Колокольный звон. Повесть

Елизавета Лютова

«Колокольный звон» – повесть о борьбе. Легко ли быть личностью в современном мире, где все следуют стереотипам и шаблонам? Что есть свобода выбора? И стоит ли жертвовать собой ради мифического счастья, но в которое очень хотелось бы верить? Это повесть о непростых взаимоотношениях между людьми и о том, как трудна дорога к свободе, за которую иногда приходится заплатить очень высокую цену…

VIII

В то же самое время, когда начала преподавать русский язык и литературу Василиса Алексеевна, пришёл в класс и он — бледный, худой, черноволосый, с кристально-чистыми, серебристо-аквамариновыми глазами, и не кукольными, а человеческими.

Вера, когда увидела его на линейке первого сентября, подумала, что он тонкостью и хрупкостью конечностей похож на фарфорового юношу из композиционной статуэтки «кадриль», что стоит на бабушкином серванте.

Серебристый несмелый взгляд на какую-то долю секунды соприкоснулся с янтарно-карим, упрямым взором стоящей среди одноклассниц Веры.

Вера чуть вздрогнула и тут же уставилась себе под ноги — она почему-то не выдержала кристальный отсвет этого взгляда.

Одноклассники, конечно, сразу почуяли, что нет на новичке нитей невидимого кукловода, и — набросились на него, как обычно бросались на Веру во время очередного действия бессмысленной постановки.

Это действие, когда хохочущие человекоподобные куклы с жутковато-тупыми физиономиями потешались над человеком, выглядело так — они обступали его кольцом плотно и тесно, чтобы он не мог выбраться, и каждая кукла старалась ударить его кулаком или ногой.

Вера, правда, всегда вырывалась, отбивалась и выскакивала из кольца — или же прижималась спиной к стене, чтоб куклы не могли бить сзади и чтоб наносить ответные удары, хоть и с частыми промахами.

А новичок не мог вырваться из кольца распалённых, взбешённых кукол, поэтому они, шалея от ощущения дурной силы, которой, дёргая петлю, наделял их невидимка-кукловод, ударяли его до тех пор, пока им это не надоедало.

Он выходил из их круга, и от него почти осязаемо веяло страданием — оно скрывалось в горестной мимике тёмных складок его свитера, свободно повисавшего на хрупком, тощем теле, в разболтанных, грустно поблёскивающих застёжках стоптанных сандалий, в сгорбленной спине и — в кристально-серебристых с бирюзовым отливом глазах.

По всем кабинетам вместо футбольного мяча летал его портфель; временами из него вытряхивалось всё содержимое, растаптывалось и разбрасывалось повсюду.

А он, нагибаясь и часто моргая, собирал свои карандаши, учебники и тетради, и в это время кто-нибудь из кукол изо всех сил ударял его под зад ногой.

Вера однажды хотела подойти к нему, когда куклы-одноклассники оставили его с блестящими от слёз щеками, и уже, было, протянула руку и собралась заговорить, утешить — и тут он взглянул на неё, но смотрел ей в глаза чуть дольше, чем на линейке первого сентября.

Вера вдруг уловила в его страдальческом, робком, затравленном взгляде крошечные, тёмные, неприятные точки и — в то же мгновение вспомнила дневное небо над морем под Новороссийском, куда они летом с мамой ездили отдыхать.

В высокой, просторной небесной бирюзе мягко, безмятежно парили ослепительно-яркие, белые кресты силуэтов чаек, горько и длинно крича. Внезапно среди них мелькнули два чёрных креста — силуэты воронов.

Белые кресты заметались, засуетились, и немного грустное, застывшее спокойствие дневного неба над морем омрачилось появлением чёрных вороновых крестов, тень которых тяжело скользила по сероватым прибрежным камням.

Вера отпрянула и отвернулась от новичка: хотя весь его понурый образ говорил о мучениях, ей не захотелось подходить к нему, когда она рассмотрела в его глазах эти тёмные, как будто злые, точки.

Они её насторожили — хотя новичок ничего не сказал ей и не выкинул никакой грубости.

А когда он после очередной стычки с кукольным братством одноклассников заметил, что одна Вера его не трогает, он стал очень осторожно, неуверенно пытаться стать к ней ближе.

В тот день, когда куклы-одноклассники окружили его — это было на уроке физкультуры, в полутёмном, замусоренном, обшарпанном коридорчике возле спортзала, Вера опять захотела вступиться за него, схватить за руку и увести подальше от злорадного, ошалелого хохота, бранных вскриков и — их запаха.

Вера всегда улавливала этот гадкий запах, когда куклы собирались вместе — от них веяло, как от столовки, немытыми тряпками, тухлой рыбой и ещё почему-то — жжёной резиной, смрад которой Вера запомнила с раннего детства.

Она и бабушка ехали куда-то в трамвае, который был весь пропитан этим ядовитым, резким, карябающим горло смрадом.

Вера, пока не спросила у бабушки, ещё не знала, что это за смрад, но — ей казалось, что он тёмно-коричневого цвета, и её от него тошнило.

