Живи, Алёшка! Роман

Иван Ленивцев

Главный герой, молодой моряк по имени Алексей, по воле отдела кадров направлен в небольшой провинциальный городок на берегу Тихого океана. Его ждет первый рейс – и не куда-нибудь, а в загадочную Японию! Вскоре наш герой узнаёт о городе то, о чем он даже не догадывался, впервые в жизни он по-настоящему влюбляется в этом городе, а также случайно узнает, что на теплоход доставлена большая партия контрабандного товара. Алексей поставлен перед трудным выбором: решится ли он на отчаянный шаг?

Глава 1

«Веселый поезд», или Кадры решают всё

— Я помню тот Ванинский порт и крик парохода угрюмый…

В проходе вагона послышалось хрипловатое пение, затем кто-то, хлопнув Алексея по плечу, небрежно попросил:

— Слышь, браток, подвинься чуток, пропусти дядю на его законное местечко.

— Пожалуйста.

Алексей, заправляющий постель на нижней полке, выпрямился. В проходе купе, перед ним стоял низкорослый быстроглазый мужчина средних лет с кожаным чемоданом в руке. Поставив чемодан на вибрирующий пол, он вытащил из внутреннего кармана посадочный билет и, внимательно всмотревшись в него, недовольно скривился.

— Не понял… верхняя полка, что ли? Вот сучка раскоряченная, обманула, верхнюю всучила! Ну, погоди, погоди, ещё не осень, встретимся… Слышь, корешок, а это, что ли, твое место нижнее?

Алексей кивнул, мол, мое. Поджав тонкие синеватые губы, мужик оглядел его с ног до головы, будто сравнивал свои габариты с габаритами незнакомого парня. Затем, почесав пальцем острый кадык, неожиданно спросил:

— Слышь, а тебе известны заветы дедушки Ленина? Хотя откуда, больно ты зелен, как я посмотрю. Эх, молодежь, молодежь! Чему вас только в школе учат! Ладно, так и быть, подарю тебе парочку для общего, так сказать, развития… между прочим, бесплатно. Цени мою доброту. Слушай и запоминай первый завет: старших надо уважать. Всегда и везде. Второй: младших не обижать… если они сами не попросят. Там еще много всяких разных заветов Ильич нам оставил, но они к нашему делу никакого отношения не имеют. Сейчас для нас главные эти два, мною перечисленные. На всю жизнь запомни их. От них мы и будем отталкиваться. Согласен? — Алексей, еще не догадываясь, чего от него хочет незнакомец, на всякий случай кивнул. — Молоток! — должно быть, похвалил мужик. — Итак, слушай, какая у нас с тобой должна арифметика получиться из этих двух заветов: я тебя не обижаю, но и ты будь добр, уважь меня, уступи свое нижнее место мне — бывшему пионеру, а ныне инвалиду трудового и прочих фронтов. Обрати внимание: я не богатырского здоровья, к тому же мне, если хочешь знать, нашим Минздравом запрещено парить на высоте выше одного метра.

Посмеиваясь, Алексей без лишних слов уступил нижнее место бывшему пионеру. А до этого он не стал спорить с пронырой-проводником, подсунувшим ему рваные, да к тому же сырые простыни. Да и вообще, что для него сейчас вся эта дорожная суета, вагонная неустроенность, этот проводник с рваными простынями или тот же нагловатый инвалид — сущий пустяк, не стоящий внимания, всё трын-трава! В настоящий момент Алексей находился в самом распрекрасном настроении. Подумать только — впереди его ждет новая жизнь, интересная работа и, что немаловажно, загадочная страна Япония!

