Трактир

Живиль Богун, 2022

В мире существует сеть секретных станций, именуемых "трактирами", посетители которых отправляются путешествовать по собственным прошлым воплощениям. Зачем? По разным причинам. В любом случае, для клиентов это жизненно необходимо. Однако иногда и самим трактирщикам приходится таким образом решать проблемы личного характера. А это непросто, в особенности если проблема повторяется из жизни в жизнь, а причина её кроется в догомеровской эпохе.Это первая книга серии "Оказываю гостеприимство"

Часть 1. Исправленному верить

Пролог

Случалось ли вам, возвращаясь из путешествия или, наоборот, отправляясь в дорогу, где-то на середине пути замечать указатель со скромной надписью: «Трактир»? Нет? Значит, вы были не очень-то голодны, не сильно утомлены и в целом довольны жизнью. А если да, то можно с большой долей вероятности утверждать, что вы и есть тот путник, о котором дальше пойдет речь. Ну или можете им стать, что в принципе одно и то же.

Итак, как реагирует наш путник на сей указатель? Практический опыт предупреждает: не будь дураком, это обычный придорожный общепит, в лучшем случае мотель типа Bed&Breakfast. Однако название заведения выуживает из памяти соблазнительные мутноватые образы, и человек, не устояв, сворачивает-таки на узкую грунтовку. А две минуты спустя оказывается посреди густой чащи. Примечательно, что с шоссе не видно никакого леса, даже захудалой рощицы, и вдруг вековые ели мрачной стеной! Может, пока не поздно, вернуться назад, на скоростную магистраль, прямую и понятную, с обзором от горизонта до горизонта? Но стоит ему так подумать, как гравийка подкатывает к ажурным воротам, открытым настежь.

Миновав клумбу с пышно цветущими розами (или же укрытыми на зиму розами, в зависимости от времени года), путник оказывается перед большим домом. Симпатичный особнячок, но ничего особенного: каменный первый этаж, деревянный второй, черепичная крыша. Примечателен лишь остекленный эркер в центре фасада: он светится, будто огромный фонарь. Под эркером — парадная дверь, широкая, двустворчатая, тоже стеклянная, убранная в мелкие соты переплета. Над дверью вывеска «ТРАКТИР», внизу витиеватая надпись помельче: «Liberaliter tracto». Бронзовые буквы чинно поблескивают на темном дереве. Не кичливо, не зазывно, а именно так, как надо. Респектабельно. Радушно. Обнадеживающе… Смотря что путнику, то есть вам, нужно.

Во дворе сгущаются сумерки, и сквозь стекло видно, что происходит в доме, по крайней мере, в ярко освещенном центральном помещении.

Справа от входа — обеденный зал, четыре квадратных столика, которые при желании можно сдвинуть в один большой стол. Слева — уютная гостиная с диванами и креслами напротив пылающего камина. Посередине барная стойка. За стойкой маячит статный мужчина в клетчатой рубашке и вязаном жилете. На вид ему около пятидесяти, темные волосы и борода припорошены сединой, но взор серых глаз под густыми бровями на удивление чист и ясен. Орлиный нос, упрямый рот, четкие скупые движения — одно слово, герой! Ему бы боевое облачение да меч в руки, а он сосредоточенно возится с древней, почти раритетной кофемашиной.

У парня, который подкладывает дрова в камин, такие же стальные глаза и вьющиеся темные волосы. А еще гибкий стан, блуждающая на губах улыбка и строгий греческий профиль — ну прямо-таки юный Гермес. За каждым его движением следит неопределенной породы пёс, лежащий рядом на ковре.

А вот девчушка лет десяти — ее отражение маячит в большом зеркале слева от бара. Каштановые локоны перехвачены голубой лентой, бант пошире служит поясом платьица, белого с голубыми незабудками, на ножках лаковые туфельки, на руках — мохнатый рыжий кот. Точь-в-точь маленькая барышня на портретах давно ушедшей эпохи. Только глаза девочки, вишнево-карие, опушенные густыми кукольными ресницами, смотрят не по-детски серьезно…

Внезапно открывается дверь в глубине помещения, и появляется женщина в длинном домашнем платье, в полосатом фартуке и с подносом в руках. Красивая женщина. Должно быть, ей уже за сорок — судя по тому, что парень у камина явно приходится ей сыном — однако выглядит она моложе. Стройная, но не лишенная округлостей фигура, хорошая осанка, плавные движения. Густые светлые волосы собраны в узел, лишь несколько прядей выбиваются у висков. Поставив поднос на барную стойку, она машинально убирает волосы со лба, улыбаясь мужчине одними глазами — большими и темными, как у девочки. На подносе чашки. Маленькие кофейные и большие чайные, а может, бокалы для какао или кружечки для горячего шоколада. Смотря что вам нужно.

Тут хозяйка поднимает взгляд и смотрит прямо на вас — так смотрит, словно давно вас ждет. И вы открываете дверь…

Глава 1. Месть богини Бастет

Странно! Человек возмущается злом, исходящим от других — тем, что устранить не может, а не борется со своим собственным злом, хотя это в его власти. (Марк Аврелий)

Бронзовая вывеска «Трактир» вкупе с мудреной надписью на латыни действовали безотказно. Вот и он соблазнился. Вошел твердым размашистым шагом, стуча тяжелой тростью, будто впечатывал свое главенство в экспозицию — вот! вот! вот! — и властно огляделся. Однако оспаривать его статус никто здесь не собирался. Обеденный зал был пуст, кресла у камина тоже, даже за стойкой никого. Посетитель еще раз окинул взглядом просторное помещение, теперь уже пристально, выхватывая из интерьера различные штучки, явно антикварные: картины, светильники, вазы. Ничего так, стильненько. Третий раз он привычно обшарил пространство особым зрением, выискивая энергетические ловушки и сгустки тьмы. Хм, на удивление чисто.

Человек, наконец появившийся из кухни, ничего особенного из себя не представлял: добродушного вида мужчина средних лет, в вязаном жилете поверх клетчатой фланелевой рубашки. Однако посетитель без труда угадал в нем хозяина заведения — обычный служащий вряд ли мог позволить себе столь затрапезный вид.

— Добрый день, — с должной почтительностью поздоровался трактирщик. — Чем могу служить?

— У вас тут не слишком многолюдно, как погляжу, — вместо приветствия заметил посетитель.

— Через час подъедет группа туристов, — невозмутимо пояснил хозяин. — Вы как раз успеете пообедать в тишине.

— Вот именно, пообедать. Могу я увидеть меню? — посетитель поводил туда-сюда длинным пальцем, указывая на отсутствие табло с перечнем блюд или хотя бы меловой доски.

— Безусловно, — трактирщик уже протягивал гостю элегантно оформленную папку. — Меня зовут Марк. Как я могу к вам обращаться?

Посетитель поморщился: с каких это пор в придорожных кабаках просят представиться? Однако заведение, судя по вывеске, претендовало на гостиницу, и он снисходительно фыркнул:

— Прист.

Фамилия как фамилия — для тех, кто не знает английского. Трактирщик наверняка знал, поскольку уважительно кивнул. К тому же в прищуренных серых глазах мелькнул особый огонек, означавший, что первичный смысл слова «священник» ему тоже известен.

«А мужик не так прост, каким кажется!» — мысленно отметил посетитель. Он ведь действительно был своего рода жрецом! Если этот Марк сумел разглядеть тонкую духовную суть за респектабельным внешним обликом, выходит, он неплохой психолог, что при его профессии весьма нелишне… Тут вспомнилась загадочная надпись под вывеской.

— Позвольте полюбопытствовать, милейший, что написано у вас над входом? — спросил он. — Учил латынь в молодости, да признаюсь, подзабыл уже…

— «Liberaliter tracto», — с готовностью ответил трактирщик. — В данном значении — «Оказываю гостеприимство».

— Ну да, ну да… А как быстро будет готов обед? — уже чуть более благосклонно осведомился гость, назвавшийся Пристом, когда хозяин провел его в обеденный зал и предложил выбрать столик.

— Вы не успеете испытать тягость ожидания, — отделался Марк замысловатой фразой. И добавил, принимая черную шляпу, черные перчатки и черный плащ гостя: — Туалетная комната для джентльменов — слева.

Посетитель сперва пробежал глазами меню и заказал желаемое. Удивительно, в этом захолустье подавали все, что он любил! Оставалось надеяться, что и готовили сносно. Затем он отправился мыть руки. А когда вернулся, на столике уже стояли тарелки с зеленым салатом и свежим, еще теплым хлебом, в хрустальном бокале сверкала чистейшая вода. Хозяина снова не оказалось за стойкой, видимо, пошел на кухню. Господин Прист с аппетитом принялся за еду.

— Любезный, — обратился он к Марку, когда тот принес горячее, — в машине мой водитель, отнесите ему кофе и пару сэндвичей.

— Всенепременно, — кивнул трактирщик и опять скрылся за кухонной дверью.

Чуть погодя посетитель заметил, как стройный молодой человек прошмыгнул во двор, видимо, через служебный выход, к большому черному автомобилю, неся перекус оставшемуся на рабочем месте шоферу.

«Отлично вышколенный персонал, не маячит перед гостями», — отметил посетитель, не отрываясь от поглощения главного блюда — фрикасе с белыми грибами. Готовили здесь, как выяснилось, тоже отменно.

Господин Прист вкушал не спеша. Да, он любил хорошо поесть. Как любил окружать себя красивыми вещами, носить дорогую одежду и ездить в роскошных автомобилях. Кто сказал, что духовному человеку следует чураться земных радостей? Наоборот, он волен брать от жизни всё — ведь материальные ценности сами плывут к нему в руки. Познавший гармонию Бытия и сам становится гармоничным, а значит, может материализовать желаемое в любом количестве. Люди охотно несли дары в обмен на его услуги, счастливые уже от того, что попали на прием, которого ждали по полгода. Разумеется, никаких пошлых прейскурантов: снятие порчи — столько-то, открытие третьего глаза — столько-то и так далее. Подобными глупостями пусть занимаются меркантильные «потомственные ведьмы», новоиспеченные астрологи и сельские знахари.

Прист же работал с клиентом комплексно и основательно: он обнулял карму. Что толку откупоривать каналы животворящей ци, чистить ауру, снимать наговоры и сглазы, если человек, не изменившийся в сути своей, тут же снова обрастет энергетической грязью? Это сродни удалению симптомов вместо причины заболевания. А он исцелял, в первую очередь, душу человека: когда душа становится невинной, как у младенца в первом воплощении, всякая нечисть сама отваливается.

