Родственник из другой Вселенной

Иван Макарович Яцук, 2019

Научно-фантастический роман известного украинского писателя повествует о том, что стремление к добру, общению, к поддержке есть неотъемлемое свойство Разума; что силы добра всегда будут торжествовать над злыми силами, где бы это ни было: в космосе, крупном городе или небольшой деревушке, иначе жизнь не смогла бы развиться и Вселенная оказалась бы просто холодным, пустым пространством. Роман написан живо, увлекательно, с юмором, доходящим до злой иронии и сарказма, когда речь заходит о нынешней украинской действительности, и рассчитан на самый широкий круг читателей.

Глава третья

Фирма быстро росла и стала крупнейшей в городе и области. К ее услугам прибегали и столичные заказчики, чьи филиалы были в Днепровске и выдавали самые высокие оценки качеству работы компьютерщиков. Несмотря на очень умеренные цены на свои услуги, фирма получала солидную прибыль, которую вкладывала в дальнейшее расширение. Приобрели офис, оргтехнику, запчасти, взяли на работу перспективных выпускников местного университета, создали учебный центр подготовки квалифицированных операторов компьютерной техники, а также сервисный центр установки, наладки и ремонта компьютерного и электронного оборудования.

«ИС» уже стала заметной фигурой областного масштаба, но, как ни странно, ни копейки не расходовала на подкупы и проталкивание своих интересов в коридорах власти. Ходили темные слухи, что фирму якобы «крышует» какой-то то ли столичный криминальный авторитет, то ли крупный олигарх. До поры до времени перипетии борьбы за место под солнцем фирму благополучно обходили.

Но вот в области поменялся губернатор, несколько других ключевых фигур региональной власти, и кому-то пришло в голову: как же это так получается, что крупная фирма, отчисляющая солидные бабки в бюджет, вроде бы бесхозная и никому ничего не отстегивает? Это и пугало, и возмущало, и ставило в тупик — правила игры должны были быть для всех одинаковы.

Две стороны стали прощупывать почву. Мэр города точно установил, что «ИС» не входит в сферу влияния губернатора, что было понятно: тот ничего еще не успел прибрать к рукам и команд из Киева на сей счет не получал. Губернатор, в свою очередь, выяснил, что мэр не имеет влияния на фирму, и можно беспрепятственно заарканить ее в свою конюшню.

Как-то Истрин во второй половине дня после короткого совещания со специалистами сидел у себя в кабинете один, когда пожилая, добросовестная секретарша доложила ему, что в приемной ожидает представитель губернатора.

— Приглашайте, Ирина Владимировна, — спокойно сказал Роман Николаевич, — представителя власти нельзя долго держать в приемной.

Вошел выше среднего роста молодой человек немного за тридцать, одетый в строгий черный костюм с белой рубашкой и черным галстуком и с таким же строгим лицом, долженствующим олицетворять строгость и неподкупность той власти, которую он представляет. Роман про себя улыбнулся: казалось, этот молодой человек с постным лицом, обстругавший, как карандаш, свою тощую, аскетическую фигуру беспрестанными, настойчивыми упражнениями в фитнес-клубе, только что сменил сутану на светскую одежду. Так и подмывало спросить у него, как идут дела у святой инквизиции, но приходилось сдерживаться. Лицо посетителя изображало одновременно и строгость, и ложно-скромное смирение, и властность хозяина положения. Так приходил на предприятие разбираться по жалобам инструктор обкома партии. В руках — небольшой элегантный кейс. Молодой человек остановился, качнулся на носках и сухо представился:

— Советник губернатора Боярчук Николай Петрович.

— Проходите, Николай Петрович, — дружелюбно сказал Истрин и указал на ряд стульев вдоль стены, — присаживайтесь.

— Можно здесь? — не дожидаясь ответа, гость несколько разболтанной походкой ловчилы, идущей вразрез с его лицом, подошел к столу, сел, небрежно бросил кейс, открыл его, неторопливо вынул блокнот, ручку и посчитал себя готовым к беседе. Теперь видно было, что он привык повелевать, и сквозь его иезуитское смирение сквозит уверенная в себе наглость.

— Роман Николаевич? — уточнил он.

— Да, я самый.

— Как у вас идут дела на фирме? — как следователь, спросил советник.

— Пока не жалуемся.

— Это очень хорошо, — натянуто улыбнулся гость. — Помощь с нашей стороны вам какая-нибудь нужна?

— Нет, до сих пор справляемся самостоятельно, — подчеркнуто спокойно ответил Истрин.

— Очень хорошо, — опять удовлетворенно констатировал советник. Губы его словно были заметаны шелковой ниткой, и ему приходилось насильно продавливать сквозь них слова. Это было трудно. После нескольких фраз он снова накладывал на тонкие, сжатые губы очередной шов. — Сейчас куда ни придешь — только и слышишь жалобы на жизнь и все просят помочь деньгами.

— Мы не просим и не жалуемся, — уточнил хозяин кабинета.

— А я вот пришел к вам с просьбой, — со строгим служебным лицом сказал Бояров голосом, который не подразумевал возражений. Он замолчал, ожидая, что Истрин спросит, в чем состоит просьба. Но Истрин молчал.

— У Вячеслава Степановича, нашего губернатора, — большие, стратегические планы, — несколько нервно начал советник, не дождавшись вопроса. — Область на одном из последних мест по всем показателям. Нужны решительные меры. Но эти меры натыкаются на отсутствие средств. — Опять долгая пауза, необходимая для швейной работы. — Я уже вам говорил, что все просят от губернатора денег, а их, как известно, в нашей казне нет. К тому же, есть такие затраты, которые нельзя уложить в какие-то сметы и отчеты.

— Какие же это затраты? — наконец спросил Истрин. — Насколько мне известно, все должно решаться в строгом соответствии с областным бюджетом. Есть бюджетная статья — расходуйте. Нет — на нет и суда нет. Так должны поступать все: от хозяина дома до премьер-министра. Я и копейки не могу расходовать без разрешения главного бухгалтера. А она разрешает в строгом соответствии с нашими возможностями.

— Не разговаривайте со мной, как с учеником, — сурово ответствовал советник. — Это мы давно проходили. Есть случаи, когда ради высшей цели можно нарушить закон.

