Гражданин Империи Иван Солоневич

Игорь Воронин

Второе, исправленное и дополненное издание очерка жизни и творчества Ивана Лукьяновича Солоневича (1891—1953), выдающегося русского публициста и мыслителя.

ВИЛЬНО, ГРОДНО, МИНСК

Итак, в ноябре 1908 года Л. М. Солоневич вместе с П. В. Коронкевичем, А. С. Кудерским и А. С. Вруцевичем основали в Вильно «Белорусское Общество». Лукьян Михайлович стал председателем правления, а Павел Васильевич Коронкевич товарищем, или по-современному заместителем, председателя.

Как гласил параграф первый Устава, «общество имеет целью: а) поднятие в районе Северо-Западного края культурного и экономического уровня наиболее отсталой в культурном и экономическом отношениях белорусской народности, б) развитие в ней самосознания на началах русской государственности и в) примирение на почве справедливости и беспристрастия различных населяющих Северо-Западный край народностей»⁴³.

Необходимая справка: Северо-Западный край Российской Империи включал в себя шесть белорусских и литовских губерний: Виленскую, Витебскую, Гродненскую, Ковенскую, Минскую и Могилевскую. Подавляющее большинство населения в них составляли белорусы, далее по численности следовали евреи, поляки, литовцы и др. При этом в губернских городах более половины жителей составляли евреи. А белорусы — так уж сложилось — своего дворянства и интеллигенции практически не имели. Соответственно, средства массовой информации, издававшиеся в городах, почти сплошь (за исключением изданий русской администрации и единичных органов националистов) находилась в еврейских и польских руках.

В такой ситуации без собственного печатного органа никакая организация, ориентированная на белорусскую массу, выжить не могла. И вскоре «Белорусским Обществом» была предпринята попытка выпускать свое издание.

Однако первый номер газеты «Белорусская Жизнь», увидевший свет 9 февраля 1909 года, оказался почти на два года и последним. Редактор Л. М. Солоневич и издатель А. С. Кудерский потерпели чувствительное поражение…

Если Лукьян Михайлович в это время был озабочен низким культурно-образовательным уровнем белорусов, то его сына Ивана больше занимала культура физическая. «С 1908 по 1910 год, — пишет он тридцать лет спустя, — я и мой друг — теперь полковник — Д. М. Михайлов занимались гимнастикой в вилейском польском „Соколе“ — русского не было. Обстановка была дружественной, как это бывает почти во всех спортивных организациях»⁴⁴.

Но помимо гимнастики, футбола и гирь, Ватик вынужден был посвящать немало времени и самообразованию — ведь рано или поздно надо было сдавать экзамены на аттестат зрелости. Одна латынь чего стоила! Посещал он и лекции заезжих профессоров. Одну из них, о земельном вопросе и социализме, состоявшуюся в 1908 году, И. Л. Солоневич красочно описал в своей книге «Диктатура слоя» (вторая часть «Диктатуры импотентов»):

«Зал наполнен, по преимуществу, молодежью, а так как высших учебных заведений в городе нет, то молодежь представительствуют, главным образом, гимназистки и гимназисты, а также то своеобразное племя тогдашней русской молодежи, которое именовалось «экстернами» — вот вроде меня. Экстернами были ребята, готовившиеся к аттестату зрелости и лишенные возможности посещать гимназию. Низовая русская интеллигенция была бедна, как социалистическая мышь, и мне приходилось, с пятнадцати лет, зарабатывать свой хлеб и «экстерничать» — был и такой глагол. Странным образом — «экстерны» были наименее революционной частью молодежи…

Итак: профессор поучает, а мы, молодежь, поучаемся у профессора. Теперь, много-много лет спустя, я знаю совершенно твердо, документально, бесспорно, абсолютно, что профессор врал <…> Врал сознательно и обдуманно, для вящей славы той революции, от которой он сам же сбежал лет двенадцать спустя <…>

И, вот, в зале чей-то крик: «казаки!» Казаков, во-первых, не было, а, во-вторых, быть не могло — было время полной свободы словоблудия. Одна секунда, может быть, только сотая секунды трагического молчания и в зале взрывается паника. Гимназистки визжат и лезут в окна — окон было много. Гимназистами овладевает великий революционный и героический порыв: сотни юных мужественных рук тянутся к сотням юных женственных талий: не каждый же день случается такая манна небесная. Кто-то пытается стульями забаррикадировать входные двери от казачьей кавалерийской атаки. Кто-то вообще что-то вопит. А профессор, бросив свою кафедру, презирая все законы земного тяготения и тяжесть собственного сана, пытается взобраться на печку <…>

Положение было спасено, так сказать, «народной массой» — дежурными пожарными с голосами иерихонской трубы. Все постепенно пришло в порядок: гимназистки поправляли свои прически, а гимназисты рыцарски поддерживали их при попытках перебраться через хаос опрокинутых стульев. Соответствующий героизм проявил, само собою разумеется, и я. Но воспоминание об этом светлом моменте моей жизни было омрачено открытием того факта, что некто, мне неизвестный сторонник теории чужой собственности, успел стащить мои первые часы, подарок моего отца в день окончательной ликвидации крестьянского неравноправия. Должен сознаться честно: мне по тем временам крестьянское равноправие было безразлично. Но часов мне было очень жаль: следующие я получил очень нескоро. Потом выяснилось, что я не один «жертвой пал в борьбе роковой», — как пелось в тогдашнем революционном гимне. Не хватало много часов, сумочек, брошек, кошельков и прочего»⁴⁵.

В 1910 году Л. М. Солоневич выпускает в Вильно брошюру на 30 страниц «Новая роль польской женщины в Белоруссии и Литве», а затем, несмотря на первую неудачу, вместе с П. В. Коронкевичем (тот издатель, а Лукьян Михайлович — редактор) возобновляет выпуск «Белорусской Жизни».

«Программный номер» датирован 1 января 1911 года, через две недели газета переходит на ежедневный выпуск, «кроме дней послепраздничных».

«Внимательно следя за всеми событиями государственной и общественной жизни в России и заграницей и давая им беспристрастное освещение на своих страницах, — говорилось в рекламном объявлении, помещенном на страницах справочника «Вся Вильна» на 1911 год, — «Белорусская Жизнь» главное внимание будет сосредоточивать на обслуживании местных, краевых интересов, на выяснении взаимоотношений населяющих край народностей и на примирении их на почве справедливости, ни на минуту не забывая при этом, что Северо-Западный Край — Белоруссия — есть нераздельная часть Великой России, что господствующее положение в нем должно принадлежать белоруссу — родному брату великорусса и малоросса, что в тесном единении этих трех племен залог могущества государства <…>

«Бел <орусская> Ж <изнь> начинает выходить в тот момент, когда на С <еверо> — З <ападный> Край обращены взоры всей России, когда интерес к нему проявляется во всем мире, в момент призыва к работе над устроением края местных общественных сил.