Безусловно, техника обнуления кармы крайне сложна и подвластна далеко не каждому. Господин Прист шел к вершинам мастерства не один год. И даже не одну жизнь. Чтобы стать Мастером, то есть обладателем первой степени Духа, нужно хотя бы два воплощения подряд посвящать себя служению Высшей Силе. Неважно, как звался твой бог: Ра, Ахурамазда, Аполлон, Вишну, Митра, Яхве или Аллах — это всё имена единого Творца Мира. Что давно известно просветленным. Тем более Присту — священнику в третьем воплощении! О да, ему даровано сакральное знание: в прошлой инкарнации он был католическим миссионером, за выдающиеся заслуги перед церковью посвященным в епископы; а еще раньше — верховным жрецом древнеегипетского бога Пта, демиурга, властителя мира мертвых, блюстителя правды и порядка. Богатый опыт души позволил и в этой жизни рано осознать свое высокое предначертание…

Вот о чем размышлял посетитель за столиком с накрахмаленной белой скатертью, ловко орудуя серебряными приборами. И сервировка, и все три заказанные им блюда оказались выше всяких похвал — не в каждом столичном ресторане так кормят. В общем, господин Прист остался доволен. И когда хозяин трактира предложил ему пересесть поближе к огню, чтобы в комфорте насладиться чашкой кофе с коньяком, он так и поступил.

Расположившись в удобном кресле, гость благодушно огляделся… и внезапно замер, вперившись в статуэтку над камином. Черная кошка с золотым ошейником царственно восседала на белом мраморе полки. Тело господина Приста под батистовой рубашкой и английским костюмом-тройкой покрылось гусиной кожей, а горло словно железом сдавило. Однако он быстро совладал с собой.

— Любезный, — обратился он к хозяину, когда тот принес бокал с благородным французским напитком и миниатюрную чашечку ристретто, — меня заинтересовала вон та египетская штучка. Небось старинная?

— Что вы, господин Прист! Современная реплика. Хотя весьма удачная, — Марк уважительно кивнул статуэтке, будто отдавая должное ее «удачности». — С какой стати мне хранить дома реликварий с мумией древней кошки? К тому же у нас свой кот имеется, живее всех живых, — и он показал на соседнее кресло, где, почти сливаясь с золотисто-оранжевой обивкой, свернулся калачиком крупный рыжий кот.

— Действительно, а я и не заметил, — господин Прист опасливо покосился на пушистого зверя, однако тот продолжал спать, не обращая на посетителя никакого внимания. — Все же э-э… Марк, будьте любезны, позвольте мне поближе рассмотреть вещицу. Я, знаете ли, питаю некоторую слабость к предметам, имеющим отношение к древним культам — таким, как эта кошечка, например…

Господин Прист старательно изображал совершенного профана, этакого любителя мистики. А мысленно хвалил себя за проницательность: ведь он снова оказался прав! Трактирщик, на вид простак простаком, явно разбирался в древностях: о реликвариях, вместилищах бесценных святынь, рассуждал будто о ценах на картофель, налогах на недвижимость или в чем там еще надлежит разбираться трактирщикам.

— Пожалуйста, господин Прист, смотрите, — Марк взял с каминной полки фигурку черной кошки и протянул гостю. — Думаю, премудрая Бастет не будет против.

Статуэтка высотой менее локтя оказалось неожиданно тяжелой. Неужто эбеновое дерево? Дорогая, стало быть, вещь! В глаза кошки были вставлены прозрачные оранжево-желтые камешки. На груди красовалось широкое ожерелье с Уаджет, левым оком Гора, символом Луны, на лбу скарабей, символ Солнца — всё из качественной золотой фольги. Недолго думая, господин Прист перевернул фигурку и не смог сдержать возглас изумления:

— Так вот же вместилище! А вы говорите, не реликварий…

— Я сказал, что это удачная реплика — точная копия статуэток богини Бастет или Баст, как вам будет угодно. Моя жена регулярно насыпает в это отверстие свежую порцию ладана… Но давайте поставим кошечку обратно: Бастет, как известно, является олицетворением женственности, а значит, совершенно непредсказуема…

Гость нехотя вернул статуэтку, и Марк бережно водрузил ее на прежнее место.

— Не буду вам мешать, господин Прист, наслаждаться напитками, — сказал он и вернулся за стойку, а затем и вовсе ушел на кухню.

Посетитель остался сидеть, глядя на сверкающую позолотой черную фигурку. Даже взгрустнулось, точно приступ ностальгии накатил. Именно так и бывает, когда соприкасаешься с кем-то или чем-то, знакомым из прошлых жизней.

Взбалмошный характер Бастет ему был известен и без подсказки трактирщика: то она весела и ласкова, как Хатхор-Луна, богиня плодородия, то агрессивна, как богиня-львица Сехмет. И о самих статуэтках в виде кошки, глиняных, деревянных, бронзовых и даже золотых, господин Прист знал всё. В Древнем Египте — или на Та-Кемет, Чёрной Земле, как называли свою страну ее жители, имея в виду плодородную почву долины Нила — ни один дом, богатый или бедный, не обходился без Бастет. Ее изображали как женщину с кошачьей головой или кошку, кормящую четырех котят, или просто сидящую кошку. Во всём Египте она почиталась как богиня плодородия, любви, веселья, врачевания и, конечно же, как покровительница женщин — египтянки даже глаза подводили, чтобы они походили на кошачьи, и подражали кошачьей походке. Обычно статуэтки Бастет стояли на домашних алтарях и в большинстве своем были полыми. Но далеко не в каждой такой фигурке хранились мумифицированные останки кошки-пророчицы или кошки-целительницы. Зачастую в них помещали целебные травы или благовонья, запах которых оберегал обитателей дома от злых духов и заразных болезней.

Однако душа господина Приста откликнулась именно на этот облик Бастет: изящная черная кошка с золотым ожерельем на шее, со знаком Солнца на лбу и знаком Луны на груди. Помнит душа, помнит, что было для нее священным!

Господин Прист растерянно глянул на бокал в руке: надо же, и не заметил, как опустошил. Отставив бокал, он откинулся на спинку кресла и сомкнул веки: в голове было легко и ясно, а расслабленное тело, наоборот, налилось приятной тяжестью. Ничего, у него нет необходимости куда-то торопиться. Достигшим гармонии чужда суета. Сейчас посидит чуток, отдохнет и поедет дальше…

… Пустой стакан вновь до краев наполнился настоящим виски — ирландским, тройной перегонки. Отец Салливан уже и не помнил, когда в последний раз пробовал сей эликсир. Семь лет, семь бесконечно долгих лет он торчит в адской дыре, именуемой Египтом! Но ничего-ничего, недолго терпеть осталось…

Капитан Джилрой щедро плеснул и себе в стакан, затем снова обратился к понурому священнику, до того загоревшему под беспощадным местным солнцем, что от бедуина не отличить:

— Что ж, святой отец, за вашу миссию мы уже выпили, теперь выпьем же за мою! Благосклонность фортуны, знаете ли, мне сейчас не помешает. Скоро домой возвращаться, а в моих трюмах пусто, не считая прорвы полудохлых крыс, дьявол бы их всех побрал!

— Не произносите в доме Божьем имя врага человеческого, сын мой! — миссионер погрозил костлявым пальцем красному от виски и злости ирландцу, капитану и владельцу небольшого торгового судна. — Так говорите, ничего не удалось откопать?

Капитан вздохнул так тяжело, что чуть не погасил ржавую масляную лампу, что худо-бедно освещала единственную комнатенку в лачуге, именуемой католической миссией.

— Ничего, кроме огромного каменного погреба, битком набитого кошачьими мумиями, чтоб им пусто стало… Э-эх, да ведь они и так пустые — одна шкура да кости! — с омерзением сплюнул мореход. — Если в проклятом языческом храме и были какие-то ценности, то их давно растащили местные грабители. А в мумиях какой прок? Никакого…

— Я бы не стал утверждать столь категорично, — изрек святой отец, хитро прищурив черные глазки, и без того маленькие, особенно по сравнению с выпирающим носом-клювом. Из-за выдающегося носа местные уважали отца Салливана больше других миссионеров: уж больно он был похож на их древнего бога Ра, того, что с головой сокола. — Забыли, дорогой мой соотечественник, что у нас на родине делают из костей на скотобойнях?

— Мыло варят, что ли? — озадаченно поскреб рыжую макушку капитан Джилрой.

— И мыло тоже. Но в основном перемалывают на удобрения: если почву не подкармливать, ни ячмень, ни картофель не уродятся. Это здесь Нил, разливаясь, каждый год обильно покрывает землю жирным слоем ила. А наша многострадальная родина, увы, не богата плодородными почвами.

— Зато народ наш куда смекалистее! — капитан стукнул кулаком по столу, аж стаканы задребезжали. — Ишь что придумали — кости на удобрение!

— Вот и я говорю, — многозначительно протянул отец Салливан, — кости перемалывают — останки, значит…

Тут до капитана наконец дошло. Он выпучил блеклые водянистые глаза, икнул и вдруг выпалил, захлебываясь от восторга:

— То есть мумии можно пустить на удобрение! Ну конечно, чего добру пропадать? Там их тысячи тысяч, бери не хочу…

— Ну-ну, сын мой, так просто их не возьмешь, — осадил морехода священник. — Местные, хоть и приняли кто христианство, кто ислам, в душе остались язычниками — уж поверьте мне, сэр, я знаю, о чем говорю! Они почитают веру своих предков и не позволят осквернить святыню…

— Это сушеные-то кошки — святыня? — пьяно ухмыльнулся капитан Джилрой. — Я приведу своих матросов, они живо набьют чучелами мешки — столько, сколько влезет в трюмы. Эх, жаль, нельзя здесь, на месте, перемолоть всю эту гадость в муку — больше бы вместилось!

— Вы не о том сейчас думаете, капитан. Даже бравым ирландским матросам несдобровать, если местные поднимут шум. Поймите же, они фанатики! Чего доброго, еще ваш корабль подожгут.

— И что же мне делать? Посоветуйте, святой отец, раз уж вы так хорошо изучили нравы аборигенов.