— Это что-то новое вы говорите, господин советник, — усмехнулся Истрин. — Советник губернатора допускает нарушение закона! Я знаю, что есть другие установки на планете Земля: закон суров, но это закон; Платон мне друг, но истина дороже; протягивай ножки по одежке и так далее. Ну да ладно, не будем об этом. Так какие затраты не укладываются в рамки законов и смет?

— Я даже не знаю, как с вами дальше беседовать, — печально сказал Бояров. Приняв сперва личину иезуита и поняв, что это не играет, он вдруг мгновенно, как на эстрадном концерте, сменил маску. Теперь на Истрина смотрело усталое лицо измученного нервотрепкой и боязнью за свою жизнь посольского дьяка времен Ивана Грозного. — С вами говорит ближайший помощник губернатора, а вы меня экзаменуете, как мальчишку…

— Хорошо, я не буду вас экзаменовать, — сухо сказал Истрин, — что вы конкретно хотите?

— Я уже вам сказал, что есть много организаций и предприятий, которые не так успешны, как вы. Им надо помочь встать с колен, как говорится. Поэтому губернатор хочет создать некий неофициальный фонд для таких случаев, — елейной струйкой лилась скупая мужская жалоба, похожая на похоронный бабский плач. — Если он сможет что-то дать, тогда он может и потребовать. А пока у него нет никаких рычагов управления и стимулов. Так у нас на Руси не делается. Все привыкли, чтоб хозяин что-то дал, а иначе никто не будет подчиняться. Ну а мы, его помощники, мыкаемся с протянутой рукой, принимаем на себя весь негатив.

— Хм, странный вы, однако, советник и странные у вас функции, — ответил насмешливо Истрин. — Это все, что вы можете посоветовать губернатору в области экономики?

— Роман Николаевич, — опять меняясь, как ушлая ящерица, нетерпеливо и с твердыми нотками в голосе сказал Бояров, — Губернатор убедительно просит вас перечислить в этот фонд 500 тысяч гривен. Добровольно. Больше — сколько угодно, а меньше никак нельзя. Вот банковские реквизиты — советник достал из кейса лист бумаги и протянул ее Истрину.

— Передайте вашему Вячеславу Степановичу, что у меня фирма, а не благотворительная организация, — выпрямившись в кресле, жестко ответил Роман Николаевич, не беря в руки бумагу. — Пусть скажет, что надо сделать на эти 500 тысяч, и мы после консультаций со своими специалистами, скорее всего, сделаем это. Иначе у нас ничего не получится.

— Тогда и вы не рассчитывайте на нашу помощь, — сказал Бояров, положив лист в кейс.

— А мы ничего у вас и не просим.

— Пока, — многозначительно сказал советник. — Вы говорите, что у вас нет проблем? Очень хорошо. Но они вскоре могут появиться.

— Если у нас появятся надуманные проблемы, — спокойно ответил Истрин, — то у вашего губернатора их появится вдвое больше. И у вас тоже. Вам никогда не приобрести участка, на который вы незаконно рассчитываете.

— Вы угрожаете губернатору? — с расстановкой спросил Бояров, опять приняв обличье смиренника. Так, наверно, каверзно спрашивал астронома Джордано Бруно на суде хитроумный инквизитор: « Скажите, а правда ли, что вы утверждали, что будто наряду с Землей есть еще множество других миров, населенных людьми?», и получив положительный ответ, удовлетворенно и многозначительно смотрел на остальных судей, которые должны были по достоинству оценить его ловкий, обходной маневр.

— Я советую губернатору действовать сугубо экономическими методами в рамках, которые предоставляет ему закон. И не пользоваться сомнительными услугами человека, который через пень колоду проучился три года в Донецком университете и купил диплом за две тысячи долларов, а также находился под следствием по делу о незаконной продаже квартир, но вывернулся.

— Вы за эти слова ответите! — прошипел Бояров, сохраняя внешнее спокойствие. В его глазах сверкнул мстительный огонь вассала, который знает, что гнев сюзерена немедленно и неотвратимо обрушится на ослушника и будет жестоким и беспощадным, и тогда уж он, вассал, возрадуется и возместит урон своему самолюбию. Советник быстро закрыл кейс и с достоинством поруганной, но требующей отмщения чести, вышел из кабинета.

— Чем ты его оглоушил? — спросил Соколан, заходя в кабинет, — выплыл красный, как спелый арбуз.

— Гонец от губернатора, — пояснил Роман, — пришел попросить немножко денег: всего-то полмиллиона.

— Ну и что ты ответил?

— Ты же сам видел. Грозился, что у нас будут проблемы, а я ему напомнил о его славном прошлом — так и разошлись.

— Откуда тебе известно о его славном прошлом? — подозрительно спросил Юра.

— Ты же знаешь о моих способностях работать с компьютером. Ловкость рук — и никакого мошенничества.

— Странный ты, Рома, человек. Странный и непонятный. Что-то постоянно мне недоговариваешь. У тебя такие замашки и такие рассуждения, как будто ты с другой планеты прилетел.

— Ну да, с другой. Эта планета находится на расстоянии в 700 миллионов световых лет от Земли, — со смехом ответил Рома.

— Тебе смешки, а у меня волосы встают дыбом, когда я иногда смотрю на тебя спящего. И способности у тебя такие, каких ни у одного парапсихолога не найдешь.

— Я тебе скажу по секрету, что я из давней семьи славянских колдунов-волхвов. Их еще называли характерниками. Они являются хранителями древних знаний. Вот откуда мои способности. Я обладаю даром предвидения. Я, например, предвижу, что нас завтра-послезавтра пригласит к себе мэр и будет просить помочь, а на самом деле хочет поживиться за наш счет.

— Я и без всякого дара предвижу, что к нам зачастят всякие власти, благотворительные фонды и прочие бандиты, — без улыбки ответил Соколан. — И больше всего меня возмущают благотворители. Ни в один фонд я не верю. Чтобы стать благотворителем, надо быть очень богатым человеком и отойти от дел — раз. Во-вторых, иметь твердые моральные устои — это два. Надо сильно любить людей, верить в них, веровать в нечто большее, чем наши обычные желания и представления о жизни.

— А разве ты не мог бы стать благотворителем? — лукаво спросил Роман.

