Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Иван Макарович Яцук, 2019

Роман посвящен сложным отношениям Петра Первого со своим сыном Алексеем Петровичем. Они – антиподы. Для Петра Алексеевича государство – превыше всего. Он считает, что все можно решить силой и жестокостью. Для Алексея Петровича главное – был бы доволен «черный люд». При всей своей устремленности на Запад, Петр остается восточным деспотом. Эта мысль лежит в основе всего романа. Несмотря на то, что героев книги отделяют от нас 300 лет, роман очень актуален, имеет массу аналогий с настоящей политической ситуацией в России. В нем анализируются корни тех проблем, что сейчас встают перед ней. Содержит нецензурную брань.

Глава сорок шестая. Период разброда и шатаний.

Уже в переходе Софья говорила Фодору Леонтьевичу:

— Зажирели стрельцы. Откормила я их, что каплунов, себе на беду.

— Ничего, матушка, — подбодрил ее Шакловитый. — Сгоним жирок, сами поймут, где их выгода.

— Поймут, да чтоб не было поздно, — с горечью сказала Софья.

— М-да, — пожевал губами начальник стрельцов. — На том берегу думают шибче стрельцов. Ну ничего, правда на нашей стороне.

Проводив государыню в опочивальню, Федор Леонтьевич направился к Голицыну.

— Ну как там стрельцы? — встретил его вопросом Василий Васильевич, недавно поужинавший и севший почитать Сенеку по латыни.

— Ничего хорошего, князь, — ответил Шакловитый, соображая сесть ли ему или стоять. Князь не приглашал садиться. — Жилье пошло вольное, доходное. Кабы ни ваш поход на Крым, то и бердыши заржавели бы.

— Да–а…Крым… — воспоминание о походах не добавило настроения князю, — стрельцы…то по вашей части, Федор Леонтьевич. Вы должны были их более гонять, учить. Стыдно говорить, но строй держать не умеют, с мушкетами обращаться не способны, в руках одни бердыши, с которыми еще на Угре стояли, оружия нового нет. Кого с таким войском можно воевать?

— Уж какое есть, Василий Васильевич, — с плохо скрываемым раздражением ответил Шакловитый, злясь, что хозяин не приглашает даже присесть.

— Мы пеняем Петру, мол, тешится, резвится, а у него два полка уже сейчас стоят десятка стрелецких. Я говорил с Гордоном, тот не нарадуется. Дисциплина железная, все строевые приемы знают, в атаку идут шеренга за шеренгою; одна шеренга стреляет, другая в то время заряжает. Сноровка изрядная. Сам Гордон говорит, что даже у наемных иностранных полков такой выучки нет, а у Гордона трудно заработать похвалу. Что нам мешает хотя бы по одному такому полку в год иметь, а?

— Денег нет, Василий Васильевич, — резко ответил стрелецкий начальник, продолжая стоять.

— Хе-е, — ухмыльнулся князь, — да уберите пять стрелецких полков, и будут у вас деньги. Отправьте назад два полка наемников и будут у вас опять деньги.

— Нельзя отправлять, князь, — стрельцам настрашки не будет.

— А Головкин не боится без настрашки, — гнул свое Василий, — понеже у него нет в полках жен, детей, огородов, торговых рядов. — Князь все более распалялся. — Послали меня… стадом воеводить… и хотели, чтоб я кого-то одолел. Обозы растянулись на десятки верст, харчей, кормов нужна прорва, а их нет. Дворянское ополчение — с мечами! В кольчугах Александра Невского! — В голосе князя звучала невысказанная обида. — Дали бы мне десяток полков, как в Преображенском — мы бы тех татар в бараний рог скрутили. А теперь умники все — «побед не добыли». Добыли, что смогли. Не скоро татарва на наших украйнах появится. А нам потребно создавать новое войско.

— Нам бы сперва с царями разобраться, — коротко бросил Шакловитый.

Василий Васильевич будто в первый раз внимательно посмотрел на стрелецкого воеводу.

— Сядьте, что вы переминаетесь с ноги на ногу, как конь в стойле.

— Жду, когда вы заметите.

— Что со стрельцами?

— Отнекиваются, князь, — ответил Шакловитый, с удовольствием присаживаясь на красивый, мягкий стул, — Им что, им не печет пока.

