Три мужа для Кизи. Книга 4

Елена Юрьевна Свительская, 2022

Демон Сибасур и царь богов Индра сражаются за сердце храмовой танцовщицы Сандхьи.К Ише пожаловал первый сват, да в компании легендарного Ханумана, но у молодого жениха есть изъян заметный. Сможет ли гордая девушка это принять?..Мужья и Кизи перебираются жить в обычную деревню, притворяясь обычной местной семьёй, дабы избежать подозрений: после гибели сыновей Шандара начались допросы и зверства, раджа Акрур гневается и жаждет найти убийц царевичей-послов, чтоб жестокий Шандар не объявил их царству войну. Кизи выдают за жену Поллава, но Мохан, впервые влюбившийся, не собирается уступать девушку старшему брату.Кизи теперь видит во снах и страну Шандара. Что с ней связан и названный брат Сибасур. Сколько же зловещих тайн скрывается в жизни и царстве могущественного раджи Шандара?..

Камень 79-ый

Кинжал мы зарыли в лесу. Как будто вместе с болтливостью Мохана: младший муж как-то неожиданно посерьёзнел и призадумался. То ли опять ревновал, то ли смущался выходить к людям и признаваться, что мы живём вчетвером, а то и ещё чего. Его и не поймёшь. Садхир с Поллавом тоже молчали.

В деревню мы пришли уже около полудня. Большая деревня — ещё лучше, чтоб затеряться. Дома простые. Нас никто не ждал. Поллав обошёл несколько заборов с краю, потом, шумно выдохнув — на что-то злился — провёл нас к колодцу. А оттуда ещё дальше, к большому дому, расположенному посреди деревни. Дети — два мальчика и три девочки — играли у ворот, рисуя палками разных зверей.

— Я в скульпторы пойду! — гордо сказал мальчик, нарисовавший силуэт крокодила, и, кстати, весьма похожий на настоящего.

За что получил по уху от мальчика постарше.

— Папа сказал, что все торговцами будем!

— Но я не хочу! — взвыл младший, лет четырёх.

Опять получил по уху. И серьёзное, напоследок:

— Так все живут. Дети делают дело отца. Тот — от деда. Дед — принимает от предков.

Но младший не унялся:

— А Карна был сыном колесничего и выучился стрелять из лука! Он победил Арджуну!

— Но он-то был царевичем! — возмутился старший и полез в драку опять.

Младший убегать кинулся. Поллав и Мохан проследили за ними взглядом, оба как-то странно улыбнулись. А девочки, нас приметив, бросились в дом:

— Папа!

— Папа!

— Они пришли!

Поллав резко выдохнул и шагнул к дому. Хотя и не решился зайти сам. Мы робко пошли за ним. Мохан постоянно оглядывался, за что его глава семьи цапнул за ухо. Точнее, не успел. И вот пока бинкар бежал прятаться за Садхира, а глава семьи бежал хряпнуть его свёртком с барабанами, к нам и вышел хозяин дома. Младшего мужа за позорным делом увидеть успеть не застали. Точнее, он не успел, так как Садхир будто случайно отошёл в сторону. И правда, вообще ни к чему это ребячество! Да ещё и при чужих!

— А мы-то вас ждали, ждали! — расплылся в улыбке знакомый старшего мужа. — А потом вот дети не выдержали — и мы кушать ушли.

Толстый и улыбчивый, одетый наряднее трёх мужчин деревни, которые нам по пути подвернулись, да ещё и в тюрбане из парчи, украшенном золотым украшением с маленьким, но рубином. Он мне сразу почему-то не понравился.

— Я вам пока дом покажу, — продолжал улыбаться нашему старшему мужчине, бегло покосился на Садхира и меня, причём, на среднем муже взгляд его задержался. — Вы пока и обустроитесь. А к вечеру жена моя наготовит еды — и приходите к нам в гости.