— Пока не могу. Я слишком занят делом. И таким делом, которое полностью противоречит сути благотворительности. Самое лучшее, что я могу сделать — это не отнимать у нищего его суму; не ловчить, не добывать деньги любой ценой, не убирать с дороги конкурентов нечестным путем. Само наше дело — это дело честное, нужное людям. В этом состоит наша благотворительность, лично меня это поддерживает в работе. Приходится иногда помогать и материально, но мы не афишируем нашу благотворительность. Когда я стану стариком, я тогда организую благотворительный фонд, но никогда не буду пиарить себя.

— Вот за это я тебя и люблю, Юрец, — с чувством сказал Роман, — больше всего ценю в людях открытость и честность. А насчет пророчества запомни. Проверишь, правильно ли меня учили.

–Кстати, — быстро ответил Соколан, скрывая неловкость за полученные комплименты,¬ — забыл тебе сказать: я вчера прочитал, что сегодня в университете состоится встреча со столичной знаменитостью, приглашают всех желающих. Физик — теоретик. Будет читать лекцию о современной физической картине мира и новейших достижениях в области астрономии. Точно не помню, но что-то в этом роде. Ты же у нас интересуешься астрономией — можешь сходить.

— А может вместе? — тут же предложил Роман. — Самому как-то не хочется.

— Ладно, вместе так вместе, — после некоторого раздумья согласился Юра.-Мне торчать дома одному тоже неохота. Лекция, по-моему, в 16.00. Придется пораньше уйти с работы.

На следующий день, когда они пришли в университет, актовый зал был забит до отказа. Пришли студенты и преподаватели всех вузов и школ города: кого-то «попросили» придти, боясь, что зал окажется пустым; кого-то в самом деле интересовала физика и астрономия. Воздух был слегка наэлектризован, как всегда бывает при большом скоплении народа. Студенты громко разговаривали, смеялись, шутили, шумно усаживались, а потом то и дело вставали и куда-то уходили, потом опять возвращались, снова усаживались и вертели головами по сторонам, отыскивая знакомых, весело приветствуя их и приглашая к себе рукою а то и голосом. Откуда-то лилась джазовая музыка.

— Все, как всегда, — с налетом грусти сказал Соколан, оглядывая зал.

— А что ты хотел, — заметил Рома,¬ — не прошло и пяти лет, как ты здесь протирал штаны.

Они уселись в удобные кресла в середине зала и стали ждать. Вскоре на сцене появился проректор по научной части, этакий мягкий, рыхлый колобок с широкой желтой лысиной через всю полупустыню, и с ним невысокий сухощавый человек в тонких золотых очках, уверенно подошедший к трибуне.

— Господа, — начал проректор с улыбающимся гостепримным лицом, — к нам в город по своим служебным делам приехал ученый с мировым именем, академик, профессор, заведующий кафедрой теоретической физики Киевского университета Владимир Борисович Кильчинский. Несмотря на занятость, он любезно согласился прочитать вам лекцию, основанную на самых последних достижениях научной мысли в области физики и астрономии. Прошу внимательно его послушать.

— Не удивляйся и не дергай меня за рукав, — шепнул Истрин, — если я немного пободаюсь с ним.

— Не валяй дурака,¬ — также тихо ответил Юра и устремил заинтересованный взгляд на сцену.

— Итак, господа, приступим, — уверенно начал лектор. Для его роста трибуна оказалась высоковатой. Кильчинский быстро покинул ее и стал медленно расхаживать по сцене, собираясь с мыслями. Зал притих, рассматривая именитого гостя. Ничего особенного и выдающегося в нем не было: ладная поджарая фигура; энергичное, худощавое, тонкой кожи лицо; широкий, без морщин, высокий лоб с глубокими залысынами; острые, плоские виски; уши маленькие, оттопыренные — « локаторы», как называют их в детстве; губы тонкие, в ниточку. В лице — спокойное, величавое достоинство человека, знающего себе цену. Голос ровный, звучный, убедительный, привыкший властвовать, с некоторыми нотками начальственности и даже барства. А может, это только показалось Соколану.

— Вы знаете, — начал гость,¬ — что физическая картина мира менялась много раз. Поначалу людям казалось, что все происходит само по себе: сам по себе идет дождь, метет метель, весна сменяет зиму и так далее. Потом они придумали богов и предположили, что всем заправляют эти самые боги, и что можно влиять на развитие событий, ублажая эти высшие существа. Богов было очень много: бог моря, бог ветра, бог солнца, бог леса. Потом количество богов уменьшалось, но росло значение оставшихся. Это продолжалось до тех пор, пока ни остался один — единственный бог. У разных народов он назывался по-разному: Яхве, Будда, Саваоф, Аллах.

Также менялось и представление об устройстве мира. Древние верили, что Земля покоится на трех китах. Когда выяснили, что никаких китов нет, то постановили считать центром всего видимого мира Землю, вокруг которой ходят по кругу Солнце и звезды.

Это была первая, якобы научная, физическая картина мира, и она продержалась больше всех остальных представлений об устройстве Вселенной. Не буду далее вдаваться в подробности — вы их знаете. — Лектор остановился, впервые внимательно посмотрел в зал, видимо, анализируя, как его слушают, и, убедившись, что слушают внимательно, продолжил: — Передо мной, я думаю, подготовленная аудитория, и поэтому я перехожу к нынешней физической картине мира, пользуясь современной научной терминологией, а также некоторыми литературными метафорами и сравнениями для понимания сложных вещей. Академик Ландау, мой учитель, как-то сказал, что величие человеческого ума состоит в том, что человек понимает такие вещи, которые невозможно представить и которые существуют только виртуально или в математических формулах. Так вот, чтобы представить непредставимые вещи, я буду пользоваться некими образами, более доступными нашему сознанию. Вы согласны?

— Согласны! — охотно донеслось из притихшего зала.

Итак, современная физическая картина мира основывается на теории так называемого Большого взрыва. Суть этой теории состоит в следующем: старушка-Вселенная вдруг почему-то решила самоуничтожиться: склероз измучил или жить надоело, или ходить в булочную стало тяжело. — По залу пробежал вежливый смешок, которого лектор явно ожидал и с видимым удовлетворением продолжиллекцию: — Так вот, она не придумала ничего лучшего, как уменьшаться и превратилась в нечто немыслимое — некую бесконечно малую точку.

