История книгоиздания в Европе. Пять веков от первого печатного станка до современных технологий

Зигфрид Генрих Штейнберг, 1996

Исследование З. Г. Штейнберга прослеживает историю наборной печати от ее возникновения в XV веке в мастерской Гутенберга до радикальных инноваций, технических новшеств XX века, от зарождения и формирования всех характерных качеств книгопечатания до новых методов производства, распространения книг и постоянно меняющихся привычек читателей. Автор в своих наблюдениях ведет речь об эре механизации, начавшейся с изобретения литографии, исследует дизайн шрифтов, цензуру, взаимосвязь печати и образования с языком и литературой. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Глава 1

Первый век печати 1450-1550

Инкунабулы

Любой исторический период — это подручное средство: не было такого, чтобы человечество легло спать в Средневековье и проснулось в современности. Однако некоторые из этих произвольно выбранных временных разрывов порой наносят больше вреда для реального понимания этой важной отрасли человеческого прогресса, чем ограничение термина «инкунабула» сроком от первой книги, отпечатанной Гутенбергом, до 31 декабря 1500 года. Эта дата надвое разрезает самый плодотворный период нового искусства, сокращая жизнь части его величайших творцов, например Антона Кобергера (1445—1513), Альда Мануция (1450 — 1515), Антуана Верара (ум. в 1512 г.), Иоганна Фробена (1460—1527), Анри Этьенна (1460—1520) и Жоффруа Тори (1480—1533).

Слово «инкунабула» применительно к печати было впервые употреблено Бернардом фон Маллинкродтом, деканом Мюнстерского собора, в трактате De ortu et progressu artis typographicae, «О возникновении и развитии типографского искусства» (Кёльн, 1639), которым он отметил второй столетний юбилей изобретения Гутенберга. Там он описывает период от Гутенберга до 1500 года словами prima ty-pographiae incunabula^[1] — время, когда типографское искусство еще лежало в колыбели. Французский иезуит Филипп Лаббе в своем труде Nova bibliotheca librorum manuscrip-torum, «Новая библиотека рукописных книг» (1653), уже уравнивал понятие «инкунабула» с «периодом первой печати до 1500 года». В XVIII веке люди, чьи познания в латыни были куда скромнее, относили этот термин к книгам, напечатанным в указанный период, а авторы XIX века, вообще не владевшие латынью, в конце концов придумали единственное число этого слова — Inkunabel, incunable, incunabulum, инкунабула, — которое стало обозначать отдельное издание, вышедшее из-под печатных прессов в XV веке.

Такое ограничение периода инкунабул долгое время приводило к тому, что подавляющее большинство исследователей сосредотачивались на XV веке, прискорбным образом пренебрегая началом XVI века. Таким образом создалось впечатление, будто переход от одного века к новому означал конец одной и начало другой эры в истории печати, книгоиздания и книготорговли в целом. Это совершенно не соответствует истине.

Основные свойства, которые объединяют вторую половину XV и первую половину XVI века, сводятся к следующему: функции словолитчика — изготовителя шрифта, печатника, издателя, редактора и продавца книг практически не дифференцированы; один и тот же человек или одна и та же фирма, как правило, объединяет в себе все или большинство этих ремесел и профессий. Парижанин Клод Гарамон (ум. в 1561 г.), лионец Жакоб Сабон и (с 1571 г.) Франкфурт первыми разделили разработку шрифтов и пуансонов и литье литер, а Робер Этьенн (ум. в 1559 г.) завершил собою эпоху великих ученых-печатников. Более того, к 1540 году печатное и издательское дело едва только вышло за рамки первых неугомонных мастеров, которым хватало опыта в ремесле и духа авантюризма, чтобы открывать свои мастерские где угодно и переезжать с места на место с легкостью, возможной благодаря малому размеру оборудования и тонкому кошельку. Число печатников возрастало, но дни маленького странствующего мастера уже прошли. Печать, издательская деятельность и продажа книг стали общепризнанными отраслями производства, требующими стабильности, капитала и дальновидности. Германский сейм 1570 года лишь попытался (конечно, тщетно) надеть смирительную рубашку закона на то, что уже стало свершившимся экономическим фактом, когда ограничил размещение печатных станков столицами княжеств, университетскими городами и крупными городами империи, а все остальные типографии распорядился закрыть. К тому времени концентрация печатных предприятий достигла такого уровня, что, говоря о книжном деле во Франции, мы фактически говорим о парижском, лионском и женевском; говоря об Италии, мы сводим его к Венеции, Риму и Флоренции, а о Нидерландах — к Антверпену, Амстердаму и Лейдену; а указ германского сейма верно отражает аномальные условия, сложившиеся в основном в Священной Римской империи.

С типографской точки зрения и первая половина XVI века все еще входит как неотъемлемая часть в период творческой «колыбели» с его обилием разнообразных шрифтов. Курсив Антонио Бладо и римские литеры Клода Гарамона — все созданы около 1540 года — по-прежнему демонстрируют собою богатое воображение, свойственное первопроходцам. В последующие времена на эксперименты с новыми шрифтами смотрели довольно неодобрительно; например, прекрасный готический курсив, который Иоахим Лоув создал в Гамбурге около 1550 года, появился слишком поздно, чтобы найти признание, так что начертание любого готического шрифта ограничивалось одним набором литер, что способствовало их исчезновению и замене «латинскими» гарнитурами с их «римскими» и «курсивными» вариантами.

В середине XVI века изменения претерпела и география печати. Германия и Италия сошли с пьедестала в печатном и издательском мире. Одновременно с этим Франция вступила в расцвет своей изящной печати и книгоиздания; и Кристоф Плантен, француз по происхождению, открыл золотой век производства книг в Нидерландах. Хартию, жалованную Государственной канцелярии в Лондоне (1557), можно считать внешним проявлением того факта, что к тому времени сумрак ограничительного планирования пал на светлую дорогу беспрепятственного дотоле расширения.

