Гражданин Империи Иван Солоневич

Игорь Воронин

Второе, исправленное и дополненное издание очерка жизни и творчества Ивана Лукьяновича Солоневича (1891—1953), выдающегося русского публициста и мыслителя.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕПОРТЕР КРУПНЕЙШЕЙ ГАЗЕТЫ РОССИИ

Окончанию белорусского периода жизни и творчества Ивана Солоневича и переезду на постоянное жительство в столицу Империи предшествовали следующие обстоятельства.

«Уже два дня не выходит газета „Северо-Западная Жизнь“, — не без удовлетворения сообщила „Минская Газета-Копейка“ 25 августа 1915 года. — О причинах своего невыхода редакция ничего не объявляла. В известных кругах это вызывает оживленные толки»¹⁴⁰.

Через два дня тот же источник — объект продолжительной полемики — опубликовал информацию о возобновлении выхода газеты Солоневичей.

Однако уже 7 сентября оппоненты «Северо-Западной Жизни» завершают полемику вполне эффектным, на их взгляд, финалом. Заметка, озаглавленная «Бегство гг. Солоневичей», составлена в классическом для бульварной прессы стиле:

«Вчера в городе стало известно о позорном бегстве из Минска гг. Солоневичей отца и сына.

Получив в известном порядке крупную сумму, гг. Солоневичи, обещав удовлетворить сотрудников и наборщиков вознаграждением, которое им причиталось за прошлое время, ночью уехали из Минска, захватив с собой наиболее ценные вещи.

Для ликвидации оставшихся благоприобретенных машин и полученного в виде компенсации за «патриотические» услуги шрифта, оставили некую родственницу из их же редакционной семьи»¹⁴¹.

Объективная же картина выглядела следующим образом. Фронт подходил к Минску вплотную. Правительственные учреждения уже были эвакуированы в Петроград. Из минских периодических изданий продолжали выходить лишь те, что принадлежали владельцам типографий. И даже эти немногие испытывали явные трудности с элементарным обеспечением бумагой. Всего через две недели после отъезда «господ Солоневичей» передовые немецкие разъезды перерезали железнодорожную линию Минск-Москва в районе Смолевичей.

Кроме того, у И. Л. Солоневича имелись и более чем существенные личные обстоятельства для эвакуации: супруга Тамара Владимировна была на восьмом месяце беременности. Впоследствии Иван Лукьянович вспоминал:

«Потом все наши белорусские проблемы рухнули в мировую войну. Я очутился в Петербурге месяца за три до рождения Юры без денег и без перспектив (на самом деле, сын родился через полтора месяца — И. В.). <…> Я стал устраиваться в „Новом Времени“. Это были голодные годы, когда я в мирное время спал на одеяле, постеленном на полу, и прикрывался своим единственным пальто — летним пальто. А. М. Ренников помог мне устроиться во внутреннем отделе на обзорах провинциальной печати. Я до сих пор не могу забыть того большого и дружеского участия, которое оказал мне А. М. Ренников, он тогда редактировал внутренний отдел. Но я хотел работать более всерьез. Редактор информационного отдела Ф. Ф. Борнгардт заявил мне, что он меня в этот отдел не пустит, — для такого заявления у него были основания. Я сказал, что я пройду. „Нет, не пройдете“. — „Ну, посмотрим“. Я сделал маленький трюк <…>. Изучил все слабые стороны нововременской информации, дал несколько важных заметок Борнгардту, он их не пустил. Две соответствующие заметки дал в какую-то другую газету, а с рукописью третьей пошел прямо к М. А. Суворину, взяв с собою все предыдущие произведения. Борнгардт едва не вылетел из „Нового Времени“ совсем, что нам не помешало впоследствии поддерживать самые дружеские отношения. Так я стал работать в „Новом Времени“. И так я получил доступ к политическому быту и политической технике двух последних лет Императорской России»¹⁴².

В очередной раз прямую речь Солоневича необходимо снабдить небольшим именным указателем. О М. А. Суворине, сыне основателя газеты, скажем ниже и подробнее, сначала — о двух других персонажах. Столь запомнившийся нашему герою Федор Федорович Борнгардт (1876—1938) происходил из обрусевших немцев и после революции остался жить в СССР, в 1937 году был арестован в Астрахани по обвинению в антисоветской агитации, получил 10 лет и летом следующего года скончался в Сталинградской тюрьме.