— Да, благодарю, — Поллав сложил ладони у груди.

— Ну, что ж, пойдёмте, — торговец первым пошёл, указывая путь. — Ох, и нелёгкую вы мне задали задачку, господин! Людей-то у нас в деревне много, да всё прибывает. Хвала Лакшми, живём сыто и спокойно!

Когда он вывел нас к дому, стоящему почти у самого края, стала понятна причина его чрезмерной любезности и желание нас хорошо угостить.

Домом это было назвать сложно. Да, был почти цел забор — хотя и проломился в одном месте — был и остов дома. И всё. Чёрный обгорелый ствол и закопченные стены говорили, что тут был пожар. А чрезмерная растительность — что тут давно не жили.

— Мне, право, страшно совестно… — тут же залебезил знакомый моего супруга. — Но другого ничего нет. Поприличнее. И чтоб для всей семьи: вы говорили, у вас семья большая, а я вот и думал, как ж вам разместиться? Но стены отмоете, соломы на крышу я вам дам — как раз послал сыновей — посуды и тряпок в хозяйство я вам одолжу. Устроитесь.

— А что случилось с хозяевами? — вдруг спросил Садхир.

— Да жила тут семья, молодых… — торговец нахмурился. — Только мужа кусила змея в том году. Жена совершила сати. Детей-то пока не нажили. А пустили сюда других — бедняков, у них и семья большая была, тесно в доме. Но вот не досмотрела жена за огнём…

— Они… — голос молодого йога дрогнул. — Сгорели?

— Да нет! Хвала богам: уберегли! Только люди стали бояться жить тут. Вернулись к своим. Жить в тесноте. А так-то… стены-то ещё крепкие.

— Что-то лучше, чем ничего, — серьёзно сказал Поллав. — Но нам б ещё вещей…

— Конечно, конечно! — заулыбался вайшью, довольный, что всучил нам дом, который местные, похоже, считали проклятым.

Тут и дети его подошли: два крепких юноши и уже виденный нам младший мальчик. Старшие принесли нам, чем крышу покрыть. И, окинув дом взглядом, убежали, кажется, за добавкой, чтобы точно хватило. Мальчик под строгим взглядом отца — тот, впрочем, сразу же обратно заулыбался — подошёл ко мне с посудой. Я поставила свёртки на землю — потом отряхну — и с улыбкой приняла. Он постарался передать, не касаясь моих рук, убежал.

— Я пойду, прихвачу тряпки. Жена, должно быть, уже приготовила. Одеяла, занавес. Всё, что нужно! — с улыбкой толстяк уплыл.

Вроде быстро шёл, широко шагал, но не слишком-то и торопился.

Мохан, осторожно поставив свои вещи около моих, первым сунулся в дом. И оттуда взвыл:

— Да как тут жить?!

Мы тоже подошли, зашли следом: сначала Поллав — я его пропустила, потом мы с Садхиром.

Мда, стены были не совсем и целы — вон, на той стороне потрескалась и снизу кусок выпал. И столько копоти! Да ещё и рассказанная нам история… я сама невольно вздохнула.

— Другого нам не хотели давать, — проворчал Поллав.

— Но он хотя бы согласился дать нам вещей на первое время, — улыбнулся средний брат.

Но мы всё равно мрачно молчали, оглядывая чёрные стены. Без крыши!

— Вот и будете с Моханом обживать, — старший муж ухмыльнулся, посмотрев на меня и брата.

Юноша скривился при мысли о поцелуях и ласках со мной на голом твёрдом полу, среди закопченных стен и без крыши. Старший музыкант хмыкнул, любуясь, как он расстроен.

— Мой господин… — осторожно позвала я, встав почти рядом с ним.

— Да, что? — глава семьи повернулся ко мне.

— Мне бы таз, — робко сказала я, — кувшины. Я за водой схожу. Может, я до сумерек успею стены отмыть?

