Мне приснилось детство

Игорь Гагин, 2021

Можно ли вернуться в детство? Сидя у костра в индейском вигваме, вновь услышать голоса старых друзей, даже тех, которых уже нет в этом мире? Пронестись по полю на спине серого в яблоках коня? Услышать шепот бабушки, читающей молитву у иконы? Заглянуть в глаза девушки, в которую много лет назад был трогательно влюблён? Можно? К сожалению, нет! Только во сне. Книга "Мне приснилось детство" написана на основе дневников, которые автор создавал в середине 1970-х гг., будучи учеником старших классов средней школы. Впечатление об игре в индейцев, о верных друзьях, дружба с которыми поддерживается на протяжении всей жизни, о первой, такой наивной и такой трепетной любви, о рязанской деревне, в которой родились прадеды и в которой проходили такие упоительные дни ускользнувшего детства, когда идешь рядом с конём по ночному полю, смотришь в бездну звездного неба и поражаешься величию мирозданья. Содержит нецензурную брань.

Глава 2. «Индейское» детство

Шалаш, но ещё не Вигвам

Когда я учился в седьмом классе, стал серьезно увлекаться индейцами. Началось все с прочтения романа Фенимора Купера «Последний из могикан». Книга была куплена в книжном магазине города Рыбное, и безумно мне понравилась. Раза два перечитывал, завороженный необычным сюжетом, в котором переплелись погони, приключения, коварство, благородство, отважные девушки и романтическая любовь с самопожертвованием. Книги Купера или Майн Рида в нашем городке достать было практически невозможно. В гарнизонной библиотеке было много чего, но вот с индейской тематикой довольно глухо. Зато в домашней библиотеке моего приятеля Максима, жившего на три этажа выше над моей квартирой, книги про индейцев стояли на полках за стеклом дверок шкафов, как мне казалось, ни разу не открываемые и никем не читанные, как богатый интерьер и показатель социального статуса владельцев. С трудом выпросил почитать, и Максимова мама с великим нежеланием согласилась, приняв мою клятву хранить как зеницу ока и никому ни в коем случае не давать. Проглотил «Зверобоя» и «Прерию» Купера. За ними последовали «Оцеола — вождь семинолов» и «Белый вождь» Майн Рида. Потом ещё что-то и, похоже, «заболел». Индейская романтика, благородные краснокожие, окружающий наш городок лес, тянущийся на многие десятки километров во все стороны. Он давал великолепную возможность игре превратиться во что-то серьезное.

Но главным толчком к началу «индейского бума» в мальчишечьих головах (во множественном числе, потому что не только в моей) послужило восстание индейцев сиу в феврале 1973 года. Все газеты, от «Правды» до «Советского спорта» пестрели заголовками, типа: «Индейцы восстали». «Восстание индейцев сиу», «Вундед-Ни — трагедия американских индейцев». И практически во всех статьях, после рассмотрения события, шел экскурс в историю североамериканских индейцев, униженных, почти истреблённых, частично уцелевших в резервациях. Воспитываемые в духе интернационализма мальчишки мечтали хоть как-то помочь индейцам, но единственно, что они могли сделать — это объявить себя индеанистами и начать изучение индейской культуры, оказывая, тем самым, как им казалось, духовную поддержку этому народу.

У нас все началось с собирания материала по индейской тематике и попытки создать что-то наподобие «штабов». Собирались на чердаке одного из заброшенных домов старого городка, и подолгу просиживали в пахнущем сыростью и мышами углу под потрескавшимся шифером, обсуждая прочитанные книги и изучая вырезки из газет, аккуратно собираемые в альбомы. Однажды нас с шумом с чердака поперли, и правильно сделали, так как балки дрожали при каждом шаге и перспектива провалиться была вполне реальной. Мы счастья своего тогда не поняли, так как никто ничего сломать или повредить не успел, и на чём свет стоит, ругали своих спасителей. Но жесткий запрет был принят безоговорочно, поэтому остаток каникул проходил банально скучно.

Последний день лета 1973 года. Мы с ребятами сидим на скамейке за нашим домом, а так как он крайний, прямо за ним начинается лес. Переговариваемся ни о чём, бестолково проводя заключительный день летних каникул. Порывами налетает ветер, деревья начинают возмущенно шуметь и листья, кружась, падают на землю.

— Послушай, Панас, не долби по деревьям, без твоего стука тошно! — ворчит Юрка Зуев, обращаясь к Сашке Панасенко, который бегал вокруг нас и стучал палкой по древесным стволам. У него настроение, как видно, соответствует моему, а моё можно охарактеризовать как беспросветно-печальное.

— Чегой-то? — глупо засмеявшись, спросил тот. Панасом мальчишку обзывали во дворе, согласно обычаю давать кликухи по фамилиям или по каким-либо личностным характеристикам. Иногда одно другому не мешало, много чего интересного сообщая о характере носителя.

— Так быстро лето прошло, — тяжело вздохнул Колька Пантелеев.

— И завтра уже в школу, — продолжил мысль Юрка Зуев, разглядывая кружащийся в воздухе желтый берёзовый лист.

— И хоть бы шалашик в лесу построили! — вдруг сердито воскликнул Пантелеев.

Мы все живем в одном доме, крутимся в одном дворе, поэтому довольно тесно сдружились. Юрка на год меня младше, Колька — на два, а Панас — на три. Хотя, если по-честному, последний к нам просто пристал, и мы его терпели. Вот и в этот день он за нами увязался. Не гнать же! Хотя, как сказать! Просто, не взяли бы его с собой и избежали неприятных последствий. По крайней мере, я бы точно избежал.

— А что нам мешает это сделать сейчас? — интересуюсь у приятелей, сам удивляясь стрельнувшей в голову мысли. Иногда бывает, причём совершенно неожиданно.

— Ты что, глупый? Завтра в школу!

Чуть не отвесил Кольке подзатыльник за «глупого», но сдержался.

— Ну и что нам школа? — загорелся Юрка. — Да и строить не придется.

— Это почему?

— Есть шалаш.

— Готовый?

— Почти.

— А-а-а. — разочарованно протянул «Коля в Квадрате». Папу его тоже звали Коля, отсюда два Коли. Получается Коля в Квадрате.

— Не акай, Колька, и то хорошо. Там доделать — раз плюнуть! Видно кто-то строил, но потом бросил.

— Идём!? — Юрка резко поднялся со спинки скамейки. Не знаю почему, но все делали именно так: сидели на спинке, а башмаки на седалище. — Только если я с первого раза найду, могу заплутать ненароком.

— Пошли! — мы с Колькой соскакиваем синхронно, будто на «три-четыре».

По одной из тропинок дошли до проволочного ограждения, по периметру отделяющую территорию городка от остального мира. Быстро, друг за другом, перелезли через дыру в проволоке, оказавшись по другую сторону нашей реальности. Широкая просека ведет вглубь леса. Идем минут десять и останавливаемся перед развилкой. Юрка неуверенно шагнул на правую тропу, более узкую и более темную. Высокие прямоствольные сосны возвышаются над нами, со скрипом покачиваясь при каждом порыве почти не летнего, но все-таки теплого, ветерка. Подлесок составляют ёлочки. Они стоят густо, мешая друг другу расти.

— Правильно идём? — оглядываясь, спросил Панас. Шашки его стали уже, мальчишка почти семенил, что нам дико не понравилось.

— Правильно, — буркнул Юрка, покосившись на панасовский, стоящий ёжиком, чуб.

Лес стал гуще. В стороне виднелись стволы поваленных деревьев, с торчащими во все стороны ребрами сучьев. Где-то не очень далеко от этого места начинались болота.

— Может, ну его? — дрогнувшим голосом спросил Сашка. Похоже, он заметно трусил.

— Если боишься, дуй домой!

— Не, один не пойду.

— Тогда молчи. Еще раз вякнешь, получишь! — хлопнув ладонью правой руки по кулаку левой, прошипел Колька. — Понял!?