Гутенберг

Имеющиеся у нас сведения об изобретении печати при помощи подвижных литер, отлитых из матриц, к сожалению, не так убедительны, как хотелось бы; однако нижеследующие факты мы можем считать достоверно установленными.

Иоганн Генсфляйш цум Гутенберг (родившийся между 1394 и 1399 годами), майнцский ювелир из благородного семейства, начал экспериментировать с печатью в 1440 году, находясь в политической ссылке в Страсбурге. В то время и другие тоже занимались поиском методов создания «искусственного письма», как это тогда называли. Авиньон, Брюгге и Болонья упоминаются в качестве мест, где проводились такие опыты, и сохранились имена ювелира и иллюстратора рукописных книг, которые пробовали свои силы в этом деле. Общая атмосфера эпохи, несомненно, благоприятствовала изобретению Гутенберга. Он вернулся в Майнц между 1444 и 1448 годами и к 1450 году в достаточной степени усовершенствовал свое изобретение, чтобы начать использовать его в коммерческих целях. Для этого он занял 800 гульденов у майнцского юриста Иоганна Фуста. В 1452 году Фуст ссудил ему еще 800 гульденов и тем самым обеспечил себе партнерство в «производстве книг». Однако в 1455 году кредитор лишил изобретателя прав на плоды его труда. Большая часть печатных прессов и шрифтов Гутенберга досталась Петеру Шёфферу из Гернсхайма, который служил у Фуста, а позднее женился на его дочери (и на ее приданом). Другой типограф, имя его неизвестно, получил несколько гарнитур шрифта, которые использовал для печати календарей, папских булл, латинских грамматик и тому подобного. Сам Гутенберг, по-видимому, мало что сумел спасти после своего краха — возможно, только ту гарнитуру, которой были напечатаны 42-строчные и 36-строчные Библии и «Католикон».

«Католикон», составленный Иоганном Бальбом из Генуи в XIII веке, заслуживает упоминания в силу трех причин. Во-первых, его шрифт примерно на треть мельче, чем шрифт 42-строчной Библии; поэтому он значительно экономичнее и таким образом знаменует собой важный шаг к большему разнообразию и удешевлению производства книг благодаря точному подбору шрифтов. Во-вторых, «Католикон» был популярной энциклопедией, и его публикацией Гутенберг указал путь к главному достижению печатного искусства, а именно распространению знаний. И наконец, книга содержит колофон^[2], который едва ли мог быть написан кем-либо, кроме самого первопечатника. Поэтому он дает нам уникальную, драгоценную возможность заглянуть в мысли Гутенберга. Колофон гласит: «Помощью Всевышнего, волею которого языки младенцев становятся красноречивы и который часто открывает смиренным то, что скрывает от умудренных, эта благородная книга Католикон отпечатана и закончена без калама, стила или пера, но благодаря чудесному согласию, соразмерности и гармонии пуансонов и литер в год от Воплощения Господня 1460-й в славном городе Майнце знаменитой германской нации, коя милостью Божией удостоена предпочтения и превознесения прежде всех наций земли столь возвышенным гением и щедрыми дарами. Посему да славится Святой Отец, Сын и Святой Дух, Господь триединый, и ты, Католикон, возвеличивай церковь и не переставай восхвалять Святую Деву. Хвала Господу».

После 1460 года Гутенберг, по-видимому, ушел из печатного дела, возможно, из-за слепоты. В 1462 году он понес новые потери в ходе разграбления Майнца, но в 1465 году получил своего рода пенсию от архиепископа. Он умер 3 февраля 1468 года и был похоронен во францисканской церкви. В 1742 году ее снесли. Позднее потомок-гуманист посвятил эпитафию «бессмертной памяти Иоганнеса Генфляйша, изобретателя искусства книгопечатания, заслужившего уважение всех народов и языков».

Лишь об одном значительном труде можно с уверенностью сказать, что он вышел из собственной мастерской Гутенберга, — 42-строчной Библии, набранной начиная с 1452 года и опубликованной до августа 1456 года. Более того, нет никаких сомнений в том, что Петер Шёффер превосходил Гутенберга как типограф и печатник; и качество его продукции компенсировало сомнительный способ, благодаря которому он пожал урожай, которого не сеял.

Пожалуй, главное, что дает Гутенбергу право на славу, — это тот факт, что после первого этапа экспериментов, о котором мы ничего не знаем, он достиг состояния такой технической эффективности, которую не удалось значительно превзойти вплоть до начала XIX века. Изготовление пуансонов, подгонка матриц, литье шрифтов, набор и печать более трех столетий в принципе оставались такими же, какими были во времена Гутенберга. Некоторые замечательные технические усовершенствования печатного станка, придуманные Леонардо да Винчи, остались на стадии разработки и никогда не испытывались на деле. Единственный, кто добился существенного прогресса, — это около 1620 года голландец Виллем Янсзон Блау, который несколько увеличил производительность и площадь печати рычажно-винтового печатного пресса; но любой подмастерье Гутенберга и Шёффера без всякого труда смог бы работать на станке Блау, который к тому же не получил широкого распространения. До конца XVIII века оригинальный станок Гутенберга все еще считался «типичным».

Для девяти из десяти читателей фраза «Гутенберг изобрел печать» означает в сокращенной форме «Гутенберг изобрел печать книг». Неразрывная связь имени Гутенберга с 42-строчной Библией еще больше усиливает эту ошибку. Ибо не только механическое производство книг сделало изобретение Гутенберга переломным в истории цивилизации.

Книги печатались и до Гутенберга, и нет никаких причин, почему бы печать с деревянных форм, гравированных металлических пластин, рисунков или фотографий на камне и других носителях не могла бы продолжаться со все большим совершенством — как это на самом деле и происходило. Книги, «напечатанные» Уильямом Блейком, а в наше время и фотонабор тут же приходят на ум как примеры печати без подвижных литер. Что в технике Гутенберга ознаменовало наступление новой эпохи, так это возможность редактировать и исправлять текст, идентичный (по крайней мере в теории) во всех копиях: иными словами, возможность единообразного издания с предварительной придирчивой корректурой. Идентичность всех копий каждого издания распространяется даже на опечатки, которые, в свою очередь, могут быть исправлены с помощью идентичного списка опечаток.