— Вот–вот. — подхватил Голицын, — вы, как я видел по вашему лицу, небось, думали, что я несу вздор. Была бы у нас регулярная армия, то не потребно было бы уговаривать сей скот. — Шакловитый невольно оглянулся на дверь. Голицын заметил. — Не беспокойтесь, чужих у меня нет. — Так вот я говорю, что не надобно было бы уговаривать. Шагом марш — и вперед. А теперь заглядывай им в глазки, уговаривай. Говорил еще семь лет назад, что надобно уходить волчицу с волчонком — не послушали. А нынче расхлебывай ту кашу. Так что они говорят?

— Говорят, что надобно все по закону делать, чтобы их не считали бунтовщиками. Розыск учинить тем, кто государыне противодействует. Пусть, мол, государыня поступает, как считает нужным, а мы поддержим, а бунтовать не будем.

— Розыск…хе–е, — князь криво усмехнулся. — Кому розыск? Законному царю? Как же ты их наставлял, Федор Леонтьевич?

— Вот так и наставлял, — хмуро ответил Шакловитый. — По-моему, так взять пятьсот стрельцов, выбрать удобное время, когда потешные спят да и прикрыть всю лавочку.

— А найдешь ты пятьсот стрельцов надежных? Ты же сам говорил, что стрельцы хотят по закону, а идти ночью на дворец — то уже не по закону.

— В том вся и загвоздка, — вздохнул Шакловитый. — Есть у меня два десятка отчаянных, на любое дело пойдут, а больше нет.

— А я бы, Федор Леонтьевич, сделал по-другому. — с хитрым видом предложил Голицын. — Собрать со всей Москвы голытьбу, сброд всякий, что халяву любит да и двинуть ее к царице Наталье просить хлеба и зрелищ, а среди той толпы твоих двадцать ребятушек. Как нападут на дворец, так твои опричники и сделают свое дело. Испытано не раз.

— Царевна не хочет их смерти.

— А кто будет спрашивать царевну? Она женщина, ей больно и страшно, а мы должны сделать свое мужское дело и доложить итог. Молодец был Милославский — не то до сих пор боролись бы с Хованскими. И мы помолимся за упокой душ убиенных, накажем виновных — вот и все.

— Князь, а куда девать три тысячи потешных? Уйдут с царицей в крепость — кто будет крепость воевать, голытьба?

— Да-а, — после некоторого молчания разочарованно протянул Голицын.–Упустили время. Пять лет назад надо было то делать. Вот тебе и потешные, вот тебе и крепость шуточная…Обвели нас вокруг пальца, как детей несмышленных.–Князь с досады стукнул по быльцу кресла. — Как же ты работаешь, Федор Леонтьевич, что у тебя нет надежных полков? — спросил он желчно. — Должны быть у тебя надежные полковники, а у полковников сотники, а у сотников десятники.

— Известное дело, должны, — устало ответил Шакловитый, — да назначишь своего, а он загордится, или заворуется — стрельцы требуют заменить. Другого назначишь — то самое. Потом назначаешь, кого стрельцы укажут. Такое дело.

— То, что я говорил неоднократно, — заключил Голицын. — Нужна регулярная армия, нужна дисциплина. Даст бог укрепится государыне — сам возьмусь за то. Ну а что насчет венчания царевны?

— Тож самое, — сокрушенно сказал Шакловитый. — не верят, что царя Ивана обижают. Что за царь, говорят, которого обижают. Не верят больше ни в какие другие сказки.

— Вот народ, а! — возмущенно стукнул пальцами по столу князь. — Когда не надобно, вопит, бунтует. Когда же кровь из носу потребно поддержать правительницу, молчит, как рыба. Вот оно — Аристотелево противоречие. Семь лет народ живет без войн, без восстаний, житье налаживается, порядок установился, меньше разбойников на дорогах — тут бы и поддержать такое положение — ан нет, народ молчит, ему хорошо, он считает, что так и надобно, что так будет и далее. Выходит, государыня против себя копала яму. Надобно, чтоб народ жил хуже, тогда бы он поднялся.