Необходимость в русском независимом органе печати в такое время крайне велика, всестороннее освещение первых шагов деятельности зарождающихся земских учреждений чрезвычайно важно в смысле направления их дальнейшей деятельности по пути поднятия умственного и экономического уровня господствующей в крае белорусской народности»⁴⁶.

Редакция признавала «безусловно вредными» все течения, стремящиеся толкнуть белорусов на путь сепаратизма, и призывала к тому, чтобы ее поддержали «все интеллигентные белорусские силы края».

Подписная цена на год составляла 6 рублей. Льготная — 4 рубля 50 копеек, она была доступна для сельского духовенства и учителей, фельдшеров, учащихся высших учебных заведений, крестьян и рабочих «при непосредственном обращении в контору». В Вильно редакция располагалась по адресу: Большая Погулянка, 18. Здесь же в квартире №5 проживала семья Солоневичей.

Именно в «Белорусской Жизни», скорее всего, состоялся и журналистский дебют Ивана Солоневича. Возможно, это были три публикации-отчета с трехдневного гимнастического праздника (два подписаны инициалами И. С., а один без подписи), появившиеся на страницах газеты в апреле 1911 года, но полной уверенности в этом нет⁴⁷.

Зато две корреспонденции, подписанные «Ив. Солоневич», уже никаких сомнений в авторстве не оставляют. Они опубликованы в «Белорусской Жизни» 11 и 28 мая, и, что характерно, обе назывались «Футбол». Так юношеское увлечение спортом (не столь принципиально, гимнастика это или футбол), которое И. Л. Солоневич пронес через всю жизнь, открыло ему дорогу в профессию журналиста.

Отец вскоре полностью сосредотачивается в своей общественной деятельности на газете и становится редактором-издателем. Это происходит в августе того же года, вместе с переименованием «Белорусской Жизни» в «Северо-Западную Жизнь». Спустя месяц П. В. Коронкевич занимает должность председателя правления в «Белорусском Обществе».

В том же сентябре 1911 года террористом был застрелен Петр Аркадьевич Столыпин, негласный покровитель Л. М. Солоневича. Как вспоминал Иван, «когда, после убийства русского премьер-министра П. А. Столыпина, телеграф принес известие о том, что убийцей является не Дмитрий Богров, как раньше было сообщено, а Мордко Богров, нашу газету на улицах рвали в клочки — не для прочтения, а для уничтожения. И такая же еврейская толпа ворвалась в типографию. Я стрелял. Впечатление от двух или трех выстрелов, произведенных в воздух, было потрясающим. В дальнейшем оказалось достаточным просто показать револьвер…»⁴⁸.

Скорее всего, работа Ивана Солоневича в «Северо-Западной Жизни» в этот период выполнялась все-таки не эпизодически, как об этом можно было бы заключить по его публикациям, а на постоянной основе. Наверняка отец давал старшему сыну задания готовить небольшие заметки (по тогдашнему обычаю они публиковались без подписи) и править чужие тексты.

В январе 1912 года при редакции газеты была основана «Белорусская историческая библиотека», позволявшая «всякому белорусу заглянуть в нашу историческую сокровищницу». Весомую поддержку этому начинанию оказал виленский историк и краевед Осип (Иосиф) Васильевич Щербицкий (1837—1916). Он был одним из первых учеников известнейшего белорусского ученого М. О. Кояловича (1828—1891) и даже написал о нем воспоминания.

О. В. Щербицкий передал в дар новой библиотеке 35 томов опубликованных при его участии актов Виленской археографической комиссии, множество других документов и книг, относящихся к истории края. В одном из писем к Л. М. Солоневичу, опубликованному в «Северо-Западной Жизни», он выражал уверенность, что библиотека сослужит немалую службу белорусскому народу. «Тому народу, — писал Щербицкий, — который высокомерные родовитые и неродовитые паны называли, да и теперь называют „быдлом“, над языком которого всячески издеваются, называя его, в отличие от своего польского панского языка, языком мужицким, хлопским. Быдло это никто иной, как наш белорус — бедный, загнанный, приниженный, доведенный во времена крепостного права, во времена „панщины“ теми же гордыми своею „высокой культурою“ панами до скотского состояния; этот язык — хлопский, мужицкий — язык белорусский, мало чем отличающийся от того языка, на котором пятьсот лет тому назад предки нынешних ясновельможных и просто вельможных панов писали все свои имущественные сделки и договоры…»⁴⁹

В начале 1912 года пожал начальные плоды своей организационной деятельности и Иван Солоневич — состоялось первое общее собрание членов виленского гимнастического общества «Сокол». Уже не того, польского, в котором вместе с Митей Михайловым он занимался в 1908—1910 годах, а нового, русского.

Дело это казалось поначалу невероятно простым: почему же, в самом деле, не основать русского «Сокола»? Отец — редактор местной монархической газеты, и, как шептались враги, еще и субсидии от «охранки» получает за свою «русификаторскую» деятельность. Практически все чиновное население Вильны — личные знакомые.

Но оказалось, что без «хождений по мукам» никак не обойтись.

— Какое там еще общество! Зачем это? Есть гимназии, есть военное училище… Государство готовит из вас служащих, а не цирковых борцов… А нет ли там революционного душка?.. И вообще — сидите и не рассуждайте, начальство знает, что нужно и чего не нужно…

Так, в интерпретации Солоневича, отвечало само начальство.

Нечто похожее описывал в своей книге «Мои скитания» В. А. Гиляровский:

«Начальник охранного отделения Бердяев сказал председателю общества при встрече на скачках:

— Школа гимнастов! Знаем мы, что знаем. В Риме тоже была школа Спартака… Нет, у нас это не пройдет».

«Дядя Гиляй» был, между прочим, членом-учредителем Русского Гимнастического Общества, от которого ведут свою родословную русские соколы. И картина, запечатленная им в Москве конца XIX века, на белорусской окраине повторялась уже в начале века XX-го.

Вот как складывался первый организационно-спортивный опыт нашего героя:

«Лазили по генералам и искали «членов-учредителей». С помощью отца нашли пять штук. Не помогло. Отец поехал в Петербург и нажал на свои столыпинские связи, — наконец разрешили. Но денег правительство не дало, ни копейки. «Общественность» — тоже. В городе было штук десять всяких игорных и винных притонов: военное собрание, благородное собрание, купеческий клуб, полесский клуб, белорусский клуб и еще какие-то — и в них всех ежедневно пропивались и проигрывались огромные деньги, а для «нравственного и физического внешкольного воспитания молодежи» было организовано только одно: дома терпимости. Те, кто не хотел шататься по домам терпимости, начинал шататься по всякого рода революционным подпольям.

