Обречённые. Humana error

Иван Сапрыкин, 2021

«Человеку свойственно ошибаться». А если ценой ошибки станет исчезновение всего человечества? Кто ответит за это? Да и нужен ли кому-нибудь этот ответ? В мире, где не осталось никого, кто помнил бы, что было раньше, отвечать уже некому. Остались лишь те, кто родился после… Вместе с человечеством исчезли войны и болезни. Может, такое оно – светлое будущее? Может, теперь на планете не будет зла? Но нет. Зло бессмертно, и оно ещё проявит себя. И чтобы бороться со злом, нужно очень сильное оружие. Любовь. Содержит нецензурную брань.

Мужчина лет семидесяти выбежал из лаборатории и устремился по пустому коридору. Он задыхался. Бежал, постоянно натыкаясь на всевозможные датчики, выступающие из стен. Коридор был коротким — не более десяти метров в длину, но мужчине тяжело давался каждый шаг. Он стремился к овальной двери, что находилась в конце коридора. Он ужасно спешил, боялся опоздать. Пот градом катился по лицу. Белый халат расстегнулся и его длинные полы разлетались в разные стороны, мешая двигаться. Внезапно у него перехватило дыхание; он остановился, схватившись за сердце, но, превозмогая навалившуюся полуобморочную усталость, поспешил дальше.

Дверь уже была перед ним. Мужчина протянул руку, пытаясь найти нужный сенсор, открывающий проход, но рука лишь скользнула по гладкой, отполированной до блеска стене. Он прислонился к ней, не в силах уже что-либо предпринять. Силы почти покинули его. Из груди рвались хрипы. Его рука всё ещё пыталась нащупать тот пресловутый сенсор.

Вдруг что-то пискнуло, и дверь быстро отползла вбок, скрывшись в стене.

Морщинистая рука безвольно упала вниз.

В открывшемся проходе появился человек. Синий мундир говорил о том, что этот человек не простой служащий, а один из тех, кто вправе отдавать приказы и требовать немедленного их исполнения.

Высокий статный мужчина опустил взгляд, с удивлением обнаружив на полу работника лаборатории.

— Вениамин Евгеньевич! — воскликнул он. — Вам плохо? Я вызову санчасть. — Он потянулся к старику, пытаясь его поднять. — Что вы тут делаете?

Губы старика что-то шептали.

— Вы что-то хотите сказать? — Поддерживая больного, мужчина в форме наклонил голову и тихо проговорил себе в плечо: — Санчасть на восьмой уровень, живо. — Он облокотил старика о стену и сказал: — Вениамин Евгеньевич. Я повторю свой вопрос: что вы здесь делаете?

— Остановите… — прохрипел старик.

— Что? — не расслышал военный.

— Остановите это…

— Вы об ассимиляции?

— Ассимиля… ция… Она не возможна. — Старик снова схватился за сердце.

Военный обречённо вздохнул:

— Вениамин Евгеньевич. Опять вы за своё. Вы же прекрасно знаете, как прошли эксперименты! Лучи не опасны. Они породят новое человечество. Мы наконец забудем о болезнях и вирусах! Стопроцентный иммунитет ко всему! Средняя продолжительность жизни увеличится втрое! Как вы это не видите? Все испытуемые чувствуют себя превосходно! И будут чувствовать себя также ближайшие сто лет! Вы просто не в праве этому мешать! Ваши доводы безосновательны, и это признано советом.

— Ассимиляция невозможна, — повторил старый учёный. — Она просто законсервирует клетки, превратив их в своеобразные мумии. И всё!

Последние слова он выкрикнул и зашёлся кашлем. Он обеими руками сжимал свою грудь, пытаясь унять нестерпимую боль в сердце.

— Лучи не опасны! — отрезал военный. — Тао-лептоновые лучи…

— Это совсем не тау-лептон! Они ошибаются! Это даже не тау-нейтрино! И не их античастицы с отрицательным спином! Это что-то совсем другое! Оно не подходит к человеческому организму! Не верте им! Они ошибаются!

— Я знаю, что вы считаете их врагами. Но они не враги нам. Благодаря этому дару, человечество станет сильнее! Оно приблизится к вечности!