Священник сделал вид, что задумался. Затем сказал, понизив голос до шепота, хотя никто в убогой глинобитной хижине не мог их подслушать:

— Предлагаю действовать так. Я отвлеку местных: устрою шествие с хоругвями — народ непременно сбежится, поскольку жаден до зрелищ. А вы со своими молодцами тем временем быстренько погрузите мешки в… Так, а повозки? Вы же не можете арендовать повозки и вьючных животных у здешних жителей — тогда они всё поймут… Ладно, дам вам кое-кого в помощь. У этих ребят свои верблюды имеются.

— Вы о ком? — заинтересовался капитан Джилрой.

— Так, археологи… Нет-нет, не беспокойтесь — не из наших, ученых. Зато куда более опытные.

— Я понял! — капитан хлопнул себя по лбу широкой ладонью. — Черные копатели!

— Тише! — цыкнул на него отец Салливан. — Кроме этих прохиндеев, никто из местных вам не поможет. Только имейте в виду: не пытайтесь их надуть. Заплатите разбойникам сколько потребуют, не торгуясь, иначе, сэр, я и полпенса не дам за вашу голову.

— Ладно-ладно, святой отец, я понял. Ну а сколько вы сами-то хотите за дельный совет да за посредничество, так сказать?

— Господь с вами, капитан! Зачем мне, священнослужителю, деньги? — отец Салливан закатил глаза к потолку: сквозь прохудившийся камышовый настил просвечивали яркие южные звезды. — Ну разве что для миссии — видите же, как мы тут бедствуем.

— Десять процентов! — предложил мореход, поражаясь собственной щедрости. Хотя, если подумать, идея ведь целиком принадлежала святому отцу.

Святой отец наверняка подумал о том же, поскольку в недоумении воззрился на собеседника черными глазами-бусинами:

— Помилуйте, сэр! Мы ведь школу для местных детишек хотим построить…

— Школу, говорите? — мореход понимающе усмехнулся. — Ну-ну… Ладно, для благого дела не жалко: пусть будет пятнадцать!

На том и порешили. Пропустили еще по стаканчику за успех предприятия и договорились провернуть его завтра же вечером: зачем откладывать благое дело? Однако выходя, капитан все же спросил священника:

— Я-то загружусь и отчалю, а вам здесь оставаться. Не боитесь мести древних богов, святой отец?

— Со мной Господь Истинный! — привычно возгласил священник. — Так говорил мой дед, тогда еще молодой батрак, опустошая могилы кельтских вождей. Его тоже предупреждали, что древние друиды непременно будут мстить. Но дед купил дом, землю и жил безбедно на собственной ферме до глубокой старости. Так что, сэр, вам меня не запугать!

Когда капитан, ухмыляясь и пошатываясь, удалился по спящей улочке в сторону портовой гостиницы, отец Салливан запер дверь лачуги на засов. Затем приподнял циновку, закрывающую узкий лаз, и нырнул в подполье, не забыв прихватить с собой лампу.

Мигающий язычок пламени многократно отразился на гладких металлических поверхностях: кругом на земляном полу и на грубо сколоченных полках стояли кубки, вазы, треноги, светильники, статуэтки — бронзовые, серебряные и золотые, украшенные инкрустацией и резьбой. Всё из захоронений древних египтян, разграбленных их собственными потомками. Отец Салливан скупал сии артефакты у воров, чтобы затем продать в Европе, только в сто раз дороже. Богатые аристократы совсем помешались на почве любви к древности, они готовы были платить огромные деньги даже за глиняные черепки, не говоря уже о золоте и слоновой кости. А тут добра хватит, чтобы купить себе сан епископа, причем в цивилизованной стране с умеренным климатом!

Он высветил на верхней полке любимую вещицу — статуэтку кошки из черного дерева, с золотым ожерельем и редчайшими огненными опалами в глазницах. То была не просто кошка — сама богиня Бастет! И нашли ее как раз в том храме, подземелья которого собирался опустошить предприимчивый капитан Джилрой.

— Ну и что ты мне сделаешь, киска? А ни-че-го! Пожалуй, я не буду тебя продавать — оставлю себе на память…

***

Когда Марк вернулся в зал, посетителя, назвавшегося Пристом, там уже не было. Лишь на столике рядом с пустым бокалом лежали несколько мятых купюр.

— Ты бы видел, отец, как он драпал! — со смехом заметил парень, вошедший следом через черный ход. — Как… как не знаю кто!

— Как черт, окропленный святой водой, — подсказал Марк, невозмутимо убирая со стола.

— Может, нам тут слегка почистить пространство — от остатков темной энергии? — парень помахал руками, изображая магические пассы.

— Зачем? Рыжий уже всё собрал. Теперь дня три дома не появится, — Марк указал на пустующее кресло: кот исчез вслед за посетителем.

— Неужели тебе было совсем не интересно взглянуть ему в лицо? — не унимался парень.

— Зачем? Этот Прист достаточно сведущ в принципах реинкарнации, чтобы сделать верные выводы. Полагаю, промышлять чисткой кармы он больше не будет… — Марк повернулся к изящной черной кошке на каминной полке. — Ты довольна, премудрая Бастет?

Огненные опалы в глазах статуэтки торжествующе вспыхнули.

Глава 2. Переходный возраст мечты

Мечтайте о великом. Лишь великие мечты в силах затронуть людские души.

(Марк Аврелий)

Вероника последний раз провела мягкой тряпицей по вывеске, удовлетворенно хмыкнула и соскочила со стремянки. Оправив подол длинной юбки, взяла ведерко с мыльной водой, легонько толкнула створку входной двери и проскользнула внутрь.

— Я закончила, можешь убрать стремянку, — бросила она на ходу, направляясь к барной стойке. — С тебя верхние окна… Герман, ты меня слышишь?

Парень, сидевший на ковре напротив пылающего камина, нехотя захлопнул книгу, не забыв заложить страницу карандашом.

— Вот так всегда, Рекс — на самом интересном месте! — пожаловался он псу, который лежал рядом, пристроив голову меж передних лап.

Пес сочувственно вильнул хвостом, но глаза не открыл.

— Начни с Зеленой комнаты, — сказала Вероника и принялась натирать массивную деревянную столешницу, и без того блестящую как зеркало.

— С Зеленой — это хорошо! — обрадовался Герман и потянулся с ленивой грацией молодого леопарда. — Пусть Алиса потрудится в кои-то веки, а то всё я да я…

— Пролетарий ты наш угнетенный! — Вероника с улыбкой глянула на сына. — А кто всю прошлую неделю дурака валял?

— Я был в экспедиции, мам, ты же знаешь!

— Теперь это так называется? — из коридора донесся насмешливый бас, а мгновенье спустя показалось бородатое лицо Марка. — Ну-ну, исследователь! «Уж полночь близится, а Германа все нет…»

— Ну вот, еще и Пушкина приплели, — ухмыльнувшись, парень схватил со стойки стеклоочиститель и взбежал по лестнице на второй этаж, ловко жонглируя флаконом и двумя губками.

— Трюкач! — вдогонку бросил отец. — Смотри, из окна не вывались!

— Кстати, я снова уезжаю на пару дней, — сообщил Герман уже сверху, перегнувшись через перила. — Мишель зовет.

— Когда?

— Сегодня же.

— Ну ладно, езжай, раз надо, — кивнул Марк. Затем повернулся к жене: — Я возьму стремянку, надо яблони обрезать. Потом буду в мастерской. Зови, если что.

— Думаю, мы справимся… хрупкими женскими силами, — улыбнулась Вероника.

— Ой, не прибедняйся!

Едва Марк скрылся в коридоре, ведущем к задней двери дома, затренькал колокольчик над парадной. Пес поднял голову и негромко гавкнул, однако по-прежнему не сдвинулся с места.

Вероника окинула взглядом полку с плотно закупоренными банками из белого фаянса; на сверкающем боку каждой имелась этикетка в виде овальной виньетки с затейливой надписью посередине. Рука хозяйки привычно потянулась к первой банке справа, но замерла в воздухе.

— Нет-нет, не кофе. Тут потребуется нечто особенное…

***

Послеполуденное солнце било в лобовое стекло. И будет бить беспощадно, пока не закатится за горизонт. Или пока Ида не свернет в сторону, что абсолютно исключено. Хотя смотреть на дорогу было больно. До слез. Даже темные очки не защищали от лицезрения безобразных разводов, что оставил наглый поганец на заправке, якобы протирая стекло. Сколько ни трудились «дворники», жирные полосы не отмывались. Может, все же свернуть на обочину и самой помыть? Однако от мысли, что придется остановиться и выйти из машины, ее чуть не стошнило. Значит, будет мучиться до следующей заправки…

Ида терпеть не могла останавливаться в пути. Во всех смыслах. С детства, насколько себя помнила, она всё делала быстро: ходила стремглав, читала взахлеб, гимназию окончила в шестнадцать, училась в двух вузах одновременно, автомобиль всегда вела на максимальной допустимой скорости. Даже спала стремительно: засыпала в полночь, едва голова касалась подушки, а с рассветом вскакивала на ноги, спеша воплощать идеи, пришедшие во сне. В агентстве, где она за год из рядового сотрудника вырвалась в арт-директоры, некоторые острословы уверяли: ураган «Ида», обрушившийся на Мексиканский залив с такой силой, что повернул вспять вальяжную Миссисипи, назван именно в ее честь… И только кофе Ида пила медленно — на чашку уходило четверть часа, а то и больше. Это были единственные, драгоценные минуты отдыха. «Ураган взял паузу», — говорили тогда сотрудники. С уважением, однако. Потому что Ида никогда ни с кого не требовала больше, чем с себя.

И вдруг нашелся смельчак, который попытался ее остановить. Обуздать тайфун! Глупая затея. Ему, наверное, будет больно… Но и ей тоже! Ей уже больно, так больно, что впервые в жизни она не выдержала, убежала. Типа сорвалась в срочную командировку. На работе поверят, Ида часто так делала. А он пусть думает, что хочет. Ей все равно. Она его уже забыла. Ну почти…

Дорога расплывалась, будто в тумане. Ида рукавом протерла слезящиеся глаза. Чертовы разводы, ничего не видно! Внезапно тренированное периферийное зрение дизайнера выхватило указатель на обочине. «Трактир». Надо же, без твердого знака в конце, пресловутой «ер», столь модной сейчас стилизации под старину. Мало кто понимает, что старина старине рознь: чинные трактиры петровских времен разительно отличались от кабаков, где кутили сослуживцы Печорина, не говоря уж о более поздних харчевнях, под дверьми которых валялась пьяная чернь…

А в нынешних трактирах кофе хоть подают? Иде вдруг отчаянно захотелось эспрессо. Может, в глазах прояснится наконец. И лобовое стекло заодно помоет. А потом сразу помчится дальше — вперед, всегда только вперед!

