Живи, Алёшка! Роман

Иван Ленивцев

Главный герой, молодой моряк по имени Алексей, по воле отдела кадров направлен в небольшой провинциальный городок на берегу Тихого океана. Его ждет первый рейс – и не куда-нибудь, а в загадочную Японию! Вскоре наш герой узнаёт о городе то, о чем он даже не догадывался, впервые в жизни он по-настоящему влюбляется в этом городе, а также случайно узнает, что на теплоход доставлена большая партия контрабандного товара. Алексей поставлен перед трудным выбором: решится ли он на отчаянный шаг?

Глава 2

Забот полон рот, или Со здоровьем не шутят

Выйдя из поезда, Лешка окунулся во влажную вату тумана, сразу же окрестив, еще не виданный им портовый город, «туманным». Сначала он долго ехал автобусом, потом шел пешком, используя известную поговорку о языке, который и до Киева доведет, и вскоре уткнулся в высоченный забор судоремонтного завода.

— Эй, дружище! — окликнул он мужчину, тащившего на правом плече бумажный мешок. — Не подскажете, где у вас тут проходная?

— Чаво? — Тяжело дыша, мужик осторожно положил мешок на траву и принялся растирать плечо.

— Я спрашиваю, где у вас проходная?

— А, проходная… Да вон же она! Часы видишь на здании? Там и проходная. Погоди, не уходи, поможешь мне мешок на плечо закинуть. Да погоди ты, дай хоть передохну.

Лешка, двумя руками взявшийся было за мешок, почувствовал густой рыбный запах.

— Что там у вас, рыба? — просто поинтересовался он.

— Чаво? А-а, рыба, рыба! — ответил мужик и легонько, почти ласково, похлопал рукой по мешку. — Она, родимая, моя месячная зарплата. — И, видя, как широко распахнулись глаза незнакомого парня, пояснил: — Деньжат у завода на зарплату нема, а у нас траулер сахалинский в ремонте, вот он с нами и расплачивается рыбой. Сначала рыбными консервами, а когда они закончились, рыба мороженая в ход пошла. Минтай, теперь вот сельдь. Берем, куда деваться, как с того козла — хоть клок шерсти…

Слушая словоохотливого заводчанина, Лешка внезапно ощутил, как вокруг него что-то поменялось. Он завертел головой: солнце! появилось солнце! Острыми, как рапира лучами, оно принялось рвать серую материю тумана в клочья. Клочья же, похожие на юрких мохнатых зверьков, быстро-быстро побежали в сторону океана.

–…Мы уже спецами стали в рыбацком деле. К примеру, возьмем сельдь. Посмотришь — вроде на одно лицо рыба. Ан нет — породы разные. Самая большая по весу — олюторская, это где-то на Камчатке. Представляешь, почти кило! И это еще не все, есть сахалинская сельдь, охотская, японская, ее еще иваси называют…

Съежившиеся от холодного тумана деревья, получив порцию теплых солнечных лучей, ожили, говорливо зашелестели листочками, появились разноцветные пташки — зачирикали — зацвикали разноголосо, радостно, призывно.

–…В жизни чего только не случается. И всякого, и разного… Помню, в мае зарплату выдали этой же селедкой. Ажно тридцать семь кило получил, больше, чем двухпудовая гиря у старшего сына. Куда столько! Сколько смогли — съели, что — продали, а оставшуюся на дачу увезли, как удобрение под картошку закопали. Между прочим, даже ученые советуют, говорят — первейшее удобрение… если поглубже его закопать. Ну мы и закопали. На следующее утро приезжаем с женой на дачу, и что видим: над нашим участком воронья туча метелью кружится. Счету нет. Мы испугались, за головы схватились: неужто, думаем, воронье решило наш домик в лес перенести и превратить его в одно гнездо, навроде своего общежития? Заскакиваем в калитку, и что, ты думаешь, мы видим? Весь участок — весь! — заново перекопан, и ни одной — ни одной! — селедочки не осталось, все твари крикливые выкопали и унесли… даже спасибочки не сказали…

Природа ожила. И не только природа. Серые пятиэтажки домов, появившиеся из тумана, кажется, и те повеселели, заиграли стеклами, пуская солнечные зайчики в глаза людям.

–…Я одного водилу попросил, другого — мол, будь другом, довези мешок до дома. Какой там! Рвачи! Такую цену загнули — хоть падай. Тыщу рублей им вынь да полож. Тыщу, за триста метров! Опупеть можно. А вот хрен вам, говорю, за тыщу я и сам допру. Отпросился у мастера… Эй, парень, ты чего это, не слушаешь меня?

Лешка не ответил, лишь обвел рукой вокруг, дескать, смотрите, красотища-то какая.

— Ну чего ты там высмотрел? — теперь уже мужик завертел головой. — Гм-м, вроде ничего такого. Или ты никогда не видел, как туман уходит? Эка невидаль! Да он у нас летом, почитай через день да каждый день с утра… А ну-ка, подсоби мешок поднять.