Поезд, то жалобно повизгивая, то припадочно дергаясь на стыках, так и норовил сбросить Алексея с верхней полки, однако тот, как настоящий морской волк, не обращал ни малейшего внимания на сухопутную качку. Судя по юношеской внешности паренька, по отсутствию у него шкиперской бородки и синеньких якорьков на пальцах рук, говорить о нем как о морском волке — было бы явным преувеличением. Но в настоящий момент, он на верном пути — в кармане куртки, висевшей в углу над головой, находится бумага, в которой черным по белому напечатано, что «Нефедов Алексей Иванович направляется в город N, на теплоход „Профессор Давыдов“ матросом первого класса». И рядышком, как приложение — новенький заграничный паспорт, пока еще чистый, без единого штампика о пересечении границ.

Сам же Алексей Иванович, лежа на животе, через мутноватое вагонное стекло видит округлые приморские сопки, поросшие малорослыми приморскими дубками, тонкоствольные ивы, поникшие над зеркально поблескивающими речушками, бескрайние болотистые равнины… Он с интересом наблюдает за привокзальной суетой больших станций, за спокойным малолюдьем крошечных полустанков; перед его глазами проходят и тут же навсегда исчезают множество людей с вокзальных перронов. Иногда, его взгляд невольно задерживается на хорошеньких девушках, а при отсутствии таковых — на горластых торговках, продающих местные деликатесы в виде соленых огурчиков с вареной картошкой и пирожков с капустой. От долгого лежания в одном положении свело в боку, пришлось лечь на спину. Закрыв глаза, Лешка прислушался к стуку колес: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Почудилось: в Японию, в Японию, в Японию… Туда, где цветет розовая сакура, где услужливые гейши, воинственные самураи, таинственные ниндзя…

Однако блаженному пребыванию в Стране восходящего солнца, ему мешали доносившиеся снизу хмельные голоса, где шустрый «инвалид трудового фронта», проявив недюжинные организаторские способности, быстренько сообразил веселую компанию себе подобных, с которыми принялся уничтожать спиртное, приобретенное у проводников. Да-да! тех самых, что призваны бороться с проявлениями алкоголизма на железнодорожном транспорте.

–…Откинулся я с зоны, в кармане вошь на аркане. Что делать, думаю, куда идти бедному сиротке? Вкалывать? Ну уж нет, дурных нема, я что, трудяга муравей? Башкой кумекаю, мозгами соображаю — выхода не наблюдается, хоть опять к «хозяину» на зону возвращайся. Полная безнадёга! Я был как тот анчоус, что на берег выбрасывается: вроде дышу, а выпить нечего. Ха-ха-ха! Видел кто анчоуса? Нет? А я за этой рыбой-дурой на Сахалине наблюдал. Как выглядит? Да обыкновенно, на корюшку похожа, лупастая такая, ну вылитый Гвоздиков, начальник второго отряда с «пятерки». По этому случаю я тост предъявляю: кореша, так хряпнем же за то, чтобы гражданин начальник Гвоздиков жил, как выброшенный на берег анчоус, а мы с вами могли свободно дышать, пить горькую, иметь сколько хотим баб, ну и, чтобы в карманах у нас, всегда шелестело немерено сколько бабла. Ну что, вздрогнем! Поехали! Ху!

Чуть опустив голову, Лешка увидел суетящегося тамаду-инвалида. Тот был в серой майке, грудь и плечи синели от наколок, в правой руке стакан, в левой — кусок неочищенной колбасы. Два его собутыльника сидели под Лешкиной полкой, и потому лиц их он не видел, лишь слышал, как они заходились в булькающем смехе, постукивая при этом головами о переборку.