Пока вот этаким манером успел кое-как организоваться «Сокол», то выяснилось, что в данном виде он не годится никуда. Его национальная идея оказалась глубоко провинциальной. Я не хочу ничего худого говорить о чехах, но все-таки ежели учиться «национальному строительству», то давайте уж мы будем учить: все-таки Империя. Методика оказалась совершенно нелепой: наш «Сокол» взял ее у Тырша, Тырш списал у немцев Яна и Гутс-Мутса — словом, к нам она попала как раз в то время, когда и сами немцы от нее отказались по полной ее нежизнеспособности. Нужны были реформы. Но на путях к реформам стояли вот эти самые «генералы-учредители», которые вообще ни о чем, кроме винных погребов всей Европы, никакого понятия не имели и которые стояли столбами: яйца курицу не учат. Подрываете устои.

Ничего не вышло. Молодежь в массе на «Сокол» плюнула, и он стал распадаться. Стали расти «кружки любителей спорта», футбольные лиги, легкоатлетические лиги, санитас и прочее»⁵⁰.

Как бы то ни было, а многолюдное общее собрание русского «Сокола» состоялось в субботу 21 января 1912 года в помещении городского общественного собрания. Председателем правления был избран А. А. Кон. Иван Солоневич стал одним из двенадцати членов правления. Начальником (преподавателем) общества был избран известный сокол — чех Карл Старый (впоследствии погиб в боях с большевиками на Волге; его брат Франта был выслан из СССР в 1926 году). Регулярные занятия начинались с ближайшего понедельника в зале Второй гимназии, «любезно предоставленной обществу учебным начальством»⁵¹.

Сокольское движение нуждается хотя бы в кратком представлении — в дополнение к вышеприведенной эмоциональной оценке И. Л. Солоневича. Для этого мы обратимся к данным одного из руководителей Русского Сокола в США А. Б. Сергеевского⁵².

Сокольство основано в 1862 году в Чехии тридцатилетним доктором философии и эстетики Мирославом Тыршем как орудие возрождения своего народа, находившегося под гнетом Австро-Венгрии. Это был своеобразный симбиоз патриотического воспитания молодежи и комплекса гимнастических упражнений. Постепенно система прижилась и в других славянских странах — в Словениии, Болгарии, Хорватии, Сербии.

В России работа по сокольскому методу начинается в Москве в 1883 году в Русском Гимнастическом Обществе. Однако официальное признание произошло лишь в 1907 году. По инициативе П. А. Столыпина общества «Сокол» превращаются в одно из средств борьбы с революционным движением. Отныне гражданин и патриот должен быть крепким не только духовно, но и физически. Сам премьер-министр с сыном вступают в сокольство. Обвалом происходит переименование уже существующих «гимнастических обществ» в Москве, Петербурге, Одессе, Ташкенте. В сокольскую работу втягивается и военное ведомство.

Новые общества возникают повсеместно — в 1908 году: «Москва-2», «Каменец — Подольск», «Екатеринослав», «Егорьевск», «Харьков»; в 1909-м: «Чернигов» и «Полтава»; еще через год: «Воронеж», «Петербург-2», «Москва-3», «Орел», «Новороссийск», «Таганрог», «Сычев», «Новочеркасск» и так далее.

Создается Союз Русского Сокольства, издаются газеты и журналы. К началу Великой войны (Первой мировой) русское сокольство насчитывает уже 36 вступивших в Союз обществ и 22 еще не вступивших в него, но сокольских по духу. Война практически останавливает эту работу — большинство соколов уходит на фронт.

После революции русское сокольство возродилось в эмиграции, а в 1990-е годы вновь появилось и в России.

Созданное в 1912 году в Вильно общество, таким образом, влилось в общероссийскую систему, которая на тот момент еще только начинала складываться, но имела уже довольно обширную географию в рамках Империи.

Вскорости, впрочем, сокольские дела для Ивана Солоневича отошли на второй план: наступило время сдавать экзамены на аттестат зрелости. Гимназию он выбрал Вторую Виленскую — то ли потому, что по сокольским делам был знаком с учебным начальством, то ли исходя из тех соображений, что прием прошений о допущении экстернов к экзаменам на аттестат зрелости там заканчивался на месяц раньше⁵³, чем в Первой гимназии⁵⁴. Ведь, значит, и сами экзамены — гора на плечах — можно было сдать быстрее.

Собственно говоря, обе гимназии располагались в одном комплексе зданий упраздненного университета. Первая занимала бывшее главное здание, а Вторая — флигель (здание постройки второй половины XVI века). Гимназия находилась на узенькой, но очень оживленной Замковой улице, в самом центре города. Самым известным ее выпускником за все время существования стал Мстислав Добужинский, театральный художник. Первая Виленская тоже внесла свой вклад в мировую историю, трагический уже не по-театральному, — ее закончил будущий палач русского народа Феликс Дзержинский.

В «Свидетельстве», выданном И. Л. Солоневичу 7 июня 1912 года (хранится в материалах студенческого дела), сказано, что «испытания зрелости» он выдерживал с 30 апреля по 6 июня.

По шести предметам (Закон Божий, законоведение, история, география, немецкий и французский языки) он получил отметку «хорошо». И по шести — «удовлетворительно», такой оценки заслужили его знания по математике, математической географии, физике, философии, а также по латыни и дисциплине под названием «русский язык и словесность». Две последние «тройки» были особенно обидны, во многом именно из-за них картины экзаменационной поры врезались в память на всю жизнь⁵⁵.

Директор гимназии, по свидетельству Солоневича, был латинистом и вообще «классиком» (кстати, фамилия его Кизеветтер — возможно, родственник историка, одного из лидеров партии кадетов), а потому на латинский язык пришлось нажимать по-настоящему.

«Странно, что я занимался им не без удовольствия: ни тогда, ни позже никогда за всю мою жизнь он мне решительно ни к чему не был нужен, — вспоминал И. Л. — Но я совершенно свободно читал любую книгу и до сих пор, то есть почти сорок лет спустя, я еще знаю наизусть две-три оды Горация, две-три страницы Овидия и даже страничку-две Цезаря. Но моя память устроена так, что никакой грамматики я вызубрить не могу. Русской грамматики я не знал никогда — и сейчас имею о ней только самое отдаленное представление <…>

Итак, стою я. Передо мной — синедрион экзаменационных классиков, латинистов, грамматиков и словесников. К моему латинскому языку придраться нет никакой возможности. К моему русскому — тоже. Мои статьи к этому времени цитировались уже и в столичной печати, следовательно, кроме всего прочего, оставалась угроза того, что в той же печати я смогу обругать и грамматиков, и риторов, и словесников. А ни одной грамматики я не знаю никак. Меня спросили: что я могу сказать о правописании деепричастий? Я ничего утешительного сказать не мог. Создалось положение, непредусмотренное никакими уставами средне-учебных заведений. Я твердо стоял на том, что те цели, которым, — по этим уставам, — должно удовлетворять мое знание и латинского и русского языков, и «выполнены и перевыполнены», как мы бы сказали после пятилеток. Мой директор развел руками и сказал:

— Да, но не теми путями, которые были предусмотрены программой…

В общем, мне по латинскому и по русскому языку поставили по тройке. Срезать совсем — было бы неудобно. Может быть, и рискованно: стоит этакий щелкопер, бумагомарака проклятый — и вот возьмет и в газетах обругает. Но я нацеливался на Политехнический Институт. Туда принимали только по конкурсу аттестатов. Как раз в этом институте ни русская, ни латинская грамматика были решительно не нужны. Но как раз в политехникум я и не попал»⁵⁶.