Ренников — это литературный псевдоним Алексея Митрофановича Селитренникова (1882—1957), нововременца с 1912 года, редактора отдела «Внутренние известия». После Гражданской войны Ренников — эмигрант, сотрудник парижской газеты «Возрождение», автор нескольких книг (очерки, рассказы, сатирические романы, пьесы).

Итак, бывший студент Иван Солоневич стал репортером «Нового Времени», здесь же обосновался и его отец. Чему подтверждением служит запись в Адресной и справочной книге «Весь Петроград на 1916 год»:

«Солоневич Лукьян Мих <айлович>. В <асильевский> О <остров> 9 л <иния, дом> 22. Сотр <удник> газ <еты> «Нов <ое> Вр <емя>»¹⁴³.

Аналогичная запись об Иване Лукьяновиче (тот же адрес и то же место работы) появляется в адресной книге на 1917 год¹⁴⁴, где дублируются и сведения о Л. М. Солоневиче. Кстати сказать, 9-я линия дополняет географию проживания И. Л. в Петербурге-Петрограде: он не фигурирует в списке адресов, содержащихся в студенческом деле Солоневича и приведенных нами в предыдущей главе, и он, скорее всего, не для отписки. По крайней мере, наш герой упоминает в своих воспоминаниях об этом периоде своей жизни только в связи с Васильевским островом. «Отвратительный, типично петербургский «доходный дом», как он его называл, был, кстати, построен по проекту известного архитектора П. Ю. Сюзора.

Лев Рубанов называет и еще один адрес:

«В Петербурге, живя в студенческой компании на Вознесенском, часто ездил к Ване на Жуковскую <ул. Жуковского — И. В>, близ Эртелева переулка, где Ваня служил в „Новом Времени“. На Жуковской у Вани я отдыхал от студенческой обстановки, так как Ваня имел квартиру в 3—4 комнаты, где его жена Тамара Владимировна, как гостеприимная хозяйка, угощала гостей чаем, после чего состоялся иногда преферанс. Их сын Юра тогда был годовалым, а может быть и нескольких месяцев…»¹⁴⁵.

Можно предположить, что переезд на Васильевский состоялся после того, как Лукьян Михайлович со своей второй семьей покинул Петроград, уехав на Кубань. До этого Иван, скорее всего, просто не хотел стеснять отца, с которым жили Борис и Всеволод, а также единокровный брат Евгений и мачеха. Боб заканчивал свое среднее образование в Восьмой гимназии — она располагалась неподалеку, в доме 8 по той же 9-й линии. Из выпускников этой гимназии прославились поэт Иннокентий Анненский, который в 1890-х был и ее директором, и — гораздо ближе к описываемым событиям — Михаил Зощенко (выпускник 1913 года). Будущий советский писатель, между прочим, так переживал по поводу проваленного экзамена по русскому языку, что даже предпринял попытку самоубийства. Впрочем, после того как его откачали, переэкзаменовка прошла успешно. С нашими героями — братьями Солоневичами — ничего подобного случиться, конечно, не могло: другая порода. Борис, окончив гимназию, поступил в 1017 году Петроградский Политехнический институт имени Петра Великого, воплотив таким образом в жизнь мечту старшего брата Ивана. Еще раньше, в 1916 году это сделал средний брат Всеволод. Но пришли они в Политех разными путями. Дик перевелся со второго курса юридического факультета Императорского московского университета, а Боб поступил напрямую на физико-математический факультет университета Петроградского и на кораблестроительный в Политехнический. Понятно, что учиться в двух высших учебных заведениях одновременно было невозможно, и Борис выбрал Политех¹⁴⁶.

Душа горит на сотне вертелов,

лишь вспомню переулок Эртелев, —

так звучало не очень складное двустишие, которым один молодой поэт постарался выразить свое негодование по поводу «реакционной» позиции газеты «Новое время». Редакция этого издания помещалась в доме №6 по Эртелеву переулку (ныне улица Чехова), а типография — в домах №№11 и 13.