Лешка помог ему взвалить мешок на плечо, и разговорчивый мужик, что-то негромко бурча, исчез с его пути.

Судоремонтный завод удивил Алексея безмолвием, пугающей неживой тишиной. Не слышно гула станков, не видно слепящих брызг сварки, гулливеровского роста краны, оставшись без работы, задумчиво смотрят в воду.

«По всему видать, завод переживает не лучшие времена», — заключил Алексей, обходя огромное стеклянное здание, на котором был выбит судовой гребной винт, а надпись сообщала, что это — механический цех СРЗ ММФ. Приватизация шагает по стране гигантскими шагами.

Теплоход «Профессор Давыдов» стоял в доке, издали похожий на маленького послушного ребенка в домашней ванне. Подойдя поближе, Лешка увидел, что у «послушного ребенка» хулиганисто разбит нос, над которым заботливыми родителями копошатся рабочие в брезентовых роба, в синих касках. Стоя на высоких металлических этажерках, они заводят новенький некрашеный лист металла двумя доковыми кранами. При этом заводчане размашисто бьют кувалдами по листу и так виртуозно, так громко матерятся, что голосистые чайки стыдливо шарахаются в стороны.

Лешка с нескрываемым интересом оглядел свое первое в жизни судно, на котором ему предстояло бороздить моря-океаны. В длину метров сто двадцать, днище до ватерлинии — зелень, до фальшбортов — чернь, рубка белая. Издалека — игрушечный красивый кораблик, вблизи — морской трудяга.

Поднявшись на док, он опять остановился. Судно по рубку забито лесом, как спичечный коробок — спичками. Лес высокосортный, ядреный, бревно к бревнышку, каждое буковками, циферками помечено, пронумеровано, словно у прилежного ученика — тетрадь.

— Эй, тебе чего? Ищешь кого-то? — По трапу, соединяющему судно с доком, к Алексею подошел чернявый парень с повязкой вахтенного.

Алексей объяснил ему, кто он и почему здесь. Вахтенный, густо обдав его похмельным запашком, широко заулыбался.

— А-а, понятненько! Значит, матросом к нам, вместо Никифора! Тебя как кличут? Алексей, Леха, значит. А меня Генкой… — И он, плутовато оглядевшись, остановил взгляд на Лешкиной дорожной сумке. — Слышь, Леха, у тебя там ничего… в смысле опохмелиться? Нет? Жаль… Ну и ладненько, до конца вахты дотерплю, а там что-нибудь сообразим. Да не стой ты тут, как чужой — проходи, теперь это и твой дом. — Генка сделал приглашающий жест. — Проходи, проходи, чувствуй себя как дома. И не забудь зайти к чифу, к старпому, доложи о прибытии, он у нас сейчас временно за капитана. И поторопись, а то он куда-нибудь слиняет, мужик заводной. Наверху его каюта, возле капитанской. Романычем звать… Виталий Романыч.

Старший помощник оказался стройным, породистым мужчиной, можно даже сказать — киношным красавцем с греческим профилем с копной белокурых волос. Этакий современный мачо морского разлива.

Похоже, обрадовавшись прибытию нового матроса, он, довольно потирая руки, принялся рассуждать, не обращая на него внимания:

— Ну вот, кажись, и всё, штат укомплектован полностью, осталась самая малость. Работяги, наконец-то, завели лист, клятвенно пообещали быстренько его заварить. Что там потом? Опрессуют, ОТК проверит, примет… маляры зачистят, покрасят, я проверю, на сколько слоев, приму — не приму, скорее всего — приму, время поджимает. Ну а дальше: прощайте, скалистые сопки, прощай, надоевший завод, земной бардак, бесшабашное пьянство экипажа…

По-видимому, вспомнив, что он в каюте не один, старпом, в упор взглянув на новенького, спросил строго:

— Нефедов, а ты того, — он щелкнул указательным пальцем по кадыку, — спиртным не увлекаешься? В смысле, водку пьешь? Редко? Редко — это хорошо, очень даже хорошо. А то вот Никифоров-твой предшественник, меры не знал, вот и залетел на нары, дурила! Денежку заимел — в ресторан двинул. Спрашивается, почему сразу в ресторан? А потому что у нас ну никак не могут без помпы, без громких слов, без драки! Ну никак! Нет бы взял пару-тройку бутылок, да и вылакал их тихо-мирно у себя в каюте. Так нет же, ресторан ему подавай! С ресторана вышел — а тут мент: предъявите документы. Никифорову бы показать удостоверение, так нет же, сразу в амбицию ударился, губки надул, мента куда подальше послал. Тот за дубинку, матросик — за нож. Итог предсказуем: один в хирургии, другой в тюрьме. Боевая ничья. У обоих семьи, дети. Так что смотри, Нефедов, имей голову на плечах, выпил — сопи по-тихому в тряпочку, не бряцай нервами, не строй из себя пьяного тигра. Всё понял? Вот и отлично… Да, вот еще что, ты к нам первым классом назначен. Думаю, рановато. Походишь вторым классом, а там поглядим, что ты из себя как моряк представляешь. Надеюсь, ты не в обиде. Вот и славненько. А сейчас иди найди боцмана, пусть он тебе твою каюту покажет. Пока отдыхай, заступишь на вахту, когда я время тебе определю. Всё, свободен.

