Мне приснилось детство

Игорь Гагин (2021)

Можно ли вернуться в детство? Сидя у костра в индейском вигваме, вновь услышать голоса старых друзей, даже тех, которых уже нет в этом мире? Пронестись по полю на спине серого в яблоках коня? Услышать шепот бабушки, читающей молитву у иконы? Заглянуть в глаза девушки, в которую много лет назад был трогательно влюблён? Можно? К сожалению, нет! Только во сне. Книга «Мне приснилось детство» написана на основе дневников, которые автор создавал в середине 1970-х гг., будучи учеником старших классов средней школы. Впечатление об игре в индейцев, о верных друзьях, дружба с которыми поддерживается на протяжении всей жизни, о первой, такой наивной и такой трепетной любви, о рязанской деревне, в которой родились прадеды и в которой проходили такие упоительные дни ускользнувшего детства, когда идешь рядом с конём по ночному полю, смотришь в бездну звездного неба и поражаешься величию мирозданья. Содержит нецензурную брань.

Предисловие

Стою у больничного окна. Небо серое, беспроглядно далекое. За оградой территории Областной клинической больницы кипит жизнь: с гудением ползут троллейбусы, снуют легковушки. Внизу, по тротуару, спешат на занятия студенты медицинского университета. Девушки, в белых халатах, быстро перебирая точёными ножками, переговариваются, задорно смеются чему-то своему. Многие университетские кафедры располагаются в ОКБ и других больницах города. У этих хохотушек всё впереди, можно сказать, они только начинают выбранный ими жизненный путь.

Когда мне было столько же, сколько сейчас этим юным очарованиям, бытие казалась бесконым, а впереди целая жизнь, в которой будет много интересного, и непременно хорошего. Действительно, было много интересного и незабываемого, было и то, что не хотелось бы вспоминать, но и хорошее и плохое в прошлом, и остаётся только сказать: как, всё-таки, быстро спешит время! Будто вчера была школа в бесконечно далёком военном городке под названием Брянск-18, машиностроительный техникум в городе Брянске, служба в ВС СССР под Свердловском, университет в Ленинграде, работа в Димитровградском филиале Ульяновского Технологического института. Бег времени непостижым, но ощущение такое, будто всё это было чуть ли не вчера. Здесь невероятно точно подходят слова из красивой песни, исполненной в фильме «Друзья и годы» Олегом Анофриевым: «Это было недавно, это было давно».

Больничная палата располагает к размышлению, как будто подводишь своеобразный итог. Начал перечитывать свои дневники, которые довольно последовательно писались в течение почти десяти лет, с 1975 по 1985 годы. Этим, уже начинающим разваливаться общим тетрадям, больше сорока лет. С черно-былых, несколько увядших фотографий, смотрят глаза друзей и подруг. Со многими уже никогда не придётся увидеться. Кто-то очень далеко, в чужих странах, а кого-то уже нет в этом мире, как нет страны, в которой мы однажды родились.

Решение на основе дневниковых записей воспроизвести страницы давно ушедшего детства и отрочества пришло неожиданно. Захотелось вспомнить наши игры в индейцев, бабушкин дом в рязанской деревушке, походы в ночное, чтобы пасти колхозный табун, но самое главное — ребят, которые были рядом в то удивительное время, ставшее фрагментом истории нашего общего бытия.

Кто-то скажет, как же так? Ведь книга начинается с событий чуть ли не раннего детства. Тогда не могло быть никаких дневников! И будет прав. Но человеческая память с возрастом становится похожей на луч прожектора, пронизывающий минувшее, выхватывая нечто, казалось бы, навсегда забытое. Как это ни смешно, иногда бывает трудно вспомнить происшедшее неделю назад, что уж говорить о десятилетиях. Удивительно, но это правда. Лицом к лицу лица не видно, оно открывается на расстоянии, так же как и наше прошлое.

Когда тебе за шестьдесят, и ты понимаешь, что стоишь на пороге чего-то величественно неизбежного, происходит своеобразная переоценка ценностей. В памяти вырисовываются картинки когда-то увиденного и пережитого, будто открываются файлы с навсегда утерянным паролем. А вспомнить этот пароль помогает нечто глубинно трогательное или потрясающе страшное в своей неотвратимости.

Стою у изголовья гроба отца, всматриваюсь в черты его лица, ставшие непостижимо далёкими и чужими. Горько и больно. И вдруг в памяти всплывает туманный след спешащего по снежной целине паровоза. Боже мой, когда же это было? Мучительный вопрос и вдруг озарение, приоткрывшее завесу былого.

В 1965 году отца перевели на новое место службы, которое располагалось где-то под Ивано-Франковском. Так как мы жили на Среднем Урале, ехать пришлось через всю европейскую часть огромной страны. Впечатление для меня, мальчугана не полных пяти лет, неизгладимое, потому что впервые в жизни на поезде, да ещё в купейном вагоне. Взрослые собрались у окна и обсуждают спешащий прямо по снегу паровоз. Внешне такой же, как мой игрушечный, но только настоящий. Он жутко дымит, выбрасывая из высокой трубы черные клубы, рельсы покрыты выпавшим ночью снегом, поэтому кажется, что мчится это чудо техники прямо по снежной равнине.

— Во, шпарит! — хохотнул сосед по купе. — Интересно, с рельс сойти может?

— Вряд ли! — папа отрицательно качнул головой, и я ему, глядя с верхней полки на спешащее в неизвестность чудовище, верю.