Советская историография классифицирует «Новое Время» как черносотенное издание, притом ведущее. Это неправда: у организаций черносотенцев, Союза Русского Народа и Союза Михаила Архангела, были свои средства массовой информации. «Новое Время» можно было бы еще отнести к органу националистов — благодаря тому, что его ведущий публицист Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) состоял в Главном совете Всероссийского национального союза (как мы помним, в эту организацию еще в Вильне вступил и Л. М. Солоневич). Но и такой подход не оправдан. Детище А. С. Суворина было слишком серьезным коммерческим проектом, чтобы представлять интересы какой бы то ни было партии или даже движения. Что, конечно, никак не мешало вести работу в определенном политическом русле.

Вообще, позиции черносотенцев (или крайне правых) и националистов были близки, и принципиально различались лишь в одном:

«Союз русского народа, — пишет современный исследователь М. Б. Смолин, — был агрессивен и простонароден в большинстве своем, тогда как Всероссийский национальный союз появился <…> как союз не приемлющих октябристских („второсортные кадеты“, как называл их Меньшиков) дальнейших радикальных конституционных вожделений и отодвигания национальных вопросов на второй план (для националистов было важно незамедлительное решение еврейского вопроса), а также не согласных с крайне правыми в их отношении к Государственной Думе и нежелании выставлять народность впереди Православия и Самодержавия. Для националистов и Православие, и Самодержавие вытекали из национальных особенностей, а не наоборот, как это считалось крайне правыми»¹⁴⁷.

Новый, столичный, этап журналистской деятельности И. Л. Солоневича был не слишком продолжительным.

Среди постоянных авторов газеты предреволюционного периода — сплошь звучные имена: Александр Аркадьевич Столыпин, брат покойного премьер-министра; писатель Николай Александрович Энгельгардт; профессор Дмитрий Николаевич Вергун; статс-секретарь, тайный советник, член Государственного совета, сенатор Александр Петрович Никольский; писатель и публицист граф Лев Львович Толстой (сын великого писателя). И так далее — список этот можно было бы развернуть, без преувеличения, на две-три книжных страницы.

Уж как минимум нельзя не упомянуть о братьях Сувориных, продолживших дело великого отца. Накануне революции все трое были заметными величинами не только в среде издателей и журналистов, но и на общественном поприще. Старший из братьев, Михаил Алексеевич Суворин (1860—1931) был главным редактором «Нового Времени», редактором-издателем журнала «Лукоморье», издателем журналов «Русская Будущность» и «Русско-Британское Время», товарищем председателя совета Всероссийского общества редакторов ежедневных газет, председателем Петроградского Литературно-Художественного общества, председателем комитета по организации экспедиции к Северному полюсу, а также директором театра А. С. Суворина (и сегодня он известен как Малый театр).

Алексей Алексеевич Суворин (1862—1937), после того как несколько лет отработал ответственным секретарем «Нового Времени», практически отошел от дел «Товарищества А. С. Суворина», издавая «Маленькую газету». Его больше занимало писательство и разработка собственной методики лечебного голодания.

Перечень должностей младшего из братьев, между прочим, любимца А. П. Чехова — Бориса Алексеевича Суворина (1879—1940) тоже впечатляет: редактор газет «Вечернее Время» и «Новое Время»; редактор-издатель газеты «Время» в Москве и журнала «Конский Спорт»; председатель правления Общества издателей периодической печати в Петрограде; председатель Общества содействия физическому развитию учащейся молодежи.

Досужие домыслы некоторых сегодняшних «исследователей» ставят скромного репортера в один ряд с «золотыми перьями» суворинского издания — Василием Васильевичем Розановым (1856—1919) и тем же Меньшиковым. Увы, но в предреволюционные годы И. Л. Солоневич был в ведущей российской ежедневной газете далеко не на первых ролях — рангом ниже даже забытых ныне профессора А. А. Пиленко или уже упоминавшегося А. М. Ренникова. Штатный сотрудник, не более того. Так, например, в опубликованном по случаю 40-летия «Нового Времени» «более или менее полном» списке сотрудников фамилия «Солоневич» отсутствует¹⁴⁸. Однако же в юбилейном выпуске иллюстрированного еженедельного приложении к газете на групповом фотоснимке Иван Лукьянович запечатлен. Он стоит во втором ряду, сразу за Борисом Сувориным, который чрезвычайно ценил способности молодого репортера.