Она резко дала задний ход и свернула на гравийку. Уже через сто метров та неожиданно завела ее в дремучий лес. Ида продолжала ехать — она не привыкла менять свои решения. И оказалась права, как всегда. Дорога еще раз вильнула и уперлась в особнячок.

Дом выглядел на удивление правильно. Если бы ей заказали проект трактира, этакого постоялого двора на обочине, она наверняка изобразила бы нечто подобное. Только без эркера. Однако тут, надо признать, эркер был к месту, отлично гармонировал с широкой остекленной дверью. А над крыльцом, под вывеской, тускло отливала бронзой непонятная надпись на латыни. Ну надо же, опять никакого а-ля рюс!

Ида с силой толкнула дверь и буквально ввалилась внутрь, с трудом удержавшись на высоких каблуках: массивная с виду створка поддалась неожиданно легко. Резная ширма частично отгораживала от зала маленькую прихожую с двумя рядами вешалок и стойкой для зонтов.

— Добрый день! — хозяйка шагнула навстречу посетительнице.

Ида как-то сразу поняла, что миловидная, еще довольно молодая женщина и есть хозяйка заведения. Она была вся такая домашняя-предомашняя: на лице ни следа косметики, роскошные волосы упрятаны в узел на затылке, свободное платье до пят наверняка очень удобное, не сковывает движений, но увы, скрывает фигуру. Ида же предпочитала наряды, которые подчеркивали длину и стройность ее ног: зачем прятать красоту, если природа сама тебя ею одарила?

— Здравствуйте! — громко сказала она, смерив хозяйку взглядом эксперта. — У вас можно получить чашку эспрессо?

— Разумеется, — улыбнулась хозяйка. — Сейчас приготовлю. Располагайтесь! — она жестом пригласила гостью пройти налево, где стоял обитый светло-оранжевой кожей диван и пара глубоких кресел.

Ида огляделась с некоторой долей растерянности — не ожидала столь уютной обстановки. И выбрала кресло, стоявшее ближе к камину. Она только сейчас поняла, как озябла в своей шелковой блузе и узкой юбке до колен. А в камине манко горел огонь.

— Желаете что-нибудь еще? — осведомилась хозяйка, подкатывая к ее креслу изящный сервировочный столик.

— Нет, спасибо… Скажите, а что означает надпись над входом? — Ида терпеть не могла непонятностей.

— «Оказываю гостеприимство», — с готовностью пояснила хозяйка. — Этот девиз характеризует наше заведение вот уже несколько веков.

«Несколько веков? Ого!» — Ида непроизвольно смягчилась: традиции она уважала.

Тем временем хозяйка вернулась за стойку и тихонько зазвенела посудой. Не успела Ида откинуться в кресле, как ее ноздрей коснулся неожиданный запах.

— Что это вы готовите? — спросила она, повернувшись к хозяйке через плечо.

— Я варила шоколад, когда вы вошли, — отозвалась та, хлопоча у маленькой электроплитки. — Но вам сейчас сделаю кофе…

— Не надо! — поспешно перебила ее Ида, сама себе удивляясь. — В смысле, не надо кофе. Сто лет не пила горячий шоколад… — она старалась быть вежливой и непринужденной. Но в меру. Потому как неприлично фамильярничать с персоналом.

— Вот и отведаете нашего! — весело сказала хозяйка, ставя на серебряный поднос две белые фарфоровые кружки, высокие и узкие.

Ида увидела, как густая тягучая жидкость тонкой струйкой полилась из сотейника сначала в одну кружку, потом во вторую. А миг спустя обе оказались перед ней на столике. Вместе с вазочкой, наполненной маленькими розовыми зефиринками.

— Попробуйте наш фирменный зефир, мы всегда подаем его с горячим шоколадом, — предложила хозяйка. — Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Ида не возражала. Ей было не до церемоний. Она сосредоточенно вдыхала в себя горьковато-сладкий аромат шоколада, ванили, сливок, лесных ягод и чего-то еще, столь же аппетитного. А уж вкус этого чуда не поддавался никакому определению…

Какое-то время Ида молча смаковала почти забытое лакомство. Хозяйка тоже безмолвствовала: пила свой шоколад, мечтательно глядя на мерцающие в камине угли.

— Восхитительно! — наконец выдохнула Ида. — Вы просто волшебница…

— Вероника, — сказала хозяйка. — Так меня зовут.

— Ида, — представилась гостья, хотя вполне могла не делать этого. И добавила, тоже непонятно почему: — Вообще-то я хотела кофе — мне еще три часа ехать… Но не смогла устоять перед таким соблазнительным ароматом!

Наверное, ей просто захотелось сказать хозяйке что-то приятное. Всегда полезно говорить приятное людям, даже малознакомым и вовсе не знакомым. Это нехитрое действие повышает уверенность в себе, причем в равной мере как в говорящем, так и в слушающем. Кажется, в психологии отношений сия закономерность называется «зеркалом»…

Но Вероника никак не отреагировала на похвалу, как будто не услышала. Только неспешно изрекла, глядя на Иду глазами цвета темного шоколада:

— Иногда очень полезно изменять. Не людям — привычкам.

Допив последний глоток, Ида не без сожаления повертела в руках необычной формы кружку и наконец поставила ее обратно на стол.

— Спасибо. Сколько я вам…

Она вдруг осеклась, захлопала ламинированными ресницами: из-за кресла хозяйки показалась бородатая мордочка с блестящими глазами-пуговицами, а затем и ее обладатель — жесткошерстный фокстерьер классического окраса, белый с рыжими и черными пятнами.

Сама Вероника тоже казалась удивленной: ее брови слегка дернулись вверх.

— Ах, вот ты где, лентяй этакий? — сказала она, обращаясь к собаке. — Полдня тебя ищу, а ты тут дрыхнешь?

Фокстерьер покосился на хозяйку с явным недоумением и снова уставился на посетительницу, умильно склонив голову набок.

— Ох ты ж какой славный! — воскликнула Ида, вмиг забыв о правилах этикета. — Как его зовут?

— Рекс.

— Рекс! — по-детски восторженно повторила гостья. — Рекс!

Пес навострил уши, вильнул хвостом и приблизился к ней.

— Можно его погладить? — не дожидаясь ответа хозяйки, Ида запустила обе руки в курчавую шерсть собаки. — Я в детстве мечтала о таком песике… И тоже хотела назвать его Рексом, — призналась она.

— Родители не позволили? — с пониманием покивала Вероника.

— Ну да. Но я их не виню. У меня и вправду не было ни минуты свободного времени: средняя школа, музыкальная школа, потом художественная, английский, французский… А фоксик, он ведь такой активный, с ним гулять надо подолгу, общаться постоянно, — не переставая говорить, Ида сползла с кресла на ковер и уже вовсю обнималась с собакой.

— А сейчас? Почему бы вам сейчас не воплотить свою мечту?

— Ох, сейчас еще хуже! Я либо в офисе до позднего вечера, либо в командировках.

— «Иногда надо бежать, чтобы остаться на месте, и бежать вдвое быстрее, чтобы хоть немного сдвинуться», — процитировала Вероника.

— Это из «Алисы»! — тотчас узнала гостья. — Точно про меня…. — и вдруг замолкла на полуслове. Еще пару секунд машинально продолжала гладить фокстерьера, потом решительно отстранилась и встала с пола. — Мне пора. Хочу добраться до места к ночи, — сказала она, нервно поправляя перекосившуюся юбку.

— Быть может, переночуете у нас? — предложила хозяйка, тоже поднимаясь с кресла. — Погода портится, будет ливень.

Ида повернула голову к окну: небо над остриями елей, еще недавно совершенно ясное, наливалось фиолетовой тяжестью. Сколько же прошло времени? Она глянула на свои наручные часы, очень модные и дорогие — подарок от фирмы на день рождения.

— Начало восьмого?! — изумилась. Она что, три часа пила шоколад? Как такое возможно?

— Вы можете переночевать у нас, — повторила Вероника.

— У меня номер в гостинице забронирован, — запротестовала гостья, но представив, что придется ночью вести машину под проливным дождем, неожиданно сдалась: — У вас действительно есть номера для постояльцев? Как в настоящем трактире?

Вопрос прозвучал откровенно глупо. Невежливо. Хозяйка же ответила с терпеливой улыбкой:

— А мы и есть трактир, самый настоящий. Пойдемте, Ида, я провожу вас в комнату, — и не оборачиваясь, стала подниматься по лестнице.

Гостья послушно поплелась следом, с трудом переставляя ноги: любимые туфли вдруг стали ужасно тесны. А еще накатила сонливость. Неужто шоколад так подействовал?

На втором этаже находилось несколько комнат, справа и слева от лестницы. Вероника открыла крайнюю слева дверь.

— Проходите. Ванная в номере. Принести ваш багаж из машины?

— Спасибо, не нужно, — пролепетала Ида. У нее не было багажа: сбежала в чем была, не прихватив с собой даже зубной щетки.

— Вам приготовить легкий ужин?

— Нет, спасибо… Очень спать хочется.

— Отдыхайте. Если что-то понадобится, скажите Алисе — так зовут нашу дочь. Она сейчас принесет вам стакан теплого молока, чтобы лучше спалось.

И хозяйка удалилась, оставив гостью осматривать комнату.

Двустворчатый шкаф, кровать, комод с зеркалом, в углу небольшое бюро, на полу мягкий зеленый ковер, окна искусно задрапированы шторами. На стенах, обитых светло-зеленым шелком, несколько поблекших, но не утративших очарования акварелей: река, холмы, развалины замка вдалеке. Очень милая женская спальня. Ида не была новичком в мире дизайна, поэтому определила в два счета: здесь все было аутентичным. И безумно дорогим, несмотря на кажущуюся простоту. Натуральный дуб, натуральные ткани, старинные картины — не Тернер, безусловно, но точно кто-то из его многочисленных подражателей. Она откинула покрывало: постельное белье из тонкого льна, наволочки украшены вышивкой «ришелье».

