В жизни своей я многими вещами увлекался, пока не пришел к истинному действу, и вот тогда-то мне воздалось сторицей, тайна блеснула мне прямо в очи. Лучезарностью одарила меня стезя…

Так вот, меня последнее время все за пределы подъезда тянуло. Заприметил я одного любопытнейшего экспоната. Походка летящая, прохожих будто не замечает, не пьет, холост и почти весь день дома. А уходит неизвестно куда и зачем, и что меня взволновало: абсолютно никто у него не бывает. В доме напротив живет.

Ох, как у меня руки зачесались! Вариант всем вариантам! Нюх у меня на скрытое. Зайти бы, думаю, бельишко перебрать, одним глазком на фотокарточки взглянуть, письмишки полистать, если таковые имеются, во все дырочки да тайнички заглянуть, понюхать, чем веет и куда несет. Наши-то в подъезде все как облупленные, никакого движения, изо дня в день на одном уровне, и надоели мне хуже пареной репы.

Сами понимаете, ни одной сколь-нибудь захватывающей, будоражащей личности, кроме Нихилова, не было. Встречались, конечно, и интрижки, и измены, и каверзы, и грешки, и подоплеки — то правовые, то нравственные. Я по простоте душевной на первых патриотических порах и давал знать куда следует. Да только бесполезное это дело, методы мои с общепринятыми не совпадают, и тогда плюнул я, стал собирать материалы, кропотливо их скапливать. А вот как на Нихилова наткнулся, тут уж меня Сам заинтересовал. Сам Человек, общественная природа его, влияние на гармонию мира.

Давно я о подобном явлении подозревал, хотя сомнения мучили, но не сдавался и мечтал встретиться. Собственно, и цель такую имел с самого начала своей необычной деятельности. А семейные и разнополые дела тогда у меня в горле стояли. И вот дождался! И завертело меня, закружило. Нахрапом Нихилова изучал, потому, видимо, и промашку сделал. Изумление и восхищение меня тогда ослепили. Пропахал я факты и подумал, что всё уже о нём знаю. А ведь смак внутри оказался! Подпольная суть. Или, как еще автор сказал, «потенция в состоянии анабиоза», замороженные, одним словом, возможности.

Нихилов-то — он ой какой активный был… ну прямо как сгусток энергии! Туда-сюда, отсюда-туда, этому-тому, здесь-там, с ходу-не спеша. И всё с умом, с блеском, всё на уровне, с юморком и улыбочкой. А если и без улыбочки, то с достоинством и дипломатией на мудром лице.

Уж как он меня восхищал, как вдохновлял! Жил я на гребне восторга. Вспоминаю, и кровь в жилах горячеет, клокочет, и бьется вон наружу. При одном-то воспоминании! И как мне было понять, что помимо этой бешеной внешней энергии есть еще колоссальная «замороженная энергия»? Вот и выпустил синицу из рук…

Все его рукописи, письма, записочки и разные там автографы я первый прочел! Так что, если где в полном собрании появятся его труды и варианты, знайте — я первый в подлинниках лицезрел, и многое еще до того, как его жена.

А она, преказусная женщина. Никогда не знаешь, что с ней будет через час, когда уйдет, когда придет. И ему мешала, и мне. Нервная. Порой одевается, приводит себя в порядок, разные там мази и духи, и лосьоны и прочее. Ну, думаешь, до поздней ночи не будет, на банкет или в театр собралась. Уйдет она, только ты это соберешься долг исполнять, а она, глядь, уж домой возвращается.

Сохла она, сохла, были причины, чего уж скрывать. Но Вячеслав Арнольдович вел себя достойно, мужественно, не угнетал ее откровениями, как это себе некоторые мужья позволяют. Старался не накалять атмосферу, если что начиналось — по делам уходил, давал свободу полную. А она всё что-то думает, думает. Благо бы писала, мысли в дневник заносила, всё бы ей легче было, а мне яснее. Уж чего мне стоило проникать, ждать да высовываться одному Богу известно и то, наверное, не во всех подробностях.