Более того, наборные шрифты и их применение в механическом издании произвели революцию не в производстве книг. На самом деле печатные книги поначалу почти нельзя было отличить от рукописей, и титульный лист — это практически единственное, что добавили печатники по сравнению с рукописными книгами, да и сами переписчики рано или поздно тоже додумались бы до него, как это сделал Веспасиано да Бистиччи. Гутенберг же в самом широком смысле внес новый аспект в материал для чтения в двух совершенно разных областях. Когда он и Фуст начинали и продолжали свое великое и смелое предприятие, выпуская наряду с книгами индульгенции, календари и брошюрки на эфемерные темы, первопечатники создали то, что затем стали называть акцидентной печатью. Таким образом они заложили основы современного публичного распространения информации в печати, которое невозможно без массового производства идентичных свободно комбинируемых буквенных единиц в почти бесконечном разнообразии наборов — того самого, что и изобрел Гутенберг.

В то же время, когда Гутенберг дал нам способ в любой момент времени выпустить на рынок множество одинаковых копий, он тем самым предвосхитил возможность постоянного наращивания числа копий и сокращения времени, необходимого для их выпуска в свет. После введения этого принципа технический прогресс уже заключался в том, как превратить десять тысяч отпечатанных за месяц одинаковых индульгенций в миллион одинаковых газет, отпечатанных за несколько часов. Таким образом, Гутенберга также можно признать зачинателем периодической печати.

Да, легко сказать «Гутенберг изобрел печать», однако для того, чтобы объяснить, в чем на самом деле состояло его изобретение, пришлось бы написать целый трактат. После Mechanick Exercises, «Механических упражнений», Моксона, то есть на протяжении 250 лет, в литературе появляются расплывчатые и двусмысленные намеки на какую-то «тайну», а изображения печатников за работой носят скорее художественно-иллюстративный, нежели технический характер. Следовательно, единственным осязаемым источником является то, что вышло из-под печатного пресса Гутенберга, из чего и следует выводить тот процесс, посредством которого он это создавал.

Дабы устранить распространенное недоразумение, далее мы, пожалуй, попробуем продолжить рассказ рядом отрицательных утверждений.

Гутенберг не был первым, кто осознал необходимость и потенциал крупносерийного выпуска литературы. Напротив, его изобретение в значительной степени было вызвано тем фактом, что размножение текстов не только стало общей потребностью, но и успело к середине XV века превратиться в признанную и прибыльную профессию. Профессиональные переписчики обслуживали и богатого коллекционера классических рукописей, и бедных студентов, которым нужны учебники по юриспруденции и теологии. На флорентийского книготорговца Веспасиано да Бистиччи работали до пятидесяти писцов одновременно; в университетских городах, из которых самым значительным был Париж, трудилось столько переписчиков ученых текстов, что из них набралось бы несколько гильдий. Религиозная община Братьев общей жизни в Девентере специализировалась на копировании философских и богословских книг, которые они продавали по всей Северной Европе. Дибольд Лаубер управлял настоящей «книжной фабрикой» в эльзасском городе Хагенау; он, как любой издатель последующих времен, выпускал книги для открытого рынка; Лаубер специализировался на «легком чтении», и популярности его книгам добавили иллюстрации, также сделанные механически.

Да и «печать» с рельефного «негатива» не была новым изобретением. Китайцы занимались этим уже тысячу лет (отраженная в легендах дата его появления — 594 год), и их метод перенесения оттиска с деревянной доски распространился по караванным путям на запад, где блочные книги и оттиски были хорошо известны во времена Гутенберга. В Китае изобрели и бумагу, которой предстояло стать идеальным материалом для печати. Правда, тонкий пергамент использовался и до сих пор иногда используется для печати роскошных книг; но бумага как прежде, так и теперь имеет то преимущество перед пергаментом, что она доступна практически в неограниченных количествах и, таким образом, позволяет осуществлять массовое производство, которое и является отличительной характеристикой печати.

Помимо того, Гутенберг не первым заменил дерево металлом, а целый блок — отдельной буквой. В этом отношении он следовал традициям собственного ювелирного ремесла, ибо ювелиры и родственные им мастера всегда вырезали пуансоны для проставления своей марки или подписи, которые наносили надписи на чаши, колокола и другие металлические изделия.

У Гутенберга нашелся и инструмент, пригодный для сжатия и выравнивания влажного и податливого материала (например, типографской бумаги), а именно пресс для вина, который римляне ввезли в его родной Рейнланд еще тысячу лет назад.