Двухместная каюта, в которой Лешке предстояло дальнейшее проживание, находилась впритык к гальюну и в настоящий момент пустовала — возможно, по этой самой причине, а может, и потому, что «никто не мог ужиться нервно-психическим придурком Никифором» — сообщил хмурый боцман о бывшем жильце, ныне находящемся за решеткой.

Один так один, что за беда! Алексей распаковал дорожную сумку, попробовал рукой упругость дивана, оглядел каюту. Не особо просторная, но довольно-таки уютная. Двухъярусная кровать за ярко-желтыми шторами, кожаный диванчик, на котором он сидит, небольшой столик с графином, пара стульев, книжная полка без книг, умывальник, ведерко для мусора, шкафчики для одежды, пудовая гиря — вот и вся, можно сказать, спартанская обстановка. Лешка выглянул в иллюминатор — ничего интересного, голая стаппель-палуба дока. Решил пойти поближе познакомиться с новым местом работы. Для этого ему не понадобилось много времени, судно — это вам не природный заповедник, шибко не разгуляешься, тем более что оно по самую рубку забито лесом; куда ни глянь — бревна, бревна, бревна.

Побродил по узким судовым коридорам, заглянул в машинное отделение, поднялся в ходовую рубку — вот и весь осмотр. Благодаря общительному характеру познакомился с членами экипажа, понятное дело, не со всеми, но с большинством — это точно.

Судовой врач нашел Алексея в столовой команды у открытого двухстворчатого шкафа, туго набитого книгами.

— Новенький? Вы Нефедов? Вас-то я и ищу. Что, литературой интересуетесь? О! «Анна «Каренина»! Интересно, интересно. На любовь потянуло, да? Или классикой увлекаетесь?

Держа в руках первую попавшуюся на глаза книгу, Лешка недоуменно уставился на низкорослого мужичка в очках — кто это, его он видел впервые. Круглые очки, ухоженные усики, волосы зачесаны назад — ну прямо-таки интеллигент конца девятнадцатого века. Судовой доктор, он же Док, будто забывшись, неожиданно выбросив правую руку вперед и, глядя куда-то в подволок, громко продекламировал: «Позабудь, что я была твоею! Что безумно любила тебя! Я тебя не люблю! Слышишь, забудь меня… забудь…» Похоже, в далекой студенческой юности он играл в драматическом кружке и до сих пор помнил кое-какие стихи про любовь, однако со временем стал забывать слова. Что ж, такое с каждым может случиться.

— Здорово! Хороший стих, и прочли вы его с чувством, к сожалению, короткий, — по простоте души, без намека на ехидство похвалил Алексей, приветливо улыбнувшись доктору.

— Да, да, тут вы правы, к сожалению, забыл слова, позорно забыл, — огорченно подтвердил Док и тут же прищурившись, с подозрением уставился на новенького матроса. — Чему это вы улыбаетесь, молодой человек? Издеваетесь надо мной, да? Я что, по-вашему, клоун? А может, я что-то смешное сказал? Ну-ну, да будет вам известно, что весело смеется тот, кто смеется последним. И будьте уверены, в данном случае это буду я. Я, а не вы, уважаемый. А знаете, почему? Потому что ваша медицинская книжка просрочена, — сообщил он с победным удовлетворением. — Да-да, просрочена, к моему глубочайшему сожалению, думаю, еще больше — к вашему. В результате чего вы в предстоящий рейс, увы! не пойдете. Просто не будете допущены… лично мной. Впрочем, вы, наверное, это и сами хорошо понимаете. Милейший, а чего это вы сейчас не смеетесь? Не смешно?

— Не смешно, — коротко подтвердил Алексей, глядя на судового эскулапа ничего не понимающими глазами. — Вы так шутите, да? Как это я не пойду в рейс? Я вас не понимаю…

— Вот, извольте взглянуть. — Док протянул ему медицинскую книжку. — Смотрите, смотрите. Видите, флюорография просрочена, всё остальное — тоже. А посему вам необходимо пройти медицинскую комиссию заново, что за два дня — нереально. Один день — сегодня — считайте, уже прошел…

«Анна Каренина» упала на палубу. Впору было хвататься за голову. Лешка вспомнил, что год назад при поступлении в мореходную школу он проходил медицинскую комиссию. Действительно, Док прав на все сто — год прошел, а комиссия не пройдена. Как же он это допустил и почему кадровик не заметил, не предупредил? Впрочем, что сейчас рвать и метать, надо что-то делать. Что, Леша?