Ради справедливости надо отметить, что, говоря о гимназическом «тихом ужасе» своего времени, И. Л. Солоневич признавал, что в те годы, когда учились его братья, то есть всего несколько лет спустя, русская гимназия до неузнаваемости далеко шагнула вперед.

Сегодня довольно трудно представить себе, что это такое: сдавать гимназические экзамены экстерном в начале XX века. Возможно, хотя бы приблизиться к пониманию поможет текст одного только билета по истории:

«Русская история: Павел I. Новые постановления, меры ограничения помещичьей власти, постановления о цензуре. Итальянский поход Суворова. Александр I. Нашествие Наполеона. Отступление Барклая. Битва при Бородине. Взятие Москвы. Отступление великой армии и Венский конгресс. Министерства. Государственный Совет. Сперанский. Училища. Крестьяне. Свободные хлебопашцы. Древняя история: Помпей. Спартанская война. Красс. Восстание рабов. Спартанцы. Цицерон. Заговор Катилины. Юлий Цезарь и I Триумвират. Борьба с галлами. Борьба Цезаря с Помпеем. Борьба Цезаря в Пиферсале. Александрийская война. Диктатура и смерть Цезаря. Исправление календаря. Октавиан и II Триумвират. Октавий, Антоний, Лепит. Правление Октавиана-Августа. Средняя история: Византийский и романский стили. Новая история: Людовик XVIII. Конституционная хартия. Июльская революция. Карл Х, его свержение. Людовик Филипп, переворот 1848—1849 годов. Гизо. Провозглашение Республики. Людовик Наполеон. Президент Республики».

Не правда ли, содержание одного-единственного экзаменационного билета царского времени не многим уступает по объему оглавлению современного учебника истории? Отвечать на него ученик выпускного класса гимназии должен был в течение часа.

Итак, Политехникум для Ивана отпадал автоматически. И Солоневич решается подать документы на юридический факультет Санкт-Петербургского Императорского университета. Рассуждал он примерно так: никакого толку при моем косноязычии, конечно, не выйдет, но общее образование, необходимое для работы журналистом, получу.

Однако же до подачи документов в университет было далеко — целое лето. Отец еще весной перебрался в Гродно (с 3 мая 1912 года «Северо-Западная Жизнь» сменила прописку), надо было ехать помогать ему в газетном деле. Тем более что во время переезда из Вильно прямо в вагоне поезда скончался секретарь редакции отцовской газеты Иван Андреевич Петерсон, отставной штабс-капитан, сотрудник многих, в том числе и столичных изданий, включая суворинское «Новое Время»⁵⁷.

В состав делегации виленского русского «Сокола» на шестой всеславянский сокольский съезд в Праге Иван Солоневич, в отличие от некоторых других членов правления, не попал, и с легким сердцем отправился в Гродно.

Лето 1912 года для двадцатилетнего Ивана Солоневича стало, возможно, одним из самых безоблачных в его жизни. Позади гимназия, впереди блистательный Санкт-Петербург и яркие студенческие годы, а уже сейчас — серьезная должность в большой ежедневной газете. Да еще и лучший друг детства приехал!

В очередной раз обратимся к воспоминаниям Льва Рубанова:

«Но вот, в 1912 году я окончил Сувалкскую гимназию и приехал домой в Гродно. Сюда же переехали и Солоневичи, так как Лукьян Михайлович перевел сюда редакцию «Северо-Западной Жизни». Редакция помещалась на Муравьевской (Садовой) улице, угол Телеграфной, около моста на Городчанку, против Швейцарской Долины, которую звали попросту Брехалкой.

Сдав экстерном экзамены на аттестат зрелости, Ваня поступил, как и я, на юридический факультет Петербургского университета, но пользуясь тем, что тогда можно было являться в университет только для сдачи очередных зачетов, затягивал летние каникулы на полгода, работая в редакции отцовской газеты в качестве секретаря редакции и пописывая временами передовицы. Мои первые опыты в газете заключались в том, что я писал театральные рецензии о спектаклях драматической труппы баронессы Розен, подвизавшейся в это время в Гродненском театре, давал иногда хроникерские заметки.

Жили Солоневичи в это время, если не ошибаюсь, на Каретном переулке в доме с большим садом. Отдаваясь в редакции журнальной работе, Ваня дома продолжал интересоваться гирями, гимнастикой, футболом и др. видами спорта, отличаясь для своего возраста исключительной силой»⁵⁸.

Редакция и контора «Северо-Западной Жизни» в Гродно располагалась на Муравьевской улице, на втором этаже дома Библина (ныне это здание аптеки по улице Ожешко).

Перенос издания из Вильно в Гродно Лукьян Михайлович мотивировал так: Вильна если и является центром Северо-Западного края, то центром административно-политическим, а никак не географическим. Следовательно, газета, издаваемая в Вильне, доходит до белорусских окраин с запозданием. Существенным аргументом являлось также и то, что в Гродненской губернии на тот момент не было ни одного русского органа печати. В преддверии выборов в четвертую Думу такое положение вещей грозило националистам полным фиаско. А ведь еще в Вильно Л. М. Солоневич стал одним из организаторов местного отделения Всероссийского национального союза. В феврале 1912 года он вышел из «Белорусского Общества», которое «уклонилось от участия в организации формирующегося в Вильне национально-русского предвыборного комитета»⁵⁹, сложив с себя звание члена правления. В апреле его примеру последовали другие ведущие члены общества, стоявшие у его истоков: А. С. Вруцевич, А. С. Кудерский и старший брат Л. М. Солоневича — Степан Михайлович⁶⁰.

Об общественной деятельности последнего известно также, что в 1912 году он состоял членом правления общества «Крестьянин», а также кандидатом в члены правления Общества взаимного вспомоществования учащих и учившим в народных училищах Виленской губернии. Во время отъездов Лукьяна Михайловича по делам (в Петербург или, например, в Киев на открытие памятника Столыпину) Степан Михайлович оставался за редактора-издателя «Северо-Западной Жизни».

Иван же, помимо исполнения функций секретаря, начинает и активное занятие публицистикой, оттачивая свое перо на наиболее близкой ему спортивной тематике. С 5 мая по 22 июля в Стокгольме прошла V Олимпиада. Российская Империя дебютировала на Играх, и дебют этот закончился громких провалом. Вся русская печать, не только специализированные спортивные, но и «серьезные» издания, обсуждали причины неудачи. Не осталась в стороне и провинциальная пресса.