Когда куклы-одноклассники собирались вместе, она, чуя их смрад, всякий раз вспоминала о той тошноте в трамвае, и они ей виделись ещё более отвратительными и — коричневатыми.

Когда в тусклом, маленьком коридорчике около спортзала стало тесно, и кукольные фигуры одноклассников загнали в угол фарфорово-хрупкого, бледного новичка с серебристо-ясными глазами, Вера рассматривала его лицо.

Сначала оно было, как и всегда, жалобно-мучительным, робким и даже кротким — но неожиданно по нему промелькнула та самая, уже знакомая Вере злобная тень, и кристальные глаза на долю мгновения словно поблёкли.

Новичок, что-то прошипев низким, суховатым голосом в ответ обидчикам, с силой толкнул в грудь одного из них.

Вера вздрогнула — она впервые услышала этот голос, — как ей подумалось, это и есть отзвук того, что мутными, тёмными точками иногда зло мелькает в его кристально-чистом, светлом взгляде.

А так его обычный голос — приглушённый дискант, звучал мягко, чуть растянуто, с робкими переливами, и Вере нравилось слушать, как он отвечает на уроках или расспрашивает о чём-нибудь учителей.

А теперь, услышав вместо его привычного голоса странное шипение, словно его кто-то душил, Вера помедлила и — не подошла к нему.

Между тем его глаза опять посветлели, он часто заморгал, и лицо его выражало только страдальческую обречённость, смешанную со страхом.

Он вжался в угол, понимая, что сейчас на него набросятся, и растерянно вглядывался в издевательские, насмешливые и тупые физиономии.

Увидев Веру за их спинами, он, как на линейке первого сентября, неуверенно посмотрел ей в глаза, словно бы спрашивая: «А ты разве — не с ними?»

«Нет», — без слов ответила Вера, задержав дыхание — в ней всё ёжилось и обомлевало от этого кристально-голубого, светлого взгляда.

Несколько мгновений Вера и новичок смотрели друг другу в глаза. Но Вера не выдержала и — перевела взгляд на пол.

В тот день Василиса Алексеевна, узнав о случившемся на уроке физкультуры, в своей волшебной лаборатории русского языка и литературы пыталась донести до кукол то, что донести было невозможно.

— Вот вы знаете, — голос Василисы Алексеевны звучал мелодично, но твёрдо, — что на самом деле вы не сильнее, чем он? Вы — слабее. Потому что не можете удержаться перед издевательствами над ним. Вы, зная, что он не может вам ответить — он один, а вас, сильных физически, так много, — вы решили, что можете себе позволить травить его? Какая низость…

Они делали вид, что слушали, но в их физиономиях не промелькивало даже намёка на осмысленность, которую потихоньку взглядом искала Вера.

— Какая мерзость, — продолжала Василиса Алексеевна, и её румяное лицо приобрело багряный оттенок. — А потом, вы в курсе, чем может закончиться ваша травля? Я много лет уже в школе — и не раз мне приходилось за этим наблюдать. Как-то, в одном классе, была одна девчонка — и её тоже все травили. Девчонка как девчонка, но над ней все издевались, и она из-за этого страдала. Ничего хорошего не вышло из этого, уж поверьте мне. А в другом, ещё в одном классе, был мальчик. Он был толстенький и в очках, и из-за этого его все травили. А он, между прочим, писал прекрасные сочинения и романы. Но из-за травли он очень страдал. И, в общем-то, закончил он плохо. Он, в общем-то, погиб. Но вы подумайте — потом счастливы ли были те, кто над ним издевались?

В каждом уголке волшебного кабинета затаилась тишина, и даже драцена в большом горшке на этажерке замерла и перестала покачивать листьями.

Слышались только негромкие всхлипывания новичка, который, ссутулившись, сидел за изрисованной партой, закрывая лицо хрупкими руками.

Василиса Алексеевна попросила его остаться после урока. Он, не отнимая ладоней от лица, кивнул.

— Да над ним вообще все издевались! — крикнул один из одноклассников, видно, не выдерживая тишины. — Все! Кроме Веры Железиной… — он показал на неё пальцем.

Новичок вдруг убрал от заплаканного лица дрожащие ладони и внимательно посмотрел на Веру, и несколько секунд она не отводила взгляда от аквамариновых глаз.

Потом — снова не выдержав — она повернула голову к окну, за которым собирался холодный сентябрьский дождь.

Внезапно до её слуха долетел далёкий-далёкий, призрачный звон колоколов.

Ей почудилось, что в окне, в туманности облетающих деревьев и дымке синевато-серой перспективы квадратных высоток, мерцает крохотная золотая точка купола храма, откуда этот необычный звон и доносился.

Тогда Вера впервые в жизни услышала этот звон — от него возникало чувство, похожее на то, когда она, бывало, крутилась «солнышком» на качелях.

Всё начинало колыхаться, переворачиваться и с головокружительной, захлёстывающей плавностью содрогаться, как и от кристального, чистого взгляда одноклассника-новичка.