— Эх, молодость, молодость — беспечная пора, — снисходительно поджал губы доктор. — Ладно, Нефедов, давайте без истерик, у вас в запасе целый день… даже, замечу, с лишком. Знаете что, давайте-ка вы сейчас что есть духу бегите в поликлинику, может, что и успеете сегодня пройти… Да стойте же вы! Адрес, адрес запомните? Улица Гончарова, поликлиника «Водников»! — прокричал он вслед бросившемуся в дверь матросу.

Уже минут через сорок, Алексей топтался у стойки регистратуры, в прямом смысле, умоляя симпатичную девицу в белоснежном халате подсказать ему, а то и помочь, как быстрее пройти медицинскую комиссию, желательно за один, ну от силы за два дня. Девушка, во как, позарез нужно!

Девушка регистраторша, выглядевшая уставшей то ли после долгого общения с капризными больными, то ли по какой личной причине, терпеливо разъясняла молоденькому морячку, что сегодня пройти комиссию уже невозможно — поздно, многие врачи принимают лишь до обеда, ему лучше прийти завтра с утра пораньше, так как необходимо сдать кучу анализов: крови-мочи-кала и прочее, прочее. Результаты будут известны через два-три дня. Флюорография с восьми до двенадцати, результат — через день. Короче, надо будет в обязательном порядке пройти всех врачей, начиная от венеролога и заканчивая терапевтом.

— Гражданин, успокойтесь, за неделю комиссию стопудово пройдете!

Лешка даже застонал от безысходности, но настырно гнул свое.

— Девушка, да поймите вы, мне жизненно необходимо пройти комиссию! Жизненно! Срочно! Послезавтра судно уйдет в рейс… без меня, понимаете?!

Регистраторша досадливо отмахивалась.

— Да господи, какой же вы непонятливый! Я же вам русским языком объяснила: приходите завтра, с утра.

Однако, видя, как надоедливый морячок продолжает упрямо наклоняться и наклоняться к окошечку, она не выдержав, с убийственной прямотой прошептала:

— Слушай, ты, дифтерийный, отвали, а!

Лешка ужаленно отшатнулся от окна. Нормально! Это называется получить от ворот поворот. Он был потрясен скорее морально, чем физически. Ничего себе девушка, симпатулечка! Сестричка милосердия, служительница Гиппократа! Надо же, он — дифтерийный. А дифтерия — это… Кажись, детская болезнь, вроде бы даже заразная. Знать бы, как она проявляется.

Он отошел к висевшему в вестибюле поликлиники большому ростовому зеркалу и, как бы незаметно, оглядел себя со всех сторон, обратив особое внимание на лицо.

Внешних изменений в худшую сторону не наблюдалось. Вполне обычное лицо, пусть и не красавец-мужчина, но, по крайней мере, не урод. Вроде, никаких признаков детской болезни. Это же надо такое выдумать, дифтерия…

Отойдя от зеркала, Алексей тоскливо оглядел длинные очереди больных жаждущих попасть на прием к врачу. Ну как тут не приуныть.

— Ба-а! Кого я вижу! Какие люди — и без охраны! — Над ухом послышалась надоедливо шаблонная фраза, и ощутимый толчок в плечо заставил Алексея обернуться. Широко улыбаясь, перед ним стоял невысокий парень, плутоватые глаза которого бегали туда-сюда. Возраст — чуть за тридцать. Лицо, вроде бы, уже где-то виданное.

— Что, не узнал? Это хорошо, богатым буду. — довольно ухмыльнувшись, парень потянул Лешку за рукав к стене. — Да не пыжься ты, Костя я, судовой артельщик. А ты новенький матрос, я тебя в столовой видел, Лехой звать. Угадал? Я вижу, у тебя нешуточные проблемы? Погоди, погоди, попробую угадать с трех раз. Нет, с одного… Тебе надо пройти комиссию? — без труда угадал Костя. Лешка лишь обреченно кивнул головой. Коротко хохотнув, артельщик опять хлопнул его по плечу и снисходительно произнес: — Тоже мне, проблема. Проблема — это когда на винт намотаешь… Ты чего это покраснел? Ладно, давай свою книжку и жди меня здесь, я сейчас…

Чтобы хоть как-то убить время, Алексей принялся читать висевшую на стене рукотворную газету о профилактике сердечно-сосудистых заболеваний… «Давящие боли, одышка, учащенное сердцебиение… ограничение тугоплавких жиров, поваренной соли… отказ от курения…»