— Цари сами ввели народ в заблуждение, — впервые не согласился Шакловитый.–Сначала Алексей Михайлович не распорядился, как следует, не оставил прочного завещания. Тогда уже Наталья Кирилловна, даром, что в лаптях приехала к Матвееву, так обернулась, что едва ни стала опекуншей царя малолетнего; хорошо, что ее окоротили вовремя. Затем Феодор. Тому простительно — умер совсем молодым. Теперь маемся, кому поклоняться. Все было понятно, пока Петр был малолетка, а теперь он сам хочет править.

— Не он. А царица больше хочет, — поправил князь.

— Пусть царица, — продолжал собеседник. — Ну, тогда нам всем потребно сушить сухари, кто ныне при правительнице.

Князь невольно дернул плечами, как от ознобу.

— Ты погоди запрягать лошадей, — сказал он резко. — Надобно еще потягаться. Возьми своих ребят, пошуми по Москве, а сам скажи, что то дело, например, Льва Нарышкина. Потребно разозлить стрельцов, раззадорить. Побейтесь с потешными, когда они пойдут по кабакам. Ежели убьют стрельца — организуем похороны на всю Москву. Я свои деньги положу на сие святое дело. Ступай, уже поздно.

Шакловитый был уже в дверях, когда хозяин его остановил.

— Да вот что: о наших планах Софье пока ничего не говори. Она все хочет делать чистыми руками, да так в государстве не получается. Доложим опосля.

Шакловитый молча кивнул головой. «Надувается, как жаба. — подумал он о первом министре. — Пыжится, а чуть что — и в сторону. Любит чужими руками жар загребать. Конечно, внешнего лоску у него не отнимешь. За то, наверно, и любит его Софья.

Как возвратился князь из походу, так царевна на Федю и внимания не обращает, все только по делу и торопится отпустить поскорее, наедине не хочет оставаться. Вишь, князь сколько держал его стоя, видно, уже доложили. Ну и пусть — Голицын ему не начальник, была бы царевна к нему внимательна. Голицын хитер, коварен, увертлив, да надежности, крепости духа ему недостает. Хотелось бы на дыбе его посмотреть — каков он будет, а с виду чуть ли не ангел. Правда, советует дело. И насчет войска прав.

Но ведь не он, Шакловитый, командует парадом. Нажимай на царевну, добывай деньги, и будем строить новую армию — кто возражает. Довольно оглядываться на ополчение. Оно не знает, как обращаться с новыми багинетами, не умеет точно стрелять из пушек, не ведомо ему новые приемы наступления и обороны. Все больше возни и со стрельцами. И то им не нравится, и другое, как будто не на службе, а явились добровольно исполнять государево дело. Вот и обхаживай каждого.

Нет, правильно царица делает, что готовит для молодого царя новую армию. Можно было бы и самому перейти на сторону Натальи Кирилловны, да ему, безродному, там ничего не светит. А здесь все войско под его началом, почет, уважение, ласки царевны, хоть и не частые в последнее время».

Так думал начальник Стрелецкого приказу накануне решительных событий и поступал сообразно им. Делалось все, как советовал Голицын. Были и драки стрельцов с потешными, были ночные избиения стрелецкой стражи, где командиром нападающих был якобы Лев Нарышкин. Люди Шакловитого: Никита Гладкий, Кузьма Чермный, Обросим Петров кричали зажигательные речи в трактирах, на базарах, на съезжих дворах, ходили по избам в стрелецких слободах, но искры не зажигали пламя. Народ, стрельцы упорно не хотели нового бунту. Система Нарышкины — Милославские находилась в состоянии динамического равновесия, нужен был решительный шаг с чьей-то стороны, чтобы его обратить в свою пользу.

Чтобы понять возникшую ситуацию, преодолеем пространство-время и умчимся на триста лет вперед.

Вот уж, действительно, в обществе ничего нового нет, все старо, как мир, только развивается по спирали. В истории народов подобная ситуация возникала не единожды. Вспомним события, произошедшие 300 лет спустя. Москва, 1991–й год. Система Горбачев-Ельцын дрожит, как стрелка компаса. Ельцын с каждым днем набирает силу, а власть колеблется в нерешительности. Ей хочется и схватить упрямца и оппозиционера, и в то же время она страшится народного гнева, который может последовать за этим. Группа»Альфа» уже изготовилась, чтобы накрыть аэропорт, куда должен прилететь Ельцын из Алма-аты, но люди, что должны были дать последнюю команду, смалодушничали и так ее и не дали. А Борис Николаевич прямо из аэропорта взошел на танк, который навеки оставил его в истории.