— Да уж, со светлыми будет лучше, — он внезапно улыбнулся, бороду погладил задумчиво. — Так, у нас один кувшин. Таз и кувшин нам уже принесли. А, и у нас есть.

— Хорошо, я тогда схожу за водой и начну! — я вбежала из дома.

Мне полетело вслед:

— И Мохана прихвати!

Я взяла кувшин торговца — остальные тарелки и чаши выложила, осторожно, меж наших свёртков — а младший муж прихватил таз. И мы отправились к колодцу.

— Хотя бы я их на ночь из дома выжил, — тихо проворчал Мохан.

Но, увидев людей у колодца, заткнулся, не договорив всего, чего хотел, а хотел, судя по лицу, сказать многое.

Девушки у колодца попятились, нас увидев, незнакомцев, сбились в стайку. А двое юношей остались на месте, на нас взглянули пристально. Братья чьи-то. Или женихи. Я потупилась, поправив дупатту. Ох, а натх надеть забыла! Поллав как назло не напомнил с утра. Неужели, так волновался с утра, что совсем забыл? Но вряд ли за Ишу. Скорее, что могли заметить уже трупы. Да хоть тика и мангалсутра на мне, да свадебные браслеты.

— А вы откуда? — спросил один из юношей.

Девушки, уже воды набравшие и собравшиеся, видимо, поболтать, притихли заинтересованно.

— А мы много где были! — усмехнулся Мохан. — А вас какой город интересует? Какая страна?

Последовала тишина растерянная. Я уже достала ведро воды, наполнила свой кувшин. То есть, нам одолженный. Мохан подставил к ведру и таз — и взгляды насмешливые других молодых мужчин заслужил. Но когда они несмело назвали два города — отыгрался. И там на празднике был. И везде почти, где ни называли. Там справляли Девали, там играли спектакль про Ситу и Раму, там подрались с кем-то из музыкантов, там сладкие ладду, там — ладду паршивые…

В общем, нас провожали растерянными взглядами. А он приосанился, плечи расправил. Пока, к счастью, речи не зашло о наших семейных обычаях, а то, боюсь, от дружелюбия местных не осталось б и следа. Судя по одежде, в деревне жили вайшью.

Я внесла таз с водой в дом и, выудив из свёртков тряпку, которой протиралась во время мытья, подвязав подол, стала оттирать пол. Эх, завтра придётся ещё и постирать сходить. И отстираю ли?.. Но, да ладно, скандалов пока не было, люди ко мне пока не цеплялись, а за работой время быстро летело.

Мохан сначала сидел возле таза — увеличивая завтрашнюю кипу стирки за счёт своих дхоти — и рассказывал, как они отравились ладду в Матхуре. С таким трагизмом, должно быть, Рама должен был рассказывать Хануману, как злобный ракшас Равана похитил его невесту Ситу. Хотя, спустя время, младший муж оглядел кусок отмытого глиняного пола и, заценив неотмытое, оторвал кусок из моей тряпки, когда потянулась промыть, и стал помогать. Полагаю, спины и пониже он задел отнюдь не случайно, да и шёл рядом со мной, вторую светлую линию оттирая. Вскоре меня уже нагнал, хотя я яростно тёрла и начала раньше него.

Снаружи сыновья Анкера уже принесли новой соломы и вместе с моими старшими мужьями принялись мастерить крышу на замену.

— Надо стены под крышей отмыть! — решил Мохан. — А то так чернота и останется!

Я взвизгнула, когда он подхватил меня за бёдра и поднял вверх.

Но, заслышав грозный топот ног, подняла руку с тряпкой.

И когда Поллав уже ворвался в дом, то застал нас за делом. Как бы за делом.

— Не оставлять же копоть под крышей! — серьёзно сказал бинкар, продолжая лапать мои ноги.

Промолчав, что нам после этого ещё больше одежду стирать. Или не заметил. Эх, мужчины!