Прочитав до конца, невольно прислушался к биению сердца, пытаясь определить, ритмично ли работает правое предсердие. Кажется… стучит не в нужном ритме… Отвернулся от газеты — лучше не читать рекомендации врачей, иначе точно сердечко начнет пошаливать. Решил понаблюдать за посетителями с целью определить, кто к какому врачу направляется. К примеру, дядечка на костылях — ясное дело, к хирургу; хмурая дамочка с опущенными в палубу глазками — стопроцентно к гинекологу; держащийся за щеку толстячок — определенно к бесплатному зубному; бабуля с ладошкой у уха, должно быть — к ушному; нервно дергающая головкой миловидная женщина — похоже, к невропатологу; грудной ребенок у молоденькой мамаши на руках…

— Леха, давай за мной! — Откуда-то вывернувшийся артельщик схватил Алексея за рукав и прямо-таки потащил его через злобно зашипевшую очередь, на ходу повторяя: — Тихо, господа, тихо! Мой клиент доставлен из психушки, он опасен, когда голоден.

Кабинет, в который моряки заскочили, напоминал узкий школьный пенал с дверью и окном. За полированным столом, на крутящемся кресле вальяжно развалился молодой щекастый бородач в молочно-белом халате, под которым прятались объемные телеса любителя плотно поесть. При виде Алексея бородач что-то буркнул, кажись, назвал себя, но руки не подал. Артельщик же, хитро подмигнув сослуживцу — мол, не дрейфь, Леха, я с тобой, — по-хозяйски, не смущаясь, оседлал стул и, закинув ногу на ногу, дипломатично сказал:

— Уважаемый Олег Николаевич, вот ваши четыре колеса. — И он направил указательный палец правой руки на Алексея. Бородач понимающе кивнул. — Не извольте беспокоиться, парнишка верный, свой в доску. Леша, ты привезешь доктору колёса?

Лешка недоуменно заморгал: какие еще колёса? Костя, хлопнув себя по колену засмеялся, затем повернувшись к доктору, пояснил:

— Олежек, извини, забыл тебя предупредить, что он еще салажонок, за границу идет впервые, в общем, не в курсе. — Хитрющие глаза артельщика бегали как заведенные. — Но я ему сейчас объясню, что и как. Леха, запомни: колёса — это не наркота, как ты мог подумать, это обычные автомобильные колёса. В нашем случае это колёса для докторской «Тойоты Делика», у которой они уже изрядно поизносились. Так ведь, Олежек? — Бородач важно кивнул. — Так что Леша, надо помочь хорошему человеку. Мы поможем ему, соответственно, он поможет нам оформить, крайне необходимую тебе комиссию. Разыграем как по нотам, ни больше ни меньше: ты мне, я — тебе, система сбоев не дает. Ну как, согласен?

Лешке ничего не оставалось, лишь только согласно кивнуть.

Артельщик вскочил и, подталкивая его к выходу, заговорщически прошептал:

— Ты иди, иди. Всё будет окей, подожди меня в коридоре.

Алексей вышел в коридор и под расстрельными взглядами стоявших и сидевших больных, прислонился спиной к розового цвета стене. Стоял и не знал куда глаза деть, при этом явственно ощущая, что людская очередь к врачу готова испепелить его взглядом, смешать с землей, готова с лютой ненавистью бросить ему в лицо: « У-у, мразь блатная! Без очереди влез, сволочь!» Вон, у ветерана с орденскими планками, иссыхающие руки вздулись синими венами, в подлокотник вцепились, словно в цевье автомата «пэпэша» образца сорок первого года. Осталось только кому-то первым сказать, мол, как только таких земля носит — и очередь взорвется, начнет рвать и метать громы-молнии, и ой как не сладко придется попавшему под горячую руку обиженного российского люда.

Лешке непреодолимо захотелось исчезнуть, провалиться сквозь пол, проломить стену, убежать куда глаза глядят, лишь бы не находиться в этом больничном коридоре под перекрестными взглядами озлобленных посетителей.

Опустив пониже голову, он быстрым шагом выскочил на улицу и, чтобы успокоиться, задышал полной грудью: вдох-выдох, вдох-выдох… Вроде, полегчало. Стоял, дышал и, казалось, не мог надышаться. Через несколько минут из-за дверей выскользнул артельщик.

— Леха, ты куда исчез? На, держи свою декларацию. Всё в ажуре: печати, подписи — не придерешься. Учись, молодой, пока я жив. Постой, а что у тебя такой вид квелый? Цена на колеса смущает, да? Забудь! Мы эти колеса на свалке бесплатно подберем, ты в этом на меня положись… Или, может, ты внезапно заболел? А что, в больнице запросто можно какую-нибудь гадость подхватить.

— Да нет, здоров я… просто… как бы тебе объяснить… Понимаешь, неудобно как-то, больные к врачу часами стоят… ветераны, женщины, дети. А мы, два здоровых лба, минуя очередь, напролом, как ледоколы прём…

Артельщик непонимающе вылупился на новенького матроса: о чем это он? Когда до него дошло, что причина Лешкиного упадочно-малахольного настроения не в его болезни, а скорее, в моральных страданиях, в проснувшейся совести, он хмыкнул.