Ничего не ответив, Панасенко понуро следовал сзади.

Впереди дорога опять раздваивается. Между ними две ели и несколько берёзок. Опять соединившись, тропинка поворачивает вправо и убегает далеко вперед, скрываясь за стеной желтеющих листьев и древесных стволов.

— Уже пришли. — Юрка сворачивает с тропы и лезет между ёлочками с тонкими голыми стволами, стоящими настолько тесно, что пробираться между ними по-настоящему сложно. Выходим на крошечную полянку. К двум сосенкам, стоящим друг от друга метрах в пяти, прибит ствол небольшой ели. К нему, с обеих сторон, с небольшим уклоном, часто приставлены жерди. Это был скелет шалаша. Только треть одной половины покрыта кусками дерматина и брезента. И конечно, нам он показался просто великолепным.

— Материал достанем, — весело сказал Юрка, проведя нас к необхватной вековой сосне. От корней и до первых толстенных веток, начинающихся метрах в 15 от земли, были прибиты деревянные дощечки, служившие ступеньками. Мы, задрав головы, удивлялись смелости человека, сумевшего это сделать.

— Там будет наблюдательный пункт, — важно сказал Юрка. — Кстати, слабо залезть? Я пробовал.

Я смотрел вверх, сильно сомневаясь, но очень хотелось хотя бы попробовать. Не сказав ни слова, ухватился за перекладину и медленно, не глядя вниз, полез к маячащим вверху мощным ветвям. Вот она, вожделенная цель. И только здесь, усевшись на первой шершавой ветви, рискнул посмотреть вниз. Маленькие лица трех человечков величиной с оловянных солдатиков были задраны вверх, голоса пацанов доносились приглушенно.

— Ну как? — кричит Юрка.

— Клёво! — кричу я, захлебываясь от страха и восторга.

По толстым ветвям поднимаюсь выше. Поскрипывая, сосна медленно раскачивается. Еловый подлесок остался внизу, а я сижу на уровне сосновых макушек. Аж дух захватывает, когда ствол медленно идет в одну сторону, останавливается, замерев на несколько мгновений, и так же медленно начинает двигаться обратно. И как в песне Высоцкого: «Весь мир на ладони, я счастлив и нем…»! Восторг сменяется ужасом, когда начинаю понимать, что пора слезать, а это в десятки раз сложнее, чем залезать. Делаю это осторожно и медленно, основательно нащупывая ногой нижние сучья, прежде чем перенести на нее тяжесть тела. Начинаются ступеньки. Они поскрипывают, и все время мерещится: вот сейчас гвозди, которыми доска прибита к сосне, не выдержат, ступенька провернётся или оторвется, и я полечу вниз с высоты четырехэтажного дома.

Не помню, как очутился на земле. Ноги и руки тряслись, сердце нещадно колотилось, как будто выскочить собралось.

— Что видел? — небрежно спросил Юрка, скрывая своё восхищение и зависть. Это потому, что он, как выяснилось, залез только до первой ветки, а я почти до вершины.

— Там болото, — махнул я направо, — а вон там, по всей видимости, полянки. Надо будет потом посмотреть.

Возбужденные, возвращались мы домой. Не заметили, как миновали границу нашего гарнизона, пройдя через проволочное ограждение. Остановились у «Сапун-горы», небольшого, вытянутого холмика, за который в недавнем прошлом проходили целые батальные сражения с ребятами соседнего двора.

— Будем давать клятву, — таинственно и серьезно сказал Юрка. — Повторяйте за мной. Клянусь не раскрывать местонахождение шалаша.

Мы повторили.

— За предательство — пендали!

Панас повторил, засмеявшись. Мы с Колькой на полном серьёзе воспроизвели каждое слово, последовавшее дальше. В конце клятвенного монолога Юрка почему-то сказал «Аминь», но потом, когда понял, что что-то не то «сморозил», как-то подобравшись, выдал:

— Хау! Я все сказал!

— Хау!

— А теперь, для закрепления слов — дело.

Зуев достал откуда-то из-за пазухи папироску, чиркнув спичкой о коробок и, к моему вещему удивлению, прикурил.

— По затяжке. Кто этого не сделает — ненадежен.

Закрыв глаза от отвращения, затягиваюсь. Едкий дым заполняет ротовую полость, язык нещадно щиплет. Быстро выдыхаю и, закашлявшись, передаю папиросу Кольке. Тот неумело сунул её в рот, втянул дым, посерел, и быстро передал Панасу. Видно подражая отцу, по деловому, притоптывая ногой, Сашка курнул пару раз и отдал импровизированную «трубку мира» Юрке.

И тут меня осенило, как будто бес в ребро толкнул:

— Теперь клятва кровью! — объявляю торжественно. — Это самая важная часть ритуала!

Достаю из кармана лист бумаги, снимаю с ворота прицепленную булавку и протягиваю друзьям. Все вымученно на них смотрят, не решаясь первыми протянуть руку. Пришлось показывать пример. Вздрогнув больше от волнения, чем от боли, выдавливаю каплю крови на листок. Через минуту Юрка вымучивает свою каплю. На листе уже два ржавых круга. Колька попытался расковырять заживающую ранку, но сделал только хуже — и крови не выступило ни капли, и боль себе причинил. Потом решился, кольнул, ойкнув, и на листе появилась третья «клятвенная подпись». Очередь за Панасом. Он как-то заскулил и жалобно вопросил:

— Ребята, а можно я дома.

— Нет! — сурово отрезал Юрка.

— А завтра!

— Хорошо, завтра. Но если нет, ты уволен.

На следующий день, после уроков, мы снова собрались в лес. Панас, как угорелый, носился по двору. Девчонки, сидящие на скамейке, удивленно поглядывали на него, изредка покручивая пальцами у виска. Мол, что с дурачка возьмешь!

— Саша, иди домой! — крикнула с порога подъезда его мать, полная, не высокая, крикливая и вредная, по нашим понятиям, тётка. Панас не обратил на неё ни малейшего внимания. — Я к стенке, что ли обращаюсь?

— Ну, мам?! — вопросительно заканючил Сашка, начиная отступление в сторону леса.

— Никаких мам! Домой, я сказала!

Пацан даже не подумал послушаться.

— Ах, ты шельма! Думаешь, я за тобой бегать буду! — мелкой трусцой она побежала за улепетывающим сыном. Зрелище было презабавное. Давясь от хохота, мы с Колькой следуем за ними на порядочном расстоянии. Не заметили, как вбежали в подлесок за домом. Вдруг Панасенко-мать резко остановилась и обернулась. Увидев её раскрасневшееся от гнева лицо, мы несколько трухнули.

— Эй, хлопчик, а ну-ка иди до мене, — сделав приглашающий жест пальчиком, обратилась она ко мне.

— Это зачем?

— Не прикидывайся идиотом, хулиган ты эдакий!

— А разве я виноват, что Ваш сын от Вас бегает?

— Не переживай, за это ему дома влетит! Ты вот скажи, подлюка, что вы его вчера заставляли делать?

— Ничего, — вмешался Колька.

— А ты молчи, с тобой пока не разговаривают, — резко отрезала разгневанная Панасенко, и с ехидцей в голосе продолжала: — А кто заставлял его курить, да ещё кровь по стенам мазать?

— Врёт! Этого делать его никто не заставлял!

— Меня мой Саша никогда не обманывает. Предупреди родителей, что у вас вечером гости.

Больше не обращая на нас внимания, женщина, переваливаясь с ноги на ногу, словно гусыня, уходила к дому.

— Эта скотина нас продала! — выпалил Колька. — Смотри-ка, сюда бежит.

— Не догадывается еще.

— Бить будем?

— Спрашиваешь.

Ничего не подозревая, Панас подбежал с радостной миной на физиономии.

— Ну что, в шалаш идем? А то мне и так влетит!