В этот момент подбежали служащие санчасти. Они окружили профессора, но он отмахнулся от них и повысил голос почти до крика:

— Вы не понимаете, что творите! Вы уничтожите человечество! Остановите трансляцию! Спасите тех, кто ещё остался! Я провёл ряд опытов, и они показали, что ассимиляция невозможна в корне! Это бомба! Бомба замедленного действия, которая уничтожит всех! Всех! Останется лишь горстка — дети подопытных — которые получили облучение из первоисточника! Все остальные умрут! Умрут! Вы не понимаете! Это катастрофа! Да! Вы приведёте человечество в вечность! Они будут вечно лежать закоченелыми куклами, которых не трогает тлен! Вы только лишь заживо мумифицируете всех! Вы не понимаете! Они умрут! Все! Все умрут! Всё человечество!..

Профессора задушил кашель. Лекари насильно оголили больному правую руку и вонзили в вену маленькую иголку, снабжённую импульсным капельным дозатором. Мини капельница была закреплена специальными пластырями, надёжно удерживающими её на руке. На лицо профессора, глаза которого начинали закатываться, натянули кислородную маску.

Откуда ни возьмись, вдруг из-за спины главнокомандующего выскочил мальчик. На вид ему было не более десяти. Маленький, невероятно худой, с тонкими ручками и впалыми щеками. Он испуганно воззрился на пожилого профессора, а потом перевёл взгляд на высокого военного.

— Саня! — выкрикнул главнокомандующий. — Ты чего сюда пришёл?! Ану быстро в свою комнату! Тебе тут нечего делать.

— Но я хотел посмотреть, пап… — начал было ребёнок.

— Смотреть здесь не на что! Марш в комнату немедленно!

Мальчик тут же юркнул обратно в раскрытую дверь, за которой виднелось много народу, и убежал куда-то в глубь помещения.

Когда ребёнок скрылся из виду, главнокомандующий тихо проговорил себе под нос:

— Вот ещё наказание мне с ним…

Лекари продолжали свою работу, окружив больного.

— Майор Кёйпер, — обратился главнокомандующий к невысокому смуглому человеку, стоявшему среди лекарей. — Определите профессора в лазарет. Ему срочно нужен отдых.

— Слушаю, сэр.

— И да… майор… — Главнокомандующий почесал подбородок. — Я думаю, что нужно установить контроль за нашим шумным учёным. Он стар. Не может смириться с новой жизнью. Вы… вколите ему что-нибудь успокаивающее, так чтобы он поспал день-два. А потом отправьте его на Землю.

— Но он будет сопротивляться.

— Это был приказ, майор.

— Вас понял, сэр. Слушаю, сэр.

Старого профессора уложили на раскладные носилки. На грудь положили нормализатор давления и сердечного ритма. Двое рослых мужчин подняли носилки и понесли их по коридору. За лекарями пошёл Тобиас Кёйпер — майор, уроженец города Тилбурга в Нидерландах — получивший приказ пристально следить за профессором и отправить его на покой. Потомственный служака Тобиас в точности исполнит приказ, так что «ересь» старого профессора уже никто, никогда не услышит. Профессору была уготована спокойная старость на берегу родного ему Финского залива: солидная пенсия, всевозможные льготы и, как насмешка, — бесплатный проезд в общественном транспорте.

Капельница помогла быстро. Не успели профессора внести в лазарет, как он уже пришёл в себя.

Майор Кёйпер встал около койки, куда положили Вениамина Евгеньевича, и сказал в то время, как закрывалась входная дверь, за которой скрылись лекари:

— Профессор Яковлев. Вам нужно основательно подлечиться, иначе ваша болезнь вас убьёт. Вы должны два дня провести в этой палате, после чего вас отправят на Землю.

Профессор поднял глаза на молодого майора.

— Всё понятно… — сказал он, стягивая с лица кислородную маску. — От меня избавились. Никому не хочется слышать правды. Но ничего. Вы поймёте. Поймёте… но будет поздно… слишком поздно…

— Я вас здесь оставлю. Придут лекари и снабдят вас лекарством. Вы должны отдохнуть.

— Снотворное?

–Не пытайтесь выйти, — как будто не слыша профессора, продолжал майор, — дверь будет заперта.

— Я и не сомневался в этом. — Профессор глубоко вздохнул и вдруг снова схватился за сердце. Немного погодя он снова взглянул на майора: — Ничего, молодой человек. Не переживайте. Можете идти спокойно. Я не убегу. Просто не смогу этого сделать. Ноги не держат, сердце колит, голова кружится… давление… — Он горестно улыбнулся. — За себя я не переживаю. Своё я прожил. Мне жаль молодых. Детей, женщин, мужчин… которых вы убьёте. Мне жаль человечество.