Достижение Гутенберга в первую очередь заключается в научном синтезе всех этих различных тенденций и опытов. Он удовлетворил потребность эпохи в большем количестве более дешевой литературы для чтения, заменив ручное ремесло машиной. Опираясь на технический опыт каллиграфа, гравера по дереву и металлу, он создал наборные шрифты, которые можно комбинировать как угодно. И вот наконец наступает момент, когда мы сможем сказать по крайней мере о двух подлинных изобретениях, сделанных Гутенбергом. Даже для набора одного листа требуется множество литер; а для набора целой книги их понадобились бы тысячи. Как размножить их с одного образца, созданного художником по шрифтам и пуансонистом? Гутенберг преодолел эту трудность, применив к ней принцип литья точной копии. С помощью одной вырезанной рельефом литеры и выбитого ею отпечатка на латунном бруске получился бы гравюрный оттиск, или «матрица» («женский» штамп), этой литеры в негативном отпечатке, а уж с такой матрицей можно изготовить любое количество копий этой литеры путем отливки из расплавленного свинца. Копии литер нужно было отливать с длинными ножками, которые можно было крепко ухватить большим и указательным пальцем, составляя из них слова и строчки. Независимо от того, какая буква или знак отливались, эти ножки должны были иметь в точности одинаковую длину, чтобы набранные литерами строки и колонки, установленные на верстатке, образовывали плоскую печатную форму без впадин и выступов. Неизвестно, насколько Гутенберг лично разработал принцип словолитной формы — инструмента, две взаимосвязанные части которого образуют отверстие глубиной около дюйма, закрытое с одной стороны матрицей и открытое с другой для залива расплавленного металла, подгоняемое под любую ширину буквы от широкой W до узкой l. Традиционно считается, что ее изобрел Шёффер. Но Гутенберг, прежде чем прибыл в Майнц и объединил свои усилия с Фустом и Шёффером, должен был разработать какой-то практичный метод литья копий из матриц, неограниченного числа металлических литер, из которых составлялись оптически выровненные, плоские наборные печатные формы. При этом он не только ввел основной принцип высокой печати, но и познакомил Европу с «теорией взаимозаменяемых частей» более чем за три столетия до ее общего распространения в промышленности, теорией, которая является основой всей современной технологии массового производства.

Второе изобретение Гутенберга, без которого печать, как мы ее понимаем, была бы невозможна, — это изготовление типографской краски, которая сцеплялась бы с металлическими литерами и, следовательно, имела бы химические свойства, весьма отличающиеся от свойств чернил, применяемых при получении оттисков с деревянных блоков.

Сейчас невозможно достоверно восстановить детали, при помощи которых винный пресс рейнских виноделов превратился в печатный станок. В первом подробном рассказе об искусстве книгопечатания, который Кёльхофф запечатлел в своей «Кёльнской хронике» (1499), уделяется мало внимания техническим аспектам. Чертеж Дюрера 1511 года, одно из самых ранних изображений, технические специалисты считают недостаточно точным. Как бы там ни было, описание примитивного типографского станка не представляет особого интереса для неспециалиста. Ибо, хотя книги, вышедшие из-под пресса первых станков, до сих пор живут, принося удовольствие и наставление, все же деревянный рычажно-винтовой станок давно перешел в категорию музейных экспонатов. Достаточно сказать, что станок Гутенберга более трех столетий применялся без каких-либо коренных улучшений. На современный взгляд, привыкший к электрическим типографским станкам, он кажется медленным и громоздким инструментом. Чтобы оперировать им, требуется большая физическая сила; прилагаемое усилие и вес машины делали работу на нем тяжелой; площадь печатной формы была очень мала, поэтому требовалась постоянная подгонка. Но такого станка было достаточно для его времени и небольшой на тот момент части общества, которая была способна прочитать отпечатанную на нем продукцию.

Однако поскольку благодаря этой самой продукции постоянно росло число грамотных людей, старый станок в конце концов перестал справляться с созданным им самим же спросом. Таким образом, он сам и был главной силой, которая привела к его замене новым оборудованием.

Разработка шрифтов

За пятнадцать лет после смерти Гутенберга в 1468 году печатные станки появились во всех странах западного христианского мира от Швеции до Сицилии и от Испании до Польши и Венгрии. Одно поколение спустя, в начале XVI века, западное сообщество наций уже решило относительно внешней формы, в которой они хотели бы видеть предоставляемый им печатный материал. Мы могли бы рассмотреть страну за страной, отмечая, какой интеллектуальный вклад внесли в европейскую цивилизацию печатники каждого народа, но разработка начертания шрифтов изначально имела наднациональный характер и поэтому будет кратко рассмотрена в хронологическом порядке.

По внешнему виду книги, напечатанные между 1450 и 1480 годами, почти неотличимы от современных им рукописей. Печатники переняли практически весь спектр почерков, использовавшихся в Европе в середине XV века: текстуру литургических произведений, бастарду юридических текстов, ротонду и готико-антикву — оба итальянских компромисса между каролингскими и позднесредневековыми шрифтами, формальную lettera antica и скорописную cancellaresca, любимую итальянскими гуманистами, и так далее. Ни рукописные, ни печатные книги не имели титульного листа и нумерации страниц; когда требовались цветные буквицы и другие иллюстрации, их выполнял особый мастер, не писец и не печатник. Один и тот же материал, от самой грубой до самой тонкой бумаги и от самого грубого до самого гладкого пергамента, использовался для книг одних и тех же более-менее установленных размеров, самыми популярными из которых были кварто и фолио.

Почему печатники так старались подражать переписчикам? Иногда говорят, что они хотели обмануть читателя, сделав свою «замену» как можно более похожей на «настоящую» книгу. Однако истинное объяснение следует искать в позиции потребителя, а не производителя. Одним из главных свойств читающей публики был чрезвычайный консерватизм в отношении того, в каком виде представлен материал для чтения. «Книжная типографика требует повиноваться традиции, обладающей почти абсолютной силой» и «чтобы новая гарнитура имела успех, она должна быть настолько хороша, чтобы лишь немногие распознали в ней нечто новое» — это одни из «первейших принципов типографики», кратко изложенных Стэнли Морисоном на основании изучения пяти веков книгопечатания. Те же правила применяются к форме отдельных букв и к виду всей страницы или целого разворота. Книга, которая так или иначе «отличается», перестает быть книгой и становится коллекционным предметом или музейным экспонатом, которым можно любоваться, может быть, даже восхищаться, но, разумеется, не читать: такова была участь буквально всего, что выходило из «частных типографий».