— Хм! Ну дела! Удивил, однако. Леха, у тебя какое-то непрактично болезненное восприятие нашей сегодняшней действительности. Ветераны, женщины, дети! Какое тебе до них дело? Вот тебе, лично? Раз они больные, то пусть лечатся, кто им запрещает. А мы с тобой, Леха, слава богу, молоды, здоровы, нам жить да жить! А те, — пренебрежительно кивнул он в сторону дверей поликлиники, — те свое отжили, их бронепоезд ушел. Да и вообще, выбрось всякую глупость из головы, пропусти мимо ушей, забудь и живи легче, раскованней! Ну всё, я побежал, делов — море! Бывай… и не забудь — с тебя пол-литра! — уже на ходу крикнул Костя, исчезая за углом.

Спрятав медицинскую книжку в карман, Алексей направился в сторону судоремонтного завода, на судно. Дело было сделано и потому шел не торопясь, изредка по-мальчишески перепрыгивая через колдобины на асфальте, по-видимому, образовавшиеся в результате сильного ливня. Слава богу, комиссию он прошел удачно, однако настроение после посещения поликлиники оставалось не особо радужным. Конечно, за медкнижку Косте большое спасибо, если бы не он, то еще неизвестно, как бы Лешка выкрутился из создавшегося положения. И выкрутился бы вообще. Скорее всего, судно ушло бы в Японию без него, напоследок издевательски прогудев, мол, гуляй Леша. Всё могло быть так, но слава богу, обошлось… однако где-то внутри, осталось чувство стыда перед больными, ожидающими в очереди приема к врачу. С какой ненавистью, с каким презрением они на него смотрели! Прямо как на дикого зверя, случайно забредшего в поликлинику. Н-да! Что «н-да»? Интересно, а как они должны были смотреть? С любовью, с лаской, с обаянием? С чего бы это? У них сейчас и так жизнь не сахар, а тут еще какой-то молоденький сопляк нагло, без очереди вламывается к доктору, будто к себе домой. «Глупость», как выразился Костя. Может, для здорового и глупость, и мелочь, а вот для больного — это почти как прямое покушение на его жизнь. Сейчас из-за такой вроде глупой мелочи не только больной — здоровый человек готов на первом встречном зло сорвать. Да, что ни говори, а как-то всё гадко получилось, на душе неприятный осадок остался. Наверное, те незнакомые ему больные и думать о нем забыли, а вот его стыд не отпускает, задевает за живое, тревожит, в краску бросает.

На фасаде кирпичной пятиэтажки трепетало на легком ветерке огромное полинявшее полотнище, на котором еще можно было различить слова «Всё лучшее…». Скорее всего-детям, а может ветеранам. Должно быть, он остался висеть со времен какого-нибудь празднования, например, Дня защиты детей или Дня Победы.

Неожиданно из дверей дома, ярко-крикливая вывеска на котором гласила, что здесь находится кафе «Юность», вывалилась шумная стайка молодежи. Прохожие, подобно испуганным воробьям, тотчас шарахнулись от «Юности» на другую сторону улицы. Не смея дыхнуть, Алексей напрягся, как перед хорошей дракой, однако, с дороги не свернул.

Фу! Кажись, обошлось — молодежь, нахально расстегнув брюки, принялась с хохотом поливать кирпичные стены дома, точно собаки метившие свою территорию.

Лешка где-то читал, что в плохие времена и люди становятся плохими. Правда это или просто авторское предположение — неизвестно. Однако, поразмышлять об этом стоит. Сейчас какое время: плохое или хорошее? Наверное, для кого как: для одних оно хорошее, для других — наоборот. С одним можно не спорить, что сейчас трудное время, трудное — но полное надежд на светлое будущее время. Опять же появляется вопрос — для кого? Понятно для кого — для молодых. Ибо в светлом будущем нет места слабым и больным, как литературно выразился Костя — их бронепоезд ушел. Вот и получается, что прекрасное далёко светит бессовестной молодежи из «Юности», этим юным балбесам. Где же справедливость?

И как бы в подтверждение его мыслей, из распахнутых дверей кафе, резко понеслись наперегонки по улице истеричные вопли в виде рваных фраз из популярной среди молодежи песни: «Раскачаем этот мир… тут для слабых места нет… или волки, или мы…»