Старший муж шумно выдохнул и вышел.

— Нет, ничего серьёзного! — соврал он вернувшемуся Анкеру.

Когда Мохан вздумал меня поцеловать пониже спины, к счастью, сквозь ткань, получил по лицу тряпкой. Но с чёрной полосой поперёк лица только расхохотался. Невыносим!

Когда я потребовала меня отпустить промыть тряпку, он меня как будто уронил. Но подхватил и рот поцелуем заткнул, мешая кричать. Я едва не сгорела от стыда. Но в дом никто не зашёл. Оставалось только молиться, что крышу они собирали не за окном. Чтоб не разглядели ничего.

Хотя, когда мы уже отмыли одну стену сверху, а он — уронил меня уже третий раз, я уже смогла не закричать. И когда он обнял моё лицо чёрными руками, смирилась, зажмурившись. Он прижал меня к стене спиной — ещё больше стирать — и накрыл мой рот жадным поцелуем.

У меня ноги ослабели. Если б не стена — упала бы. А он продолжал меня целовать и ласкать мою спину и бёдра, и выше… но там вроде и так стирать…

А когда он, опустившись на колени, поцеловал полоску обнажённой кожи над юбкой, я обо всём забыла, почувствовав жар в животе. Он, цапнув меня, уложил на колени, потянулся к моим губам.

Отрезвило нас шуршание будущей крыши у основания стены: похоже, её уже приготовились поднимать.

— Вы всё там? — в дом заглянул Поллав, обсыпанный клочками соломы.

Но мы уже серьёзно стену снизу протирали. Глаза пряча.

Глава семьи оглядел только одну протёртую сверху стену. Нас, сильно почерневших. Вздохнул. Едва слышно пообещал:

— Убью!

И вышел просить у помощников глины, замазать трещины в стене и заборе.

Мы с юношей, смущённо переглянувшись, пошли отмывать мою тряпку.

Когда Поллав, замазав трещину снаружи, вошёл с комом глины замазывать изнутри, то обнаружил, что мы сосредоточенно отмываем сверху уже четвёртую стену. Точнее, оттирала я, а Мохан опять меня держал за ноги. Покрасневший от натуги, но весьма довольный своей наглостью.

Поллав быстро управился: дыру основным комом заткнул, замазал полтрещины, принёс добавочной глины, закрыл уже всю.

Снаружи проворчал:

— Да нет, ещё моют. Копоть, видите ли, им под крышей мешает! Давайте посмотрим забор?..

И мы отчаянно кинулись оттирать последнее, сверху.

Когда они уже поднимали крышу, Мохан вредничать не осмелился.

Крышу мужья старшие с помощниками сделали, пол и стены мы с Моханом отмыли. Хотя воду раз шесть менять пришлось. Вызывая дикий хохот у девушек, женщин и мальчишек, на которых натыкались у колодца.

— Хотя бы не бьют! — проворчал тихо Мохан, когда мы третий раз несли чистую воду в дом.

Оба ужасно чумазые. Хотя и с чистыми местами на одежде, на которые жители деревни смотрели весьма заинтересованно.

— Собой, что ли, стены оттирали? — предположил полный мальчик лет пяти, жующий у забора родного дома ладду.

Мохан проводил его завистливым взором. Нет, уже убийственным, от которого мальчик поперхнулся и унёс свои три сокровища, которые медленно смаковал, в дом. Подальше от грозного чёрного юноши. Отходя, проворчал:

— Уже и ракшасы в нашей деревне завелись!

— Я тебя первого ночью съем! — не остался бинкар в долгу.

— Бее! — сказал юнец, скривив морду, видимо, ракшасью, свою.

Но быстро убежал.