Печатники инкунабул были мастерами и ремесленниками без каких-либо претенциозных амбиций и иллюзий, которые не давали покоя английским, французским и немецким «реформаторам» с 1880 по 1910 год. Иными словами, хотя они и гордились — и гордились по праву — качеством своей продукции, им приходилось зарабатывать на жизнь и, следовательно, продавать такие товары, которые их клиенты готовы покупать. Правильность каждой буквы, убористость каждой строки, плотный узор каждой страницы, сравнимый с решетчатым готическим окном или восточным ковром, — добиться всех этих эффектов, а не четкости и разборчивости, стремился квалифицированный писец. И печатник без колебаний согласился на эти условности. Адвокат, которому требовалась копия «Декреталий», точно знал, как они должны выглядеть, ведь он занимался ими всю свою жизнь. Издания Шёффера, Рихеля, Венслера, Кобергера или Грюнингера с комментариями, напечатанными на полях вокруг текста, без пробелов и отступов, изобилующие лигатурами и аббревиатурами, без титульного листа, оглавления и алфавитного указателя адвокат XV века сразу признал бы знакомыми, тогда как любой современный аннотированный «Кодекс канонического права» со сносками и приложениями привел бы его в полное замешательство.

Желание сделать печатную книгу похожей на рукописную отнюдь не исчезло, но теперь его следует считать романтическим заблуждением, а не законной разновидностью типографского искусства. Все попытки создать шрифт, похожий на рукописный почерк, даже при помощи каллиграфа уровня Грейли Хьюитта, обречены на провал, как и стремления воспроизвести каллиграфические рукописи фотомеханическим способом, даже если они написаны типографом уровня Анны Симонс, — это если назвать только два современных примера оригинальности, направленные в ложную сторону.

Именно признание принципиальной разницы между эффектами, которых добивается мастер по металлу и переписчик-каллиграф, привело к победе пуансониста над писцом, а вместе с ним и к замене имитации рукописи на подлинную книгу. К 1480 году второе поколение печатников уже осознало автономность, присущую их ремеслу.

В течение примерно полувека после смерти Гутенберга первоначальное обилие шрифтов разделилось на два потока: с одной стороны — гарнитуры актиквы прямого и курсивного начертания; с другой — готические гарнитуры фрактура и швабахер. Все эти названия — причудливые измышления авторов более позднего времени. По существу, прямые римские шрифты впервые появились в Страсбурге в 1467 году и были доведены до совершенства в Венеции французом Николя Жансоном в 1470 году. Курсив италика происходит от скорописного почерка гуманистов, который приспособил для печати пуансонист Франческо Гриффо, работавший у Альда Мануция в Венеции около 1500 года, и почерка папской канцелярии, приспособленного для печати римскими каллиграфами Людовико Арриги и Антонио Бладо около 1520 года. Фрактура выросла из различных почерков, использовавшихся по всей Европе XV века. Английское название гарнитуры gothic (готический) до сих пор указывает на ее происхождение, тогда как французский термин caracteres allemands («немецкие литеры») намекает на то, что она приобрела свою окончательную форму в Аугсбурге и Нюрнберге около 1510—1520 годов. Швабахер, также один из множества готических шрифтов, имевших хождение в то время, появляется примерно с 1480 года в Нюрнберге, Майнце и других городах; совершенно ясно, что он возник не в мелком франконском городке Швабахе.

Прямой римский шрифт

Победа антиквы над ее готическим соперником в основном объясняется предпринимательским гением печатника Альда Мануция. Правда, его поддерживала мощная традиция, в которой воспитывались его самые влиятельные клиенты еще с дней флорентийских гуманистов Колюччо Салютати и Никколо Никколи. Они ввели тот принцип, что надлежащим средством для передачи древних текстов является littera antiqua.

Поэтому вполне естественно, что шрифт самой первой книги, отпечатанной в Италии, был больше похож на «округлый почерк» ренессансных писцов, нежели на «готическую» текстуру майнцских печатников, ибо это был классический текст «Об ораторе» Цицерона, напечатанный Свейнхеймом и Паннарцем в Субьяко в 1465 году. Аналогичным образом первопечатники Франции использовали гарнитуру антиква, ибо их заказчики, два профессора из Сорбонны, хотели использовать печатный станок в деле распространения гуманизма, и первым текстом, напечатанным в Париже (1470), было наставление в искусстве изящной словесности на латыни — Epistolarum libri, «Письмовники», Гаспарино да Барцицца. Округлый шрифт Свейнхейма и Паннарца в слегка видоизмененной форме, которую ей придал римский печатник Ульрих Хан, долгое время пользовался благоволением римских типографов, пока этот прямой римский шрифт немецкого печатника не был вытеснен венецианским римским шрифтом француза Николя Жансона. Он был, однако, достаточно красив, чтобы сэр Джон Хорнби, взыскательный типограф, возродил его для своей типографии Ashendene Press в 1902 году.

Жансон, один из великих шрифтовиков всех времен, тоже вырезал свою римскую гарнитуру для публикации «римского» текста — Epistulae ad Brutum, «Письма к Бруту», Цицерона (1470). Николя Жансон, родившийся около 1420 года в Сомвуаре возле Труа, по профессии был гравером и чеканщиком, и, по слухам, король Карл VII послал его в Майнц, чтобы разведать новый секрет печати — один из первых примеров промышленного шпионажа. По всей видимости, он действительно выучился типографскому делу в Германии, вероятно в Майнце, а затем обосновался в Венеции незадолго до 1470 года; во всяком случае, он был первым не немецким печатником, который нам известен. Мы уже не разделяем чрезмерного энтузиазма Уильяма Морриса, утверждавшего, что «Жансон довел развитие римского шрифта до предельного совершенства», но сила и благородство этого первого истинного римского шрифта сразу же установили высочайший стандарт для всех последующих римских гарнитур. Однако сам Жансон позднее вернулся к готическим шрифтам, и по крайней мере печатную продукцию на местных языках какое-то время даже в Италии и Франции продолжали набирать не антиквой, а другими шрифтами. Готический курсив, так называемый lettre batarde, созданный в Париже в 1476 году, несколько десятков лет оставался шрифтом, которым обычно набирали французские тексты.