«Или волки, или мы». Ерунда какая-то получается. Нельзя же судить обо всей молодежи по этим пьяным волчатам из «Юности», сейчас и молодежь по-разному живет. Если одни с дискотек не вылезают, наркотой в локтевой сгиб ширяются, на крутых тачках по пешеходным дорожкам безнаказанно гоняют, скороспелой любовью наслаждаются; то другие — в домнах сталь варят, в шахтах уголек рубят, с полей хлеб убирают, в горячих точках отважно воюют или, как я, на пароходах ходят. Тут, как говорится, каждому — свое. Наверное, так и должно быть, и всегда было, кто знает? Может, и должно и было, однако есть во всем этом какая-то внешне невидимая, притаившаяся несправедливость. Этим юнцам, которые палец о палец для страны не ударили, от жизни: все блага земные! Тем же, кто страну в страшные годы войны защитил, разрушенную экономику до космических высот поднял, себя не жалея пахал от рассвета до заката — мизерную пенсию! Вот вам и страна социального равенства. Какого равенства, Лёша, боюсь, как бы в ближайшем будущем не наступило время, к которому больше подходит другое, всем известное выражение: «Человек человеку — волк». Ну, это явный перебор, на который можно и нужно ответить другой известной фразой, прямо противоположной сказанной: «Человек человеку — друг, товарищ и брат». Так что человек сам волен выбирать, кем ему быть: волком или другом, товарищем, братом. Понятное дело, второй вариант гораздо предпочтительнее, да и как иначе, хороших людей должно быть намного больше, чем плохих. Будь по-другому, вряд ли человечество столько веков просуществовало бы, люди бы давно сожрали друг друга. Леша, а тебе не кажется, что ты уже залез к первобытному неандертальцу в пещеру? Никак за опытом, а? Какой-то сумбур у тебя в голове. Да нет, причем здесь первобытное общество? Никакого сумбура, мысли четкие, планы реальные. Я еще молод, мне очень хочется поработать на судах дальнего плавания, посмотреть, как живут люди в других странах, познать трудный хлеб моряка, поступить в мореходку, стать штурманом, а там, глядишь, и капитаном. А что, чем черт не шутит! Ого! Тебе не кажется, что замахнулся ты, Алексей Иванович на недосягаемую высоту. А почему бы и нет? И это еще не предел. Неужели? Интересно. Ну-ка, ну-ка, продолжай фантазировать. Никакие это не фантазии, это мои реальные планы на ближайшее время. Выучиться… нет, сначала надо поработать какое-то время на судах, затем поступить в мореходку… Что дальше? Потом жениться по любви. Обязательно по любви и никак иначе! На самой красивой девушке. А если не найдешь красивой, разобрали их, тогда как? Разобрали? Тогда на доброй женюсь. Нарожаем детишек… И сколько же? Двоих, нет, лучше пятерых. Слышу ехидный смех, мол, мелко плаваешь, Леша, чего мелочиться, размахнись на два десятка детишек. Пусть смеются, пусть что хочешь говорят, но это моя тропка жизни, и только мне по ней идти, мне! И никто за меня ее не протопчет, никто!

С высоты небольшой сопки судоремонтный завод был виден как на ладони. Синяя гладь небольшого заливчика, цеха, словно спичечные коробки, похожий на школьный пенал эллинг, два дока с игрушечными корабликами, один из них — «Профессор Давыдов». Заблудившись и потому решив сократить путь, Алексей спустился набитой тропкой не к заводскому забору, а к приземистым гаражам. Битых полчаса бродил среди строений, напоминающих среднеазиатский кишлак. Беда современных городов-уродливые строения гаражей. Обойдя их, миновав остовы ржавых японских автомобилей и кучи прочего хлама, выброшенного жильцами близлежащих домов, уткнулся в небольшую рощицу белоствольных берез. Даже не рощицу — десять-двенадцать березок, задумчиво колыхаясь от легкого ветерка, приветствовали Алексея доверительным шелестом кудрявой листвы. Можно было только удивляться, как сохранился, что уберегло этот малюсенький островок живительной зелени, окруженный ржавыми остовами, вонючими помойками, ядовито-ползучей гарью, от ревущих по соседству автомобилей? Возможно, чудо? А может, все-таки, человек, нашедший в себе силы ужаснуться от своих же надругательств над живой природой и решивший сохранить зеленый пятачок не только для себя, но и для всех ныне живущих, а также и для потомства.

Алешка подошел к одной из берез и провел рукой по нежно-серебристому стволу. Показалось, что шелковистое тело березы податливо шевельнулось под рукой. Как когда-то в детстве, он тихонечко прислонился ухом к стволу, словно желая услышать стук его сердца; и явственно услышал, скорее — уловил едва слышимое движение живительной влаги по артериям белоснежного тела. Живет березка так же, как человек живет.

Отчего-то вспомнилось судно в доке, набитое штабелями мертвых деревьев, безжалостно скрученных металлической проволокой. Тотчас на ум пришло где-то давно слышанное сравнение, что человек и природа — одно целое, что и люди, и деревья уходят из жизни одинаково: они или умирают от старости, или погибают от чьей-то, не знающей жалости руки.

Подходя к докам, Алексей услышал бодрый голос из судового динамика, приглашающий членов экипажа зайти в каюту второго помощника для получения аванса, и с сожалением отметил, что аванс ему в настоящий момент не светит.