Эта математическая точка называется точкой сингулярности и не имеет ни пространства, ни времени, ни других, известных нам измерений. Зато масса ее бесконечна. Эта рехнутая точка, где может существовать тангенс 90 градусов, где ассимптота целуется с осями координат, как встретившиеся, наконец, страстные любовники; где бесконечность можно погладить по шерстке как милого щенка, жила по своим чокнутым законам, презрев униженную действительность, которая утверждает, что существуют уровни организации материи — этакие этажи стройного здания, уходящего как вверх так и вниз. Например, клетка — это один этаж, молекула — этажом ниже, атом — еще ниже. Далее вглубь уходят электрон, затем гипотетический кварк и неизвестные пока нижеследующие этажи материи.

Если клетку можно запросто сжать, как толпу, идущую по улице, то молекулу уплотнить уже значительно труднее — это битком набитый автобус. Для того, чтобы уплотнить атом, нужна энергия, сопоставимая с энергией термоядерного взрыва, причем узконаправленного. Какая же энергия понадобится, чтобы уплотнить частицы, находящиеся на десятки и сотни этажей ниже, например, кварка? Откуда она может взяться, да и что за блажь такая — бесконечно уплотняться? Вселенная все же не коммунальная квартира, которая по Швондеру требует постоянного уплотнения. — В зале тихий ветерок смеха. — Да и как нормальному человеку, хотя и привыкшему ко всяким умственным ухищрениям и предположениям, представить себе, чтобы 600 миллиардов галактик, каждая из которых состоит из приблизительно такого же количества громадных звезд, вместилось в одну, бесконечно малую точку? На эти вопросы ответов пока нет, пока мы это воспринимаем как данность, которую еще только предстоит объяснить.

Сколько существовала Вселенная с мозгами набекрень — неизвестно, ибо время, как таковое, у нее отсутствовало. Но, наконец, и ей надоело издеваться над здравым смыслом, и она в один прекрасный момент попросту взорвалась как женщина, которую достали жизненные проблемы с мужем, детьми, харчами — быт окончательно заел. — Кильчинский опять сделал эффектную паузу, надеясь, что слушатели достойно оценят его пассаж. Слушатели оценили улыбками и жидкими аплодисментами.

— Так вот, это и был так называемый Большой взрыв, давший начало нашей Вселенной. В первое время она расширялась с неимоверной скоростью, во много раз превышающей скорость света. Для наглядности представим себе озеро или пруд, на поверхность которого упал камень. От этого камня идут волны — круги, которые постепенно затухают. То же самое происходит с ядерным взрывом: первоначальная мощная взрывная волна постепенно сходит на нет. Это, конечно, аналогия очень примитивная. Вселенная по мере своей эволюции создавала метагалактики, галактики, звезды, планеты и прочие космические объекты. Это все цветочки. Теперь перейдем к ягодам.

Кильчинский подошел к доске, услужливо установленной на сцене по такому случаю, и стал сыпать сложными формулами, чертить схемы и графики, уснащая свою речь новыми научными терминами. Многие в зале склонились над блокнотами, тетрадками, быстро записывая его выкладки. Самые продвинутые поднимали руки с мобильниками, на которые записывали все происходящее на сцене.

Наконец лектор удовлетворенно положил мел, вытер платочком руки и небрежно бросил в зал:

— Вот и все, что я хотел вам сказать. У кого будут вопросы? — Он, конечно, на каверзные вопросы не рассчитывал, учитывая сложность темы.

Зал слегка зашумел, и залегла обычная вежливая тишина, после которой должны были следовать обычные в таких случаях слова благодарности от проректора, сидящего в первом ряду и оставшегося исключительно ради этого.

— У меня вопрос, — вдруг раздалось в середине зала.

Кильчинский удивленно встрепенулся, вопросительно вскинув голову, осмотрел аудиторию, выискивая хозяина голоса.

— Встаньте, пожалуйста. Представьтесь.

— Преподаватель физики в средней школе №17А, любитель астрономии.

— Что непонятно преподавателю физики в моей лекции? — с легким сарказмом спросил Кильчинский.

— Вы здесь убедительно говорили о расширении Вселенной, приводя формулы Доплера, Дирихле, Эйнштейна и прочих. Но скажите: если Вселенная изначально бесконечна, то как она может расширяться? Куда?

Аудитория мгновенно затихла, многие с улыбкой повернули головы к смельчаку.

Лектор от неожиданности и каверзности вопроса заметно смутился, если не сказать растерялся. Он в раздумье наклонил голову, недоуменно сжал губы, затем нерешительно прошелся по сцене, все еще размышляя над ответом.

— Вопрос глубокий, — медленно начал гость. — Это скорее вопрос философии, чем вопрос физики. Должен вам сказать, что философия и даже математика серьезно отстают в разработке современных представлений о нашем мире. Когда мы говорим о расширении Вселенной, мы имеем в виду удаление самых далеких от нас галактик, находящихся на ее окраине. Что касается времени и пространства, то я уже говорил: эти понятия имеют значение лишь в процессе эволюции Вселенной. В момент ее рождения не было ни времени, ни пространства.

— Но тогда ваши слова, — спокойно сказал автор вопроса, ¬ — совпадают с утверждением блаженного Августина, который еще в пятом веке писал, что «время есть часть божьего творения; просто не было никакого прежде». А ведь вы доказывали свою приверженность атеистическому мировозрению. Как же тут быть? — снова спросил учитель физики, продолжая стоять в ожидании ответа.

— Я не философ и не теолог,¬ — раздраженно ответил Кильчинский,¬ — я прочитал научную лекцию по физике. Вот и задавайте мне вопросы по физике.

— Хорошо, — не унимался настырный молодой человек, — если, по-вашему, Вселенная сущестует 14 миллиардов лет и ее расширение замедлялось, как круги на воде, то разные ее участки должны иметь разные свойства, а фактически Вселенная однородна и изотропна, о чем говорит реликтовое излучение. Чем это объяснить?

— Вам известна теория инфляции? — все больше раздражаясь, спросил Кильчинский,¬ — она все объясняет.

— Далеко не все.

— Согласно теории инфляции, поначалу галактики были очень плотные и разлетались в разные стороны с огромной скоростью,¬ — снизошел до объяснения Кильчинский. — Эта скорость расширения намного превышала скорость света, и галактики были оторваны друг от друга и, действительно, могли иметь несколько иные свойства. Но когда инфляционное расширение замедлилось, теперь уже скорость света намного превышала скорость расширения; галактики снова стали ближе друг к другу, их свойства выровнялись и приобрели изотропность. Для наглядности скажу: расстояния между галактиками увеличились приблизительно в десять тысяч раз, тогда как радиус всей наблюдаемой Вселенной возрос в миллион раз. Как вы думаете, молодой человек, 14 миллиардов лет вполне достаточно для стохастического процесса выравнивания?