Был случай, застала меня она. Три часа за шторкой полутораметровой ширины, затаив дыхание да в неестественной позе, отстоял. Скатанной дорожкой прикидывался…

О! есть чем поделиться. И, признаюсь, бит был. Два памятных раза. За вора принимали. Откупался. Благо, что пьющие попадались.

Вот такие и прочие муки за болезнь свою несу.

Но лишь сегодня понял, что не зря. Воздалось мне сполна! Теперь вот получил возможность в неизвестном источнике сущность свою запечатлеть. Всё тайное становится явным.

Свидетель-то я свидетель, и прототип, конечно, и вместо механизма какого-то, но посчастливилось все же при жизни чудо испытать — сам знаю, и в курсе многих начинаний, а теперь вот будто сам пишу и мыслю, словно автор…

Автор меня благодарил, чаем потчевал, восхищался, две недели слушал. Отвел я душу, весь выпростался, всё, что имел, выложил.

Прошлым он почему-то не задавался.

А Вячеславу Арнольдовичу мы десять дней уделили.

Морщился автор, стыд его, видимо, ел, а интерес все-таки перебарывал. Вячеслав Арнольдович личность, тут уж никто не устоит. Хлопал меня автор по плечу, вскакивал в восторге, восклицал, целуя в темя:

«Энциклопедон! Не было еще у меня таких уникумов-помощников! Марафонец вы беспримерный! Энтузиаст великомученный! С вашими-то средствами и такие архивы скопить! Да вам сегодня же Нобелевку положено!»

Ну разве не награда мукам моим слова такие!

Коньяк покупал, чтобы во мне силы поддерживать. Десять грамм плеснет и подбадривает: «Шуруем, шуруем, милый-раздорогой!»

Какое время было! Мне этот коньяк здорово от желудка помогал, боли дурацкие снимал, черт бы их побрал, эти колики. А может, и не коньяк то был вовсе, больно терпкий и притягательный. Так или иначе — целебный напиток, и если бы не он, не рассказать бы мне столько, сколько было рассказано.

Мы до того в судьбу и сущность Вячеслава Арнольдовича проникали, что просто Вечей его называли. А жену его Ленкой. И чем больше мы в него проникали, тем болезненнее я понимал трагичность своей ошибки-промаха, тем острее и чувственнее жил вячеславоарнольдовичьей жизнью, тем больше сожалел, что не вскрыл его самостоятельно.

Автор меня сразу понял и простил великодушно. Он ведь тоже наподобие меня: души изучает. Только класс у него, честно скажу, гораздо и гораздо повыше моего будет. И аппаратуру новейшую он где-то приобрел. Она ему на расстоянии помогает. Признался он мне, что мечтал в детстве, чтобы шапка невидимка у него была и чтобы в каждый дом, в каждое сердце проникать можно было, слушать, запоминать, выводы и обобщения делать. Готовиться к поприщу своему, так сказать. Типы разные выводить, жизнь с мясом и кровью отражать. Я думаю, он потому меня в своей квартире и изловил, что дар подобный мне имел. Болезненный, но дар — это уж точно.

А как дело-то было?

Я в первую вылазку поспешил, суету проявил по причине болезни желудка и интереса к его абсолютно замкнутому изрядовонному образу, и потому папочку с его странными рукописями неправильно завязал. Он и заметил.

Толком-то я не успел разобраться в рукописях, заглянул — всё номера да даты, бланки да рожи какие-то, и тут-то у меня желудок свело. Кинулся я вон, чтобы укольчик себе дома сделать.

А во второй мой приход мы и столкнулись нос к носу. Я открыл дверь, чтобы уйти, а он — чтобы войти. Вот вам немая сцена.

Стоит, значит, он, а в руках у него…

Что бы вы думали? Пистолет? Нож? Ключ? Нет, и не удостоверение.

В руках у него — инструменты из моей стиральной машины!..

Мы как в глаза друг другу глянули, так и поняли один другого навечно. Тут он меня и очаровал, как красная девица.

Виртуоз, а не автор!

Так вот мы и познакомились.