Перемены произошли благодаря публикациям Альда Мануция. Ему чрезвычайно повезло с находкой художника-шрифтовика Франческо Гриффо из Болоньи. Прежде всего, Гриффо представил ему новую гарнитуру, которая не пришла в голову Жансону. Она основана на cancelleresca cor-siva папской канцелярии, которую гуманисты переняли в качестве своего неофициального письма, а позднее она получила название италического или курсивного. Как в рукописных текстах, так и в печатных она оказалась идеальным компаньоном для формального римского шрифта. Гриффо также вырезал несколько гарнитур последнего, и особо их выделяет то, что Гриффо искал образец за рамками письма гуманистов (которые перепутали каролингское письмо с продуктом классической эры) — в буквах из надписей времен императорского Рима. Самые годные римские гарнитуры Гриффо — это первая, которая была впервые использована в издании De Aetna, «Об Этне», Пьетро Бембо, 1495 год, и третья, которой напечатана любопытная Hypnerotomachia Poliphili, «Гипнэротомахия Полифила», в 1499 году. Оба эти шрифта продолжали очаровывать последующие поколения типографов от Симона де Колина и Робера Этьенна в XVI веке до ван Дейка и Гранжана в XVII веке, Каслона в XVIII и Стэнли Морисона в XX веке.

Но типографские качества гарнитур Гриффо едва ли смогли бы окончательно изгнать готические, как и римские, шрифты Жансона, если бы они не имели покровительства величайшего издателя того времени. Альд Мануций выбрал курсив Гриффо для своей популярной серии классических авторов, но не за красоту, а потому, что она удовлетворяла его коммерческим соображениям — тем, что ее знаки были компактные и узкие и, таким образом, позволяли наиболее экономично использовать печатную площадь.

При такой поддержке международной репутации печатника-издателя Альда Мануция отныне не осталось сомнений, что антикве суждено стать самым типичным европейским шрифтом. Поскольку в XVI веке Франция переняла у Италии ведущее положение в типографском искусстве, важную роль сыграло то, что французские печатники в скором времени перешли на шрифты по типу шрифтов Альда Мануция даже в издании часословов и других молитвенных и богослужебных книг, в которых дольше всего держалась средневековая текстура. Этот решительный шаг сделали Тильман Кервер и Жоффруа Тори, первый в качестве опыта, а второй — принципиально.

Венцом творений Тори в качестве профессионального печатника стал первый в мире трактат по теории создания шрифтов-Champ fleury, «Цветущий луг» (1529). От Франциска I автор получил титул imprimeur du roi — королевского печатника (1530). Тори также отстаивал использование надбуквенных штрихов, апострофа и седили во французском книгопечатании, писал неплохие стихи и прекрасно переводил с греческого, а также — и это не мельчайшая из его заслуг — был учителем Клода Гарамона.

Клод Гарамон (1480—1561) первым ограничился разработкой, резьбой и литьем шрифтов — все это прежде входило в обучение и профессию печатника. Сам Гарамон не был печатником, но с 1531 года создал ряд римских гарнитур (которые ему заказала и впервые применила издательская фирма Этьенна), которые оказывали влияние на стиль французской типографики вплоть до конца XVIII века.

Последнее усилие по созданию подлинно «новой» гарнитуры, которая бы заняла место римской и италики, предпринял Робер Гранжон. Он, сын парижского печатника, сам был и пуансонистом, и литейщиком, и печатником, и издателем в одном лице. С 1556 по 1562 год он жил в Лионе и уже успел снабдить разнообразными гарнитурами лионского печатника де Турна. Для собственной фирмы Гранжон в 1557 году разработал особую гарнитуру под названием Civilite, которая, по его задумке, должна была стать национальным шрифтом Франции. Это была адаптация готического курсивного письма, получившая свое имя оттого, что ее часто использовали в заголовках книг для детей, например de Civilite Puerile (о детских приличиях). Но к тому моменту италика Гриффо слишком уж прочно укоренилась в привычках печатников и читателей, чтобы пропустить соперника в качестве вспомогательной гарнитуры типа антиквы. Более того, идея «национального» шрифта шла вразрез со всем развитием печати как способа международной коммуникации. Хотя Civilite сохранила свое место в подборках шрифтовых образцов французских, голландских и немецких печатников еще более чем на 200 лет, она так и не стала применяться в качестве повседневного шрифта. Ибо, Civilite Гранжона, неожиданно для создателя, явилось первой гарнитурой, превосходно подходящей для разнообразной мелкой коммерческой продукции, например циркуляров, высококлассной рекламы и тому подобного, — не соперником, а ценным дополнением к обычным книжным шрифтам.

Готический шрифт

К моменту смерти Альда Мануция (1515) Германия уже встала на путь к собственному типографскому стилю. Около 1510 года аугсбургский печатник Иоганн Шёншпергер создал несколько гарнитур с начертанием, основанным на стиле писарей имперской канцелярии. Десять лет спустя, около 1520—1522 годов, эта протофрактура была упорядочена и приняла свою окончательную форму в руках нюрнбергского каллиграфа Иоганна Нойдёрфера (1497—1563) и нюрнбергского пуансониста Иеронима Андреэ. Фрактуре суждено было оставаться типичным немецким шрифтом еще 400 лет.

Фрактура Нойдёрфера сменила шрифт швабахер, который с 1480 по 1530 год был самым популярным шрифтом немецких печатников. Или, вернее сказать, фрактура оттеснила швабахер на второе место своего рода курсива рядом с доминирующей гарнитурой. Но швабахер, хотя и более округлый и открытый, чем фрактура, в целом так мало отличается от нее, что его нельзя считать самостоятельным вспомогательным шрифтом. Этот недостаток и является одной из причин, почему фрактура так сильно уступает антикве. Кроме того, у фрактуры нет малых прописных, а ее собственные прописные нельзя составить таким образом, чтобы получить читабельное слово.

Первоначальная причина того, что готические шрифты преобладали в Германии, а также скандинавских и славянских странах, находившихся от нее в культурной зависимости, возможно, состоит в том, что в Германии теологические сочинения преобладали над гуманистическими. Сначала этому способствовали строго томистические учения Кёльна, а позднее — лютеранская теология Виттенберга, двух университетских городов, которые в то же время были оживленными центрами печати.