–…Нет, без базара вам скажу, мужик я головастый, калач тертый, за спиной у меня пять ходок, двенадцать лет лагерей, а также прошел я огонь, воду и прочие медные трубы. Ха-ха-ха… Короче братва, покумекал я покумекал башкой — и в продуктовый магазин под номером шесть пошел, где пару часиков бросал пылкие взгляды на одну пышную, на морду некрасивую и не особо молоденькую продавщицу. Учтите: некрасивую и не молодую — это важно запомнить. Такие чаще всего одиноки, никто их в постели не греет, не ласкает. По всем параметрам такая баба мне подходила. Перед самым закрытием магазина подвалил к ней, остальное проще простого: парочка простеньких комплиментов: единственная, самая-самая, ненаглядная моя, давайте я вам сумку помогу донести, то да се, трали-вали. Смотрю, глазёнки у неё разбежались, ноженьки подкосились, и вот уже я у нее в постели. Как её звали? Кажись, Светкой… или, Надькой? Точно не помню. Да и не важно как её звали — важно то, что я взял её легко, почти не глядя. Пришел, увидел, победил! Кто сказал? Не знаете? А я знал, но забыл. Однако баба, скажу я вам, одно удовольствие! Такие шуры-муры мы с ней в постели вытворяли, перина — один пух! — задымилась. Ох и хороша оказалась, зараза! Спьяну. А ночью проснулся, глядь на ее рожу, на телеса её развалившиеся — куда и хмель из головы выскочил. Захотелось на волю. Только что не взвыл на все пять этажей: «Где мой чемодан?», потому как в ту пору не было у меня приличного чемодана. По-тихому, шустренько оделся, но не уходить же мне пустым, думаю, за труды постельные надо же себя как-то отблагодарить. Произвел я обыск в её хате без санкции судьи, золотишко кой-какое нашел — конфисковал, барахлишко подороже — прихватил, и айда ноги в руки! Живенько сбагрил добычу оптом в одной известной мне «малине» и в кабак вокзальный завалился: гулять так гулять! И-их, приятно вспомнить! Оттянулся по полной! Вот из-за таких моментов, братцы, жить стоит! Так выпьем же за богатых, но глупых и доверчивых баб! Чтобы они почаще встречались на нашем нелегком пути! Поехали! Ху-у…

Ну и компания подобралась. Лешка непроизвольно сунул руку в карман куртки — оставшиеся деньги, а главное, документы, лежали на месте.

–…Пропил, прогулял всё до единой копейки! Опять голяк, куда идти, к какому гладкому плечу прислониться? Спьяну, не придумав ничего лучшего, опять заявился к Светке или Надьке, всё к той же доброй вдовушке из шестого магазина. Повинился, мол, повинную головушку меч не берет, прости ты меня, сиротинушку неразумного, бес попутал, больше такого не повторится, клянусь собственной печенкой! И даже сумел одинокую слезу из левого глаза пустить. Вроде поверила, в ванную отправила грехи отмывать. Я только и успел намылиться, как менты заскочили, наручниками повязали, поставили последнюю точку в наших отношениях, с-суки позорные! А эта тварь толстозадая, еще и телегу на меня накатала, словно прокурор Железнодорожного района. Еще и завопила дурным голосом: «Обманщик! Бандит! Жулик!» — « Это я-то жулик? — обиделся я, обращаясь к ментам: — Господа полицаи, да я, может быть, к этой лярве неблагодарной шёл все двенадцать лет отсидки! шел с распахнутой душой, с нерастраченной лаской, с телом исхудавшим, по бабам оголодавшим, а эта стерва из «Армии Спасения» на меня еще и заяву накатала! Вот оно, женское коварство!». А ведь накатала, сучка из колбасного отдела! На четыре года строгача, на «пятерку» этапировала! Вот и верь после этого бабам! Так что, корешки, зарубите себе на носу: слаще всего и желанней не баба, и даже не кошелек с добытыми монетами, слаще всего на свете: амнистия! Да-да, она родненькая! Так выпьем же за то, чтобы долгожданная амнистия была почаще… а еще лучше — ежемесячной. Вздрогнем же! Ху-у!

Повернувшись к переборке лицом и укрывшись пахнущей сыростью простыней, Алексей попытался уснуть. Последнее, что он услышал, было:

— От качки страдали зека,

Ревела пучина морская.