У нашего нового дома стоял Анкер, разглядывая сыновей и моих старших мужей, замазывающих забор, в котором уже заполнили палками и глиняным комом пробоину. Нет, особенно долго смотрел на Садхира, кожа которого была белая, что особенно бросалось в глаза, когда он стоял рядом с Поллавом и Моханом. И на рудракшу в браслетах на его запястьях и предплечьях торговец заинтересованно смотрел. Может, не поверил, что Садхир из нашей семьи, семьи шудр?.. Но вслух о сомнениях своих не сказал. Да, впрочем, и на лицо братья названные были совсем не похожи. Разве что соврать потом, что у отца мужей было две жены, из разных краёв.

Пока мы домывали дом, снаружи уже поправили забор и выдернули всю лишнюю траву. Анкер, вернувшись, принёс одеяла и занавеси.

Поллав, к которому мы бодро пришли докладывать об окончании работы, от нашего вида скривился. Велел нам ещё принести воды, отмыться в доме и переодеться. Сам, с руками отмытыми, от пота уже ополоснувшийся сверху дхоти остатками нашего убтана, выгнал нас из дома, переоделся с Садхиром отмывшимся в нарядную одежду и, захватив барабаны — вину нёс наш аскет — отправился за Анкером и сыновьями его в гости. Мол, мы на музыку придём.

— А, и принесите флейту! — потребовал, обернувшись у ворот.

Мы головами покачали. Вылили грязную воду за домом. И пошли за новой.

Разумеется, у колодца над нами опять смеялись. Там, кажется, собрались вся молодёжь деревни или солидная её часть.

— Ага, как ракшасы, — шепнул кто-то из юношей своему соседу, на полголовы пониже.

Мохан, шумно дыша, поставил таз и сам потянулся за ведром.

Мы уже отходили, когда к нам вышел Анкер и, усмехнувшись, вручил мне, нёсшей кувшин, маленький горшочек с убтаном. Правда, я только голову смогла склонить, чтоб поблагодарить.

Мы зашли в дом, чистый и опустевший, пока ещё не заполненный никакими вещами, и смущённо застыли за порогом.

— Если будем по очереди отмываться, они всё сожрут! — грустно сказал Мохан.

— Врёшь! — не удержалась я.

— А ты всё равно моя жена! — ухмыльнулся он.

Вздохнула. Он меня замучил уже. Но мой живот отчаянно заурчал, прерывая наши споры.

— Мы кроме тех нескольких ладду с утра ничего не ели! — обиженно проворчал младший муж.

Мы ещё немного помолчали. Мой живот опять проурчал, только теперь его живот моему подпевал

— Давай вдвоём! — обречённо согласилась я.

— Давай! — теперь голос предателя зазвучал довольно.

Да он итак ничего не терял! И вымоемся скорее, и на меня поглазеет.

Вздохнула. Спросила встревожено:

— А если кого за нами пошлют? Они нас увидят!

— Я буду внимательно слушать! — пообещал он, сжал мои плечи, осторожно встряхнул. — Я же музыкант! Верь мне!

Но разве ему можно было верить?! Да, впрочем, если мы застрянем здесь, Поллав что-то поймёт.

— Но ты меня только не трогай пока! — взмолилась я, сложив ладони.

— Хорошо, я тебя не буду трогать там, — как-то странно усмехнулся он.

Но деваться мне от него было некуда. Выскочила на улицу, взять что-то окно завесить и ещё дверь изнутри, одежду чистую взять. Таз с водой занести в дом. Так, тряпку чтоб тело вытереть. А, и убтан. Хорошо, что нам Анкер принёс ещё убтана.

Мохан за мной принёс ткань себе для дхоти, накидки и тюрбана, ярких цветов, с вышивкой. Праздничную. На меня посмотрел сердито, выбравшую одежду попроще, родителей. Вздохнув, за зелёной одеждой пошла, которую мне подарил Поллав. Может, успокоится, увидев, что надела его подарок?.. Хотя, дверь уже завешивая, испугалась, как б ни подумал, что издеваюсь, надев в тот день, когда одежду с меня будет снимать его брат?..