В дореволюционной журналистике существовали три своеобразных сословия, а может быть и касты: репортер, фельетонист и редактор. Первый добывал информацию. Второй ее анализировал и излагал в наиболее удобной и интересной для читателя форме (в отличие от сегодняшнего фельетониста, обреченного на сатиру). Наконец, третий, редактор — это журналист, оценивающий написанное, приводящий текст к наиболее приемлемому для данного издания виду.

Иван Солоневич был репортером. Одно из учебных пособий для вузов так характеризует дореволюционного представителя этого звания:

«Репортер — легкий на подъем, наблюдательный человек, с цепкой памятью, умеющий легко и быстро входить в контакт с самыми разными людьми и располагать их к себе. Хорошо развиты основные органы чувств: зрение, слух, не в последнюю очередь обоняние, осязание… Наконец, обладающий хорошей интуицией, „нюхом на сенсацию“. Разумеется, это далеко не полный перечень»¹⁴⁹.

Надо полагать, что собственную близорукость вкупе с «кашей во рту» (косноязычие) наш герой должен был компенсировать предельным развитием остальных вышеперечисленных профессиональных качеств.

Первые публикации нового сотрудника столичной газеты основываются на личных переживаниях: испытав на себе, пусть и в небольшой степени, тяготы беженства, Солоневич видел, как страдала белорусская крестьянская масса. И в первые месяцы он много пишет о ее нуждах, о работе, зачастую несогласованной, различных комитетов и организаций помощи беженцам.

Вот небольшой отрывок из самого первого очерка И. Л. в «Новом Времени»:

«Самое ужасное, это — беженцы-крестьяне. Вросшие в свою родную землю, они срываются с нее только в ту последнюю минуту, когда враг находится в расстоянии нескольких верст и когда соседние деревни охвачены дымом пожаров. Возы с захваченным имуществом представляют собою нагромождение часто самых ненужных вещей: тут старые ведра, кухонная посуда, грабли. Часто нет зимней одежды, в суматохе забытой в заветных углах «скрын» и чердаков. Как общее правило, крестьяне захватывают коров, свиней, баранов, если только интендантство не реквизирует их вовремя для надобностей войск… Но по дороге часто нечего есть и людям, не только коровам… На выручку приходит неизбежный Еврей-перекупщик, и корова идет за 50 коп. — 1 рубль…

Эта масса потоками течет на восток. Правительство, а больше всего земство и земский и городской союзы организуют по пути питательные пункты, врачебную помощь… Но что это значит для массы, оторванной бурей войны от своего труда?

Обычная картина: в бесконечном ряду возов вы выбираете один и подходите. Длинный воз с натянутым на обручах полотном, — «буда», нечто вроде автомобильного верха; внутри — несколько ребятишек на грудах разнообразнейшего хлама; на козлах столетний дед, рядом идет одна-две бабы…

— Куда ж ты, дед, едешь?

— А в Москву.

— Да ты что ж там делать-то будешь?

— А кто ж его, панночка, знае. Люди говорят у Москву ехать. Усе у Москву едут…

Они не словоохотливы. Лица спокойные, неожиданно спокойные… Ребятишки испуганно забились в угол «буды», а старому деду все равно…

— Что ж вы взяли с собой?

— А ничого, панночка, не узяли. Як почау «ен» палить, як почау… Гляжу — ажно Немишковцы горят. Наехали тутатка казаки — утекайте… Ничего не узяли. Коровки две узяли, так одна сдохла, другую жиду продали…

Картофельные поля, лежащие на пути беженцев, почти сплошь раскопаны. Все чаще и чаще беженцы отказываются от работы. В их примитивных умах где-то глубоко гнездится убеждение, что тот «кто-то», который согнал их с родного гнезда, должен им дать и пищу, и кров, и одежду..

И длинные вереницы идут все дальше и дальше на восток»¹⁵⁰.

Репортажи начинающего нововременца невелики по объему — в основном это публикации в две-три тысячи знаков. Таким же небольшим был и материал, написанный в жанре корреспонденции, благодаря которому подтверждается один существенный факт из биографии нашего героя. А именно, что его единственный сын Юрий родился не в Петрограде, а в Москве. Это обстоятельство, зафиксированное в десятке печатных и архивных источников, честно говоря, долгое время вызывало недоумение автора этих строк: как же так, муж в Питере, а жена рожает в Москве?