В «Северо-Западной Жизни» за подписью «Исъ» появилась статья об Олимпиаде. Псевдоним расшифровывается легко — убираем поставленную в конце по правилам старой орфографии букву «ер» (твердый знак), и остаются инициалы Ивана Солоневича. Вот его размышления:

«Спорт существует у нас без году неделю, до сих пор никто не придавал ему серьезного значения в деле оздоровления нации, да и теперь многие смотрят на него, как на забаву людей, которым некуда девать свободного времени, сил и денег <…>

Результаты всего этого ярко проявились на олимпийских играх. Из 17 наций, принимавших участие в благородном соревновании, Россия, крупнейшее государство Европы, заняла одно из самых последних мест, позади маленьких Бельгии, Дании, Финляндии.

Этот чувствительный и заслуженный щелчок нашему национальному самолюбию усилился еще поражением, нанесенным в Москве венграми нашим футбольным командам «Вся Москва» (9:0) и «Вся Россия» (12:0).

Но, слава Богу, гром, грянувший с стокгольмского олимпийского стадиона, заставил перекреститься наших мужиков и теперь, мы думаем, что наше общество охотнее, чем раньше, пойдет навстречу правительству и тем, пока очень немногим организациям, которые стараются насадить «здоровую волю в здоровом теле»⁶¹.

Под тем же псевдонимом в течение июля Иван публикует несколько корреспонденций о предполагавшемся, но несостоявшемся закрытии трека гродненского общества для содействия физическому развитию учащейся молодежи, а также ряд полемических фельетонов по еврейскому вопросу.

Выходила в Гродно газета «Наше Утро», ее издавал владелец типографии Иосель Мейлахович, а редактировал его сын, студент Психоневрологического института. Сегодня «Наше Утро» назвали бы типичным представителем «желтой прессы». С одной оговоркой: тираж был крайне невелик. Пикирование с правой националистической «Северо-Западной Жизнью» являлось, по-видимому, одним из средств этот тираж поднять, благо евреи в Гродно составляли в начале XX века 60% постоянного населения.

Так вот, «Наше Утро» нападало на газету Солоневичей с совершенно бульварными замашками. Про Лукьяна Михайловича печатали, например, такие высокохудожественные стихи, написанные не только в стиле, но и в размер «Гаврилиады» из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова:

На зло естественным законам

Он в мир пришел и удивил,

Родился он хамелеоном

И человеком вместе был!

Менял свои он убежденья.

Их, как перчатки он менял.

И брал за то вознагражденья,

За то подачки получал…

Далее — в том же духе. Лукьяну Михайловичу оставалось только иронизировать: «И талантливый же, право, народ евреи. Попробуйте, вот, сочините подобные стихи. Куда вам!»⁶²

Иногда, впрочем, оппонентам все-таки удавалось вывести из себя «погромщиков и черносотенцев». И тогда «Исъ» мог выдать и такое:

«Еврейская национал-субсидийная газетка «Наше Утро» недовольна статьей г-на Низяева (имеется в виду статья «Национализм и прогрессивность», опубликованная в номере от 7 июля 1912 г. — И. В.). Во-первых, статья скучна и написана небойким пером, затем показывает незнание классической древности. Но это еще что! Г. Низяева уличают в порнографии и революционности — вот где зарыта собака.

На счет бойкости, конечно, где уж г. Низяеву тягаться в беспардонности с коммивояжерами из «Утра из наших» — не всем же быть Дельтами, но «революционность» «Северо-Западной Жизни» возмущает наших друзей с Мариинского переулка до глубины души.

В самом деле, странно, ведь, подумать, националист и туда же с суконным рылом в калашный ряд.

Прогрессивность!

Это называется — отнимать у бедных еврейчиков хлеб с маслом.

До сих пор прогрессивность, как и торговля, — были в полном распоряжении у евреев и вдруг — о ужас — конкуренция!

Как тут не возмущаться

Что доброго дойдут еще до национализации прогресса, и тогда… Кто знает, что будет тогда.

И «Утро из наших» — кричит.

«Вы думаете это прогрессивность? Пхэ! Настоящая прогрессивность только у нашей фирмы Мейлахович и Ко. Единственное представительство для Гродны — у нас. Просто от гашпадина Винавера. Чтобы мы так жили. Ви думаете — у них прогрессивность! Пхэ! Какая это прогрессивность! Купите — ей-Богу, месяц не поносите! Чтоб я так здоров был. У нас самая заграничная: смотрите, нате вам фабричная марка «ев-рей-ское рав-но-пра-вие».

«Это уж будьте себе шпыкойно — первый сорт. А то что! — каково-то русскаво фабрикации. У них и шпециялистов по прогрессивности нет».

Гармидер еврейского комми вполне понятен: сильнейшее оружие в борьбе против нарождающейся русской национал-демократии, обвинение ее в реакционности, ускользает из рук.

«Ну чем ми теперь будем торговать?»⁶³

Еврейский вопрос в предреволюционной Белоруссии был только одной частью знаменателя, вторую составлял вопрос польский. В числителе, понятно, была судьба русской нации. Соотношения данной дроби во многом определили политическую арифметику на долгие десятилетия.

Официальная, то есть русская имперская, государственная, наука стояла на своей собственной, не подсказанной никакой западной философией, точке зрения. Согласно которой для самоидентификации восточно-славянского этноса основным критерием является вероисповедание. В силу этого всех представителей данного этноса, невзирая на некоторые различия в говорах его субэтносов, считали русскими.

В так называемых интеллигентских кругах, которые ни к науке, ни к ее проявлениям не имели никакого отношения, господствовал иной взгляд. Основной критерий — чтобы было «передовое» и «революционное».

Представители униатско-католической культуры в таком контексте становились участниками «национально-освободительного движения». Ну как же, налицо классический марксистский подход: и антирусскость, и борьба с царизмом, и разрушение «тюрьмы народов».

Таким образом, одобрение претензий униатско-католического меньшинства Белоруссии и Украины на национальную самобытность в глазах передовой интеллигенции становилось хорошим «прогрессивным» тоном. Все остальное — несмотря на объективность, государственные интересы и прочее — это черносотенство, ретроградство и прочее «отжившее, прогнившее и безнадежно устаревшее».