— А как же! Непременно влетит! — хватая его за руку, процедил я.

— Ты чего? — на лице парнишки отразилась какофония ужаса.

— Так это кто тебя курить заставлял и кровь по стенам мазать? — дав ему пендаля, вопросил Пантелеев.

— Пусти! Никто не учил! — радостное выражение лица моментально перекроилось в плаксивое.

— Так ведь Сашенька никогда не врет?

— Не рассказывал я никому!

— А откуда мамочка всё знает?

Панас залился слезами. Мне стало противно. Я отпустил его руку, повернулся и пошел в сторону сараев, вырисовывающихся сквозь стволы берёзок. Сзади послышался шлепок и вскрик — это Колька всё-таки отвесил предателю более внушительный пендаль и присоединился ко мне. До шалаша мы так и не дошли. Настроение было подпорчено конкретно.

Весь вечер ждал визита непрошенных гостей, хотя в душе все-таки надеялся, что соседи (квартира Панасенко находилась напротив нашей квартиры) по какой-либо причине не смогут нас навестить. Напрасно. Ядовито проблюмкал звонок. На пороге стояла она.

— Мать дома? Позови.

Подошла мама, вопросительно взглянув на меня.

— Я по поводу поведения вашего сына, — и завелась. Оказывается, я еще и побил её Сашу. Если первоначально мне Сашку было немного жаль (он, по сути, еще совсем мальчишка, всего-то десять лет), то теперь вскипел праведный гнев.

— Врет! — не выдержал я.

— Нет, вы посмотрите на него! Кому прикажешь верить, сыну или тебе!?

— Не надо кричать. Я разберусь и сделаю выводы. До свидания! — спокойно сказала мама, выпроваживая соседку.

— Я этого так не оставлю! — доносилось из коридора. — Жаловаться на вас буду! Вырастили хулигана!!!

Дальше голос доносился уже глухо, потому что перед её носом была закрыта дверь. И тут меня осенило, что это уже было, и не так давно. Не совсем то, но события чуть ли не один в один. И самое интересное, те же персонажи!

В конце лета прошлого года, мы с Юркой Зуевым где-то за сараями нашли колесо от велосипеда и с помощью крючковатой палки гоняли его по двору. Оно с грохотом катится, а мы бежим наперегонки, подталкиваем его палкой, и так нам это кажется здорово. Панас завистливо бегает рядом, но подгонять колесо мы ему не даём.

— А я? — заныл он. — Я тоже хочу!

— А ты его у нас купи, — Юрка остановился и поднял колесо за обод. — Гля, какое.

— Сейчас! — обрадовался Сашка и скрылся в подъезде.

Юрка довольно потирал руки.

— Откуда у него могут быть деньги? — засомневался я.

— Найдет. — Панасенко уже бежал к нам. Он сунул что-то Зуеву в ладонь, схватил колесо, которое просто вывалилось из Юркиной руки и, весело насвистывая, покатил его по асфальту.

— Ни-фи-га себе! — в ладони моего приятеля синела пятирублёвая купюра.

— Он, наверное, у матери из шифоньера стащил! — вспоминая своё похождение, предположил я, и как потом оказалось — точно предположил.

— Клёво! — Юрка даже заплясал от радости.

— Юр, надо отдать. Мамаша, как пить дать, хватится.

— Да ладно! Скажем, не знаем ничего, и дело с концом. Пошли, разменяем и поделим.

Побежали в промтоварный. Я давно хотел приобрести фонарик, который стоил как раз 2 руб. 50 коп. Купили, сдачу Юрка забрал себе. Счастью не было предела. Дома сказал, что деньги накопил, недоедая и недопивая в школьном буфете. Вопросов не возникло.

Вечером звонок. На пороге Панасенки: мама и сын. Сашка жмется в прихожке, мамаша сразу наехала на родителей.

— Это что же такое! Выудил у ребенка деньги за какое-то сраное велосипедное колесо!

— Как понять, выудил? — батя сидит на диване, рядом с ним мой ныне покойный братишка Андрюшка, светит мне в лицо купленным мною фонариком.

— Я полезла в шифоньер за деньгами, а там не хватает. Оказывается, ваш хулиган заставил моего наивного ребёнка купить у него старое велосипедное колесо.

— Саш, ты мне деньги давал? — обратился я к Панасу. Тот молчал. — Он мне деньги не давал.

— А кому же давал?

— У него и спрашивайте, кому он давал.

Я никак не мог понять, почему Панасенко, когда его справедливо прижали, свалил всё на меня и ничего не сказал про Юрку, который в действительности был инициатором купли-продажи пресловутого колеса. Всё стало ясно позже, когда Панас, не выдержав материнского давления, заплакал и пропищал срывающимся голосом

— Юре Зуеву давал.

Мамаша его тут же осеклась, словно поперхнувшись, и соседи, не извинившись, ретировались в подъезд. Как это ни странно, на второй этаж, где проживал Зуев, она подниматься не стала, а направилась прямым ходом в собственную квартиру, исчезнув за громко хлопнувшей дверью.

— Ты все понял? — поинтересовался отец, отбирая у Андрюхи фонарик.

— Нет!

— Кто у Зуева отец?

— Не знаю.

— У Зуева отец — начальник отдела, подполковник. Кто твой отец?

Я промолчал.

— Вот так вот.

Так я впервые столкнулся с вопросами социального неравенства и это меня дико возмутило. Как так? Мы живем в Советской стране, где все равны, и вдруг кастовые различия, как в индийских фильмах! Папа Сашки Панасенко был прапорщик, так же, как и мой, а это даже не офицер. Поэтому его мать побоялась идти жаловаться Зуеву старшему на Зуева младшего, чтобы потом это как-нибудь не отразилось на службе Панасенко-папы.

И вот, спустя год, опять Панасенко. Мне пришлось рассказать маме всё, точнее, почти всё, заменив слово «шалаш» словом «штаб», начиная с того, как мы принимали клятву и до того, как мы оставили в лесу хныкающего Панаса.

— Я не стану спрашивать, зачем вы принимаете какие-то клятвы, не моё дело, но держись от этого мальчишки подальше. Усёк?

Я кивнул.

— Всё. Разговор окончен. Пошли ужинать.

На следующий день, прихватив с собой довольно внушительный кусок брезента, который был вчера где-то «надыбан» Юркой, уже втроем мы навестили наш шалаш. Усевшись в кружок под брезентовым куполом, решили обсудить создавшееся положение. Было тихо, только неугомонная кукушка завела свою однообразную песню.

— Тебе влетело? — спросил Юрка.

— Нет. Был дан совет с Панасом больше не связываться.

— Логично. Что будем делать? Панас может продать, привести кого-нибудь.

— Навряд ли! Даже не сомневаюсь, — решительно сказал я. — Это он маме рассказал, потому что еще мелкий, да и в придачу маменькин сынок. Чуть-чуть надавила, и все. Пацанам не расскажет. Да и побоится.

— Согласен, — Юрка был серьезен и в этот момент сильно напоминал мальчишку, сыгравшего главную роль в фильмах «Кортик» и «Бронзовая птица».

— Но все равно, надо менять место. Будем искать новое, где-нибудь неподалеку. Найдем, смастерим шалаш поменьше, чтобы материала хватило для покрытия. Но это место жалко! Уж больно хорошее, особенно наблюдательный пункт на сосне.

Мы с Колей согласились.

— Втроем тяжело все это будет таскать, да и школа, — сконфуженно произнес Колька.

— Может, примем кого? — предложил я.

— Кого думаешь?

— Давай Картошку! Это лето я с ним дружил и знаю его немного. Хороший парень, не болтливый, веселый.

— Картошку, так Картошку, — вздохнул Коля, для которого Вовка Карташов являлся одноклассником. Жил Вовка в первом подъезде нашего дома, его комната была смежная с моей, так что мы через стенку иногда перестукивались, и даже перекрикивались.