— Давай скорей! — Мохан проворчал, поспешно снимающий ткань с плеча, разматывающий с пояса.

Вроде торопится. И хорошо! Так, свет проникает в дом тусклый, нас чётко не видать. Хотя боюсь, что кто-то зайдёт.

Когда я поспешно разделась и, присев, потянулась за горшочком с очищающей мазью, на плечи мне опустились пахнущие травами ладони. Медленно соскользнули на предплечья.

— Мохан! — возмутилась. — Ты обещал!

— Я обещал не трогать тебя там. А снаружи можно, — мерзавец ухмылялся.

И пока я застыла, не зная, как ему про мой гнев сказать, обошёл меня и стал осторожно натирать мою грудь.

— Мохан… — я сжалась. — Ты… ты чего?!

— А ты чего такая красивая? — улыбнулся он, начиная натирать мою кожу под грудью.

— Если мы начнём, то кто-то придёт — и увидит нас!

— Если ты сама меня натрёшь, я дальше не буду, — он полоснул меня остатками мази с внешней стороны среднего пальца по носу и потянулся за добавкой.

Я подальше отступила.

— Нет! — твёрдо сказал он. — Или ты меня намажешь, или я начинаю дальше, — окинул меня пристальным взглядом — я смущённо прикрыла ладонями самое сокровенное. — Вот зачем ты родилась такой красивой?..

Давясь слезами, я согласилась. Он раскинул руки в стороны, многозначительно улыбаясь, а я торопливо растёрла ему руки, плечи, спину и грудь. Ниже пояса не решилась. Поспешно опустившись на колени, стала натирать убтаном его ноги, стараясь не смотреть вверх. А когда он к воде потянулся, мазь смыть, торопливо подхватила горшочек.

Но мерзавец не стал омываться сам. Он, смеясь, отобрал у меня горшочек и, за косу поймав, осторожно протянул к себе. Не отстанет же, пока не наиграется!

Но он снова стал намазывать мою грудь. Осторожно. Медленно. Ласково. Кажется, у меня стала закипать кровь. Ноги перестали меня держать, заставив облокотиться об стену. Мохан, опустившись передо мной на колени, стал нежно размазывать мазь по моим ступням. Щиколоткам. Голеням. Коленям. У меня куда-то пропали мысли. Закрыла глаза, слушая ощущения от его прикосновений. И когда его нежные пальцы поднялись выше…

А потом он надумал руками с меня мазь смывать. Я едва стояла. Едва дышала. Прерывисто. Не зная, что происходит со мной. Не веря, что это происходит со мной.

— А теперь моя очередь! — он придвинул ко мне таз.

Мысли куда-то исчезли. Я почему-то сразу подчинилась. А он довольно зажмурился, отдаваясь своим ощущениям. И, когда он, крепко обняв меня, увлёк на пол, я не возмутилась. Он, держа меня, перекатился, оказавшись верху. Я раздвинула ноги. Он стал осыпать меня поцелуями. Медленно, словно вспомнил обещание поцеловать меня тысячу раз. Медленно спускался губами по моему лицу. По моей шее, заставляя откинуть голову. По груди, заставляя замереть. И застонать, сжав кулаки. Медленно прошёлся по моему животу мягкими губами. Вскрикнула, когда почувствовала прикосновение снизу живота.

— Больно? — глухо спросил он, лаская мои волосы снизу живота.

— Н-нет… — растерянно сказала я.