Если же немного поразмыслить, то ситуация имеет свою внутреннюю логическую стройность. Уезжая из Минска, Иван знает, что на первых порах не сможет обеспечить нормальных условий проживания своей беременной жене. Отцу все-таки проще, ведь он воссоединяется со своей второй семьей. Обременять его Иван, очевидно, совсем не хочет, тем более что и младшие братья оставались на иждивении Лукьяна Михайловича. Выход был найден такой: на некоторое время отправить Тамару к ее родственникам в Москву, чтобы уже потом, как следует обустроившись в Петрограде, перевезти туда и ее, и ребенка.

Юрий Иванович Солоневич родился 15 октября 1915 года. А за пять дней до этого в «Новом Времени» выходит корреспонденция Ивана Лукьяновича, отправленная из Москвы. Она называется «Студенты-рабочие» и рассказывает о том, как в Первопрестольной организована работа по привлечению студентов к разгрузке вагонов с дровами на вокзалах.

Проходит чуть больше месяца и молодой отец, формально не студент, но, без сомнения, связей с этой средой не порывавший, уже сам выступает в роли грузчика. Этому эпизоду посвящена самая объемная его публикация за время работы в «Новом Времени» — очерк «Студенты-грузчики». Приведем небольшую выдержку из него:

«Улучив момент, я обратился к одному из работающих с вопросом о записи в артель.

— Через десять минут будет перерыв, — обратитесь к старосте… У нас такое условие, — день должны поработать бесплатно, а там видно будет.

Перерыв… Разыскиваю старосту. Внизу, в барже, на мешках, где нет ветра и потому сравнительно тепло, сидит компания человек в 10 и усиленно курит. Спрашиваю, кто из них староста.

— Это я, вам что угодно.

Основательный юноша с весьма независимым видом и повелительными манерами. Заявляю робко, что желал бы, дескать, записаться в артель.

— У нас мест нет. И вообще — примешь новичка, — он только напортит, а за него потом вся артель отдувайся…

Тем временем меня критически осматривают остальные грузчики.

— А знаешь, Сашка, это кажется здоровый парень. Пожалуй, стоит взять.

Староста смягчается.

— А вы студент?

— Студент.

— Ну что ж, пожалуй, попробуйте. Только тяжеленько будет. Это вам не на лекциях сидеть. Сегодня поработайте, а завтра посмотрим…»¹⁵¹

Этот бесценный опыт пригодится Солоневичу еще не раз — и после февральской революции в Петрограде, и на заре Советской власти в Одессе, и уже в эмиграции в Финляндии, в первые месяцы после побега. Впрочем, мы опять забегаем вперед.

В разделе «Внутренние известия» выходят подготовленные Иваном Лукьяновичем обзоры провинциальной печати. Хотелось бы написать, что публикации выходят «регулярно», однако это желание упирается в недостаточность доказательной базы.

Работа по выявлению полного перечня публикаций Солоневича в «Новом Времени» оказалась не таким уж простым делом. Трудности поиска обусловлены тем, что большинство газетных авторов в то время пользовались не только псевдонимами, но и криптонимами. А заметки скромного репортера, пусть и бывшего на хорошем счету, зачастую и вовсе оставались без подписи.

И неудивительно, что в 1970-е в письме к нынешнему редактору основанной Солоневичем газеты «Наша Страна» Н. Л. Казанцеву с легкой долей недоумения спрашивал А. И. Солженицын: «Не знаете ли Вы: под каким псевдонимом печатался И. Солоневич в „Новом времени“? Сколько я прочел этой газеты за 1916 и 1917 — ни разу его фамилии не встретил»¹⁵².

Нам довелось проштудировать подшивку суворинской газеты за период с осени 1915-го по самое закрытие осенью 1917 года. За это время всего одна (!) публикация Ивана Лукьяновича в «Новом Времени» была подписана «Ив. Солоневич». Все остальные: «И. С.», «Ив. Сол.», «Ив. Солон», «Ив. Невич». А сколько еще было неподписанных!

С уверенностью пока можно говорить о 46 публикациях Ивана Солоневич в газете. Еще полтора десятка, по тем или иным косвенным признакам, следует отнести к категории предполагаемого авторства. Конечно, работа штатного сотрудника должна была быть представлена на страницах ежедневного «Нового Времени», как минимум, на порядок большим числом. Все-таки Солоневич прослужил в редакции с сентября 1915 года до самого октября 1917-го, когда суворовское издание и с ним еще шесть наиболее контрреволюционных были закрыты большевиками.