Это противостояние наложило свой отпечаток на мировоззрение Ивана Лукьяновича Солоневича. Что особенно ярко отразилось в его отношении к дворянскому сословию. Вновь цитата, еще более длинная, чем прежние, но зато и многое объясняющая:

«Политическая расстановка сил в довоенной Белоруссии складывалась так. Край, сравнительно недавно присоединенный к Империи и населенный русским мужиком. Кроме мужика, русского там не было почти ничего. Наше белорусское дворянство очень легко продало и веру своих отцов, и язык своего народа, и интересы России. Тышкевичи, Мицкевичи и Сенкевичи — они все примерно такие же белорусы, как и я. Но они продались. Народ остался без правящего слоя. Без интеллигенции, без буржуазии, без аристократии, даже без пролетариата и без ремесленников. Выход в экономические верхи был начисто заперт городским и местечковым еврейством. Выход в культурные верхи был начисто заперт польским дворянством. Граф Муравьев не только вешал. Он раскрыл белорусскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции. Наша газета опиралась и на эту интеллигенцию, так сказать, на тогдашних белорусских штабс-капитанов: народных учителей, волостных писарей, сельских священников, врачей, низшее чиновничество. Приходилось бороться на два фронта. Эта масса была настроена революционно. Нужно было ей доказать, что только в борьбе с еврейством и полонизацией, только в опоре на империю и на монархию она может отстоять свое политическое, экономическое и всякое иное бытие. Борьба была очень трудна. Было очень трудно доказать читателям Чернышевского, Добролюбова, почитателям Аладьина, Родичева и Милюкова тот совершенно очевидный факт, что ежели монархия отступит, то их, этих читателей, съедят евреи и поляки. Что только в рамках империи и монархии эти люди могут отстоять свое национальное бытие. Это было доказано. Белорусская интеллигенция была сдвинута на национально-имперскую точку зрения.

Доказывать очень простые вещи было чрезвычайно трудно. Русская бюрократия была, так сказать, государственно тупоумна. У нее не было ни национального чутья, ни самых элементарных познаний в области экономических отношений. Ее положение было чрезвычайно противоречивым. Вот губернатор. Он обязан поддерживать русского мужика против польского помещика. Но сам-то он — помещик. И поместный пан Заглоба ему все-таки гораздо ближе белорусского мужика. У пана Заглобы изысканные манеры, сорокалетнее венгерское и соответствующий палац, в котором он с изысканной умильностью принимает представителя имперской власти. Губернатору приходится идти или против нации, или против класса. Петербург давил в пользу нации. Все местные отношения давили в пользу класса. Польский виленский земельный банк с его лозунгом «Ни пяди земли холопу» запирал для крестьянства даже тот выход, который оставался в остальной России. Белорусское крестьянство эмигрировало в Америку. Вы подумайте только: русский мужик, который сквозь века и века самого жестокого, самого беспощадного угнетения донес до Империи свое православие и свое национальное сознание, он, этот мужик, вынужден нынче бросать свои родные поля только потому, что еврейство (неравноправное еврейство!) и Польша (побежденная Польша!) не давали ему никакой возможности жить на его тысячелетней родине. И еще потому, что губернаторы были слишком бездарны и глупы, чтобы организовать или землеустройство, или переселение. На просторах Российской Империи для этого мужика места не нашлось.

Тогдашняя наша газета была такой же боевой, как и нынешняя. Но у моего отца была маленькая слабость, которой я лишен начисто, — почтительность к губернаторскому мундиру. У отца хватило смелости в ответ на предложение взятки набить морду графу Корвин-Милевскому, да еще и вызвать этого графа на дуэль. Если бы эта дуэль состоялась, то у отца не было бы никаких шансов на победу: ни о пистолете, ни о шпаге он не имел никакого понятия. Но граф заявил, что он с мужиком драться не станет, и уехал в Ниццу… Но когда возникали конфликты такого рода — конфликты между поляком, но помещиком и русским, но мужиком, — губернаторы пытались стать на сторону помещиков — почти без всякого исключения — и пытались отца распекать. Отец конфузился, извинялся и продолжал вести свою линию. В Петербурге была широкая спина Петра Аркадьевича, и, собственно говоря, на губернаторов можно было наплевать. Сие последнее открытие сделал я лично, когда во время одного из конфликтов к минскому губернатору Г. пошел я сам. Я был в те времена семипудов, косноязычен и, как и сейчас, до чрезвычайности решителен. Я собрал в кулак всю силу нехитрой своей выразительности и заявил что-то вроде того, что в таком тоне я разговаривать не желаю и ему, губернатору, не позволю. И что ежели он, губернатор, позволит себе еще раз такие нажимы, то он, губернатор, вылетит в два счета. Губернатор смяк молниеносно, стал шелковым, как дессу, и больше действительно ни во что не лез. <…>

Вильно, Гродно, Минск — это были военно-чиновничьи города. Было много друзей-офицеров. Но было много и друзей-солдат. И военный быт я знаю неплохо. Но знаю его с двух точек зрения или, точнее, с трех: с официально-елейной, с офицерской и с солдатской»⁶⁴.

В этом мемуарном отрывке (написанном Иваном Лукьяновичем через четверть века в эмиграции) налицо так называемый временной сдвиг. «Широкой спины Петра Аркадьевича» в марте 1913 года, когда Солоневичи перебрались в Минск, уже не было.

Фамилия же губернатора, действительно, начиналась на букву «г» — этот пост в 1913—1915 годы занимал Алексей Федорович Гирс (1871—1949).

Что простительно мемуаристу — не дозволено биографу. А посему постараемся оставаться в рамках известных нам фактов, если же появится необходимость прибегать к каким-то путешествиям во времени, то всегда будем делать соответствующие оговорки.

В августе 1912 года Иван Солоневич отправляется в Санкт-Петербург — поступать в университет. О его студенческой жизни мы расскажем в отдельной, пусть и небольшой, главе. Это немного нарушит последовательность изложения событий, но зато сохранит в целости такое понятие, как «белорусский период», и позволит беспрерывно осветить работу Ивана Лукьяновича в «Северо-Западной Жизни». Опять же, текущая и следующая за ней главы нашего повествования и без университетской эпопеи должна вместить в себя великое множество фактического материала. Существует и еще одно оправдательное обстоятельство: в те годы, как свидетельствует Лев Рубанов, летние студенческие каникулы растягивались на пять-шесть месяцев⁶⁵. А были ведь еще и зимние. Таким образом, нельзя сказать, что Иван Солоневич учился в Петербурге, а на родине появлялся лишь наездами. Совсем наоборот: большую часть года он проводил в Белоруссии, а в столицу Империи наведывался по университетской необходимости.

Итак, 31 августа наш герой подает прошение о зачислении на юридический факультет Санкт-Петербургского Императорского университета. Среди документов, подшитых в студенческом деле, имеется справка, датированная 18 августа 1912 года и выданная отделением Министерства Внутренних дел Гродненской губернии:

«Вследствие ходатайства крестьянина Ивана Лукьяновича Солоневича <сообщается, что он> за время проживания в Вильне ни в чем предосудительном в политическом отношении замечен не был».

И тут же приписка: «по имеющимся сведениям Солоневич состоит под надзором полиции по обвинению в пр <еступлении> 285 ст <атьи> Уложения о Наказаниях за оскорбление действием почтово-телеграфного чиновника при исполнении последним служебных обязанностей»⁶⁶.

Силушка по жилушкам, это понятно. Но, скорее всего, господин почтово-телеграфный чиновник просто-напросто помешал журналисту Солоневичу исполнить профессиональный репортерский долг. Тем более, что почти аналогичный случай, хотя и без мордобоя, произошел летом 1913 года. По сообщению «Минской газеты-копейки», 9 июля в камере городского судьи 4-го участка слушалось дело по обвинению сотрудников «Северо-Западаной Жизни» Г. Я. Михалюка и И. Л. Солоневича в том, что они нарушили статью устава о наказаниях, воспрещающую хождение по железнодорожному пути.