— Возможно, но неубедительно для таких огромных пространств, — скромно ответил оппонент. — Еще один вопрос: откуда же взялась колоссальная энергия Большого взрыва? Непонятно мне что-то.

— Мне, откровенно говоря, тоже непонятно и удивительно, что учитель физики делает вид, что понимает все, о чем я говорил, — все также нервно ответил Кильчинский. — Но я разъясню специально для вас: так вот, накопленная в результате сжатия потенциальная энергия в отличие от массы покоя и кинетической энергии приводит к гравитационному отталкиванию. Как последняя капля воды переполняет чашу, так и малейшая флуктуация такой неустойчивой системы запускает механизм взрыва. В течение одной десять в минус тридцать пятой секунды после Большого взрыва возникает особое квантовое поле — инфлатон.

— Но кто или что сжимает эту пружину — вот в чем вопрос?

— Пока это неизвестно,¬ — сожалея, развел руками Кильчинский.

–Это все равно, как если я буду утверждать, что у меня есть миллион долларов, но я не знаю в каком они банке. Сплошные софизмы, ¬ — заключил молодой человек и сел.

— Вы слишком самоуверенны, молодой человек. Ставить вопросы значительно легче, чем на них отвечать,¬ — резко сказал ученый. — Я далек от мысли, что вы просто-напросто плохо знаете предмет обсуждения. Значит, дело в принципе. Вы отрицаете теорию Большого взрыва? Или морочите мне голову вопросами, взятыми из научно-популярной литературы?

— Я пока не отрицаю теории Большого взрыва,¬ — последовал вежливый ответ, — я в ней сомневаюсь.

— Вот, значит, как?! Вы, оказывается, некий Галилео Галилей, отрицающий учение Коперника. Глубоко копаете. — Доза сарказма в голосе Кильчинского могла бы убить слона. — Ну-ну. В таком случае, объясните, будьте любезны, в чем кроются ваши сомнения? Мне кажется, что вы или невнимательно, через пень-колоду, читали научную литературу, или сделали неверные, абсолютно вздорные выводы из прочитанного. Или обуяны своей гениальностью. Это иногда бывает у преподавателей физики в средней школе. Взять хотя бы Циолковского… Может, вы в своей средней школе знаете и ответы на эти вопросы?

— Я волнуюсь, профессор, и потому мои объяснения могут быть сбивчивыми и непонятными. Прошу меня извинить.

— Владимир Борисович,¬ — поднялся с места проректор, теперь уже очень серьезный, — может, не будем слушать этого…экзальтированного человека? Мы и без того отобрали у вас много драгоценного времени.

— Нет, отчего же? — быстро возразил задетый за живое Кильчинский. — если у слушателя есть собственные соображения, пусть доложит. Когда же еще он это сможет сделать? Потом скажут, что я ушел от научного диспута. Да и студентам, я думаю, будет полезно знать, как ведутся научные споры: иногда содержательные, а иногда совершенно бестолковые. Пожалуйста, молодой человек.

Кильчинский, конечно же, приглашал на трибуну слушателя смеха ради. Это была скорее некая ораторская фигура, прием, чем реальное приглашение. Но к его неописуемому удивлению нахальный слушатель поднялся и, несмотря на то, что его сосед усиленно хватал его за джинсы, пытаясь остановить, стал пробираться по ряду. Легко, непринужденно, почти танцуя, он пробежал по ступенькам и подошел к трибуне.

Девушки, которых на удивление много было в этой специфической аудитории, невольно ахнули — какой красавец! Высокий, широкоплечий, стройный, как полубог. А лицо?! А лицо — Байрон, не меньше! Или Моцарт в минуты написания своего «Реквиема» или Шопен, или другой гений в миг творческого озарения. Прекрасное одухотворенное лицо, горящие вдохновением и энергией глаза. Такому трудно противостоять, такому трудно не верить.

— Я волнуюсь, профессор, и потому мои объяснения могут быть сбивчивыми и непонятными. Прошу меня извинить.

— Ближе к делу. Уж как-нибудь поймем, — поторопил академик, ошарашенный невиданной беспардонностью и такой же привлекательностью слушателя.

–Теория инфляции как виртуальное умственное ухищрение вроде бы объяснила ряд противоречий, — начал незнакомец.

— Почему «вроде бы»? — запальчиво перебил его Кильчинский, тоже известный спорщик, — она объяснила многие результаты исследований и астрономических наблюдений.

— Да, эта теория объяснила многое, но далеко не все,¬ — спокойно продолжал новоявленный докладчик. Странно, но несмотря на свой внушительный рост, он все же неправдоподобно высоко возвышался над трибуной, словно она на глазах уменьшилась в размерах или сам докладчик неожиданно подрос на полметра. А тот чувствовал себя все уверенней. Аудитория слушала, как загипнотизированная. — Теория, например, не объясняет, почему скорость расширения Вселенной не уменьшается, чего следовало бы ожидать, исходя из вашей теории, а¬, наоборот, растет. Она стыдливо умалчивает о том, что же было до Большого взрыва и что будет после того, как его волны окончательно затухнут. Теория Большого взрыва не объясняет удовлетворительно квантовых эффектов, которые должны возникать вблизи точки сингулярности и возникают-таки при взрыве сверхновой.

–Тогда, может, вы объясните нам, невеждам, суть этих эффектов? — с упором на «вы» спросил Кильчинский, всячески пытаясь противостоять обаянию незнакомца. Однако, хотя в реплике академика все еще присутствовал сарказм, но уже не было ядовитости.

— Всего, конечно, я объяснить не смогу,¬ — быстро нашелся докладчик, — но все говорит о том, что понятие о сингулярности Вселенной является ложным и теория Большого взрыва нуждается в кардинальном переосмыслении.

— Даже так?! — академик победно посмотрел на проректора, призывая его в свидетели научного абсурда. — И что же вы в таком случае предлагаете взамен? Если вы так самонадеянно говорите «А», тогда надо говорить и «Б». Выходит, я не в курсе новейших исследований в этой области, и вы обнаружили в интернете нечто, мне неизвестное. Тогда валяйте дальше, а мы, неучи, консерваторы, вас послушаем.