«Итак, я вошел в святилище петербургской политики последних двух лет Императорской России, — вспоминал И. Л. Солоневич. — Редакция „Нового Времени“. Редакционные ужины после двух часов ночи, где за бутылкой (бутылки были, невзирая ни на какие сухие законы) каждый из сотрудников делился всем, что узнал за день („не для печати“). Кулуары Государственной Думы. Министерства. Биржа. Контрольные пакеты. Мальцевские, лианозовские, нобелевские и прочие акции. Милые старички, штатские и военные: „Вы знаете, мне третьего дня Митька Рубинштейн посоветовал купить мальцевские, и действительно — пятьсот рублей заработал“. — „Да плюньте вы, генерал, рано или поздно этот Митька снимет с вас последние штаны — этим он ведь и живет“. — „Да помилуйте, конечно, еврей, но такой культурный, такой милый, такой услужливый“. Через месяц — ни мальцевских, ни штанов. Хорошо еще, если пенсия осталась. Сплетни о Распутине. „Царица шпионка“. Самые гнусные из сплетен — сплетни из великокняжеских салонов»¹⁵³.

Наш герой мог поддаваться полемическому задору, неточно цитировать своих оппонентов, даже фантазировать «ради красного словца», но поймать его на лжи относительно фактов собственной биографии вряд ли кому удастся, за исключением явных ошибок памяти. С протокольной точностью подтверждаются даже самые невероятные эпизоды его жизни. Мы, конечно, проверяли эти «показания» не ради желания поймать за руку, а для того, чтобы узнать побольше о его фантастической судьбе.

В начале августа 1916 года Иван Солоневич, ратник второго разряда, был призван в армию и зачислен рядовым в лейб-гвардии Кексгольмский полк. Он просился в школу прапорщиков — но не пустили из-за косноязычия. Больше того: по причине плохого зрения его зачислили в швейную мастерскую.

«Швейная мастерская меня вовсе не устраивала. И так как для сотрудника «Нового Времени» не все уставы были писаны, то скоро и совершенно безболезненно был найден разумный компромисс — я организовал регулярные спортивные занятия для учебной команды и нерегулярные спортивные развлечения для остальной солдатской массы. Я приезжал в казармы в 6 утра и уезжал в 10 дня. Мои добрые отношения с солдатской массой наладились не сразу: близость к начальству эта масса всегда рассматривала как нечто предосудительное. Но они все-таки наладились.

Это был маршевый батальон, в составе что-то около трех тысяч человек. Из них — очень небольшой процент сравнительной молодежи, остальные — белобилетники, ратники ополчения второго разряда, выписанные после ранения из госпиталей — последние людские резервы России, — резервы, которые командование мобилизовало совершенно бессмысленно. Особое Совещание по Обороне не раз протестовало против этих последних мобилизаций: в стране давно уже не хватало рабочих рук, а вооружения не хватало и для существующей армии.

Обстановка, в которой жили эти три тысячи, была, я бы сказал, нарочито убийственной: казармы были переполнены — нары в три этажа. Делать было совершенно нечего: ни на Сенатской площади, ни даже на Конно-Гвардейском бульваре военного обучения производить было нельзя. Людей кормили на убой — такого борща, как в Кексгольмском полку, я, кажется, никогда больше не едал. Национальный состав был очень пестрым — очень значительная часть батальона состояла из того этнографически неопределенного элемента, который в просторечии назывался «чухной». Настроение этой массы никак не было революционным — но оно было подавленным и раздраженным. Фронт приводил людей в ужас: «Мы не против войны, да только немец воюет машинами, а мы — голыми руками», «И чего это начальство смотрело». Обстановка на фронте была хорошо известна из рассказов раненых»¹⁵⁴.

Работа в «Новом Времени», действительно, продолжалась. И в августе, и в сентябре 1916-го выходят заметки Солоневича. Среди них две, набранные самым мелким шрифтом, привлекают наше особое внимание. В первой говорилось:

«Петроградский кружок спортсменов «Кречет» разыграл свое первенство по легкой атлетике.