Ида опустилась на кровать и какое-то время сидела, зачарованно оглядываясь по сторонам. Обстановка кардинально отличалось от ультрасовременной квартиры-студии, которой она по праву гордилась — столько творчества, сил и средств вложено! И все же здесь Ида чувствовала себя почти как дома. Эта старомодная комната была ей знакома. Откуда? Наверное, видела что-то подобное в кино. Или на картинках. В детстве она любила читать книжки для девочек, там обязательно были картинки, а на картинках — барышни в кружевных платьицах, с длинными локонами и в шляпках, украшенных бантами и цветами. Обитали прелестные барышни в таких вот точно комнатах с массивными платяными шкафами, изящными туалетными столиками и высокими кроватями с расшитыми покрывалами. Маленькой Иде очень нравилось представлять себя героиней тех милых, добрых, сентиментальных историй…

Тихий стук в дверь прервал поток воспоминаний.

— Войдите!

В дверном проеме стояла девочка: светлые локоны, воздушное платье с бантом на талии, белые чулочки. Она старательно держала перед собой круглый поднос со стаканом молока, а под мышкой сжимала большую куклу.

— Добрый вечер! — девочка сделала смешной книксен, но глядела при этом очень серьезно. — Меня мама прислала.

Ну конечно, Алиса, дочь хозяйки… Но до чего же похожа на свою знаменитую тезку!

Пока Ида в недоумении пялилась на девочку, та прошла в комнату, семеня обутыми в лаковые туфельки ножками, и поставила поднос на комод.

— Что-то еще? — деловито спросила.

Ида молча помотала головой.

— Хочешь, оставлю тебе свою куклу? — неожиданно предложила Алиса, не сводя с гостьи пристального взгляда. — Чтобы не было одиноко.

Ида так же молча кивнула. Проще было согласиться, нежели объяснить ребенку, что она, Ида, уже давно взрослая. А взрослых женщин от одиночества не спасают куклы, вернее, спасают вовсе не куклы…

Пристроив игрушку на комоде, девочка направилась к выходу, все так же чинно, мелкими шажками. В дверях она снова повернулась к гостье:

— Если заблудишься, зови меня. Удачных снов!

Алиса присела в коротком реверансе и вышла, бесшумно затворив за собой дверь. Так ни разу и не улыбнувшись.

«Самый странный ребенок, какого я когда-либо видела», — подумала Ида. Она не то чтобы не любила детей, просто побаивалась их. Как, впрочем, и многодетных мамаш. В ее окружении большинство были чайлдфри. То есть свободны.

Приняв горячий душ, она облачилась в мягкий махровый халат и юркнула в постель. Тут вспомнила про молоко, присланное заботливой хозяйкой, и решила хотя бы попробовать. Отдать дань традиции, так сказать. Молоко было еще теплое, сдобренное медом и специями. Детский сад, ей богу! Может, и куклу взять с собой в постель?

Ида повернула голову к комоду и оторопела. Кукла таращилась на нее голубыми глазищами, призывно улыбаясь пухлыми розовыми губками. Темно-розовое атласное платьице, светленькие кудряшки под белым кружевным чепчиком, такие же кружева на многослойной нижней юбке, миниатюрные сафьяновые башмачки… Она определенно знала эту куклу!

Мурашки побежали по спине. На миг перехватило дыхание, сердце больно сжалось. Ида силой воли заставила себя дышать медленно и глубоко, сердцебиение постепенно выровнялось. Глупости все это! Она никогда не играла в куклы. Она терпеть не могла кукол, с раннего детства. Зато у нее была целая коллекция собак. Игрушечных, разумеется. Наверняка до сих пор пылятся где-нибудь на антресолях в родительской квартире…

Ида решительно повернулась на другой бок, крепко зажмурилась, вдобавок еще одеяло на голову натянула. Постельное белье пахло весной: порывистым ветром, солнечными бликами на свежевымытых окнах, гиацинтами на круглых столиках кафе, впервые после зимы вынесенных на улицу…

***

Кто рискнул так рано открыть сезон? Вон, в узком переулке за углом еще бугрятся остатки почерневших сугробов. Она поискала глазами вывеску. Нашла. Оказалось, это вовсе не кафе. Магазин игрушек. Маленький магазинчик с одной витриной. А в центре витрины, в окружении разноцветных мячиков, кубиков, лошадок, солдатиков и корабликов, большая кукла. Та самая, синеглазая и белокурая, в блестящем розовом платье и красных сафьяновых башмачках.

Ида дернулась точно током ударенная и беспомощно оглянулась. Господи, а где же белые столики с гиацинтами? В обе стороны тянулась мостовая без намека на тротуар, сплошь грязные лужи да мокрая солома. По булыжникам катилась, скрипя колесами, старая телега, запряженная рыжей клячей. По другой стороне улицы спешил какой-то человек в просторном сером плаще и нелепой шляпе, надвинутой на лицо так глубоко, что видны были лишь лохматые седые бакенбарды. Ему навстречу устало плелась женщина в длинной коричневой юбке, плотной шерстяной пелерине и таком же капоре, в каждой руке неся по корзине с овощами… Не успела Ида опомниться, как раздался предостерегающий окрик, женщина и старик с бакенбардами вплотную прижались к стене дома, и по улице прогрохотала двуколка. Брызги из-под колес обдали Иду…

Вернее, Нинет. Теперь ее звали Нинет, то есть Антуанетта, но так к ней обращался только старик священник, когда обходил рабочие кварталы перед Пасхой и Рождеством. Подол ее юбки, и без того мокрый и грязный, стал еще мокрее и грязнее. Как и стоптанные башмаки, которые были ей настолько велики, что приходилось обматывать шнурки вокруг щиколоток, дабы не спадали на ходу. Нинет оглянулась, испуганно и растерянно. Взгляд снова упал на куклу в витрине магазина. На серо-буром фоне улицы фарфоровая барышня в блестящих шелках казалась сказочно прекрасной. Она была чудом! Частицей небесного царства, выставленной напоказ, чтобы люди помнили: рай существует. Не для всех, конечно, но все же…

— Опять глазеешь, дуреха?

От толчка в спину Нинет чуть не врезалась головой в стекло витрины. Брат был младше ее на год, но выше и плечистее. Он уже работал на бумажной фабрике, там же, где и отец, а в ночь на субботу разгружал на рынке повозки с рыбой, зерном и овощами. На дополнительно заработанные су покупал себе всякую вкуснятину: кусок белого пирога с патокой или кружку жирных сладких сливок; иногда он приносил младшим братьям яблок, побитых или червивых, и мальчишки прямо дрались за угощение. Нинет тоже пошла бы работать куда-нибудь, судомойкой, например, как соседская Рози, ее ровесница; однако ей приходилось смотреть за малышней, пока мать разносила клиентам выстиранное белье. Вот если бы она хоть чуток подросла и стала сильнее, могла бы сама разносить, вместо матери, а не сидеть с вечно орущими детьми — двумя братьями и сестрой, которой едва исполнился год. Увы, пока заплечная корзина была тяжелее самой Нинет. Правда, однажды она относила выстиранные покрывала в дом аптекаря и через открытую дверь кухни разглядела часть комнаты напротив: красивый зеленый ковер, комод и угол кровати с резными столбиками. Господи, какое счастье, должно быть, жить в такой комнате…

— Дуй домой, глупая гусыня, мать тебя обыскалась! — прохрипел брат голосом, навеки осипшим от ледяной воды: разбавленную водой бумажную массу вычерпывали вручную. — И нечего пялиться на то, чего у тебя никогда не будет — даже и не мечтай! — добавил он со злой обреченностью и пошел дальше широкими шагами, понурив голову и сутулясь, как старик. Смена через четверть часа, хорошо еще, сразу догадался, где искать дуреху-сестру.

А Нинет и не мечтала. Даже если бы случилось чудо и кто-то, ангел, например, подарил бы ей такую куклу… О нет! Несносные младшие братья тотчас сломали бы ее, перепачкали, разодрали бы в клочья, как разодрали книжку про Деву Марию и младенца Иисуса, ее единственную книжку, подаренную старым священником в прошлый сочельник; Нинет не умела читать, но там были такие красивые картинки! А сестренка, даром что еще не ходила, добралась-таки до глиняной свистульки, которую отец давным-давно принес Нинет с ярмарки — добралась и разбила о каменную ступеньку…

Поэтому Нинет послушно развернулась и поплелась в другую сторону, домой. Но не успела дойти до угла здания, как новехонький, блестящий лаком экипаж подъехал к магазину. Лакей отворил дверцу с вензелем, откинул подножку. Из бархатных недр кареты выпорхнули две девочки примерно возраста Нинет, в сопровождении строгой пожилой дамы. Юные барышни в накидках, отороченных пушистым белым мехом, резво взбежали на крыльцо, и неприступная дверь вдруг распахнулась перед ними, мелодично тренькнув колокольчиком.

«Сейчас они купят мою куклу», — поняла Нинет.

И заплакала.

Всё кончено! Она больше не сможет приходить сюда и смотреть на свою куклу! Смотреть и воображать себя в таком же платье с кружевами и атласным бантом, в красных башмачках, белоснежном чепчике и обязательно с длинными, туго завитыми локонами. Никогда больше…

И тут внутри нее что-то взорвалось.

«Я хочу такую куклу! Хочу такие наряды! Хочу иметь много-много красивых вещей и никогда не иметь детей, которые всё портят!»

Это была мечта — отчаянная, безнадежная, но от этого не менее прекрасная. В голове у нее вихрем кружились образы прелестных вещей, дорогих нарядов и чудесных игрушек. А жгучие слезы застилали глаза. Нинет не заметила, как из широкой арки подъезда вылетел еще один экипаж, запряженный горячими вороными, и понесся ей навстречу. Крик, грохот, ржание, удар…

Иду отшвырнуло обратно к витрине магазина игрушек. Она стояла лицом к стеклу, однако точно знала: если сейчас обернется, увидит безжизненное тело маленькой Нинет, распростертое на мокрой мостовой. Откуда-то взялись люди, они толпились слева и справа, перекрывая улицу. Она оказалась в западне. И куда теперь? Только обратно, под копыта испуганных лошадей, под тяжелые, облепленные грязной соломой колеса!