— Я знаю одно: — уже запальчиво сказал Истрин, — теория относительности справедлива не всегда, она имеет свои интервалы и пределы; она не учитывает квантовых эффектов, которые наблюдаются вблизи сингулярности. Необходимо объединить общую теорию относительности с квантовой теорией гравитации и согласовать их. Тогда окажется, что электрон — это не точечный, а бесконечно тонкий одномерный объект, некая струна, колеблющаяся в десятимерном пространстве и уходящая иногда в дополнительное 11-ое пространственное измерение. Квантовая струна имеет конечный размер согласно принципа неопределенности Гейзенберга, и поэтому вещество по определению не может быть бесконечно плотным. Теория cингулярности, таким образом, становится нелепой.

— Где вы набрались таких сведений? — с удивлением спросил Кильчинский, мгновенно соображая, что в этих быстро сказанных словах есть некая логика и смысл.

— Я же говорил, что фанатик физики и астрономии. Ночью в голову пришло,¬ — невозмутимо ответил оппонент, продолжая стоять.

В зале шумно засмеялись, приняв это за шутку или за рассуждения человека, у которого поехала крыша.

— Вот какие нынче пошли преподаватели физики в средней школе,¬ — сказал Кильчинский, приходя в себя и снова обращаясь к проректору. Потом обратился к трибуне:

— Расскажите, что еще вам приснилось?

— Мне приснилось, — в тон академику сказал Истрин, — что взамен представлений об элементарных частицах, основанных на работах Эйнштейна, надо принять теорию струн, которая полнее и глубже объясняет физические процессы, происходящие в микромире и дает более точную физическую картину мира, чем та, что основана на теории Большого взрыва.

— Молодой человек, вы, случайно, не выпили сегодня для храбрости? — шутовски прищурился лектор. — Наверно, вы перепутали актовый зал университета с репетиционной какого-нибудь струнного оркестра. — Опять веселый смех в зале.

— Нет, профессор, я ничего не перепутал. Но со струнным оркестром у меня, действительно, будут некоторые аналогии, — уважительно, но нисколько не теряясь, ответил оппонент. — Если вам позволяет время, я могу пояснить.

Зал с улыбками, недоверчиво наблюдал за этой перепалкой, обращая взгляды то на одного, то на другого спорщика.

— Какими научными источниками вы пользовались?

— Я же говорил, что фанатик физики и астрономии. Вот мне и снится всякая ерунда.

— Вы женаты? — неожиданно спросил академик.

— Нет, еще успел.

— Может, стоит все-таки поторопиться с таким важным делом? — продолжал изголяться лектор, — тогда вам перестанет сниться всякий вздор.

— Боюсь, что этот вздор будет плохо влиять на мою будущую семью, пока я окончательно не разберусь со всякими частицами и струнами.

— Хорошо, докладывайте, что там за струны такие хитрые. Только очень сжато: знаю я вас — фантазеров.

— Начну с аналогий, — охотно согласился оппонент. — Когда скрипач перемещает пальцы по деке скрипки, он тем самым уменьшает длину струны и повышает таким образом частоту колебаний по известной формуле и, следовательно, энергию струны. Если укоротить струну до суб-субатомных размеров, то начнут действовать квантовые законы, препятствующие дальнейшему уменьшению струны, иначе бы стала неограниченно расти масса и энергия такой струны. В данном случае струна ведет себя как обыкновенная элементарная частица. Поэтому я пришел к выводу, что элементарные частицы суть не точечные, а бесконечно тонкие одномерные объекты, которые можно назвать струнами. Они такие же переносчики фундаментальных физических сил, как фотон и гравитон.

Каждому семейству элементарных частиц соответствуют свои струны. Это и есть оркестр, если вы хотите. Струны — конечно, название условное, некая метафора, которая удачно передает суть происходящего в микромире. Квантовые струны есть объекты квантовой механики. Как только правила этой механики применяются к вибрирующей струне, вдоль которой распостраняются колебания со скоростью света, у нее появляются новые свойства, связанные с физикой элементарных частиц и космологией.

— Ну и что из этого вытекает? — уже серьезно спросил Кильчинский. — Какая разница, как будут называться элементарные частицы, если они описываются по уже установленным законам?

— Разница огромная, — не задумываясь, продолжал рассказчик. — Во-первых, квантовые струны имеют конечный размер. Это принципиально важно. В соответствие с уже упоминавшимся принципом неопределенности Гейзенберга длина такой струны не может быть меньше, чем 10 в минус 34-ой степени метра. Это непредставимо малая величина, но она все же конечна. Таким образом, она ставит предел сингулярности, а проще говоря, ее отрицает.

— Волновые свойства элементарных частиц уже известны давным-давно, ничего нового, «снотворного», в этом нет, — небрежно бросил Кильчинский.

— Человечество давным-давно смотрит на звезды, однако же не перестает открывать в них что-то новое, ¬ — азартно возразил слушатель. — Да, волновые свойства элементарных частиц известны еще со времен Максвелла, но никогда глубоко не исследовалась волновая механика этих частиц. Субатомная частица движется значительно сложнее, чем традиционная элементарная точечная частица. Струна не только перемещается, колеблется, что само по себе представляет сложное движение, но она способна завиваться, как пружина. Здесь возникает один из квантовых эффектов — так называемый Т-дуализм. Он заключается в следующем: теоретическая волновая пружина представляет собой цилиндр. Если длина окружности такого цилиндра больше, чем минимальная длина струны, увеличение скорости перемещения требует малого приращения энергии, а каждый законченный виток — большого. Однако, если окружность воображаемого цилиндра меньше минимальной длины струны, то дополнительный виток требует меньше энергии, чем на приращение скорости. Следовательно, полная эффективная энергия струны остается неизменной. Из этого факта путем небольших математических преобразований неумолимо следует, что длина элементарной струны не может быть короче кванта длины. Поэтому вещество не может быть бесконечно плотным и сосредотачиваться в бесконечно малой точке.

— Туманно, мудрено и не совсем понятно, — заключил Кильчинский. — По крайней мере, требует кабинетных размышлений, хотя навскидку в этом что-то и есть, — заключил Кильчинский. Потом опять весело:

— Так вы говорите, вам «Голос» был? Что он вам еще напридумал?