— Мне пора идти, сэр.

— Конечно, идите. — Профессор тронул майора за руку. — Не волнуйтесь, я не попытаюсь бежать. Идите, майор, идите.

— Всего хорошего, сэр.

Майор повернулся на каблуках и вышел за дверь.

Послышались два щелчка, наглухо запечатавших эту небольшую комнату.

Полежав немного, профессор скинул с груди нормализатор и попытался подняться. Далось это нелегко, но он всё же смог сесть на кровати.

Спустив ноги на пол и отдышавшись, старик медленно встал. Его качало из стороны в сторону, но он всё равно сделал несколько шагов в сторону узкого окна, за которым была сплошная чернота.

Подойдя к окну, он выглянул наружу.

Внизу красовалась голубая планета, окружённая тонкой мембраной атмосферы. Справа от окна виднелась часть солнечной батареи, которая медленно уползала в сторону. Космос был усеян мириадами звёзд.

Профессор всматривался в пустоту безвоздушного пространства, пытаясь разглядеть что-то. Наконец, его глаз зацепился за маленькую точечку, что вылетела откуда-то снизу и устремилась к планете. Вслед за ней потянулась вереница таких же точек. Они разлетались во все стороны, исчезая в перспективе, словно крохотные мошки. Их было бесчисленное множество. Профессор смотрел на них, и его глаза постепенно налились слезами.

— Вот и началось, — еле слышно проговорил он. — Всё-таки человечество уничтожит себя…

Больше он ничего не сказал. Вениамин Евгеньевич медленно повернулся и покачиваясь побрёл к своей койке. Когда он лёг, его глаза тут же закрылись.

Грудь всё реже поднималась от дыхания.

А через полчаса из груди старого профессора вырвался хрип.

В следующую секунду он был уже мёртв.

***

Пустынная улица была похожа на мёртвую змею, что распростёрлась между покинутыми многоэтажками. Изредка порывы ветра поднимали с асфальта клочки бумаги и пожелтевшие листья.

Когда-то… а может, совсем недавно в этих многоэтажках жили люди; дети играли возле своих домов, по улицам ездили машины, работали магазины, занимавшие первые этажи зданий. Город процветал. Был ярким. Красивым и многолюдным.

Теперь же… это всё в прошлом. В нереальном прошлом, о котором помнит лишь потускневшая плитка, устилающая тротуары.

Покосившиеся, неработающие светофоры, как несменные стражи, всё ещё стояли на перекрёстках, но их глаза ослепли — стали чёрными, покрытыми пылью, ненужными и заброшенными.

Город был пуст. Впрочем, как и вся остальная планета.

Планета-призрак. Наконец-то избавившаяся от таких надоедливых и докучливых вшей, что называли себя людьми.

Теперь их нет. Остались лишь звери, птицы, насекомые…

Люди ушли. Исчезли.

Умерли.

Внезапно.

Никто не осознавал этого факта.

Они просто умирали. И никто не знал, от чего.

Многие успели написать про апокалипсис; дикторы на телевидении успели выпустить несколько передач на эту тему; политики успели спрятаться в своих бункерах; некоторые миллиардеры успели сесть на свои космические корабли, чтобы покинуть обречённую планету…

Но никто — ни миллиардеры, ни политики, ни простые граждане — не смогли уйти от проклятья.

Они умерли.

Все.

Их тела застыли, превратившись в посеревшие манекены.

Кого-то смерть настигла на улице, кого-то дома… Кто-то в этот момент завтракал, и так и остался сидеть за обеденным столом перед тарелкой с супом. Кто-то ехал в машине — внезапная смерть нахлынула и унесла ещё одну жизнь… машина продолжала ехать, но водитель уже был мёртв. Неминуемые аварии: машины врезались друг в друга, сбивали прохожих, налетали на электрические столбы, на светофоры, заскакивали на полном ходу в стеклянные витрины…

Никто не знал, почему это происходит. Ни у кого не было ответа.

Они просто умирали. Смерть захватывала всех, не смотря на возраст, образ жизни или толщину кошелька.

Но это была странная смерть. Тела людей не знали тлена. Омертвевшая кожа только немного серела, но труп оставался таким, словно бы человек умер только что.