Лишь ужас, леденящий ужас не давал ей пошевелиться. И вдруг за стеклом впереди мелькнуло движение. Она присмотрелась: в центре витрины, среди разноцветных мячей и башен из кубиков, вместо белокурой куклы в розовом стояла живая девочка в платье с незабудками. И пристально, выжидающе смотрела на нее.

«Если заблудишься, зови меня…»

— Алиса! — выдохнула Ида.

Девочка протянула ей руку прямо сквозь стекло. Ида отчаянно ухватилась за маленькую ладошку и полетела…

***

Комнату заливал мягкий утренний свет, приглушенный складками полупрозрачных штор. Однако шумная возня птиц в кустах под окном была слышна даже сквозь стекло. Неугомонный жизнеутверждающий щебет казался Иде самым прекрасным звуком на свете.

Она привычно резко села в постели, но голова закружилась, замутило, пришлось снова опуститься на подушки. Отголоски сна все еще цепко держали ее. Она помнила каждую деталь своего кошмара. Приснится же такое! И ведь как реалистично — цвета, звуки, даже запахи. Ужасно реалистично. И всё из-за дурацкой куклы!

Ида повернула голову, ища глазами виновницу страшного сна, но той на комоде не оказалось. Пустой стакан из-под молока был, а куклы не было. Наверняка Алиса прокралась в комнату, пока она спала, и забрала свою игрушку. Только странно, что она не проснулась, ведь обычно спала очень чутко. Может, и вправду молоко подействовало как снотворное?

Ну всё, хватит думать о всяких глупостях! Пора вставать, время не ждет.

Преодолевая слабость и боль во всем теле, как если бы она вчера перекачалась на тренажерах, Ида отправилась в ванную. После контрастного душа стало легче. Она тщательно привела себя в порядок и спустилась вниз, стараясь держаться легко и непринужденно.

Сквозь приоткрытую дверь кухни струились аппетитные запахи. Сама же хозяйка расправляла свежие, туго накрахмаленные скатерти на столиках в правой части зала, куда Ида вчера даже не заглянула.

— Доброе утро.

— Доброе утро! — отозвалась Вероника. — Что предпочитаете на завтрак?

Обычно с утра перед выходом на работу Ида пила зеленый коктейль, а по выходным — фруктовый смузи. Однако сегодня решила изменить привычке: голова гудела, желудок свело, а ведь ей еще полдня ехать.

— Выпью кофе. Со сливками.

— Пончики? Штрудель? Горячие бутерброды?

— Спасибо, не нужно… Ну, может, один пончик.

— Присаживайтесь, я мигом! — Вероника усадила гостью за один из квадратных столиков.

— А где ваша дочь… Алиса, кажется? И тот славный фоксик?

— В саду, наверное, или в лесу, — неопределенно махнула рукой хозяйка. — Выгуливают друг друга.

Ида слегка огорчилась. Не столько из-за отсутствия собаки, сколько из-за невозможности еще раз увидеть Алису. Почему-то ей очень хотелось до отъезда увидеть девочку. Увы.

Она устроилась на удобном стуле с подлокотниками и огляделась. Уютный зальчик: яркие осенние цветы в пузатых вазах, зеркала, подсвечники, картины — в общем, классика жанра. Взгляд естественным образом остановился на портрете, висевшем напротив, и замер. С холста на Иду смотрели две маленькие барышни в бархатных капорах и отороченных белым мехом накидках, обе курносые, с румянцем во всю щеку. Позади них сверкала витрина магазина игрушек: разноцветные мячики и башни из кубиков, лошадки и оловянные солдатики… Девочки радостно улыбались, держа перед собой большую нарядную куклу — розовое шелковое платье, белоснежный чепчик на белокурой головке, из-под кружевных юбок выглядывают миниатюрные красные башмачки…

— Нравится?

Ида вздрогнула. Она и не заметила, как вернулась хозяйка с чашкой кофе и пончиками.

— Не очень, — пробормотала гостья. — А… откуда у вас эта картина?

Хозяйка пожала плечами:

— Висит здесь, сколько себя помню. Наверное, основатель трактира приобрел на каком-нибудь аукционе: он был большим любителем портретной живописи. А мой муж коллекционирует исключительно пейзажи…

Ида ее уже почти не слушала. Ей снова стало дурно, в горле пересохло. В два глотка осушив чашку горячего кофе, она извинилась перед хозяйкой — мол, надо спешить, у нее назначена встреча — и попросила счет.

— Не торопитесь, никуда он не денется, — неожиданно сказала Вероника, приняв у нее плату.

— Кто? — опешила Ида.

— Тот, кто вам нужен.

Это прозвучало так хорошо, так веско… так успокаивающе. Вот только в действительности Ида никому встречу не назначала.

— Еще не поздно, — словно прочитав ее мысли, добавила хозяйка. — Всего вам доброго.

Невнятно пробормотав что-то в ответ, Ида устремилась к выходу. И только теперь увидела надпись над дверью на внутренней стороне: «Certum credere». Видимо, тоже осталась от основателя заведения, любителя латинских сентенций. На сей раз в переводе она не нуждалась. «Исправленному верить» — стандартная пометка, которую делают на документах, когда вносят какие-либо исправления.

Ида торопливо прошла к машине, и только сев за руль, вспомнила, что собиралась помыть лобовое стекло. Однако нужды в этом больше не было: стекло сияло первозданной чистотой. Ничего не скажешь, отличный сервис для старомодного трактира на отшибе.

Ноги ее больше не будет в этом чертовом заведении!

Злости хватило всего на четверть часа. Столько же продержалась на жалости к себе. Обида на всех и вся улетучилась вдвое быстрее. К счастью, вовремя попалась заправка. Ида разрыдалась, едва зарулив на стоянку. И не сразу услышала, как в сумочке надрывается мобильный.

— Алло… — выдохнула она, подавляя всхлипы.

— Ты где?

— В машине.

— Где? — с нажимом повторил он.

— Заправка… на шестидесятом километре.

— Что с тобой?

— Мне плохо.

— Жди там. Скоро приеду.

Она осталась ждать. Скоро приедет тот, кто ей нужен, и увезет ее к себе, в большой дом для большой семьи. Там не будет снежно-белых ковров и воздушно-хрупких икебан, не будет отдельного гардероба для ее вечерних платьев и деловых костюмов. Зато точно будет собака: они сегодня же возьмут из приюта веселого песика, хорошо бы фокстерьера. А в конце весны родится девочка, которую назовут Алисой… И безусловно, Ида никогда никому не расскажет, что ехала в соседний город, чтобы втайне избавиться от ребенка, но на полпути внезапно опомнилась. Она просто забудет об этом, как забывают плохой сон… Потом один за другим появятся еще дети — трое шумных, неугомонных мальчишек. И все они, вся большая семья, непременно будут счастливы.

Почему? Потому что маленькая девочка повзрослела. И мечта ее тоже подросла.

Глава 3. Долг платежом красен

Несправедливость не всегда связана с каким-нибудь действием; часто она состоит именно в бездействии. (Марк Аврелий)

Проводив посетительницу, Вероника вернулась на кухню. Не прошло и десяти минут, как она выглянула оттуда, сильно встревоженная.

— Рекс! Рекс, где ты?

Пес выскочил из-за кресла: уши веером, морда длинная и улыбается во всю пасть. Кот, последовавший было за хозяйкой, презрительно фыркнул и шмыгнул обратно на кухню.

— Вот как, значит, — проговорила Вероника, глядя на гарцующего перед ней сеттера, такого ослепительно рыжего, что огонь в камине тускнел рядом с ним. Затем повернулась в сторону коридорчика, уходящего вглубь дома, и позвала: — Марк! Кажись, намечается серьезная мужская игра!

— Иду! — отозвался густой бас, а минуту спустя показался и его обладатель. Он шел, вытирая руки тряпкой. — Эх, снова вымазался морилкой!

— Я положила тебе перчатки, но ты…

— Но я всегда о них забываю, да. Зато какой красивый цвет получился! Потом зайди глянь — не комод, а сказка.

— Обязательно полюбуюсь, пока ты с гостями будешь разбираться, — и Вероника со значением кивнула на пса, который снова растянулся перед камином, выжидающе глядя на хозяина.

— Однако! — Марк подошел к сеттеру и запустил пальцы в блестящую красноватую шерсть. — Давненько мы с тобой на охоту не ходили, дружище…

— Ладно, у меня там овощи на гриле, скажешь, когда подавать, — чмокнув мужа в курчавую бороду, Вероника снова скрылась на кухне.

Тренькнул колокольчик над парадной дверью. Марк еще минуту постоял, засунув руки в карманы брюк, затем не спеша вышел во двор.

Изумрудно-зеленый «бентли» затормозил у самого входа. Стекло водительской дверцы опустилось, и молодой человек приветливо осведомился:

— День добрый! Нам бы перекусить. Тут как, неплохо кормят?

— Пока никто не жаловался, — ответил Марк. — Наоборот, то и дело норовят переманить к себе нашего повара.

— Нам повар ни к чему, — весело сказал водитель, выходя из машины и разминая плечи. На нем были светлые джинсы и короткая кожаная куртка поверх пестрой футболки. — Нам нужен только обед, желательно быстро.

— Как скажете, — отозвался Марк. — Добро пожаловать!

Последняя фраза была адресована второму мужчине, одетому в темный деловой костюм. Недовольно хмурясь, он выбрался следом за водителем,.

Хотя нет, вряд ли парень в косухе был его служащим. Во-первых, шоферы солидных людей одеваются по-другому, во-вторых, они были очень похожи, водитель и пассажир, даже при значительной разнице в возрасте. Не отец и сын, но… родные братья, не иначе.

Марк открыл перед ними дверь. Внезапно младший брат перегородил вход старшему, пальцем указывая на девиз под вывеской:

— Глянь, падре! Оказывается, не ты один обожаешь латынь!

Старший поморщился.

— Я же просил тебя, Родион… — процедил он с досадой и первым шагнул внутрь, обойдя брата.

Тот лишь хмыкнул в ответ и проскользнул следом.

— Это наш обеденный зал, — Марк показала вправо. — Вот меню, ознакомьтесь, пожалуйста.

Он взял папочку с барной стойки и протянул ее старшему посетителю, но тот молча качнул головой. Младший с готовностью перевел:

— На ваше усмотрение, лишь бы побыстрее. У нас очень мало времени.

— Хорошо, я сейчас спрошу на кухне, что готово. А вы пока присядьте у камина, — Марк показал влево.

