Месса (Переводная картинка)

Зинаида Гиппиус, 1903

«Честная девушка, особенно если она дочь благородных коммерсантов, всегда должна быть весела и довольна. Пускай толкуют, что хотят: я благоразумна и отлично поняла, что довольство в жизни дается всем, а счастье, блаженство – не всем…»

Честная девушка, особенно если она дочь благородных коммерсантов, всегда должна быть весела и довольна. Пускай толкуют, что хотят: я благоразумна и отлично поняла, что довольство в жизни дается всем, а счастье, блаженство — не всем.

Зато кому оно дается — не зевай и помни. Дурачье! Требуют счастья — да еще длинного! Ну, ничего и не получают.

Я вот была блаженна сорок минут. Ну, может быть, тридцать семь или тридцать шесть — но не меньше. И я ужасно довольна. Знаю, что это крайний предел счастью. Счастье ведь прорастает, как залежавшийся картофель. На что оно тогда? Ах, премудро устроил людей добрый Господь!

Еду я с утренним поездом в Сан-Лоренцо по мамашиным делам. Мне только в день Святого Духа исполнилось шестнадцать лет, однако я так благоразумна, что мамаша поручает мне в городе свои дела по базарным дням.

К тому же на вид мне никак нельзя дать меньше, чем двадцать два года. А в черной шляпке с голубыми цветами и красными ягодами — даже двадцать три, если хотите.

Эту шляпку я месяц тому назад сама выбрала у лучшей модистки в Сан-Лоренцо. Я видела точь-в-точь такую на одной даме… ну, знаете, даме легкого поведения. К ремеслу их я не сочувственно отношусь — корысть, деньги — нехорошо! Да и не сладко им живется, бедняжкам! Но шляпка на этой мне очень понравилась. Что-то такое элегантное! Насчет шляпок и всего другого — их взять! Умеют, — нельзя не позавидовать. Я тотчас же подумала, что поищу такую же шляпку для себя — и нашла.

Еду я с утренним поездом в этой самой шляпке. Езды до города от нашего Лагороссо немного больше получаса, и поезд нигде не останавливается. Жарища смертельная. Еду во втором классе. Против меня оказалась донна Чиччиа, тоже в город, по делам своей боттеги.

Я сначала не огляделась в купе, тут эта жарища, донна Чиччиа уж журчит что-то мне в уши — болтушка известная… Едем минут десять. Повернула я голову к левому окну — Пресвятая Дева! он.

Вы думаете, видела я его когда-нибудь раньше? Ничуть не бывало. Однако ни секундочки не сомневалась, что это — он. В ушах у меня зашумело; пошумит-пошумит — и ударит. Хотела от изнеможения глаза закрыть — не могу. Так и таращатся глаза, так и выпучиваются на него. На время было перестало в ушах шуметь, зато вдруг холод по спине начал кверху бегать. Побежит, добежит до затылка — а у затылка завяжется в узелок.

Донна Чиччиа видит, что я гляжу, тростит мне:

— Знаете, синьорина, кто этот молодой человек? Это из нашей Лагоросской санатории иностранец. Бедняжка! Он чахоточный. Ну, знаете санаторию новую, что на горе, километрах в пяти? Видно, очень плох, если его уж в Сан-Лоренцо пускают. Которых надеются вылечить, тех не выпускают. Ничего, говорите смело, он не понимает по-итальянски. Ма che bello!^[1] И не от мира сего.

Ах! Ну, уж, конечно, не от мира сего! Иисус, совершенный Иисус! Острая бородка, на солнце вся золотая, как пшеничные колосья. Из-под серой шляпы кудри, потемнее. Хоть бы улыбнулся. Нет! Взглянул на меня синими-пресиними глазами — и ничего.

Я еще помню хорошо, как я конфирмовалась. Я вся дрожала. Кругом пели, и органы! Орган! Эта рыжая идиотка Аннина плакала даже, а я нет. Только вот вроде теперешнего же по мне холодок забегал. Однако не так сильно, и у затылка не завязывало. Ах, как я помню эту мессу! Точно ждали мы все, ждали чего-то — и не дождались.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Да как прекрасно! (ит.).