Лежал впереди Магадан —

Столица Колымского края…

Проснулся он от утренней прохлады. По-прежнему мотало неслабо, однако поезд размеренно проглатывал километр за километром. Лешка выглянул в окно и удивленно заморгал: ничего себе, сколько же он проспал? Будто по мановению волшебной палочки, природа резко изменилась: приморское обилие разноцветных красок куда-то напрочь исчезло, уступив место однотонной сырости скал, нависших над поездом с одной стороны, — с другой к железной дороге подступала тайга, упираясь в небо могучими лиственницами, мохнатыми елями. Очень похоже, что художнику по имени Природа, не хватило сочно-ярких красок на этот дальневосточный уголок.

Лешка заглянул вниз. Вчерашняя разухабистая компания куда-то исчезла, оставив на столе груду объедков и прочий дорожный мусор. На их месте сидели две пожилые женщины и негромко, но эмоционально переговаривались:

— Ой, не говорите! Цены на проезд подняли, а сервис каким был, таким и остался. Нет, вы только посмотрите: постельное белье — рвань, да к тому же сырое, титан холодный, кипятка для чая нет, в туалет невозможно зайти, грязища по колено…

— Да-да, вы абсолютно правы! Худшего поезда, чем наш триста пятидесятый первый, наверное, во всей России не сыскать. А ещё фирменный, скорый! Тьфу! Нет вы только гляньте на эти пьяные рожи проводников! О, это что-то непостижимое! Один дыхнул на меня — я чуть не упала…

Лешка согласно кивнул: женщины кругом правы, вагонные проводники ниже всякой критики.

— А вы бы видели, как они ночью, еще в Приморье, помидоры хапали! В первое купе никого не пускали, говорили — занято, а сами его помидорами завалили, вход одеялами занавесив. Там ведро за полтинник приобрели, здесь — за пятьсот, а то и за тысячу продадут. Представляете, какой они навар имеют?

— Ой, женщина, и не говорите! Спекулянты — они и есть спекулянты! Сюда огурцы, помидоры, отсюда — горбушу, красную икру; личную выгоду им подавай, а чая горячего не допросишься. А ихнему начальству до этого безобразия никаких забот нет, поезд будто брошенный, одним словом — сиротский…

И опять женщины правы. Ночью, проснувшись в туалет, Лешка собственными глазами наблюдал, как на станции, кажись, Шмаковка, или Ружино, проводники заполняли помидорами багажные ящики первого купе. Работали по принципу эстафеты: один торговался с местными, покупал, передавал; другой принимал ведра, бежал с ними в вагон, где ссыпал в ящики. Вместо эстафетной палочки — тяжелые десятилитровые ведра. Эстафета передавалась в ударном темпе — поезд стоял всего минуты две-три. После успешного помидорного финиша, проводники, должно быть, решили, что не грех и горло промочить, что и незамедлительно позволяли себе.

— Ой, да, что тут и говорить. Раньше бы их за спекуляцию привлекли, за решетку упрятали, а сейчас это называется бизнес! предпринимательство! А вы обратили внимание, как транспортные полицейские, как пугливые мыши по вагону прошмыгнули, а ты как хочешь, так и отбивайся от хулиганья, от бандитов…

Лешка недоверчиво хмыкнул — с этим излишне эмоциональным заявлением, женщина явно переборщила: да, было дело, двое полицейских куда-то торопясь, быстро прошли по вагону, однако ни конченых бандитов, ни злостных хулиганов лично он не наблюдал, в основном, в вагоне ехал трудовой люд: вахтовики на стройки, сезонники на прииски, на рыбный промысел — народ молодой, горячий, безбашенный, ищущий приключений. Так что этот плацкартный вагон, можно было бы смело назвать скорее веселым, чем бандитским, но это уже, как кому нравится.

Алексей, чтобы не слышать женских причитаний о тяготах нынешней жизни, отвернувшись к стенке, решил вспомнить о чем-нибудь более приятном, например, о том, как он получил направление на теплоход, следующий в экзотическую Японию.