Наступило утро следующего дня. Это было воскресенье, хотелось поспать подольше, но не дали. Звонок в дверь.

— Это к тебе, — батя зашел в мою комнату. — Вовка Карташов, собственной персоной.

Отец настороженно относился к нашей дружбе, потому что Вовкин отец был командиром войсковой части с вытекающими отсюда последствиями. Мне же было абсолютно все равно, кто чей отец. По крайней мере, в то время. Нам было интересно друг с другом, и этого было достаточно.

— А ты мне как раз и нужен, — сказал я, провожая приятеля в свою комнату. Я рассказал ему нашу не хитрую историю. Вовка внимательно слушал, перебирая бахрому на скатёрке, покрывавшей мой заваленный всякой всячиной стол. Усыпанное веснушками курносое лицо было серьезным.

— Что скажешь? Согласен быть с нами?

— Согласен! — сказал он, не ломаясь, и засмеялся.

Нас снова стало четверо. Только так получилось, что уже скоро кроме нас с Юркой больше никто не ходил к шалашу. Заканчивалась первая четверть. Картошке было некогда, Коля ударился в учебу. Мы приняли Олега Киклевича, но он тоже вскоре стал отлынивать от совместных походов, ссылаясь на младшую сестренку, с которой его заставляли нянькаться. Когда выпал первый снег, мы с Юркой перенесли весь брезент с остова осиротевшего шалаша и спрятали его под елью, одиноко торчащей среди корявых осинок. Как мы тогда думали, до лучших времен.

«Дерево Могикан»

Это была шумная школьная перемена. Я стоял у окна, делая безуспешные попытки сосредоточиться на странице учебника «Зоологии».

— Трясёшься? — услышал я веселый звонкий голос. Скосив глаза, увидел Мишку Родина, закадычного дружка и балагура. Одно время мы стали реже видеться. Родителям дали трехкомнатную квартиру в доме номер 23, в котором живем и ныне, а это довольно далеко от места первоначального пребывания. Не так давно Мишкины родители переехали в соседний дом, так что его балкон я ежедневно вижу из окна своей комнаты. Вполне понятно, что мы снова стали закадычными друзьями.

Мы познакомились с ним на Западной Украине, в горах Закарпатья. Прошло более полувека, но все так же дружим, хоть и видимся редко. Он живет в нескольких часах езды от Комсомольска-на-Амуре. И если у нас здесь вечер, то у них там раннее утро. Огромная у нас страна, ничего не скажешь. Весёлый был мальчуган, Мишка Родин! Он и остался таким же задорным, жизнерадостным и шумным, как в нашем детстве. А познакомились мы при весьма интересных обстоятельствах.

Моего отца перевели с Урала в Ивано-Франковскую область, где в одной из частей ему предстояло проходить дальнейшую службу. Комнату дали в коммунальной квартире облупленного трехэтажного дома. Я выхожу во двор погулять и, если повезет, с кем-нибудь познакомиться. В песочнице сидит насупленный бутуз, приблизительно моего возраста, то есть, лет пяти или чуть больше, и делает «куличи»: насыпает совочком в ведерко влажный песок, утрамбовывает его, потом опрокидывает ведерко, хлопает по дну, двумя руками медленно поднимает ведёрко и остается песочный «кулич». Рядом с ним уже штук 6-7 таких сооружений. На меня не обращает ни малейшего внимания. Пытаюсь подрулить и для начала хвастливо заявляю:

— А у меня есть солдатики!

Бутуз отрывает взгляд от кулича и бросает сипловато:

— А у меня ружо.

Я не совсем понял, что подразумевалось под этим «ружо», но, по всей видимости, обрадовался. Начало положено. Присаживаюсь рядом и продолжаю:

— А у меня есть паровозик!

Мишка поднимает голову. А его звали именно Миша, и тем же тоном вещает про наличие у него «ружа».

— А у меня, у меня… — захлебываюсь я от восторга и неожиданно получаю ведерком по лбу.

— А у меня ружо! — констатирует мой будущий друг.

Удар был неожиданный, не болезненный, но, тем не менее, весьма обидный, поэтому я заорал, залившись горькими слезами. По всей видимости, довольно громко. Выбежали наши мамки, привели нас домой, и поставили в разные углы, из которых мы показывали друг другу кулачки. В общем, так и познакомились.

Смутно вспоминается, как мы «грабили» детский сад. Точнее, грабить мы ничего не собирались, просто хотели поиграть с тем обилием игрушек, которые были аккуратно разложены по полочкам в группе, которую мы посещали. Больше всего нас прельщала железная дорога, бывшая пределом детских мечтаний. В детсадовской группе ребятишек было много, поиграть толком не удавалось, поэтому хотелось в тишине и покое, чтобы никто не мешал, соединить рельсы в широкий круг и пустить по ним локомотив с двумя вагончиками, изредка устраивая «понарошные» крушения.

Мишка заверил, что надо только снять пломбу, дверь и откроется. Под пломбой подразумевалась пластилиновая печатка на косяке, соединяющаяся ниточкой с такой же печаткой на двери. То, что она (дверь) еще и на замок закрыта, до нас как-то и не доходило.

Чтобы дотянуться до этой печатки, натаскали кирпичей. Мишка, балансируя руками, на них забрался и снял веревочку с пластилина. За этим занятием нас застукала моя мама. Она как раз эти пломбы и ставила, выполняя роль сторожа детсадовского имущества. Здорово попало обоим. Потом было еще много всякого разного интересного и не очень, что нас связывало в наших детских отношениях.

Самое занятное, что встретились мы опять в Брянске. Его отца также перевели в ту же часть, что и моего. Только Мишка Родин учился уже в четвертом классе, чем безумно гордился, а я в третьем, что меня совершенно не огорчало. Можно сказать, что дружить начали заново, уже «по-взрослому». Мы были, как говорится, «не разлей вода», хотя ссориться приходилось. Как без этого. Одна размолвка оказалась наиболее тяжелой.

Была зима. Скорее всего, начало марта, что, в целом, ничего не меняет. Мне тогда очень хотелось приобрести игрушечный футбол. Можно сказать, бредил этим приобретением. Футболисты обеих команд зеркально распределены по полю. За воротами, на панели игры, ряд рычажков по числу футболистов. Отводишь какой-нибудь, и у игрока, связанного с этим рычажком проволокой, тянущейся в поддонье футбольного поля, отводится назад нога. Отпускаешь рычажок, и нога встает на свое место. Получается удар, и если металлический шарик, изображающий мячик, находится в этот момент у ноги, то он отфутболивается дальше. Слабый удар, шарик «перепасовывается» другому футболисту, можно, по неопытности, «игроку» чужой команды «перепасовать»; удар посильнее, можно и за пределы поля выкинуть. Главное, не перестараться. Игра захватывала, и для меня, третьеклассника, являлась верхом вожделения. Но стоила она дорого — целых пять рублей. О том, чтобы мне её купили, не могло быть и речи.

Однажды я залез в шифоньер, не помню зачем, и на одной из полок, под аккуратно сложенным бельем, обнаружил тоненькую стопочку денежных купюр. Было там несколько синеньких пятирублевых бумажек — семейный «загашник». Хотел положить все на место, но вдруг представил вожделенную игру. «Может мама и не заметит, если я возьму пять рублей», — размышлял я. — «Скажу, что нашел и куплю, наконец-то, «футбол»».

Изрядно помяв пятирублевку, и даже надорвав ее в двух-трех местах, чтобы придать потрёпанно-устаревший вид, побежал на улицу. Во дворе встретил Мишку. «А дай-ка я его надую!» — сквозанула шальная и дурная мысль. Мы пошли к гаражам, где трактор, расчищая от снега дорогу, оставил на обочинах огромные снежные кучи. В одной из таких снежных куч мы выкопали довольно внушительную пещеру. Получился снежный «штаб», в который в данный момент и направлялись. Мишка немножко отстал, занявшись своим валенком, а я, пройдя немного вперед, вдруг заорал:

— Мишка, я пятерку нашел!!!