Почему именно этот эпизод невероятно далекого прошлого возник из небытия в один из самых трагических моментов моей жизни? Объяснение довольно простое: то событие является одним из самых ранних воспоминаний об отце. Поэтому и явились из призрачной дымки минувшего снежная равнина и черный, спешащий в неизвестность паровоз. Фрагмент детского впечатления сберегался где-то в подсознании, в хранилище феноменов Эдмунда Гуссерля¹, и почему-то не затерялся, как бесконечное множество однажды промелькнувшего и растворившегося в прошлом, а вынырнул в определенный момент из небытия бессознательного.

Более-менее регулярные дневниковые записи начал вести с лета 1975 года. До этого фиксировал небольшие, ничего не значащие обрывки впечатлений о прошедших событиях в три-четыре предложения и небольшие рассказики из области фантастики и жизни индейцев. Батя, однажды, посмотрел одну из моих тетрадок с первыми опытами и потом долго, смеясь, вспоминал начальные предложения новорождённого опуса: «Я пришел из школы. Пошел на улицу. Бродил я долго-долго. Вдруг я увидел небольшой провал в земле. Я шагнул в этот провал и… провалился». Я сердился — писал-то эти строки 12-летний мальчишка, зачем от него требовать сразу невозможного! Но критику принял, куда без неё, совершенно справедливой. С помощью дневников решил оттачивать стилистику и грамотнописание. Что греха таить! Ошибок стилистических и грамматических лепил не мало, можно даже сказать, много. Постепенно привык, и уже скоро фиксировать события прошедших дней превратилось чуть ли не в обязательность.

На книжной полке стоят девять исписанных от корки до корки общих тетрадей. Мало того, я туда ещё и фотографии вклеивал, от чего дневники разбухли, как медицинские карты, когда в них вставляют кучу новых страниц с анализами и предписаниями. Один дневник, отправленный почтой в последние дни армейской службы, до адресата так и не дошла. А жаль! Вроде бы ничего секретного старался не фиксировать. Но, как видно, оперативники собственной безопасности части, в которой я проходил срочную службу, решили бандерольку не пропускать и изъяли. А может и нашли что-то, в их понимании, крамольное? Бог им судья!

Начал в 15-ть лет, закончил в 25-ть. Где-то с этого момента жизнь понеслась стремительно, и времени на дневники стало банально не хватать. Вспомнилась притча о времени и его восприятии человеком. Однажды отрок решил прокатиться на санках с горки. И вот он карабкается, волоча их за собой. И как это долго, подниматься на горку, а вершина её так ещё далека. Но вот, наконец-то, долгожданная макушка горы. Паренёк садится, устраивается удобнее, и несётся вниз, всё быстрее и быстрее. Спуск становится пологим, санки замедляют свой бег, какое-то время катятся и, наконец, останавливаются.

Вот так и наша жизнь. Где-то до двадцати пяти она движется, будто в горку. Дни длинные, год, что целая жизнь — неимоверная масса событий. Молодой человек, словно губка, впитывает информацию, учится в школе, потом он приобретает знания в высшем или специализированном учебном заведении, выходит во взрослую самостоятельную жизнь, и…как с горки: «Йуху-у-у!» Понеслись будни, мелькают месяцы, пролетают годы. А вот и пенсия. Незаметно как-то! Дальше медленно, как будто санки уже не с горки, а по инерции катятся. И неожиданно остановка. Приехали!!!

Получается, что настоящие полжизни — это не календарные 35 (у кого больше, у кого меньше), а 22-25 (опять же у кого как). Само собой, по восприятию. Календарный возраст и возраст физический могут не совпадать. Сначала, лет 25, подъем, потом спуск, а это как раз, всё остальное. И пусть это всё остальное в три раза длиннее, но по восприятию получится почти одинаково. Поэтому и можно сказать, что половина жизни — это тот момент, когда начинается спуск, как с горы. Я, например, отучившись в школе, в техникуме, отслужив в армии, поступил в университет только в 22 года, окончив его в 27. То есть, моё «йуху-у-у» началось несколько позже, но ведь потом понеслось, как будто сел в сани и…

Дневники закончились с момента начала трудовой деятельности. Всё совпадает. Времени уже не хватало на записи. В литературный институт я не поступал, писателем не стал (если не считать многочисленные статьи и две монографии по отечественной истории). Всю жизнь преподавал в высших учебных заведениях. И, в общем-то, ни о чём не жалею.

Сергей Есенин, осознав в возрасте 27-ми, что жизнь-то, по сути, уже проскочила, писал:

…Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью,

Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире тленны

Тихо льется с клёнов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно

Что пришлось процвесть и умереть.

А жить ему, после написания этого стихотворения, оставалось ещё три года.

Наверное, человек всегда чувствует неотвратимое приближение завершения бытия. Или в желаниях становится скупее, или замечает, что как-то стало не так, как было во времена его прекрасной (непременно, прекрасной!) молодости. Но всегда восприятие обостряется, и он действительно интуитивно, может ещё как-то, но именно чувствует.

Хочется оставить на память дочке, внукам, будущим правнукам память о моём детстве и отрочестве. Поделиться знаниями о наших корнях, уберечь от ошибок и просто ещё раз вспомнить уникальные, светлые годы, когда ты тащишь в горку санки, чтобы вихрем прокатиться по жизни, зная, что впереди всё самое лучшее и интересное.

Примечания

1

Эдмунд Гуссерль (1859 — 1938) — австрийско-немецкий философ и математик, основатель школы феноменологии.