— Я ничего не придумывал, а только размышлял, сопоставлял и состыковывал, — ответил оппонент. — В частности, пользовался математическим аппаратом по топологии многомерных пространств профессора Бенгальского, трудами Никколо Бурбаки и других математиков. Кстати, должен сказать, не всегда в случае квантовых флуктуаций работает закон нормального распределения Гаусса и вообще математике нужно осваивать новые виды симметрии, фазовые переходы в случае «черных дыр» и другие направления. Я постоянно натыкался на отсутствие математического сопровождения при анализе новых физических процессов.

— Вот уже и математикам перепало на орехи, — улыбнулся гость. — Что еще вы можете добавить к физической картине мира?

— Если прокрутить историю Вселенной назад, то кривизна пространства-времени будет расти, но она не станет бесконечной, как в сингулярности Большого взрыва. В некоторый момент кривизна достигнет максимума, а затем станет падать, то есть Вселенная начнет расширяться. Процесс этот скорее всего носит циклический характер.

— Чушь, абсолютная чушь! — вдруг вспылил Кильчинский, который сделал себе научное имя на обосновании теории Большого взрыва. — Чтобы такая модель согласовывалась с наблюдениями и расчетами, Вселенная в таком случае должна была бы возникнуть из «черной дыры» гигантских размеров.

— Мои уравнения не накладывают никаких ограничений на размер «черных дыр», — парировал слушатель, я могу представить соответствующие расчеты, и вы их можете проанализировать.

«Черт возьми, — шепнул проректор сидящему рядом профессору университета, — я уже не пойму, кто тут лектор, а кто слушатель. Он или пьяный, или сумасшедший. Как он сюда попал? Нашел с кем спорить!». — « Интернет, Виктор Иванович, интернет,¬ — таким же шепотом ответил профессор. — Начитался некритически научных статей или фантастики и шпарит теперь». — « Но ведь складно шпарит, паразит. Владимир Борисович, я вижу, в растерянности, и толком ничего не может ему возразить. Может, прекратить этот базар, а?». — « Вы не знаете Кильчинского. Надо дослушать, иначе будет скандал».

Неизвестный между тем продолжал:

— Как я представляю, наша Вселенная находится внутри огромной «черной дыры» и колеблется, как громадная мембрана среди других таких же мембран в 10-мерном пространстве. Кроме того, при очень большой кривизне объект может уходит в 11-дцатое измерение — так называемый делатон. Соударения таких мембран и вызывают эффект Большого взрыва. Таких мембран-Вселенных — бесчисленное множество.

Все эти вещи и понятия трудно представить, но это все же лучше,чем признавать кошмар и безумства сингулярности.

–Не сходится, молодой человек,¬ — крикнул Кильчинский с таким видом, словно поймал незнакомца на шулерстве. — Если принять всерьез вашу концепцию, то получается, что материя и пространство вблизи Большого взрыва или любой другой катастрофы должны вести себя хаотически, должна возникнуть неизбежная неоднородность. Однако, этого не наблюдается. Вселенная, как вы сами успели заметить, везде однородна, по крайней мере, на тех расстояниях, которые мы можем исследовать.

Вопрос не смутил незнакомца:

— В этом случае возникает очень плотный газ из мельчайших «струнных дыр», обладающих огромными массами вследствие квантовых эффектов. Возможна и неоднородность, расчеты допускают, что напряженность полей была неодинаковой на протяжении различных стадий эволюции Вселенной или в отдаленных ее областях. Скажу больше: в уравнениях теории струн физические постоянные, которые определяют свойства природы и входят в уравнения теории гравитации, перестают быть независимыми физическими константами типа поcтоянной Планка, числа Авогадро, скорости света и так далее. В теории струн их величины динамически задаются полями, похожими на электромагнитные. Таким образом, если астрономам и физикам удастся зафиксировать хотя бы малейшее изменение физических констант, то это и будет научным подтверждением справедливости теории струн.

В первом ряду, где сидела профессура университета, мешковато встал некто низенький и толстоватый и, обернувшись в зал, спросил хорошо поставленным, преподавательским голосом:

–Какова же физическая картина мира в свете ваших новых представлений? Чем она отличается от прежней?

— Отличается кардинально,¬ — с готовностью последовал ответ. — Согласно теории Большого взрыва, если мы начнем возвращать время обратно, то увидим, что галактики и прочие космические объекты начнут, как будто проваливаться в черную необъятную дыру и сжиматься в единственную бесконечно малую точку — сингулярность. При этом плотность материи, ее температура и кривизна пространства обращаются в бесконечность, о чем мы уже говорили. На сингулярности наша космическая родословная обрывается и далее в прошлое простираться не может. Исходя из таких посылов, история Космоса насчитывает каких-нибудь жалких 14 миллиардов лет. Возникает странный философский парадокс: при бесконечности материи, пространства и времени эти физические величины имеют мизерную историю.

Теория гравитационных струн предлагает иной сценарий, предполагающий существование Вселенной и до Большого взрыва. Это выглядит более логично и убедительно. Тем не менее доказательства нужны. Так вот, согласно симметрии, вытекающей из теории струн, Вселенная перед Большим взрывом была идеальным зеркальным отображением самой себя после него, то есть за пять минут до Большого взрыва, она была такой же, как и спустя пять минут после; за год до взрыва она опять же была абсолютно такой, как и через год после взрыва и так далее. Это трудно представить, но это так.

Если Вселенная безгранично устремляется в будущее, в котором она разжижается, как правильно говорил здесь господин Кильчинский, до предела, до тонкого черного тумана, дыма, то она также бескрайне простирается и в прошлое — таков закон симметрии.

— Очень польщен, — кисло улыбнулся Владимир Борисович.

— Итак, что же было вначале? Аморфное, бесструктурное, бесконечное пространство, заполненное легкой паутиной хаотического газа из вещества и излучения. Ни того ни другого не было достаточно, чтобы наполнить содержанием этот безжизненный, бесплодный континуум. На небе — ни звездочки, ни одного огонька, ни одного ориентира — торричеллиева пустота и клубящийся беспросветный мрак. Пустой черный холст, на котором художник-природа еще только намеревается нанести мазки будущей гениальной картины.