— Какую пятерку?

— Бумажную, какую еще!

Забыв про валенок, мой друг быстро оказался рядом. Мишка в то время страстно собирал деньги. Экономил на пирожках, лимонаде, складывая врученные ему родителями копейки в кубышку. Как-то он передо мной ею тряс, дико радуясь тяжелому громыханию собранного «сокровища». И вот сейчас, горящими глазами он созерцал «найденные» мною деньги. Он начал разбивать ногами комья снега, разгребать его руками. А я, с плохо скрываемым смехом, наблюдал за его поисковой работой.

— Может, это какой пьяный потерял? — врал я, размахивая драгоценной бумажкой.

— Слушай, давай делить: мне три, а тебе остальное, — вдруг предложил он.

— Что? — вытаращив от удивления глаза, переспросил я.

— Ну, зачем они тебе? А я собираю, ты ведь знаешь.

— Нет, что ты! Мне они не меньше твоего нужны.

— Значит, не дашь?! — глаза его сузились и стали злыми. — А ещё друг, называется!

— Нет, не дам.

— Ну и подавись своей драной пятеркой! — сквозь зубы процедил он и, отвернувшись, пошел к серевшему сквозь деревья дому.

— Я для футбола! — крикнул я.

Мишка не обернулся. Я тогда не совсем соображал, что произошло. Махнув рукой, побежал домой, рассказывать маме о находке, а потом, как надеялся, покупать игру. Дома меня уже ждали.

— Мама, я пять рублей нашел! — похвастался я.

— Дай-ка, посмотрю.

Она тут же ушла в спальню, где стоял шифоньер, через минуту-две появилась. Такой сердитой я её еще никогда не видел.

— Ну, рассказывай, как до этого додумался и дошел до воровства.

Дальнейшее опускаю. Было плохо. Физически не наказывали, зато моральное наказание было внушительным. Кроме долгой беседы, сначала с мамой, потом с папой, я был лишен, и довольно надолго, многих детских прелестей жизни, как то: десерта в виде и так не очень частого мороженого и лимонада, походов в «Дом офицеров» для просмотра мультсборников и кинофильмов. Ну и, наиболее страшное из этой серии, гулянья, когда захочу.

Мишка тогда очень сильно обиделся. Только месяца через два помирились, и то очень не просто. Впоследствии он говорил, что был сущим обезумевшим придурком, наподобие искателей золота из рассказов Джека Лондона. Я также признал свою неправоту. Дошел до воровства, да еще показал его подернутым денежной лихорадкой глазам уворованную купюру. Пришли к заключению, что мы оба попали под какое-то колдовство, проявив себя с самой, что ни на есть, отвратительной стороны.

Закадычными друзьями мы оставались всегда, как бы не разносила судьба. Нас объединяли одни увлечения, одни интересы и одна многолетняя игра в индейцев. Даже не игра, а образ жизни, определивший обоюдное восприятие окружающего нас мира.

Сейчас, стоя у окошка с раскрытой «Зоологией» в руках, как я не был рад его видеть, плачущим голосом попросил отстать от меня до следующего переменки.

— Мишка, задницей чую, спросят! Не успеваю повторить!

— Ладно, зубри, потом расскажу свою грандиозную идею.

Прозвенел звонок, сильнее прежнего зашумела школа и, через мгновение, всё стихло. Начался очередной урок, который тянется неимоверно долго, когда есть шанс получить двойку. Время на уроке всегда ползёт, если ты осознаёшь, что тебя вот-вот вызовут к доске, но, по какой-то причине, это не происходит.

На перемене сам отыскал Мишку.

— Что за идея посетила твою умудрённую голову?

— Моя идея проста. Ты читаешь про индейцев, и я читаю про индейцев. Давай построим в лесу вигвам и соберем своё племя?

— Ооооо! Это самая мудрая идея, которая когда-либо рождалась в твоей голове! — засмеялся я.

Мой друг, Миша Родин и я

— Надо где-то брезент достать для вигвама. Ты говорил, что у вас был шалаш, и вы с Юркой Зуевым спрятали покрывавшие его куски брезента.

— Это верно, но надо для начала с Юркой поговорить, а то нехорошо получится.

— Поговори. В воскресенье пойдем искать место для лагеря.

Юрка не возражал, но пойти с нами по каким-то причинам он тогда не смог.

Первая неделя марта. Уже по-весеннему греет солнце. Ярко-белые сугробы ослепительно сверкают, ветки деревьев укутаны шапками и шубками снега. Мишка уверенно их раздвигает, осыпаемый снежной порошей. Намёл напоследок Морозко, в месяц не растает! Сплошной стеной стоит ельник. Мой друг нерешительно остановился.

— Свернём?

— Давай прямо.

Поежившись, Мишка поглубже натянул на лоб шапку, поднял воротник и ступил под ёлки, на колючих ветвях которых висели огромные кипенно-белые хлопья. Они срываются от малейшего прикосновения и беззвучно падают в сугробы.

Настоящими дедами-морозами мы вышли на большую поляну. Чуть левее внушительный бугорок. Под ним город муравьев. Здесь летом кипит жизнь, и снуют миллионы неутомимых тружеников.

— Надоело бродить, давай здесь остановимся, — взмолился Мишка, стряхивая с плеч снег.

Я придирчиво осмотрел поляну.

— Слишком велика.

— Ну и что? Большому куску рот радуется!

— Как-то не очень уютно. Пошастаем еще немного.

— Только иди теперь ты вперед, я малость притомился.

Поглубже натянув ушанку, я храбро шагнул под сень укутанных снегом ветвей, тут же чуть ли не по пояс утонув в сугробе. Идти первым через снежные заносы намного сложнее. Пришлось продираться сквозь ветви и принимать на себя весь снегопад. Так мы тащились минут десять, огибая завалы и старательно уклоняясь от больно хлеставших по рукам и лицу веток. Ускоряемся навстречу долгожданному просвету между елями. Напоследок получив по щеке еловой веткой, выхожу на аккуратную полянку. Прямо перед глазами толстенный дуб, застывший в своей гордой величественности. Тут же окрестили его «священным деревом могикан». Левее — другой. Ствол его делал лукообразную дугу и только две толстые ветви отходили вверх. Третий дуб был наклонен в южную сторону под углом в тридцать градусов. На высоте шести метров он молнией устремлялся ввысь и там разветвлялся. Вся поляна окружена плотной стеной ёлок.

Мишка скинул с плеч куртку и полез на лукообразный дуб. Устроившись между двух веток, он насмешливо смотрел на меня.

— Ну что? Устраивает? — спросил я.

— Маловата будет.

— Пошатаемся, только ты топай впереди.

— Устраивает, — тут же соглашается приятель.

— Это ведь зеленая крепость, со всех сторон не пробиться, — как можно убедительнее продолжил я. — А это «Дерево пыток». А на этом дубе мы вырежем наш тотем. На чем ты сидишь — это «Дерево Духов». Где мы еще найдем такое? Даже если еще часа три будем бродить по этому лесу и перемесим все сугробы. Такого больше не найдем.

— Всё, убедил. Как мы будем называться? — вдруг спрашивает Мишка.

— Думаю, мы примем имя могикан.

— Последних?

— Последних.

— Почему?

— А представь, что мы сражались с дикими, свирепыми ирокезами, и племя могикан было разгромлено. Лишь немногие спаслись и ушли в непроходимые канадские леса. И мы будем мстить за свой народ. Нас мало, и у нас нет ружей, но томагавки в наших руках, сильнее ружей, — вытаскивая из-за пояса нож, говорю я с пафосом. — И пусть дрожат, поджав хвосты ирокезы, пусть визжат от страха их союзники, гуроны! Могикане не разгромлены, могикане продолжают существовать!

Мой монолог произвел должное впечатление.