<…> в толкании ядра первый Солоневич 7 метр. 87 сант. <…> в прыжках в вышину победителем оказался Кирсантьев 1м. 35 сант., затем Константинов и Солоневич. <…> в прыжках в длину <…> <третьим> Солоневич 4 м. 86 см. <…> в метании диска <второй> Солоневич 21 м. 61 см.

Первенство выиграл Константинов, получивший 16 очков, за ним Кирсантьев, получивший 21 очко, затем Солоневич 27 очков»¹⁵⁵.

А вот и вторая: «8 сентября петроградская лига легкой атлетики устроила состязания в эстафетном беге на дистанцию в 10.000 метров, на переходящий приз «Вперед», учрежденный членами русского национального общества любителей спорта. <… участвовали три клуба…>

Победу одержала команда петроградского кружка любителей спорта <…> На втором месте команда «Кречета» в следующем составе: Забелин, Федоров, Смирнов, Молокиенко, Корытов, Гуськов, Солоневич I, Солоневич II, Кирсантьев и Зайцев. Время, показанное этой командой, 34 м. 20 с.»¹⁵⁶.

Кто это конкретно был из братьев Солоневичей, сначала один, а потом первый и второй — установить не представляется возможным. И средний брат Всеволод, и младший Борис в 1916 году уже вовсю могли проявлять свои атлетические способности. Но, в любом случае, трудно предположить, что информация об этих не самых крупных спортивных состязаниях попала на страницы ведущей российской газеты без помощи Ивана Лукьяновича.

Наступало время страшное, революционное. Не до спортивных игрушечных баталий. Казармы Кексгольмского полка располагали к размышлениям на другие темы.

«Моим командиром был барон Тизенгаузен — я сейчас не помню его чина. Это был атлетически сложенный человек, очень выдержанный и очень толковый. Он сумел установить — в меру своих возможностей — прекрасные отношения с солдатской массой, и может быть, именно поэтому Кексгольмский полк никакой революционной активности не проявил. Но атмосфера была убийственной. Я пошел к барону Тизенгаузену и сказал: «Так что же это такое — пороховой погреб?» — «…Совершенно верно: пороховой погреб. И кто-то подвозит все новый и новый порох. Нас — шесть офицеров на три тысячи солдат, старых унтер-офицеров у нас почти нет — сидим и ждем катастрофы».

В общем выяснилось, что бар. Тизенгаузен докладывал об этом по служебной линии: не получилось ничего. Пытался действовать по «светской» линии — тот же результат. Бар. Тизенгаузен посоветовал мне пустить в ход «нововременскую» линию. Я попробовал. Доложил М. А. и Б. А. Сувориным о положении дел и о моем разговоре с бар. Тизенгаузеном. По существу все это братья Суворины знали и без меня, но я был живым свидетелем, непосредственным очевидцем, а мои репортерские способности в редакции ценились очень высоко. Словом, и М. А. и Б. А. Суворины пришли в действие: к кому-то ездили, с кем-то говорили — во всяком случае, с Военным Министерством и генералом Хабаловым. Ничего не вышло. М. А. о результатах своих усилий не говорил почти ничего, а Б. А. выражался с крайней степенью нелитературности»¹⁵⁷.

Конечно, этот и подобные ему запасные полки, а никак не бабы, стоявшие в хлебных очередях (в первый раз за три года войны, и при том никаких карточек!) были если не стержнем и движущей силой, то топливом февральской революции. Как пишут в сентиментальных романах: тучи сгустились, гроза назревала.

Наш герой тем временем демобилизовался — не судьба была понюхать фронтового пороху Первой Мировой и его однополчанам. У Ивана Солоневича имелись на то свои собственные веские причины. Соответствующий документ подшит в его студенческом деле:

«Служивший в запасном батальоне Лейб-гвардии Кексгольмского полка ратник 2 разряда Иван Лукьянович Солоневич <…> (в походах и сражениях не был) по освидетельствованию, произведенному 18 января 1917 г. комиссией врачей Петроградского Николаевского военного госпиталя, оказался одержим: понижением зрения до 0,1 вследствие близорукости правого в степени 6 ОД и левого в степени 4 ОД и на основании <…> приложения к приказу 1913 года №289 УВОЛЕН НАВСЕГДА ИЗ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ как совершенно к ней неспособный, носить оружия не может».