Гости направились было в левую часть зала, но застыли на полушаге: грациозно переставляя длиннющие мохнатые лапы, им навстречу шествовал Рекс.

— Ирландец! — первым опомнился Родион. — Ущипни меня, падре — я, кажется, сплю! Красный ирландский сеттер, мечта всей моей жизни!

— Еще и сеттер? — старший криво усмехнулся. — Я думал, «харлей» — твоя мечта. Ты уж определись, пожалуйста…

— Не бухти, падре, — парень не сводил восхищенного взгляда с пса, а тот гарцевал перед ним, дружелюбно помахивая хвостом. — Ты только посмотри, какая красота!

Но старший брат равнодушно прошествовал мимо сеттера и уселся в кресло у камина.

— Рекс, иди отсюда, не мешай гостям, — сказал Марк, вернувшись из кухни.

— Он нисколько нам не мешает! — заверил хозяина Родион и похлопал ирландца по холке. — Рекс! Отличное имя для такого красавца…

Марк сообщил гостям, что обед будет подан через десять минут, и предложил напитки. Пока младший возился с собакой, старший вертел в руках стакан, неодобрительно косясь на брата. В конце концов не выдержал.

— Сядь пожалуйста, Родион. Нам надо серьезно поговорить.

— Зачем, Глеб? — парень даже головы не повернул. — Я знаю, что ты собираешься мне сказать.

— И? — Глеб раздраженно барабанил пальцами по подлокотнику. — Каков будет твой ответ?

— Все тот же. Я не вернусь в университет.

— С ума сошел? Всего ничего доучиться осталось, полтора миллиона вложено…

— Но я не хочу быть юристом, — морщась, словно от зубной боли, перебил брата Родион.

— Хочу, не хочу! — передразнил его тот. — Детский лепет, право слово. Ты ведешь себя как ребенок!

— Я был ребенком, когда на юрфак согласился.

— А что изменилось? — Глеб всем корпусом подался вперед. — Хочешь сказать, ты повзрослел?

Родион наконец повернулся к брату лицом.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду: деньги. Будешь попрекать меня квартирой, машиной, платой за учебу. Напомнишь, что ты начинал с нуля, а я живу на готовом… Всё так, не спорю. Но разве это повод предавать себя?

— Это ты про бренчание на гитаре? — Глеб не удержался от злой усмешки.

Родион предпочел пропустить ее мимо ушей.

— Я собираюсь учиться, — твердо сказал он. — Буду поступать в консерваторию.

— Да ты музыкальную школу с трудом окончил!

— Дурак был. Но я подтяну гармонию и сольфеджио, подготовлюсь к экзамену — у меня есть еще целых полгода…

— Надеешься, что я буду оплачивать репетиторов?

Младший набычился, но не успел ответить — хозяин трактира пригласил их за столик.

Яства, расставленные на белоснежной скатерти, благоухали так, что братьям стало не до споров. Едва покончив с чечевичным супом, они принялись за печеные овощи под сырной коркой. Когда же трактирщик предложил десерт, Глеб снова помотал головой:

— Нет, спасибо, мы очень спешим.

— Всё настоящее — лишь мгновение вечности, — не удержался Марк.

— Марк Аврелий… — по усталому лицу Глеба скользнула улыбка. — Ладно, тогда кофе, пожалуйста.

— Жена сейчас принесет вам кофе. А я пойду погуляю с Рексом — волчком вертится у двери, непоседа!

— А можно мне с вами? — выскочил из-за стола Родион.

— Почему бы нет…

— Ты куда? — старший брат попытался остановить младшего.

— Погуляю десять минут, пока ты будешь пить свой кофе, — бросил тот через плечо, удаляясь вслед за трактирщиком и псом.

Выйдя за ворота, они повернули по широкой тропе в лес. Счастливый Рекс носился взад-вперед, не менее счастливый молодой человек сначала бегал с сеттером наперегонки, а когда выдохся, пошел рядом с Марком.

— Уф, наелся до отвала, не до бега… Ваш повар и вправду отлично готовит! — сказал он.

— Моя жена, — с гордостью уточнил Марк.

— Невеста Глеба тоже старается, даже на кулинарные курсы записалась, но получается пока не ахти.

— Дело в опыте.

— Позвольте не согласиться, — молодой бунтарь оказался на редкость хорошо воспитанным. И ему очень хотелось выговориться. — Нужен еще и талант… Зато моя будущая невестка — кажется, так называется жена брата? — обладает другим ценным качеством, в нашем случае куда более важным.

— И каким же? — участливо поинтересовался Марк.

— Терпимостью, в частности, по отношению ко мне, — Родион ласково потрепал за уши подбежавшего к нему сеттера, и тот, развернувшись, снова исчез в густом подлеске. А парень продолжил не без горечи: — Если б не святая Маруся, мы с падре давно бы разругались вдрызг!

Марк с любопытством глянул на собеседника:

— Если не секрет, почему вы так называете брата? Я сначала решил было, что он католический священник, пока не заметил, как он реагирует…

— Ага, просто бесится! — кивнул Родион. — Я придумал ему это прозвище еще в детстве. Понимаете, наши родители погибли, когда мне было всего десять. Меня вырастил Глеб. Учился, работал — и воспитывал меня, оболтуса. Он обожает воспитывать, вы наверняка заметили. О женитьбе задумался, только когда я школу окончил. Отсюда и «падре»… Я прекрасно понимаю, чем обязан брату. Но разве это означает, что я всю свою жизнь должен прожить так, как он считает нужным?

Марк не стал отвечать — вопрос был риторическим. Лишь отметил про себя, что молодой человек действительно очень смахивает на сеттера: общительный, горячий, непокорный, но жизнерадостный и добродушный. А парень продолжал рассказывать, эмоционально жестикулируя:

— Меня всегда тянуло к музыке. Брат был не против: где-то вычитал, что игра на музыкальных инструментах развивает интеллект, и купил мне скрипку. Но когда я захотел сменить скрипку на гитару, разразился скандал! И пошло-поехало: Глеб попеременно махал то кнутом, то пряником, я регулярно бунтовал, но в итоге всегда сдавался… Поступил на юрфак, первый год даже пытался учиться, потом забил, чудом протянул еще несколько семестров…Но больше не могу, честное слово, тошнит уже! Другое дело — музыка. Это… как дышать!

— Понимаю, — сочувственно покивал Марк. — Однако ваш брат считает это занятие малоперспективным, верно?

— Блажь, которую я должен выкинуть из головы — так он считает, — Родион пожал плечами. — Не хочу с ним ругаться. Тем более, что действительно полностью завишу от него. Пока. Видимо, придется становиться самостоятельным… prestissimo!

— Рано или поздно это должно произойти, — рассудительно заметил Марк. — Главное, не рубить с плеча, чтобы не испортить отношения.

— Думаете, я этого хочу — испортить отношения?

Так они беседовали, бредя по лесной тропе. Десять минут давно уже прошли. Парень, как это свойственно молодым, напрочь забыл о своем обещании. А Марк не стал напоминать. Знал, что старшему брату время еще нужнее.

***

Глеб расслабленно смотрел на язычки пламени в камине, неторопливо попивая кофе. Принесла его хозяйка трактира, миловидная кареглазая блондинка. Представилась Вероникой. Держалась она просто, но в этой простоте не было ни капли фамильярности — скорее, заведомое уважение к каждому человеку и к себе в том числе. Она всего лишь поздоровалась с Глебом и спросила, чем может быть ему полезна, однако этого оказалось достаточно, чтобы он почувствовал неожиданный прилив уверенности в себе. Плечи сами собой расправились, разгладились даже вечные морщины на лбу.

Жаль, что таких женщин нечасто встретишь. Таких вот, способных вдохновлять одним своим присутствием. Зато снова вошел в моду аристократизм, ему даже учат на курсах. Глеб как-то видел объявление: «Мы сделаем из тебя леди всего за десять занятий!» Пигмалионы… Хотя пусть! Хорошим манерам можно научиться. А благородству, увы, никак — оно либо есть в человеке, либо его нет.

Он слышал, как Вероника прибирается за стойкой: звон посуды, шуршание полотенца — такие уютные, домашние звуки. Вероника… Хозяйке трактира удивительно шло ее имя: если верить этимологам, это анаграмма от «icona vera» — «истинный образ». Да и первоначальная форма, «Ференике», то есть «приносящая победу», ей бы тоже подошла: такую женщину легко вообразить рядом с царем-воином, мудро правящую дворцом и столицей, пока муж защищает рубежи государства. Недаром его так любили Птолемеи: у них что царица, то Береника, на македонский манер…

Глеб сидел, погрузившись в раздумья. Кофе он допил, однако не спешил отставлять в сторону опустевшую чашку — любовался акантовым орнаментом, довольно редким в современном дизайне, хотя в античные времена акант считался символом триумфа и преодоления жизненных испытаний. Посему было очень приятно увидеть его заостренные лепестки в таком неожиданном месте — на кофейной чашке в придорожной гостинице. Глеб не был любителем кофе, пил его редко, по необходимости. Зато любил античность — историю, культуру, сам эллинский дух, такой разумный и одновременно наивный. Лет с двенадцати он стал заучивать наизусть сентенции античных мудрецов. И частенько развлекался тем, что мысленно сравнивал знакомых людей с известными мифическими персонажами. Маруся ассоциировалась у него с верной Пенелопой, которая двадцать лет ждала своего Одиссея. А брат виделся юным Икаром, страстно мечтавшем летать. Глеб даже крыльями его снабдил, пусть порадуется дитя. Сам он, считай, так и не вкусил прелестей юности: кто-то должен был кормить их маленькую семью. И не только кормить. Родиона следовало обеспечить всем необходимым, чтобы строгие тетки из опеки не сдали его в детдом…

Лишенный родителей, малой рос, ни в чем остальном не зная нужды. И, как часто бывает в таких случаях, особо не задумываясь, откуда вообще берутся деньги. Одиннадцать лет Глеб возился с братом, лишив себя личной жизни, — если бы Маруся сама не проявила инициативу, до сих пор ходил бы бобылем, — а в результате воспитал безответственного лодыря. Ну какой из Родьки композитор? Блажь, да и только! Как говорил Платон, не прибавляй огонь к огню. Хватит тащить парня на себе. Денег не жалко, теперь он потянул бы целый полк юных оболтусов, но брату действительно пора становиться взрослым…

Глеб с трудом подавил зевок, потом второй. Странный кофе у этой царственной Вероники: вместо ожидаемой бодрости вдруг потянуло в сон. И Родька, балбес, пропал куда-то, пошел чужого пса выгуливать, а ты тут сиди, жди!