— Ого! Впечатляет! — восхищенно протянул Мишка. — Брат, ты достоин быть вождем нашего племени.

— В котором только два человека — ты да я!

— А Юрку забыл?

— Забыл, — я сконфузился.

— Племя будет. — Мишка спрыгнул с ветки, напялил куртку и спросил, уже буднично: — Брезент далеко отсюда спрятали?

Мне чуть не поплохело, когда я осознал, что самое «интересное» в виде переноса тяжеленный кусков подмерзшего брезента еще впереди.

Два племени

И племя появилось, можно сказать, молниеносно. Собрались у меня уже через два дня. Дружно решили, что вождем буду я (конечно, гордился, что тут скрывать), и назвали Доброй Гагарой. Сначала возмутился. Гагара — понятно, приближено к фамилии. Хорошо хоть, не Добрая Гага. Гагой меня иногда дразнили, что дико задевало, и я так злился, что готов был излупить обидчика. Я, кстати, несколько обижен на свою фамилию. Вот мамка моя, пока не вышла замуж за моего отца, была Соколовой. Почему мы не Соколовы, а Гагины? Был бы я Игорем Соколовым. Сокол — птица, но какая? Красивая, гордая, хищная. А тут гусь!

Вспомнил, как в школе, изучая по литературе произведение Максима Горького «Песня о Буревестнике», мальчишки смаковали строки про гагару. Витька Гусев, мой «вражина», с упоением, ёрничая, декламировал для всего класса на переменке:

— «…И гагары тоже стонут, —

Им гагарам — недоступно

Наслажденье битвой жизни:

Гром ударов их пугает…»

Все смеялись, а он заливался, кривляясь. Боже, как я его тогда ненавидел!

Прибавить бы к «Га» еще одну «га», и уже совсем другое дело: Гагарин! Та же гагара, даже еще более гагаристая, но какая фамилия звучная! Но, сколько не ворчи, приходилось мириться. Кто-то как-то сказал, что при получении паспорта можно поменять фамилию отца на фамилию матери. Поживем, увидим. Но раз мои соплеменники решили, что я добрый, значит, так оно и есть. Со стороны, наверное, виднее. Слава Богу, хоть не «Добрая Гага», точно повесился бы!

Каждый уважающий себя могиканин должен иметь ритуальное имя. Мишка стал Снежным Барсом. О, как он гордился этим прозвищем, не передать словами! Юрка Зуев — Великий Бобр, Коля Пантелеев — Акела — Острый Глаз, Вовка Карташов — Серая Сова, Олег Киклевич — Белый Мустанг. По поручительству Картошки прияли его одноклассника Вовку Дреня. Он сам назвался Волшебным Хорьком (видимо, смеха ради) и добровольно принял на себя функции шамана племени.

*****

Невидимые дровосеки трудятся в заснеженном лесу. Беззвучно падают тонкие сосновые стволы. Две запорошенные снегом фигуры появляются на протоптанной в снегу тропинке. На их плечах подрагивают две жердины. Они упорно продираются сквозь плотно стоящие деревца, направляясь туда, откуда тянет ароматом костра, и поднимается в небо голубенькая струйка дыма.

На поляне, перед костром, восседает на еловом лапнике парнишка в сдвинутой на затылок шапке и подбрасывает в огонь еловые ветки. Языки пламени облизывают их, с треском пожирая, и выстреливают снопами искр. Двое сбрасывают с плеч жердины, и начинают отряхивать снег с плеч и штанов. С другой стороны появляются ещё четверо, так же неся на плечах свежесрубленные жерди. Очень скоро они станут каркасом будущего Вигвама.

Все шестеро молча расселись вокруг костра, подставив огню озябшие ладони.

— Белый Мустанг, принеси дрова, — обращается к Олегу костровой.

— Почему я? — недоумевает Мустанг.

— Потому, что ты! — нажимая на «ты», отвечает Волшебный Хорёк.

Чертыхнувшись, Олег начинает вставать, но Юрка останавливает его движением руки.

— Шаман, — тихо говорит Великий Бобр, — этот воин много работал, он устал. Разве тебе трудно дрова принести, ты столько времени здесь сидишь и задницу греешь?

— Я не какой-то там салабон, чтобы вкалывать. Я — шаман. И вообще, я пришел сюда играть, а не работать!

Дрень сердито смотрит на ребят.

— У нас все равны, — сказал я, — и все должны что-то делать. Если не будет вигвама, то какая же это игра! Мы все голосовали за закон. Ты шаман, а шаман должен подавать пример. Почему Великий Бобр или Белый Мустанг должны таскать жерди и брезент, а ты нет? — я уже не замечал, что голос мой повысился сам собой.

— А ты не кричи, Добрая Гагара! — на прилагательном «добрая» он поставил ударение. — Мы не для того сделали тебя вождем, чтобы ты на нас орал.

— Дрень, ты не прав! — подал голос Мишка, сконцентрировавшись на Вовкиной фамилии так, что все ясно услышали нечто другое. — Ты столько не прав, сколько деревьев в этом лесу. Я правду говорю?

Все, как один, кивнули головами.

— Ты чего обзываешься! — взметнулся Дрень.

— Почему это, обзываюсь? Я назвал тебя по фамилии. Я же не назвал тебя хорьком?!

Послышались смешки, Вовка закусил нижнюю губу, так как сказать в ответ было нечего.

— Передаю слово вождю, — закончил Мишка свою короткую речь. Я встал, и, обойдя вокруг костра, остановился возле притихшего Вовки.

— Брат, ты нарушил закон равенства воинов-могикан в это трудное для нас время. В этом лесу появилось новое племя, называющее себя арапахо, а мы не знаем, враги они нам, или друзья. Племени нужен каждый воин, нас мало. Ты только недавно появился в «Лагере Духов», и дал клятву у «Дерева Могикан» чтить его законы. Что будем делать с ним, воины? Какого он заслуживает наказания?

— Пусть принесет бутылку лимонада, — хохотнул Серая Сова.

Мальчишки зашумели, послышались смешки.

— Нет, две!

— Пошел к чёрту! Три!

— Сам пошёл к чёрту!

Неожиданно развеселились. Серая Сова откровенно хохотал, усмехался Акола.

— Тихо! Нас могут услышать! Верезжите, как бабы в очереди за чешскими сапожками! — подал голос Великий Бобр. Как бы в подтверждение его слов откуда-то издалека донесся переливистый молодецкий свист. Сразу наступило безмолвие.

— Ну, так решено. Пусть Волшебный Хорёк, за нарушение закона, принятого под «Деревом Могикан», принесёт три бутылки с жидкостью, которые бледнолицые называют «лимонадом».

— Мы согласны! — удовлетворенно сказал Серая Сова.

Вовка вскочил, бледный, злой и, запинаясь, прокричал:

— Никогда вы не получите из моих рук лимонада. Лучше я уйду к арапахам! У них нет ваших дурацких законов!

— Нужен ты им, как собаке пятая нога, — невозмутимо промолвил Мишка. Он в этот момент что-то выстругивал своим ножом, бросая стружки в огонь.

Вовка резко развернулся и заскрипел по узкой тропинке, скрывшись за елками через несколько мгновений.

— Нет больше среди нас могиканина по имени Волшебный Хорёк, — с грустью в голосе произнес Юрка.

— Мир праху его, — по-прежнему невозмутимо закончил Мишка.

— Будем считать, что он пал в неравной битве с бледнолицыми, — добавил Белый Мустанг.

— Аминь! То есть, тьфу! Хау! — сплюнув, подытожил Великий Брбр.

Все загоготали, уж больно рассмешила Юркина оговорка.

*****

На следующий день весь брезент из тайника был перенесен, необходимое количество шестов приготовлено. Они лежали прямые и длинные, ожидая, когда из них будет сделан каркас вигвама. День выдался солнечный. Снег ярко сверкал, его комья с шумом летели с деревьев.