Еще три дня назад, он в нерешительности топтался перед дверью с темно-золотистой табличкой «Отдел кадров», на которой неизвестный остряк дописал мелко, но достаточно заметно: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Кого-кого, а умников у нас всегда хватало.

Наконец решившись, Алексей постучал и потянул на себя дверь.

— Ну, кто там еще? — послышался недовольный голос. — Нефедов? Какой еще Нефедов? Погоди, погоди, с мореходной школы, что ли? Ну заходи, заходи…

Инспектор отдела кадров, лысоватый мужичок с усталым лицом, с чисто профессиональным интересом оглядел вошедшего: совсем молоденький парнишка, роста выше среднего, выцветшие на солнце волосы, серые глаза смотрят с любопытством, на губах застыла извиняющаяся улыбка — видно, парень не особо уютно чувствует себя в подобных кабинетах.

— Садись… Да не туда, поближе садись, не бойся, не укушу, — едва заметно улыбнулся кадровик, показывая рукой на ближайший к нему стул. — Нефедов, говоришь? Где у нас Нефедов? — Он ловко выхватил бумажную папку из кучи других. — Ага, вот он, Нефедов… Алексей Иванович, всё правильно. Итак, Алексей Иванович, вы направляетесь на теплоход «Профессор Давыдов» матросом первого класса. В настоящий момент теплоход находится в городе…

В дверь без стука заглянула чья-то голова, кадровик сердито хлопнул ладонью о стол.

— Какого лешего! Занят я, занят! — рявкнул он, голова моментально исчезла. — Господи, и лезут, и лезут, прямо дурдом какой-то! Будто, у меня тут касса взаимопомощи. И так целый день! Крутишься-вертишься, как заведенный, а начальство ещё и дрючит… Н-да! На чем я остановился?

— Вы крутитесь, вертитесь, а начальство вас ещё и… — подсказал Алексей, но, видно, неудачно — инспектор сердито нахмурился.

— И это имеет место… — Он пару секунд помолчал, затем, переходя на «ты», продолжил: — Я сказал, что ты направляешься на теплоход «Профессор Давыдов», его у нас одна местная лесоторговая фирма арендует. Судно выборгской постройки, довольно-таки не старое, ещё крепкое… — И тут он, запнувшись на последнем слове, не обращая внимания на Алексея, принялся громко ругаться в адрес команды. — Эти наши доморощенные «колумбы» — греби их всех в душу! — умудрились с причальной стенкой поцеловаться. Так носом поцеловались, что пришлось их в док ставить. А ведь уже были лесом загружены под завязку. Под самую завязку! Да что сейчас об этом говорить, наверняка, во хмелю были. Конечно, были! Ну разве трезвый теплоход на причал полезет? Козе понятно, что не полезет, — рассуждал инспектор вроде как сам с собой, точно в кабинете, кроме него, никого больше не было. — Конечно, по-человечески можно было бы их понять, простить, ну навалились и навалились, с кем не бывает — так нет же, темнить принялись, врать, обманывать, за нос меня водить. Меня! Стреляного воробья! Давай претензии предъявлять, мол, все у них виноваты: и сильный прижимной ветер, и слабосильный буксир, и капитан буксира с будто бы купленным на рынке дипломом, то да се да третье! Ну абсолютно всё им там мешало, как пьяному коту мешает третье яйцо. Кому пытались зубки заговорить, мне? Ну не оболтусы ли, а? Нет, я бы, может, и поверил, не будь сам бывшим моряком. Хотели меня на мякине провести, да мелко плавали… — Он бросил взгляд за окно, откуда едва слышно раздался гудок парохода. — Короче, теплоход должен был уже к Японии подходить, а они что натворили? Будто не понимают, что каждый день простоя теплохода валютой оплачивается! Каждый! А к этому еще и штрафные санкции, пени разные! Ну что за современные моряки нынче пошли? Прямо не моряки — сплошные сушняки! Грызи они тещин кошелек!