Однако представляется, что негерманские тексты, как классические, так и современные, всегда набирались антиквой; и вплоть до конца XVIII века «иностранные слова» (Fremdworter) часто набирались ею, даже если для всех остальных использовался готический шрифт.

Распространение книгопечатания

Ввиду того что печать с помощью подвижных литер была изобретена в Германии и впервые появилась в немецком городе Майнце, неудивительно, что первые мастера нового искусства во всех странах Европы и даже некоторых частях Нового Света по национальности были немцами. Изобретение Гутенберга без преувеличения можно назвать самым важным даром Германии цивилизации. Но совершенно иное дело — превозносить распространение печати под маркой «истинно мирного проникновения германского ума в Западную Европу», что стало любимой темой немецких историков.

В действительности же тех печатников, которые начиная примерно с 1460 года отправлялись по дорогам и весям из Майнца, мало заботила германская культура. Это были ремесленники и деловые люди; они хотели заработать на жизнь и охотно приспосабливались сами и приспосабливали свое искусство к условиям международной торговли. До тех пор, пока печатная литература прочно не укоренилась как товар повседневного спроса, точнее, до первой половины XVI века, география места, где обустроились печатники, в буквальном смысле слова совпадала с географией мест, где могла бы открыть свой филиал какая-либо коммерческая фирма.

Совершенно бессмысленно перечислять десятки захолустных городишек в Абруцци или Савойе, которые могут похвастаться одним или, может быть, даже двумя ранними печатными станками, или прослеживать путь этих бродячих печатников в их поисках покровителей и клиентов. Сколь бы захватывающим ни казалось погружение в историю отдельных из этих мастеров и их продукции для интересующихся темой инкунабул, но история книгопечатания слишком тесно связана с историей «большого бизнеса», чтобы останавливать взгляд более чем на одном из числа этой мелкой рыбешки. Не считая высокого качества его работы, карьера Иоганна Ноймайстера из Майнца типична для многих его коллег. Возможно, Ноймайстер был учеником самого Гутенберга, и некий ученый-гуманист пригласил его поработать в Фолиньо, где он отпечатал первое издание «Божественной комедии» Данте в 1472 году; затем он вернулся в Майнц, позднее открыл типографию в Альби в Лангедоке, и, наконец, кардинал д’Амбуаз вызвал его в Лион, где он отпечатал великолепный Missale secundum usum Lugduni, «Лионский миссал» (1487).

Отдельных покровителей, однако, было недостаточно, чтобы гарантировать печатнику средства к существованию и обеспечить стабильную продажу его книг. С самого начала печатник (который, надо помнить, был своим собственным издателем и книготорговцем) стоял перед альтернативой, не изменившейся с тех пор: либо основать свое дело на поддержке организованных институтов, либо положиться на довольно устойчивый рынок грамотных людей, постоянных и состоятельных клиентов, любящих и покупающих книги. Официальную поддержку и прежде, и сейчас предоставляют в основном власти, церкви и школы; частное покровительство — образованный городской средний класс.

Аристократы, которые в последующие века будут создавать свои роскошные книжные собрания, причем большинство из них в конечном счете найдет свой последний приют в публичных библиотеках, встретили новое изобретение без особого энтузиазма, если не с откровенным осуждением. В то время, около 1490 года, большинство знатоков разделяло отношение герцога Урбино Федериго, о чем нам рассказывает Веспасиано да Бистиччи. В блестящей коллекции герцога «все книги были превосходного качества и писаны пером; если б там нашлась хоть единая печатная книга, она устыдилась такого соседства».

Таким образом, в первую очередь печатники искали себе клиентов среди людей со скромными средствами, которые не могли позволить себе особенно придираться к внешнему виду необходимых принадлежностей их профессии. Это были скорее переплетчики, чем печатники, кому удалось преодолеть презрительность надменных книголюбов, и те все-таки впустили печатные книги в свои величественные книжные шкафы; и вплоть до настоящего момента роскошь высококачественных переплетов часто контрастирует с на редкость плохим качеством печати и малой ценностью содержания.

Вполне в русле хорошо организованной и всемирной сети международной торговли конца Средних веков печать распространялась отнюдь не расширяющимися кругами из Майнца по Южной Германии, Центральной Европе и вплоть до окраин известного тогда мира. Напротив, легкость хорошо налаженных коммуникаций, охватывавших весь континент, позволила печатникам сразу же добраться до тех мест, которые предлагали самые блестящие перспективы, иначе говоря, до процветающих центров международной торговли. Так и случилось, что печатные станки быстро друг за другом появились в Кёльне (1464), Базеле (1466), Риме (1467), Венеции (1469), Париже, Нюрнберге, Утрехте (1470), Милане, Неаполе, Флоренции (1471), Аугсбурге (1472), Лионе, Валенсии, Будапеште (1473), Кракове, Брюгге (1474), Любеке, Бреслау (1475), Вестминстере, Ростоке (1476), Женеве, Палермо, Мессине (1478), Лондоне (1480), Антверпене, Лейпциге (1481), Оденсе (1482), Стокгольме (1483). Университетские города как таковые не привлекали печатников: ученость и усердие не заменяют живой наличности. Кёльн, Базель, Париж, Валенсия, Севилья и Неаполь тянули их, как магниты, поскольку это были процветающие торговые, финансовые и транспортные центры с резиденциями светских и церковных властей.

Единственный университетский город, который, по всей видимости, стал исключением из правил, — это Виттенберг; но там был один профессор, который обеспечил успех печати, и это место не встречается в анналах истории книгопечатания ни до, ни после того, как с Виттенбергским университетом был связан Мартин Лютер. Фактически Виттенберг, можно сказать, отчасти обязан своей славой одному промаху прозорливого нюрнбергского печатника Антона Кобергера — когда он в кои-то веки отклонил предложение Лютера стать его издателем.