Воины-могикане собрались вокруг костра. Очень скоро кострище должно было стать центром вигвама, его очагом. Было немножко беспокойно, так как вести к нам пришли тревожные. Только что, недалеко от «Лагеря Духов», Снежный Барс и Акела встретили двоих, которые моментально скрылись. По всей видимости, это были разведчики арапахов, которые не случайно оказались недалеко от нашей стоянки.

Громко хрустнула ветка. Все, как один, повернули в ту сторону головы. На поляну выходили мальчишки, друг за другом, и казалось, им конца не будет. В зимние шапки воткнуты черные перья, у некоторых в руках луки, оперенные стрелы наложены на тетивы.

— Что будем делать? — шепотом поинтересовался Снежный Барс.

— Не будем спешить. Посмотрим, что они предпримут.

Последовала минута молчания. Арапахи стали проявлять нетерпение. Перевес был на их стороне. Все ребята — ровесники Юрки Зуева и его одноклассники. У нас в отряде, кроме Мишки, Юрки и меня, «молодежь-шестиклашки».

— Встречай гостей, вождь! Тебя приветствует Соколиный Глаз и воины арапахи, — гордо прервал молчание Серёга Пугачевский.

— Подсаживайтесь к нашему костру. Мой вигвам — твой вигвам! — пригласил я и подумал: «Неужели они с миром? Может это какая-то хитрая хитрость?»

Арапахи подошли и начали рассаживаться вокруг костра. Два племени смешались. Соколиный Глаз сел напротив меня, задумчиво устремив взор на языки пламени. Это был высокий, черноволосый парень, с умными карими глазами, открыто смотревшими в мир.

— Что привело арапахов в селение «Последних Могикан»? — спросил я, обменявшись взглядом с Великим Бобром.

— Велик это лес, — помолчав мгновение, начал Сергей, — но мало краснокожих братьев осталось на этой земле. Бледнолицые уничтожили их. Именно поэтому мы к вам пришли. Нас, краснокожих, мало, белых много, поэтому нам надо быть рядом, чтобы в любой момент прийти на помощь друг другу. Я хочу поставить свой вигвам недалеко отсюда. Ты согласен?

Конечно, я был согласен, даже очень! В такое трудно было даже поверить. Кто-то остерегал, что арапахи просто хотят «спереть» наш брезент, но разве в такой открытости может быть фальшь?

— Что думают могикане? — обратился я к своим.

— Конечно, мы согласны, — скороговоркой выпалил Серая Сова. Остальные одобрительно закивали.

Соколиный Глаз встал. Поднялись с еловых лап, служащих нам сиденьем, его воины. Протянув мне руку, он сказал.

— Мы уходим, чтобы найти место, где арапахи станут хозяевами. Если нужна будет наша помощь, свисни три раза. Эхо разнесет твой клич, и мы придём.

— Ты сделай тоже самое, и могикане будут вместе с вами, чего бы это не стоило.

Обменявшись рукопожатиями, мы расстались. Когда последний из них скрылся за ёлками, Сова, надув шоки, резко и облегчённо выдохнул.

— Пронесло!

В этот день мы арапахов больше не видели, но слышали. Неподалёку стучали топорики и раздавались голоса.

К вечеру каркас вигвама стоял над очагом. Акола, Снежный Барс и Белый Мустанг ушли в Форт (так мы называли городок). Мне почему-то не везло весь день. Когда ставили вигвам, я умудрился навернуться с «Дерева Духов» и здорово отбить себе бок. Почему-то к вечеру ухудшилось зрение. Оно и так не ахти какое: близорукий с четвертого класса, а тут еще усугубил чтением под одеялом с фонариком. Я сидел злой и на себя, и на дуб, и на Картошку — Серую Сову, который безостановочно ржал, конкретно действуя на нервы.

— Вождь, картошку будешь? — предложил Сова, выворачивая из костра черные, запечённые кругляки картофеля.

— Какую тошку? — не понял я, задумавшись о чем-то своём.

— Во, вождь! И глухой, и слепой, и бок болит! Совсем старик!

— Скотина! — я вскочил и подлетел к перепугавшемуся Вовке.

— Спокойно, спокойно, — деланно засмеялся он. — Ты меня, видно, опять не расслышал. Видно, точно глухой.

— Я тебя сейчас прибью! Еще слово, и…

— Слово, еще слово… — Карташов явно нарывался. Если бы вовремя не вступился Юрка Зуев, могла случиться неприятность. На экстренно собравшемся совете решили, что воин Серая Сова, за свой недружественный выпад в сторону вождя, не должен появляться в лагере, пока не принесет две бутылки лимонада.

Когда мы на следующий день пришли в лагерь «Последних могикан», арапахи были уже здесь. Сашка Караваев сидел внутри каркаса, как бы привыкая, Андрюха Долматов выстругивал стрелу. Крепким рукопожатием приветствовал меня Соколиный Глаз.

— Мы устроились здесь неподалеку, ближе к Форту. Пришли предупредить вас, что на тропе мы спугнули «бледнолицых». Будь осторожен.

— Спасибо, брат!

— Не за что благодарить. Ведь на моем месте ты поступил бы…

Но наш разговор прервал сухой треск ломающихся веток. Сломя голову на поляну влетел Вовка Карташов, размахивая двумя бутылками газированной воды. Поставив лимонад в снег, он начал бурно выражать эмоции:

— Какие же вы дураки, болваны…!!!

— Чего ты орешь? Скажи толком, в чем дело?

— Иду я, глядь, а на нашей тропинке стоят двое и ухмыляются.

— Кто?

— Я не стал разглядывать.

— Надо преградить им путь! — воскликнул Серёга.

— Не надо, — сказал Сашка Караваев, кивком указывая на тропу.

Двое вышли из-за ёлок. На лицах торжествующие улыбки.

— Ну вот, выследили! — сказал один из мальчишек.

— И что дальше, — прищурив один глаз, поинтересовался Караваев, или, как все звали Сашку — Кэра. Репутация у него была довольно внушительная. Кэру-Мохорку откровенно побаивались. Множество приводов в милицию, участие в довольно крупных потасовках с лавшинскими⁶ ребятами. Поэтому гости наши заметно трухнули.

— Ничего. Просто так.

— Ну и идите отсюда просто так, только не заблудитесь, — голос Кэры звучал спокойно, но довольно угрожающе.

— Пойдем, Вась, чёрт с ними.

Незваные гости ушли. Долго еще стояли мы, прислушиваясь.

— Что будем делать? — тихо спросил Пантелеев.

— Вигвам будем делать! — ожесточенно отозвался Мишка.

— Ну, мы пошли работать, — сказал Серега.

— Подождите. Лимонад разопьем, и тогда за работу. Расселись по кругу. В этот момент опять послышался хруст снега и на поляну вышел Олег Киклевич.

— Я тут пацанов встретил! Так странно глянули на меня. — Мустанг сел в круг, вытащил из-за пояса топорик, и не глядя, кинул его за спину. Раздался звон битого стекла. Сова метнулся на звук, и лес огласил протяжный стон.

— Су-у-у-к-а-а-а!

— Что, лимонад? — подался вперед Кэра.

— Да! — плачущим голосом оповестил Картошка.

— Одну?

— Обе-е-е!

Олег сидел нахохлившийся, с втянутой в плечи головой.

— Вот и попили лимонадику! — Серега встал и махнул своим. — Пошли работать.

Мишка смеялся, прикрыв лицо руками, Юрка был серьезен, Картошка неистовствовал.

— Ну, что ж. Белый Мустанг возмещает утрату. Плюс наказание за неосторожное обращение с оружием. И того — четыре бутылки лимонада. — Великий Бобр был непреклонен.

— Ничего не поделаешь, всё законно, — пожал я плечами. — Впредь надо быть осторожней.

Мустанг насупился, но молча проглотил постигшее его справедливое возмездие. Могло быть и хуже.