И вот, комиссованный в январе 1917 года Иван решает восстановиться в университете. В феврале он подает прошение «об обратном приеме», заплатив недоимки — 25 рублей за 1914-й и столько же за 1915 год. Справка, датированная 21 февраля 1917 года, говорит о том, что Иван Солоневич «принят обратно в число студентов юридического факультета»¹⁵⁸.

Всего через несколько дней случилась революция…

Подводя итог дофевральскому периоду жизни «Нового Времени», Солоневич писал в эмиграции:

«Новое Время» выдвигало на первый план идею русской государственности, боролось с попытками под маской критики развалить мощное здание российского государства, громило разрушительные тенденции левых партий, словом, удачно или неудачно, другой вопрос — защищало те русские позиции, которые мы, с этих позиций теперь выбитые, — оцениваем несколько иначе, чем мы их оценивали в 1914 году. Может быть, несколько иначе оценили бы и М. Меньшикова, кончавшего свои предвоенные статьи неизменным caeterum censero: «а сколько у нас пулеметов?». Пулеметов у нас не хватило. Но призыв иметь пулеметы — был ретроградством, империализмом, черносотенством. Меньшиков заплатил за это и за многое другое расстрелом»¹⁵⁹.

А о его нововременских публикациях после февраля 1917-го будет рассказано чуть позже.

Примечания

140

«Северо-Западная Жизнь» не выходит // Минская Газета-Копейка. — 1915. — 25 августа; №1087.

141

Бегство гг. Солоневичей // Минская газета-копейка. — 1915. — 7 сентября; 1102.

142

Солоневич И. Л. Пути, ошибки и итоги // Солоневич И. Л. Белая Империя. Статьи 1936—1940 гг. — М.: «Москва», 1997. — С. 280—281.

143

Весь Петроград на 1916 год. — Пг.: Новое Время, 1915. — III отдел. С. 640.

144

Весь Петроград на 1917 год. — Пг.: Новое Время, 1916. — III отдел. С. 646.

145

Рубанов Л. Памяти основателя // Наша Страна, Буэнос-Айрес. — 1988. — 17 сентября; №1989.

146

Подробнее см.: Маньков С. А. Братья Всеволод и Борис Солоневичи — студенты петроградских вузов (по материалам Центрального государственного архива Санкт-Петербурга) // Иван Солоневич — идеолог Народной Монархии: Материалы XVI научно-практ. конференции: СПб. 18 ноября 2018 года. — СПб: Российский Имперский Союз-Орден: Ред. газ. «Монархистъ», 2019. — С. 22—31.

147

Смолин. М. Б. Имперское мышление и имперский национализм М. О. Меньшикова // Меньшиков М. О. Письма к русской нации. — М.: Москва, 2002. — С. 24.

148

Новое Время. — 1916. — 29 февраля; №14360.

149

Гвоздев Л. Журналистика: инструментарий, навыки, техника безопасности: Учебное пособие. — М., 1999.

150

И <ван> С <олоневич>. В Минске // Новое время. — 1915. — 18 сентября (1 октября); №14197.

151

Новое время. — 1915. — 31 октября (13 ноября); №14240.

152

«Газета ваша определенно крепнет, интереснеет, разнообразнеет»: Письма Александра Солженицына редактору «Нашей Страны» Николаю Казанцеву // Наша Страна. — 2008. — №2852; 20 сентября.

153

Солоневич И. Л. Пути, ошибки и итоги // Солоневич И. Л. Белая Империя. — М.: «Москва», 1997. — С. 286.

154

Солоневич И. Л. Великая фальшивка Февраля // Солоневич И. Л. Наша страна. XX век. — М.: «Москва», 2001. — С. 225—226.

155

Состязания по легкой атлетике // Новое Время. — 1916. — 20 августа (2 сентября); №14532.

156

Приз «Вперед» // Новое время. — 1916. — 11 (24) сентября; №14554.

157

Солоневич И. Л. Великая фальшивка Февраля // Солоневич И. Л. Наша страна. XX век. — М.: «Москва», 2001. — С. 228—229.

158

ЦГИА СПб, ф. 14, оп. 3, №61273, лл. 27, 27об, 28, 28об, 29, 29об.

159

Солоневич И. Л. О «Новом» и «Вечернем Времени» // Голос России. — 1937. — №29; 5 января.