«Г. г. Михалюк и Солоневич, — пишет «Копейка», — узнав о крушении на ст <анции> Минск прошли на линию узнать подробности происшествия.

Здесь их неприветливо встретил пом <ощник> нач <альника> депо Сухарев и передал жандарму для составления протокола.

Г. г. Михалюк и Солоневич приговорены к 10-и р <ублям> штрафа каждый с заменой двухдневным арестом»⁶⁷.

Отъезд Ивана в Санкт-Петербург, с одной стороны, осложнил издательскую деятельность его отца, но с другой — «Северо-Западная Жизнь» теперь могла выйти за рамки телеграфных сообщений в освещении событий общероссийского масштаба, имея в столице пусть и не постоянного, но «собственного корреспондента». И 18 сентября на ее страницах появляется материал об изменениях в жизни студенчества после реформы министра просвещения Л. А. Кассо. Статья называлась «Академические перспективы» и имела подзаголовок в скобках «от нашего петербургского корреспондента». Подпись под ней вполне красноречива: «Новоселковский» (если кто забыл, Лукьян Михайлович родился в деревне Новоселки, а его сыновья частенько проводили там лето). Последние сомнения относительно авторства развеиваются после того, как одна из публикаций в ноябре того же года завершается автографом: «Ив. Сол. (Новоселковский)»⁶⁸.

Столичная жизнь накладывает свой отпечаток: Иван Солоневич резко расширяет тематический спектр своей публицистики. Внешнеполитические коллизии и поистине мировые проблемы становятся главными информационными поводами корреспонденций студента-первокурсника.

Названия говорят сами за себя: «Европа и Балканы», «Польско-еврейская распря», «Drang nach Osten», «Балканский кризис», «Будущность еврейства», «Русская точка зрения»… В период с декабря 1912 года по март 1913-го публикации идут с максимальной частотой, по две-три в неделю. «Румыния и Австрия», «Ответ Порты», «Австро-русские отношения», «Скутари», «Новые вооружения», «Петербург и Адрианополь» — все эти статьи и очерки, вышедшие из-под пера Ивана Солоневича, дышат атмосферой первой и второй балканских войн, в них можно разглядеть и грозное предчувствие надвигающейся Мировой войны.

Весной 1913 года редакция «Северо-Западной Жизни» вновь меняет дислокацию. Номер от 27 февраля стал последним вышедшим в Гродно. С 9 марта газета стала выходить в Минске. Основная причина — прекращение издания «Минского Русского Слова», ежедневного органа Всероссийского союза националистов. Подписчикам «Слова» в качестве компенсации стала рассылаться «Северо-Западная Жизнь».

Гродненский период, несмотря на свою краткость, был ярким и запоминающимся. Неслучайно в энциклопедическом справочнике «Гродно», вышедшем в 1989 году в издательстве «Белорусская советская энциклопедия», газете посвящен небольшой, но вполне красноречивый очерк. В нем, естественно, сообщается, что «Северо-Западная Жизнь» относилась к «великодержавно-шовинистическому направлению». И, кроме того, выдается следующая информация:

«Газета получала гос. субсидию, была неофициальным правительственным органом в Белоруссии и Литве. Используя тактику идейно-политической мимикрии, ее руководители сначала подделывались под издателей национально-прогрессивного демократического направления. Газета отрицала этническую, национальную и культурную самостоятельность белорусского народа, признавая только его временные и незначительные этнографические особенности. Выступала за насильственную и «добровольную» русификацию белорусов. С целью общественно-политической дискредитации освободительного и культурно-национального движения называла белорусов отсталым малокультурным «русским племенем». Делала попытки использовать авторитет русской классической литературы в шовинистических целях, вела нападки на критический реализм в литературе, музыке, изобразительном искусстве, на произведения Л. Толстого, Л. Андреева, К. Бальмонта. С реакционно-охранительских позиций критиковала символизм и футуризм. Выступала с нападками на гродненскую либерально-буржуазную газету «Наше утро»⁶⁹.

По поводу субсидий мы уже отмечали, что имелись в виду личные средства П. А. Столыпина, а после его гибели, очевидно, помощь кого-то из петербургских националистов. О том, что из себя в действительности представляла газета «Наше Утро», также можно было узнать выше.

В общем и целом, из казенной советской характеристики легко вынести представление о том, что «Северо-Западная Жизнь» была подлинно-русской газетой, стоявшей накануне революции на страже Империи, Монархии и Православия.

В Минске редакции и контора вначале расположились в доме Мейерсона (№27) по Подгорной улице, а газета печаталась в электро-типографии А. Г. Данцига, которую арендовали Л. М. Солоневич и один из его ближайших сотрудников И. В. Терлецкий. Через год, после того, как была достигнута договоренность о печатании «Северо-Западной Жизни» в электро-типографии С. А. Некрасова (Захарьевская, 54), редакция разместилась по соседству с ней — в доме Минковского, располагавшемуся по адресу: Богадельная, 38. Сегодня Богадельная носит название, данное ей при советской власти, — Комсомольская, и, как и век назад, является одной из центральных улиц Минска.

Итак, на календаре — образцово-показательный 1913-й, год трехсотлетия Дома Романовых, последний мирный год старой России. И — мирные развлечения. В том числе — продолжение полемики с еврейской и польской печатью. Теперь в качестве одного из главных ее субъектов становится другой бульварный листок — «Минская Газета-Копейка».

Подводя 1 января 1914-го итоги года минувшего, некто, скрывшийся под псевдонимом Армъ, отметил переезд «Северо-Западной Жизни» в Минск как одно из событий месяца марта. Шутливо-издевательская форма всемерно приветствовалась на страницах «Копейки»:

Все кошки вылезли на крышу…

И Солоневич вылез: — Слышу!

Закрыто «Слово»! Буду я

«Жизнь» издавать для вас, друзья!»

И издавать он стал сначала…

Но — правый стан вдруг поднял крик:

«Жизнь» вони той не издавала,

К которой Минск давно привык…

«Жизнь» — и приют для вытрезвленья

Открыты в месяце одном…

(Полны глубокого значенья

Не только грезы и виденья,

Но все — что видим мы кругом!)⁷⁰

Другим вполне мирным развлечением был, конечно, спорт. Далеко не все так серьезно относились к нему, как Иван Солоневич, который летом 1913 года навсегда вошел в историю… белорусского футбола.

Согласно наиболее авторитетному источнику — книге Д. Болдырева и А. Кострова «Футбол Белоруссии»⁷¹ — на территории современной Республики Беларусь начали играть в футбол благодаря господину А. Либману. Он, известный в Киеве футболист, был переведен по службе в Гомельское отделение Орловского банка. Именно Либман приобщил к новой игре учащуюся молодежь, и к осени 1910 года образовалась «Первая гимназическая футбольная команда».