Услышав про «тещин кошелек», Алексей невольно улыбнулся. Кадровик, бросив на него сумрачный взгляд, раздраженно спросил:

— Ты чего это лыбишься? Смешно? А мне вот ни граммочки. Пока эти орлы с «профессора» на тамошнем судоремонтном заводе загорают, здесь мне начальство шею мылит за, якобы, мной некачественно подобранные кадры. «Какие у тебя кадры? Какие кадры?!» — в сердцах передразнил он, должно быть кого-то из начальства. — Я, что ли, учил эти кадры? Какие есть, такие есть! Если, к примеру, пароходство разваливается, опять же я буду виноват, так, что ли получается? Эй, парень, ты чего это скривился?

Алексей действительно поморщился: а кому, скажите, приятно начинать морскую карьеру на судоремонтном заводе, на ремонтируемом судне? Извините, наслышаны. Док, грязь, толкотня, безденежье — в ремонте меньше платят. Короче, никакой романтики, надо отбиваться руками и ногами от этого «Профессора Давыдова».

Кадровик, сообразив, что в своих критических рассуждениях зашел слишком далеко, поторопился дать задний ход.

— Что, моряк не весел, что головушку повесил? — шутливо спросил он, затем, снизойдя до фамильярности, принялся успокаивать молодого моряка. — Алексей, да не унывай ты заранее, пробоина в носу у «профессора» небольшая, считай, что крохотная, ее уже, поди, подлатали, так что через недельку ты будешь по Японии разгуливать, на японочек в кимоно заглядываться. Ты как, женщин любишь? — спросил кадровик, легко перекладывая руль с морской тематики на женскую.

Лешка почувствовал, как его лицо враз полыхнуло вымпелом победителя соцтруда, что алел над головой кадровика. Тот простецки хмыкнул.

— Хм… Вогнал я тебя в краску. А ты, вижу, краснеть не разучился, что по нынешним временам чрезвычайно редко. Ну ничего, какие твои годы, всё течет, всё меняется, когда-нибудь и ты станешь покорителем дамских сердец. Помню себя молодого, глупого, бестолкового. Я тоже, по первости, от женщин шарахался, подобно судну от подводной скалы. Теперь они от меня шарахаются. Эх, годы мои, годы!

Невесело вздохнув, инспектор аккуратно подравнял стопочку папок, громоздящихся на столе. Одну из них взял в руки.

— Видишь эти папки? Знаешь, что в них? Думаешь, просто бумажки? Э-э, нет! В этих папках судьбы людские, и все они разные, как волны в море. Возьмем, к примеру, вот эту… Никифоров Владимир Петрович, матрос теплохода «Профессор Давыдов». Ты на его место назначен, если, конечно, согласишься туда поехать. Мужик он с гнильцой, самонадеянный, а разобраться — гроша ломаного не стоит. Открываем папку и смотрим его характеристики с разных судов… О, тут, как говорится, сплошная игра на нервах! Пьяница, хулиган, домашний дебошир! Такой способен испортить кровь не только своим близким, но и всему экипажу. Каюсь, я его художества несколько раз прикрывал. Вот и доприкрывался, старый дурак. Где-то месяц назад в этом самом кабинете он у меня в ногах валялся, просил, умолял в последний раз простить его, мол, у него мать больная, жена беременна, пацан осенью в школу идет. Клятвенно обещал спиртного не употреблять, ни грамма. Ну как человеку не поверить, если он родной мамой, детьми клянется. Поверил я… пень старый! А он там по самые уши в дерьмо вляпался, кого-то ножом пырнул, сейчас под арестом, думаю, надолго. Вот и верь после этого людям. — Кадровик с подозрением посмотрел на Алексея, будто тот, тоже был не прочь пырнуть кого-то там ножом в темном переулке. — Смотрю, сейчас народ не тот, нет, совсем не тот. Раньше в пароходство шли за романтикой, или как говорилось в одной старой песне-за туманом и за запахом морским; сейчас — за легкими деньгами, за машиной, да, желательно, не за одной. Прут кому не лень.