Но время уже тикало. Легчайший газ метался по безбрежному пространству, и в силу стохастических процессов создавал отдельные флуктуации, где плотность газа оказывалась достаточной, чтобы запустить механизм самоуплотнения. С течением огромного времени силы взаимодействия возрастали, и возрастали настолько сильно, что стали образовываться «черные дыры».

Вещество внутри таких замкнутых областей оказалось отрезанным от остального пространства, то есть общий массив разбился на отделы, обособленные части. Внутри «черных дыр» пространство и время поменялись местами: центр дыры» — не точка пространства, а момент времени. Это как процесс закипания борща в кастрюле: хозяйку интересует, не где закипит, а когда закипит — это ее центр внимания. Аналогия, конечно, примитивная и обидная для угрюмых теоретиков, но все-таки дает некое представление о сути вопроса.

Падающая в дыру материя наполняет ее, как воздух наполняет воздушный шарик. В «черной дыре» образуются галактики, шаровые звездные скопления, туманности, а между тем шарик раздувается, раздувается и в один прекрасный момент лопается от внутреннего напряжения.

Возможен и другой вариант, когда два подобных шарика сталкиваются с огромной силой и взлетают на воздух. Вот она, та недостающая потенциальная энергия, которую мы ищем при анализе Большого взрыва! Эти два варианта и воспринимаются нами, как Большой взрыв. А далее согласно закону симметрии идет обратный процесс, когда вещество из черной дыры рассеивается по остальному пространству, и все идет по очередному кругу. Точка конца является и точкой начала следующего цикла. Так реализуется бесконечность материи, пространства и времени. Все согласовывается, ответ сходится — задачка решена и может подаваться на проверку уважаемому Владимиру Борисовичу.

Внутренностью одной из таких «черных дыр» и является наша Вселенная — всего лишь одинокая, мизерная, печальная единица среди бесконечного множества подобных, — незнакомец с облегчением выдохнул воздух от некоторого волнения и замолчал, давая возможность переварить услышанное.

— М-да, невеселая картина вырисовывается,¬ — мрачно сказал проректор, пожевал губами и посмотрел на Кильчинского. Тот стоял неподвижно, скрестив руки на животе и двусмысленно усмехаясь. Видимо, он и верил, и в то же время отказывался верить в услышанное.

— Долго еще наш пузырь будет расширяться? — весело крикнул кто-то из студентов.

— Пузырь — это опять же метафора, — немедленно отреагировал незнакомец. — Мы не можем, находясь внутри, видеть, какую форму имеет наша Вселенная. Но с физической и математической точки зрения — это некая мембрана, плавающая в 10-мерном пространстве и требующая иногда 11-дцатого пространственного измерения — делатона. Концы гравитационных струн могут быть открытыми, закрытыми и смешанными. Это определяется в каждом конкретном случае Т-дуализмом и граничными условиями, о которых я здесь не буду распостраняться. Электроны, например, могут быть струнами, чьи концы закреплены в семи пространственных измерениях, но могут свободно двигаться в трех остальных, образующих подпространство, известное как мембрана Дирихле, или Д-мембрана. Наша Вселенная и существует как такая Д-мембрана. Вот почему мы так легко воспринимаем три измерения: длину, ширину и высоту и абсолютно глухи к семи остальным измерениям. В этом проявляется ограниченность человеческого сознания. Возможно, где-то живут разумные существа, которым доступно все великолепие 10-мерного пространства. Насколько они интеллектуально и эмоционально выше нашей цивилизации!

— Молодой человек, вы уж не хайте так нас, недоразвитых,¬ — нашел в себе силы шуточно запротестовать Кильчинский. — Достаточно того, что мы логически постигаем это невообразимое гипотетическое пространство. У меня к вам последний вопрос: какое высшее учебное заведение вы заканчивали и по какой специальности?

— У меня диплом физика-теоретика одного очень уважаемого университета.

— Какого, если не секрет?

— Секрет.

— Нашалили там?

— Нет, не хочу ему портить репутацию.

— Как же вы с такой подготовкой оказались в средней школе, да еще, как мне подсказывают, для детей с ограниченными способностями?

— А что, у нас на Украине нужны сейчас физики-теоретики?

— Я обещаю без всяких формальностей принять вас аспирантом на кафедру теоретической физики. Приезжайте в Киев, обеспечим отдельной комнатой в общежитии для аспирантов, по вечерам разрешим подрабатывать, — в зале зашумели, раздались даже аплодисменты: попасть в столицу на таких условиях — это было мечтой для многих будущих выпускников.

— И какая зарплата у аспиранта? — спросил незнакомец.

— Пока две тысячи, — несколько смутившись, ответил академик.

— А у меня в пятьдесят раз выше, — сказал парень. — Я в школе именно подрабатываю — хочу детишкам привить любовь к физике, а вообще-то я совладелец ИТ — фирмы.

— Если у вас есть призвание к науке — а оно у вас несомненно есть, — теперь убежденно сказал академик, — то вы будете работать за любую зарплату, чтобы только заниматься любимым делом; вы бросите последнюю рубашку на алтарь науки, если она этого потребует. Приезжайте немедленно; сквозь мусор ваших научно-фантастических рассуждений я вижу зерна здравых идей.

— Хорошо, я подумаю, — согласился незнакомец и пошел на свое место.

Кильчинский невнимательно выслушал все, что по привычке слащаво говорил проректор, и все бормотал про себя:…струны…гм…соударение…рассчитать…

Когда возвращались домой, Юра отчитал Истрина:

— Зачем тебе понадобилось устраивать этот спектакль? — спрашивал он сурово. — Самого Кильчинского поставил в неловкое положение: он как человек интеллигентный не стал тебя одергивать, хотя и надо было. Молол какую-то смесь научно-популярной литературы с вульгарной фантастикой и, небось, думаешь, что ты бога за бороду взял — умник нашелся. Весь зал давился от смеха по поводу твоих рассуждений: с таким апломбом вещает, как будто он в самом деле открыл нечто гениальное. Ты хоть видел, как Кильчинский на тебя смотрел — выскочка ты эдакая?

— Все-таки он нашел что-то толковое в моих выкладках, если сделал такое лестное предложение,¬ — оправдывался Роман. — А кому еще я мог рассказать о своих догадках? Все приняли бы меня за Циолковского из сумашедшего дома. Теперь я спокоен: вытряхнул из себя все, о чем думал по ночам, и могу теперь вплотную заняться нашими проблемами без всяких вредных отвлечений.