Церковь и особенно монашеские ордена и конгрегации с их разветвленными связями тоже служили легкими путями для распространения нового искусства, не зависящими от политических границ. Когда в 1463 году два печатника, Свейнхейм и Паннарц, отправились в бенедиктинское аббатство в Субьяко возле Рима, чтобы открыть первую типографию за границами Германии, скорее всего, они ехали через Аугсбург, так как аугсбургское аббатство Святых Ульриха и Афры поддерживало тесные связи с Субьяко (которое, между прочим, населяли главным образом германские монахи). Оба аббатства отличались великолепными скрипториями и книжным рвением, и именно в аббатстве Святых Ульриха и Афры несколько лет спустя открылась первая аугсбургская типография. Так как субьякское аббатство находилось под началом великого испанского кардинала Торквемады, для обоих печатников было вполне естественным шагом вскорости перебраться в Рим. Позднее их литературный советник Джованни Андреа Бусси получил в награду епископство на Корсике; а Свейнхейм — место каноника в храме Святого Виктора в Майнце (1474).

Однако крыши монастыря и покровительства князя церкви было недостаточно, чтобы поддерживать стабильное производство и продажи. Интеллектуальный импульс и экономическая мощь давно уже перешли к мирянам. Именно крупные города и промышленно-коммерческий мир и стали главным местом книжного производства.

В Северной Европе сеть международной торговли, раскинутая ганзейскими городами от России до Англии и от Норвегии до Фландрии, предоставила удобные возможности для ремесла печатника. По торговым путям, проложенным южногерманскими купцами в Милан и Венецию, Лион и Париж, Будапешт и Краков, теперь пошли печатники и книготорговцы. Самый первый печатник после Гутенберга — Иоганн Фуст умер в 1466 году в Париже, куда уехал по делам. Великая торговая компания Равенсбурга, обладавшая буквальной монополией на торговлю с Испанией, способствовала появлению типографий в Валенсии, Севилье, Барселоне, Бургосе и других испанских городах; а один из ее эмиссаров Хуан (Ганс) Кромбергер из Севильи доставил книгопечатание в Новый Свет, когда в 1539 году отправил печатный станок в столицу тогдашних испанских колоний в Мексике.

Германия

К концу XV века типографии появились примерно в шестидесяти немецких городах. Но лишь дюжина из них добилась известности в этой области, и их притягательность для печатников полностью основывалась на положении в экономической жизни империи. Майнц и Бамберг, видевшие славу самых первых типографий, вскоре выбыли из гонки; хотя там и находились столицы епископств, в экономическом смысле они не играли важной роли. Их место в Южной Германии заняли Базель, Аугсбург, Страсбург и прежде всего Нюрнберг, богатейшие германские центры международных банков и торговли; а в Северной Германии города — члены Ганзейского союза или связанные с ним, в первую очередь Кёльн, Любек и Брюгге.

Страсбург. Страсбург, по-видимому, извлек пользу от присутствия первых работников, при чьей помощи Гутенберг проводил свои первые опыты, прежде чем вернулся в Майнц около 1445 года. Это объяснило бы определенные примитивные качества продукции, вывезенной первым страсбургским печатником Иоганном Ментелином. Типограф из него вышел небрежный, а вот предприниматель — очевидно, ловкий. Первой он выпустил Библию, которая вышла в 1460 году и составила прямую конкуренцию Майнцу; однако в то время, как 42-строчная Библия занимала 1286 страниц, Ментелину удалось уложить свою работу в 850 страниц, таким образом сэкономив около трети бумаги. В его следующей книге снова проявилось здравое коммерческое чутье. Это была первая Библия, отпечатанная на немецком языке или вообще на каком-либо живом языке, и, хотя ее переполняли грубейшие школьные ляпы, тем не менее ее текст оставался стандартным для всех немецких Библий вплоть до Лютера.

Ментелин был и первым пропагандистом нового искусства, сознательно распространяя его среди мирян, и его примеру последовали другие страсбургские типографы. Ментелин опубликовал «Парцифаля» и эпическую поэму «Титурель» Вольфрама фон Эшенбаха (обе в 1477 году), вероятно, по настоянию своего патрона, епископа Рупрехта, который еще раньше заказывал подобные рыцарские романы у переписного заведения Дибольда Лаубера в Хагенау. После смерти Ментелина (1478) в Страсбурге продолжали выходить другая средневековая и современная на тот момент поэзия, народные легенды, переводы Библии, проповеди и тому подобные популярные книги и брошюры. Адольф Руш, один из зятьев Ментелина, которые все были печатниками, познакомил Германию с римскими шрифтами. Первые страсбургские фирмы процветали до середины XVI века: Иоганна Прюсса, трудившегося с 1482 по 1510 год, сменил его сын-тезка, который продолжал отцовское дело до 1546 года. Большинство их книг предназначалось для народного потребления, но Мартин Флах, работавший с 1487 по 1500 год, предпочитал богословские труды на латыни. Его вдова отдала дело своему второму мужу Иоганну Кноблауху, который ко времени своей смерти в 1528 году успел отпечатать около трехсот книг; их сын, Иоганн-младший, продолжал работать в типографии до 1558-го. Мартина Шотта, еще одного зятя Ментелина, трудившегося с 1481 по 1499 год, сменил его сын Иоганн, который продолжил дело до 1548 года. Вторая четверть XVI века была расцветом страсбургских типографий, которые с пылом погрузились в религиозную войну на стороне лютеранской Реформации. Однако один печатник, сохранивший верность старой церкви, Иоганн Грюнингер, выпустил главный ударный труд католического лагеря — «Экзорцизм великого лютеранского глупца» Томаса Мурнера (1522).

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Колыбель, происхождение (лат., мн. число). (Здесь и далее примеч. пер.)

2

Колофон — текст на последней странице рукописной или старинной печатной книги, в котором сообщаются сведения об авторе, месте и времени создания.