В 1913 году футбол пришел в Минск. В мае газеты поместили объявления о том, что «городские власти приняли решение относительно выделения участка земли для игры в футбол в Минске на Кошарской площади» (сейчас это территория между Красноармейской улицей и рекой Свислочь, где находится станкостроительный завод имени Кирова).

Наконец, в городе объявили: «29 июня, на Кошарской площади, в случае хорошей погоды, состоится ПЕРВОЕ футбольное состязание между студенческими командами „Олимп“ и „Макоби“. Публика уведомляется: начало игры — в 4 часа дня. До игры и в течение перерыва будет выступать Минский Оркестр Отдела пожарной охраны».

На следующий день после матча, 30 июня, появились репортажи:

«Вчера на футбольной площадке Кошарского поля при значительном стечении публики, которая разместилась на специально изготовленных скамейках, состоялся матч между командами «Олимп» и «Макоби». Результат 3:0 в пользу «Олимпа».

Судить матч любезно согласился г. Солоневич. По его свистку на площадку выбежали команды. Игроки «Олимпа» были в красных майках и синих трусах, а игроки «Макоби» в белых майках и черных трусах. На ногах игроков были гетры и специальная для игры обувь. Подброшенной вверх монетой были разыграны ворота и право первого удара по мячу»⁷².

Как видим, ни имени, ни инициалов в отрывке из газетной публикации не указано. Кто же из Солоневичей был арбитром первого футбольного матча в Минске? Лукьяну Михайловичу уже давно перевалило за 40, о его увлечении футболом и спортом вообще нигде и никаких данных не приводится. Да и положение редактора-издателя, наверное, в те годы не позволяло всерьез заниматься «мальчишескими играми».

Средний и младший сыновья, Всеволод и Борис, — еще гимназисты, причем учатся в той же Второй Виленской гимназии, где получал аттестат зрелости Иван. Подтверждение чему находим, например в местной спортивной печати. Так, в информации журнала «Спорт» о футбольной встрече между командами гимназии Катхе и Второй гимназии в составе последней (победившей, кстати, со счетом 2:0), находим двух Солоневичей. Один играл на позиции бека (защитника), другой — форвардом. Инициалы футболистов-гимназистов не приводятся, только фамилии, по обычаю того времени они различаются как Солоневич I и Солоневич II⁷³. Однако никаких сомнений быть не может — это Дик и Боб (Всеволод и Борис).

Так что обязанности рефери в том памятном минском матче, исполнял Ватик. То, что опыт судейства у него был, доказывает более поздняя публикация в минской «Копейке». В письме в редакцию рефери матча между командой города Ратомка и тем же «Олимпом» Иван Солоневич опровергает напечатанную газетой накануне информацию о том, что ратомчане проявили негостеприимство, есть минчанам не дали и на ночлег не пустили. «К просьбе ратомчан об опровержении присоединяется и команда «Олимп», — заключает автор письма⁷⁴.

Как говорится, вопрос исчерпан.

Примечания

43

Устав Белорусского общества. — Вильна, 1909. — С. 1.

44

Солоневич И. Л. Самое важное // Солоневич И. Л. Белая империя. — М.: «Москва», 1997. — С. 339—340.

45

Солоневич И. Л. Диктатура слоя. — Буэнос-Айрес: Наша Страна, Буэнос-Айрес, 1956. — С. 39—41.

46

Вся Вильна: Адресная и справочная книга на 1911 год. — Отдел III. С. 67.

47

И. С. Гимнастический праздник // Белорусская жизнь. — 1911. — 14 апреля; №73. Второй день гимнастического праздника // Белорусская жизнь. — 1911. — 15 апреля; №74. И. С. Третий день гимнастического праздника // Белорусская жизнь. — 1911. — 16 апреля; №75.

48

Солоневич И. Л. Большевизм и женщина // Солоневич И. Л. Вся власть — русским мозгам!: Сб. статей. — СПб: Русиформ, 2003. — С. 37.

49

Щербицкий О. В. Письмо в редакцию // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 6 января; №3.

50

Солоневич И. Л. Самое важное // Солоневич И. Л. Белая империя. — М.: «Москва», 1997. — С. 340.

51

В «Соколе» // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 22 января; №18.

52

Сергеевский А. Б. Организация «Русский Сокол» и ее деятельность в Югославии (1922—1941): Доклад на международном симпозиуме «Русская эмиграция в сербской и других славянских культурах». http://www.sokolrussia.ru/rsvoy.htm

53

Местная хроника // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 14 апреля; №87.

54

Местная хроника // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 15 апреля; №88.

55

ЦГИА СПб, ф. 14, оп. 3, №61273, л. 11.

56

Солоневич И. Л. Народная Монархия. — М.: Феникс, 1991. — С. 352—353.

57

Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 3 мая; №100.

58

Рубанов Л. Об Иване Солоневиче // Наша Страна. — 1953. — 3 октября; №194.

59

Заявление члена правления «Белорусского общества» Л. М. Солоневича председателю общества г. Коронкевичу // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 7 марта; №55.

60

В «Белорусском обществе» // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 4 апреля; №78.

61

Исъ <Солоневич И. Л.>. К пятой олимпиаде // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 10 июля; №155.

62

Солоневич Л. М. Что сей сон значит? // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 22 июня; №145.

63

Исъ. Конкуренция: Маленький фельетон // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 11 июля; №156.

64

Солоневич И. Л. Пути, ошибки и итоги // Солоневич И. Л. Белая Империя. Статьи 1936—1940 гг. — М.: Москва, 1997. — С. 275—277, 280.

65

Рубанов Л. Памяти основателя // Наша Страна, Буэнос-Айрес. — 1988. — 17 сентября; №1989.

66

ЦГИА СПб, ф. 14, оп. 3, №61273, лл. 24, 24об.

67

В суде: Характерное дело // Минская Газета-Копейка. — 1913. — 10 июля; №321.

68

Ив. Сол. (Новоселковский) <Солоневич И. Л.> Маска сброшена // Северо-Западная Жизнь. — 1912. — 23 ноября; №264.

69

Гродно: Энциклопедический справочник. — Мн.: Белорус. сов. энцикл., 1989. — С. 352—353.

70

Армъ. Минск в 1913 году: Фельетон // Минская Газета-Копейка. — 1914. — 1 января; №493.

71

Болдырев Д. М., Костров А. И. Футбол Беларуси. — Мн.: Полымя, 1990. — 160 с.

72

Там же. — С. 6—7.

73

Футбольные матчи 23, 24, 25, 31 марта сего года: (Поле гимназии Н. А. Виноградова) // Спорт: Еженедельный журнал, посвященный всем видам спорта. Вильна. — 1913. — №4; 4 апреля. — С. 4.

74

Солоневич И. Письмо в редакцию // Минская Газета-Копейка. — 1913. — 3 августа; №345.