Москва. 1689–год. Каждый день поступают противоречивые вести и слухи с обеих сторон, обстановка накаляется. Софья мечется в отчаянье и нерешительности. Народ своим смирением вроде бы поддерживает ее правление, но надобно как-то направить сию поддержку в нужное русло, но как? Открыто заявить народу, что она хочет венчаться на царство?

Не поймут. Нынешнее положение вещей народ воспринимает, как результат общих усилий правительницы и царей, в том числе и Петра, которого умно наставляет царица Наталья. Объяснять народу, что это не так, слишком сложно и долго; он любит простоту и понятность, а темные вопросы должны решаться во дворцах. Просто арестовать царя и царицу, объявить их изменниками? Смешно. Убрать тайно — сие не по–христиански, не хочется брать грех на душу. Да и неизвестно, чем то может кончиться, всем памятна история Бориса Годунова, якобы убившего царевича Димитрия. Народ ему того не простил. Правда. Василий Васильевич несколько раз намекал на такую возможность, считая сие наилучшим выходом из создавшегося положения, но дальше намеков дело не подвинулось.

Напряжение росло. Оно висело в душном воздухе Москвы, в мещанских разговорах, царских указах, проповедях патриарха, базарных слухах, чудовищных по своей глупости и невероятности, но тем не менее подхватываемых народом. Жители белокаменной столицы со страхом и одновременно с любопытством ждали развития событий. Шутка ли: ссорятся между собой два царя, шесть царевен во главе со старшей Софьей и царица. Такого ни в одной сказке не найдешь, ни в одной выдумке скоморохов. Что далее-то будет? Каждый думал, что сие его не касается. Тоже извечная ошибка мещан.

8 июля на Казанскую в Успенском соборе торжественно служили обедню. Служил сам патриарх Иоаким, уже дряхлый, худой, изможденный болезнями и постом, как древний святой, как пустынный столпник, отдавший жизнь богу и вере. Убежденный сим примером истинного служения, народ вел себя чинно, благообразно. Впереди стояли два царя, царица и Софья. После обедни двинулся крестный ход.

Московский митрополит поднес первостепенную тяжелую икону царю Ивану. Тот со слезами на глазах отказался по причине своей немощи. Тогда царица подтолкнула Петра, и он, нагнув по-бычьи голову, подвинулся к Софье и глухо юношеским внушительным баском сказал: «Не смей идти, я царь следующий, я понесу».

Случилось замешательство. Митрополит оглянулся на патриарха, испрашивая наставления. Иоаким то ли по старости своей, то ли не увидел растерянного взгляда, то ли не захотел вмешиваться в неоднозначную ситуацию, но не подал никакого знаку. Тогда Софья сама протянула руки к светлому образу и обхватив плотно святыню, двинулась во главе процессии. Взбешенный Петр, дергаясь головой, тупо посмотрел ей вслед, потом плюнул и пошел в обратную сторону. Матушка пыталась схватить его за руку, но сынок так резко сделал отмашку рукой, что едва не свалил ее. Весь крестный ход, кто с удивлением, кто с осуждением, а кто со смешком в кулак наблюдали сие зрелище.

Наталья Кирилловна постаралась спасти положение и сгладить неприятное впечатление, произведенное несдержанностью Петра. Она нашла в себе силы, как ни в чем ни бывало вернуться и стать рядом с Иваном. Тот, старчески передвигая ноги, сказал слезливо: «Матушка, скажи Петруше, чтоб не серчал, не много осталось ждать — зовет меня бог к себе». Наталья Кирилловна, успокоив дыхание после непредвиденных волнений, ответствовала царю, зная, что сие будет передано сестре: «Петруша зело разгневался. Сказал, что уедет из Москвы и возвратится токмо царем». Иван тяжело вздохнул, ничего более не сказал, а только, как и предполагала царица, передал ее слова правительнице. Та внимательно выслушала, насмешливо тронула губы и сказала громко, чтобы слышали стоящие рядом: «Хвалилась сорока море зажечь». Однако, пришлось усилить охрану Кремля на случай, «ежели над государыней учинятся хитрости всякие»

Хитростей никаких не учинилось, но Петр по совету матушки-царицы отомстил по-своему. Он долго не соглашался подписывать указ о награждении Голицына и близких ему воевод за второй поход на Крым. Гонцы сновали между Москвой и Преображенским несколько дней, утрясая разногласия. Наконец указ был подписан, однако, сторона Петра отстояла себя тем, что царь не допустил к себе Голицына и его воевод, которые приготовились пышно благодарить его за награды.