Через час судно опустело, только вахтенный у трапа, облокотившись на планшир, с тоской смотрел в сторону города, полного таких заманчивых, но недоступных для него земных грез. Что поделаешь, вахта есть вахта. Остальным членам экипажа, сам бог велел перед рейсом, как в народе говорят — «размагнититься». Что означает сие слово — догадаться не трудно, тут всё зависит от каждого моряка индивидуально, от его фантазии, способностей, характера, полученного воспитания, ну а главное — от его материально-денежных возможностей, короче — кошелька. Именно поэтому один моряк возьмет курс прямиком на ресторан: э-эх, гулять, так гулять! с помпой, с шиком! Другой сломя голову приударит по более дешевым, но доступным девкам с квартирой, имея пару-тройку бутылок в кармане. Третий — таких меньшинство — зарулит на местный почтамт, где, слюнявя купюры, переведет их супруге с детишками, затем направится в обычную второсортную пивнушку, чтобы втихаря сдувать пену с кружки пива. Как говорят в народе, каждому Степану свой кафтан.

Судовой доктор примерял новенькую шляпу кирпичного цвета, когда Алексей заскочил с медицинской книжкой.

— Док, комиссия пройдена досрочно! — самодовольно улыбаясь, чересчур громко сообщил он, протягивая медкнижку. — Можете не беспокоиться, всё окей.

Доктор, уже было собравшийся двинуть на берег, досадливо поморщившись взял в руки книжку, небрежно полистал… и нервно дернулся, точно узрел в своей новенькой шляпе нахального судового таракана размером с ботинок.

— Э-это что? Вы что мне подсунули, Нефедов?! — воскликнул он, мельком глянув на круглые судовые часы, висевшие на переборке. — Что это еще за филькина грамота? Ну-с, я жду ответа…

— Как что? Комиссию вот прошел, вы же сами меня послали, — в недоумении пожал плечами Алексей.

— Ну, знаете ли… Я вас посылал комиссию проходить, понимаете, ко-мис-сию! — раздельно, с нажимом повторил Док. — А вы мне что тут… Слушайте, Нефедов, — голос его задрожал от возмущения, — не держите меня за идиота, я намного старше вас, меня так просто на мякине не проведешь, это вам понятно? Отвечайте, что за липу вы мне тут подсунули?

— Что отвечать-то? — сделав непонимающе честные глаза, спросил судового эскулапа Алексей. А действительно, что?

— Как что? Смотрите сюда. — Док принялся лихорадочно тыкать пальцем в книжку — он явно торопился на берег. — Вот, видите, видите? Похоже, вся страница одним почерком заполнена. Да-да, одним! Идем дальше… Одной печатью проштампована. Да-да, без сомнения, одной. Можно даже разобрать фамилию… врач Скоропуд… Олег Николаевич… это не врач — это позор нашей медицине! Подобное нахальство редко встретишь! Нет, вы только посмотрите, он даже одной пастой! за всех всех врачей расписался! Наглец редчайший! Совсем страх потерял… Молодой человек, и вот этой самой фальшивкой, вы хотели меня… меня! стреляного воробья провести? Не получится! Давайте-ка выкладывайте правду, ну-с, я жду.

Сообразив, наконец, в чем дело, Лешка не знал, что и ответить доктору. Распирала жгучая досада на Костю-артельщика, а еще больше — на самого себя: вот дурень, мог бы и в книжку заглянуть. И в то же время… ну заглянул бы, и что бы он там увидел? Да ничегошеньки, ровным счетом ничего, потому как сам не медик. Н-да! Хорош артельщик, удружил, называется. И этот бородатый врач… как его там — Сорокопуд… Скоропуд, не мог ничего лучше придумать, как одним почерком мою проблему решить. Тоже мне, умник в белом халате!

— Нефедов, будьте добры, цените чужое время, я жду от вас настоящую правду, — не без ехидства, напомнил о себе доктор.

«Раз „док“ так настойчиво просит, придется ему всю правду рассказать, — мелькнула было мысль, однако Алексей тут же отбросил ее. — А надо ли? Зачем ему моя голая правда — он битый морской волк и, скорее всего, прекрасно знает, как моряки „проходят“ медицинские комиссии. Мужик он вроде неплохой, с юмором».

— Вы абсолютно правы, доктор, — немного развязно, но не особо нагло начал он. — Но не во всем. Кому, как не вам, знать, как ныне бедна наша медицина, особенно в таких вот маленьких провинциальных городках. Прямо скажем, нищая она. Того нет, этого — прямо беда! Одна шариковая ручка — одна! на всю поликлинику. И печать одна… и врач один… Вы куда-то торопитесь?

Док сердито засопел носом, но затем неожиданно рассмеялся громко, весело.

— Ну, салажонок, вывернулся-таки! Молодец, хвалю, хвалю. Ладно, можешь быть свободным, но в будущем будь аккуратнее с прохождением комиссии. А сейчас иди, мне действительно хочется напоследок вкусить земные радости.