Хотя в последнее время так редко выпадают минуты передышки. Как там говаривал Цицерон? «Я никогда не бываю так занят, как в часы своего досуга» — да, именно так. Глубоко вздохнув, Глеб устроился в кресле поудобнее и закрыл глаза…

***

Его разбудил запах — терпкий, резкий, с примесью ароматов сырой земли, палой листвы и еще чего-то горького. Он открыл глаза. Оказалось, это запах дыма. Сизый дымок лениво вился над костерком из полусырого валежника, уходя в низкое, уже совсем зимнее небо. Последняя листва трепыхалась на ветках вяза над головой, почти не заслоняя солнца: блеклое светило еще радовало, но уже не грело. Глеб, вернее, Джейкоб — ха, теперь его звали Джейкоб Блум! — полулежал, привалившись спиной к шершавому стволу дерева, глядел на унылую вересковую пустошь впереди и думал о том, что через неделю-две выпадет первый снег, а значит, утки наконец покинут свое излюбленное болото и улетят далеко-далеко. И это очень хорошо, потому что нет ничего глупее охоты, в особенности на уток. И плевать, что об этом думает Эдвард Стэнхоуп!

Костер хищно затрещал: это Эдвард подкинул сухого хвороста, не поленился-таки поискать. Роща, отделявшая болотистое озерцо от пустоши, была совсем реденькой. Хороший строительный лес вырубил еще дед Эдварда, отец же распродал плодородные земли, так что бедняга, считай, почти ничего не получит в наследство, кроме старого дома, утиного болота да титула. Баронет — тоже неплохо, но не для Милтонов: ведь другие претенденты на руку и сердце мисс Глэдис куда более знатны и состоятельны.

Джейкоб знал о терзаниях влюбленного друга, в меру сочувствовал, однако ничем помочь не мог. До сего дня. Эд только что поведал ему свой план, специально ради этого выманив на охоту. Как будто нельзя было всё рассказать в тепле и сухости Экворт-холла! Джейкоб приехал сюда по приглашению школьного товарища, надеясь воспользоваться богатой библиотекой его предков. Без пяти минут баронету наука была ни к чему, он грезил лишь о прелестной дочери владельца соседнего поместья, а вот Джейкоб мечтал получить место профессора античной литературы в Оксфорде.

— Итак, что скажешь, друг? — Эдвард опустился на жухлую траву. Собаки — два спаниеля и красный ирландский сеттер, любимчик всего Экворт-холла — тотчас пристроились рядом, готовые в любую минуту вскочить и нестись во весь дух, куда прикажет хозяин.

— Скажу, что твоя затея весьма рискованна…

— Не рискуя, мы рискуем в сто раз больше! Разве не так говорил твой любимый Марк Аврелий?

— Говорил, не спорю. Но ты уверен, что вы с мисс Милтон успеете добраться до Шотландии и обвенчаться прежде, чем ее отец и братья вас догонят? Ты представляешь, что вас ждет в противном случае? Допустим, непослушную красотку наказывать не станут, просто по-быстрому выдадут замуж за достойного кандидата… — тут Эдвард презрительно фыркнул, но Джейкоб продолжал, не обращая внимания на его гримасы: — А что они сделают с тобой, ты подумал? Братья Милтоны — горячие парни. Вполне могут и пристрелить!

— Пусть! Мне без Глэдис все равно не жить! — пылко заявил влюбленный, затем добавил поспокойнее: — Чтобы этого не произошло, я и прошу тебя отвлечь Милтонов.

— И каким же образом, скажи на милость?

— Ты явишься к ним поздно вечером и скажешь, что только что видел на пустоши двух волков, терзающих остатки овцы. Все поверят: эта серая парочка с лета орудует в округе, уже с полдюжины овец зарезала. Милтоны со своими людьми помчатся, куда ты укажешь, и будут рыскать по окрестностям до первых петухов. А когда вернутся, уставшие и злые, завалятся спать. И до полудня, ручаюсь, никто в доме не хватится мисс Глэдис. А мы с ней к тому времени будем уже на половине пути к Гретна-Грин! У меня всё готово для побега: лошади, кучер, экипаж. Нужен только помощник…

— Соучастник, ты хочешь сказать? Ладно-ладно, шучу! — быстро сказал Джейкоб, увидев, как вытянулось лицо друга. — Конечно, я помогу. Хотя, если честно, считаю твою идею с женитьбой крайне неразумной…

— Это еще почему? — ощетинился Эдвард.

— На что вы жить будете, если Милтоны вдруг возьмут и отрекутся от своей непокорной дочери?

— Отрекутся от Глэдис? Брось! Они души в ней не чают.

— Ну или просто лишат ее приданого…

— Пусть! Проживем как-нибудь, — отмахнулся Эдвард. — Главное обвенчаться, а там видно будет.

Джейкоб с сомнением покачал головой, но переубеждать приятеля было заведомо бессмысленно.

— Ладно. Когда?

— Этой ночью.

— Уже сегодня?!

— А чего ждать? — горячность молодого Стэнхоупа могла сравниться только с его упрямством.

— Тогда пора возвращаться: я намереваюсь поработать над переводом одного малоизвестного трактата Цицерона. Ты в курсе, что в вашей семейной библиотеке собраны все его труды?

— В том шкафу, где самый толстый слой пыли? — смеясь, вскочил на ноги будущий владелец сокровищ, к которым не испытывал и десятой доли той страсти, что питал к лошадям и собакам.

Джейкоб тоже поднялся с травы, кряхтя и пыхтя — он был раза в два тяжелее товарища, да еще ныли ноги, непривычные к высоким охотничьим сапогам. Эдвард свистнул собак, и охотники отправились назад в поместье обедать. Правда, не дичью — до нее дело так и не дошло. Разочарованные псы уныло поплелись следом.

После трапезы приятели разошлись: Эдвард в наемном ландо покатил к Милтонам, в объезд, чтобы его никто не заметил, а Джейкоб остался в библиотеке ждать назначенного часа, когда, согласно плану, должен был скакать во весь опор туда же, но по прямой.

Речь великого римского оратора была настолько искусной и убедительной, а предыдущий перевод настолько дрянным, что время летело незаметно. И пролетело. Когда Джейкоб опомнился, было уже далеко за полночь. Сгорая со стыда, он тешил себя мыслью, что Эдвард, не дождавшись переполоха, вернется домой, и они провернут намеченное завтра. Однако утром в Экворт-холл доставили записку с сообщением, что молодой Стэнхоуп пойман при попытке похитить дочь соседей. И старый больной баронет был вынужден ехать к Милтонам вызволять сына.

Как сложилась дальнейшая судьба приятеля, теперь уже бывшего — надо ли говорить, что Эдвард его не простил? — Джейкоб узнал уже в Оксфорде из письма одного общего знакомого. Как он и предвидел, прелестная Глэдис Милтон стала супругой знатного дворянина, третьей по счету. Старый баронет скончался вскоре после того, как его единственный сын отправился в Китай на «опиумную» войну, чтобы доблестью смыть позор со своего имени. И смыл, надо полагать. Однако унаследованный титул носил недолго: не прошло и полгода, как Эдвард Стэнхоуп погиб в Шанхае. Как потом выяснилось, в тот же день скоропостижно скончалась и Глэдис — от внезапно проявившегося сердечного недуга.

Джейкоб Блум всю жизнь прожил один. Он стал самым молодым профессором в Оксфорде, однако его молодость никого не смущала, поскольку в тридцать с небольшим он был уже совершенно сед. Его уважали за бесспорный вклад в науку, но не любили — ни коллеги, ни студенты. А за что было любить, если он живых людей ценил куда меньше, чем давно умерших, а то и вообще не существовавших…

***

Он очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо. С трудом открыл глаза. Лицо молодого Стэнхоупа маячило перед затуманенным взором.

— Эдвард…?

— Ты что, Глеб? Очнись, это я! — прозвучал взволнованный голос брата.

— Родион? Черт-те что… — Глеб помотал головой, прогоняя остатки сна. — Нечаянно задремал — и такой ужас приснился!

— Прости, брат, я не заметил, сколько времени прошло…

— Да ладно, — прервал Глеб его извинения. — Но нам действительно пора ехать: негоже опаздывать на собственную свадьбу.

— И зачем надо было устраивать ее где-то в провинции? Почему не у нас в городе?

— У Маруси там полно родни, а нас с тобой всего двое…

— Целых двое!

— К тому же это весьма приятно — исполнять мечты тех, кого любишь, — назидательно продолжил Глеб. — Повзрослеешь, поймешь.

— А кто-то всего полчаса назад твердил, что я уже взрослый…

Глеб выпучил глаза:

— Кто мог сморозить такую чушь? Не-е, пока не женишься, ты еще пацан. Или пока не выучишься на кого ты там хочешь.

— Как скажешь, падре… — пробормотал Родион, не веря своим ушам. — Ой, прости, вырвалось!

— Да ладно, мне даже лестно, — неожиданно улыбнулся Глеб. И сразу стало видно, что он сам еще очень молод — лет тридцать, не больше. — Родька, давай ты снова сядешь за руль? У меня что-то голова тяжелая.

— Конечно! Ты отдыхай, а то явишься к невесте выжатый как лимон…

Подойдя к стойке, Глеб расплатился с хозяевами.

— Береника, Марк, благодарю за всё! — сказал он, слегка поклонился

обоим и направился к выходу. Цепкий взгляд дельца скользнул по надписи над дверью, на губах мелькнула улыбка.

Младший брат вышел следом, ничего не заметив.

Когда ровный гул отъезжающего автомобиля затих вдалеке, Марк повернулся к жене:

— Береника?! Ну надо же…

— Ты тоже чуть не спалился… Аврелий! — невозмутимо парировала хозяйка, заправляя за ухо прядь светло-пепельных волос.

— Что-то я засуетился, — признался Марк. — Может, прогуляемся до озера?

— С непоседой сеттером? — усомнилась Вероника. — Чтобы он всех уток перепугал до смерти?

Она повернулась к двери на кухню, где оставался Рекс, и ахнула: огромный дог смотрел на хозяев с легкой укоризной.