За работу, попервоначалу, принялись дружно. Мы с Мишкой взялись за сооружение клапана — как нам казалось, самой сложной части покрытия каркаса. Материал когда-то служил покрышкой для кабины грузовика. Ужасно трудно его сшивать. Сперва надо проколоть толстенный слой дерматина, начиненный из нутрии ватой, затем пропустить через отверстие плохо гнущуюся проволоку. И всё это на высоте выше нашего роста. Одним словом, мучения невероятные⁷. В это самое время, устав от трудов праведных, младшие наши современники развлекались, играя в снежки.

— Великий Бобр, замени меня, — обратился я к застывшему у костра, в позе мыслителя, Юрке.

— У меня, нафиг, ноги промокли!

— Причем здесь ноги? Ты руками работать будешь.

— Неприятно.

— У меня тоже ноги промокли, и что теперь?

— Я устал.

Здесь я окончательно разозлился.

— Что, мне больше всех надо, что ли? — чуть ли не заорал я.

Швырнув кусок брезента, направился к выходу из лагеря, но навстречу вышел Кэра, неожиданно возникший из-за ёлок.

— Чего вы орёте? — поинтересовался он.

— Да ну их! — в сердцах махнул я рукой.

— А у нас тоже драка. Серж разобиделся и ушел.

— Как ушёл! — выдохнули все разом.

— Вот так и ушел, ножками. Плюнул, послал всех, и ушел.

— А причина?

Кэра многозначительно промолчал. В общем, все поняли.

— Вернуться обещал? — поинтересовался я.

— Сказал, что нет. Но я, как-то, не очень верю. Мы пока жердей нарубили, будем без него устанавливать. Только вот брезента не хватает. По всей видимости, сегодня уже ничего не сделаем.

— Приходите к нам.

Кэра кивнул и удалился. Народ «могикан» сидел притихший.

— Ну что, мне уходить? — с горестью спросил я.

Юрка поднялся со своего места.

— Ладно, погорячились и хватит. Давайте доделывать. Скоро начнет смеркаться.

Мальчишки, словно подменённые, активно принялись за работу. Они разложили на снегу брезент, помогли подтянуть к вершине конуса клапан, что далось с неимоверными трудностями. Не сумев закрепить его в нужном положении, плюнули, и прибили гвоздями к подрагивающим шестам. Остальное было не сложно. И вот, наконец, работа закончена. Вигвам не высокий, метра два с половиной до вершины, собранный из разномастных кусков грязно-серого брезента, сверху из черного дерматина. Внутри наложили елового лапника, сверху — оставшиеся кусочки брезентухи. Мишка тут же распалил в очаге костер. Из клапана повалил дым, внутренняя полость заполнилась им почти до земли. Снежный Барс пулей вылетел наружу, яростно растирая покрасневшие глаза. Минут через десять дым поднялся до уровня, который позволял спокойно сидеть, и струйками вился над нашими головами. Боже мой! Как же было в вигваме тепло и уютно!

В тишине подошли арапахи. Их осталось двое самых отчаянных. Из всей большой группы выдержали только они: Сашка Караваев и Андрей Долматов.

— А где народ Арапахов? — спрашивает Мишка.

— Пал под пулями «бледнолицых».

— Нет, серьезно?

— Разошлись по домам, — Сашка с плохо скрываемой завистью изучал наше детище. — Клёво! Похоже, мы скоро станем соплеменниками. К тому всё идет. Примите?

— Как решит Совет! — уклонился я от прямого ответа. — Залезайте в вигвам

Все разместились по кругу: я, Мишка, Юрка, Олег, Вовка, Коля, Сашка и Андрей. В центре празднично потрескивал костер, отбрасывая причудливые тени на брезентовые стенки, дым клубами вился над головами, медленно выходя через отверстие клапана. Весело болтали о всякой всячине, забыв про надвигающийся вечер. Было тепло и радостно, как будто мы были у себя дома. Даже про еду забыли. В какой-то момент Серая Сова вылез по необходимости наружу.

— Ребята, ночь! — услышали мы его взволнованный вскрик.

Все по очереди выбрались из вигвама. В трех шагах ничего не видно, только из-под брезента просвечивает красным пламя костра.

— Ёма-ё! — Кэра аж присвистнул. — Как же мы домой-то пойдем?

— Меня прибьют! — обреченно констатирует Олег.

— Не дрейфить! Прорвёмся! — Мишка жизнерадостен и уверен в себе. — Всё! Собираемся!

Я напоследок забираюсь в вигвам. Костер погас, но зато, перемигиваясь, ярко алеют угольки, и так тепло и уютно, что дух перехватило! Куда-то тащиться, в ночную непроглядную темень, так не хотелось! Думал сперва забросать очаг снегом, но рука не поднялась. «Всё будет нормально, погаснут сами», — решил я и выбрался в мартовскую темноту нависшей над лесом ночи.

Двигались на ощупь, вцепившись друг в друга. Мишка, нащупывающий ногами тропу, изредка чиркал спичкой. Иногда, оступившись, кто-нибудь заваливался в сугроб. Его быстро поднимали.

— Представляете, а если бы пурга!? — звенел голос Сашки. — А это так, фигня, можно сказать, небольшое приключение!

— Приключение сейчас дома будет, — весело заявляет Картошка.

Уже вышли на большую тропу, и бодро зашагали к помигивающим сквозь древесные ветви огонькам городка, когда впереди возникла чья-то тень. Подходим ближе. Я даже не сомневался — батя.

— Так, Карташов, бегом домой! Отец волнуется.

Вовка припустил трусцой, за ним Олег Киклевич. Прибавил шагу Юрка.

— Вы что же, шалопаи, не можете вовремя домой прийти!? Обязательно надо заставить родителей поволноваться?

— Так получилось, — буркнул Мишка.

— Я, так понимаю, сейчас у всех что-нибудь получится! — говорит отец деланно спокойно.

Дома короткая взбучка. Скорее, даже не взбучка, а краткая лекция по вопросу нежелательных взаимоотношений с определенной категорией детей, имеющих высокопоставленных родителей. Оказывается, приходил лично Карташов-старший, поинтересоваться, где мы пропадаем и почему мне разрешают задерживаться на прогулках чуть ли не до полуночи. Получив короткий ответ, что справедливость восторжествует, «шалопаи» скоро будут найдены и препровождены по домам, начальник отбыл домой, а батя побежал нас искать. Слава Богу, мы уже были рядом, и ему блудить не пришлось. Родителя моего понять можно — целый руководитель войсковой части удостоил чести личным приходом в квартиру простого советского прапорщика. При других обстоятельствах подобного никогда бы не случилось. На часах половина одиннадцатого. Ну да, немножко увлеклись! Но было так здорово!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

Километрах в 15 от городка располагалось между болот и лесов село Лавшино. Оно раскинулось недалеко от идеально круглого озера, которое величали Лавшинским, хотя основное его название — Бездонное. Практически на берегу стоял гарнизонный пионерский лагерь. Насельниками Лавшина были в основном Васечкины и Кошечкины. Женщины и мужчины работали подсобным персоналом в воинской части, пацаны держали в страхе молодежь нашего городка. Из-за них на озеро было страшновато проезжать на велосипедах, потому что дорога шла в аккурат через деревню. Но ездили.

7

Настоящие индейцы, само собой, подобным мазохизмом не занимались. Первоначально брались выделанные шкуры бизонов, или каких-то других крупных животных, вырезались большие ровные фрагменты, сшивались вместе. Лишнее отрезалось по периметру и все это натягивалось на стоящие конусом жерди. Клапан делался отдельно и служил для регулирования выхода дыма, прикрывая отверстие от меняющих направление потоков ветра. Если бы у нас было достаточное количества брезента, мы сделали бы что-то похожее. Но брезента не хватало, он был разнороден. Верхнюю часть делали из тяжеленого куска автомобильной покрышки. В этом заключались все проблемы.