Спесивый Василий Васильевич готов был отказаться от всех почестей, лишь бы не испытывать такого прилюдного позору. К тому же он понял, что прощения ему не будет, и никто не возьмет в счет его заслуги перед отечеством, ум, опыт и высокородство. С растерянной улыбкой князь наблюдал, как уходит от него сердитый юноша-царь.

Когда Софье доложили о таком посмеянии первого министра, она побледнела и тут же отдала приказ готовиться ко всенощной в Новодевичьем монастыре. Вместе с ней поехали пятисотские и пятидесятники стрелецких полков. После службы правительница собрала начальных людей и стала жаловаться на царицу Наталью, что та опять затевает беду. Как всегда царевна говорила красно и убедительно. «Ежели мы вам годны, — сказала она под коней, — то стойте за нами, а ежели не годны, то мы, оставя государство, уйдем в другие страны, где нас ценят более». Стрельцы хором ответили, что хотят служить ей верой и правдой, готовы выполнить любую ее волю, пусть она только будет законной.

Несмотря на горячо выражаемое желание служить правительнице, стрельцы, выказали прежнее условие: учинить розыск над лицами, которые подозреваются в государственной измене, иначе дело не будет правым. Софья слушала их с постным лицом, понимая, что сие как раз и есть самое главное, самое трудное и почти невыполнимое в ее положении. По существу, она сама становится незаконной особой после совершеннолетия и женитьбы Петра. Ни о каком дознании, ни о каком розыске не могло быть и речи. Софья сдержанно поблагодарила стрельцов и заручилась их согласием ждать повестки набатом.

Десятник Стрижов в стрелецкой слободе с красным от волнения лицом доказывал, что розыск ни к чему, злодеи и без того известны, надобно их только прибрать. За Стрижовым приехал конный наряд потешных с указом царя «Выдать вора Стрижова». Навстречу им вышел Шакловитый и заявил, что у него указ старшего царя не выдавать Стрижова. Разъяренный Петр приказывает арестовать самого Шакловитого. Начальника Стрелецкого приказа, то есть министра обороны, арестовывают в Измайлове и доставляют в Преображенское.

У Софьи, наконец, появляется законный предлог напасть на дворец второго царя. В Преображенском тоже понимают это. Царица, узнав о выходке Петра, сурово пеняет ему и раскрывает сыну глаза на то, что может последовать за сим необдуманным шагом. Остывший Петруша соглашается с ней. Шакловитого с извинениями отпускают. Василий Голицын предлагал при получении известия о задержании Шакловитого, немедленно штурмовать Преображенское. Ничего, что у них крепость, зато ядер на один выстрел. Крепость деревянная — можно поджечь. Запаса съестного — на один зуб. На помощь стрельцам можно бросить иностранную пехоту — пусть отрабатывают жалованье.

Но Софья забоялась за жизнь своего самого верного и любящего помощника, да и мысль о напрасном убиении русских людей претила ей, и правительница не дала команду на штурм. Самый удобный момент был упущен — еще один аргумент в пользу того, что политика — грязная вещь, и ее никак не совместишь с моралью и успехом в делах, а ежели и совместишь, то исключительно за счет собственных потерь. Правда, как видим, не всех то пугает.

Огорченный Василий Васильевич в сердцах хватил тростью о пол:

— Ну, Софьюшка, не ждал от вас такого промедления. Жалость, видишь ли заедает… А у Петра жалости нет, не было и не будет. Он уж нас не пожалеет. Знаешь, как бесновался после Казанской… на угольке отпаивали, грозился всех перевешать и порубить. Верю, что так и будет.

— Бог милостив, — отвечала Софья, — другое средство подскажет. Петр хоть и сводный брат мне, однако же брат. Не забывй того, Василий.