Посеревшая улица некогда многомиллионного города…

Сквозь потрескавшийся асфальт пробивались ростки; в некоторых местах асфальт был раскурочен вылезшими из-под земли деревьями. Деревьев было много. Они росли посреди тротуаров, автомобильных дорог и нередко их ветви вылезали из разбитых окон первых этажей.

Значит, апокалипсис наступил не вчера… и даже не на прошлой неделе. Этим деревьям, которые заменили жителей города, было не менее пятидесяти лет, — некоторые уже успели засохнуть от старости, а вместо них из-под земли вырастали новые.

Но многоэтажки всё ещё держались. Они стояли по бокам асфальтированной дороги, и только ветер сквозь разбитые стёкла выл свою унылую песню.

***

Никого.

Этот город, казалось, уже больше никогда не увидит живого человека. Он так и останется серым призраком — нагноением на теле планеты.

Но вдруг тишину мёртвого города пронзил звук — звук давно забытой жизни, звук, который никак не вписывался в окружающую серость и заброшенность.

Это был голос. Голос живого существа.

Человека.

Плач.

Пронзительный крик ребёнка.

Казалось, все дома своими пустыми глазами искали это маленькое существо, которое по какой-то причине очутилось здесь — в мёртвом городе.

Да, это действительно был ребёнок — маленький мальчик, которому по виду не дашь более трёх лет, шёл посреди улицы и громко плакал. Во рту он сжимал грязную соску. Маленькие ручки были прижаты к груди, по запылённому личику ручьями текли слёзы, вены на шее вздувались от натужного крика.

Он переступал своими маленькими ножками, обутыми в коричневые сандалики, и изредка спотыкался о вздыбливающийся асфальт.

Иногда его ножка попадала в особо крупную трещину, ребёнок падал, соска вываливалась изо рта, пронзительный крик ещё больше усиливался. Но ребёнок подбирал соску, засовывал её обратно в рот…

И шёл дальше.

Ветер развивал его редкие светлые волосы, слёзы капали на красную футболку, а синие шортики были насквозь пропитаны мочой.

Он шёл один. Он захлёбывался; ребёнку уже не хватало ни сил не воздуха, чтобы продолжать плакать. В его крике угадывались всего две буквы:

— Ма-а-а-а-а!..

Он звал её. Искал. Хотел увидеть её, прижаться к ней… Но её не было нигде. Он был один.

Один среди бесконечной серости, заброшенности и обречённости.

Но он не переставал звать её. Он верил, что где-то там она ждёт своё дитя; он не знал никого в этом мире, кроме своей матери, и только к ней он стремился. Стремился изо всех сил. Звал её. Думал, что если его крик будет ещё громче, то она, наконец, услышит… И он остановился. Набрал побольше воздуха в грудь и закричал что было сил.

— Ма-а-а-а-а-а!..

Его лёгкие опустели. Не хватило воздуха. Ребёнок замолчал, пытаясь отдышаться. Мальчик протёр глаза, отчего размазал серую грязь по лицу, и посмотрел по сторонам. Ему чего-то не хватало и теперь он понял чего. Его соска — она валялась на пыльном асфальте, среди какого-то мусора, что принёс сюда ветер. Тоненькие пальчики сжали самую дорогую вещь и отправили её обратно в рот.

Долгий, прерывистый вдох… и снова пустынная улица наполнилась громким криком.

Но крик сразу же стих. Мальчик вдруг заметил два ужасных глаза, что смотрели на него из тёмного провала в стене многоэтажного дома.

Два глаза. Они смотрят на него.

Чего они хотят?

Кто затаился в этом мрачном подвале?

Мальчик не мог бояться их, — он не знал, что такое страх; он был слишком мал, чтобы ощутить в полной мере нависшую над ним угрозу. Он видел только эти два глаза, смотрящие на него из темноты.

Внезапный порыв ветра.

Небольшой вихрь закрутился среди домов, подхватив с земли мелкий, лёгкий мусор.

Мальчик уже не смотрел на эти чужие глаза. Его испугал ветер. Малыш снова заплакал. Но ветер стих, а из таинственного мрака послышался тихий рык.

Ребёнок замолчал, повернувшись на новый звук, которого он раньше никогда не слышал.

Глаза стали приближаться. Тихий рык становился громче.

Из темноты подвала показалась оскаленная пасть…