В дверь постучали. Инспектор, не поднимая головы от папок, рявкнул:

— Занят я, занят! — Затем, взяв в руки папку с белой тесемочкой, легонько потряс ею в воздухе. — А вот твоя папочка. Почти пустая. Заглянем в неё, что тут на тебя имеем… — он раскрыл папку. — Ага… Родился, крестился, учился. Не женат. И правильно, зачем в таком возрасте хомут на шею вешать, всегда успеется. Что еще? Закончил мореходную школу… матрос первого класса… характеристика прекрасная… все необходимые комиссии пройдены… виза открыта… здоровье отменное. Всё отлично. Между прочим, это я начальнику твоей школы позвонил — мы с ним когда-то на одном пароходе ходили — и попросил его прислать мне нормального парня, сказал, срочно. Значит, это он тебя прислал? А что, одобряю, думаю, выбор хороший. Смотрю, ты из деревни? Да не красней ты, деревенские ребята понадежнее, поосновательнее городских, хоть и образованием послабее. Уж поверь мне — закоренелому кадровику и бывшему капитану дальнего плавания. Я хоть сам и не деревенский, зато у меня дача в деревне, домик купили по случаю. Хорошо там сейчас: трава по пояс, речка на солнце блестит, пташки поют, комары зудят… чтоб им сдохнуть! Ну, что Алексей, выписывать тебе направление?

Лешка, не задумываясь, промолвил: «Выписывайте». Действительно, глупо отказываться, когда пароходство лихорадит, судов остаётся все меньше и меньше, а безработных моряков все больше; да и кадровик, похоже, плохого не посоветует, мужик он вроде бы неплохой, хотя, по-своему, и хитрющий.

— А вот это по-нашему, по-морскому! — похвалил довольный инспектор. — Алексей, я в тебе нисколечко не сомневался, вижу, ты парень надежный, думаю, и моряком станешь настоящим! Да, вот еще что, сегодня ты уже ничего не успеешь сделать, а завтра, пораньше, зайдешь в бухгалтерию — я им позвоню, — там и получишь всё: и направление, и загранпаспорт, и проездные-дорожные. Только пораньше приходи — сейчас лето, люди в отпуска рвутся… — Он встал и, протянув Алексею руку, сказал просто: — Ну, в добрый час, Леша! С богом…

— Море! Море! — завопил детский голос в соседнем купе. Лешка глянул в окно. Море! Серая бескрайняя гладь уходящая за горизонт, белокрылые чайки над водой, берег с крупной галькой, с завалами морской травы, обглоданные волнами причудливые коряги, издали похожие на руки утопающих, молящих о помощи. Через вагонное окно не слышно ни шума морского прибоя, ни гортанных криков чаек — лишь постукивание колес да дребезжание вагона. С моря быстро надвигалась белая полоса тумана. После того, как Алексей перекусил последним оставшимся бутербродом с сыром, его потянуло на сон.

— Молодой человек, а молодой человек, — боязливо притронулась к Лешкиной руке, свисающей с верхней полки, одна из женщин, — просыпайтесь, уже подъезжаем…

Стряхнув с себя сонную дремоту и слегка приподнявшись на полке, Лешка глянул вниз: собрав вещи, женщины настороженно наблюдали за ним. Как можно мягче улыбнувшись, он кивнул, дескать, большое спасибо — и посмотрел в окно: мимо медленно проплывали дощатые домики с заросшими травой деревянными изгородями, будто на ходу прицепившись за едва идущим поездом, грунтовая дорога так и телепалась за ним. Дальше невозможно было ничего рассмотреть из-за плотного, непроницаемого тумана.