Он осторожно продолжил. Разжигая внутри огонь. Заставляя остальной мир отодвинуться и исчезнуть. Остались только мы…

На звуки музыки мы крались уже в темноте. Он шёл впереди, сжимая мою ладонь. А до того мы торопливо оделись и долго-долго друг друга ощупывали, приглаживая одежду. А то мало ли?.. Он это предложил. Хотя… когда он занялся «приведением в порядок чхоли» я перестала на него ворчать. А когда он опять повалил меня на пол, охотно раздвинула ноги, позволяя ему опять проникнуть в мою глубину. Позволяя опять увлечь за собой в ворох неописуемых ощущений. Потом мы, заговорщицки посмеивались, искали дверь в темноте. С трудом таз с водой и кувшин обошли, держась за руки — он вёл меня сам через темноту, нащупывая путь впереди ногой. Я волновалась: нам нельзя приходить полумокрыми, да ещё и вода в тазу грязная уже, а мы только сменили одежды. Хотя… было приятно ощущать, как его рука сжимает мою ладонь, осторожно обволакивая пальцами. Ага, и очень поздно, кажется, вырвались в прохладную ночь, вслушиваясь в звучавшую снаружи музыку.

— Погоди! — шепнул Мохан, когда мы наконец-то нашли дверь.

И сначала отправился к вещам снаружи, искать шкатулку с кумкумом. Вернувшись, быстро, осторожно нащупал моё лицо, попросил замереть. Я, зажмурившись — вдруг в глаз попадёт — отдалась его осторожным прикосновениям. Но он так и не ткнул меня в глаз, осторожно сделал бинди и синдур.

Потом мы крались через темноту.

— Погоди! — сказала уже я.

— Вернёмся? — радостно шепнул он.

— А вдруг ты мне не кумкумом бинди и синдур намазал?..

Мы напугано замерли. В миг следующий засмеялись.

— Ты невыносим! — проворчала я.

— Так весело же! — не унялся он.

— А вдруг на свету мы совсем лохматые?..

Он осторожно нащупал мои плечи, мои волосы, по волосам меня погладил.

Задумчиво замолчал. Я напугано уткнулась лицом ему в грудь. Сжала его накидку и обиженно сказала:

— А вдруг ты мне сейчас размазывал по волосам куркуму?..

— Тебе так понравилось, что ты забыла даже запах куркумы? — насмешливо прозвучал его голос.

Хотя, когда он осторожно поцеловал меня в ухо, мои возмущения опять куда-то девались.

— Но что мы скажем? — я сердито толкнула его в бок кулаком.

Но не сильно. Эта ночь… её начало… мне не хотелось на него сердиться после этого!

— Скажем, что у меня заболел живот? И я не смог прийти? — быстро нашёлся хитрец.

Обиженно проворчала.

— Ага, я приду к ним одна, лохматая, с бинди и синдуром из куркумы, с одеждой помятой и скажу, что живот заболел у тебя?

Он захихикал.

— Но Мохан! — тихо провыла я.

— Вот беда! — но он снова засмеялся.

Потом, нащупав мою ладонь, свои пальцы переплетя с моими, меня потащил. Но куда-то от музыки.

— Но куда?.. — возмутилась я.

— Скажем, что живот заболел у тебя, — осторожно погладил меня по боку. — Ты же вроде ребёнка нашего носишь. А женщинам бывает в первые месяцы дурно.

— Это, конечно, оправдание, — согласилась я. — Но ты уверен, что мы найдём именно наш дом в темноте?..

Этот негодяй опять засмеялся.

— Мохан!!! — толкнула его кулаком.

Он ладонью закрыл мне глаза. Потом рот. Потом закрыл мне рот поцелуем. Когда у меня ноги подогнулись, твёрдо сжал моё запястье и куда-то потащил. В сторону от музыки.

— А если не наш дом?..

— Не волнуйся, я хорошо запомнил расположения домов, — он легонько коснулся губами моего лба.

— Но ты тут был только один день!

— Я вообще хорошо дорогу помню. Нам, знаешь ли, иногда приходилось убегать…

Он говорил шёпотом. И куда-то тащил меня. Пришлось подчиниться. Или… просто хотелось уйти от всех людей, чувствуя его пальцы, вторгнувшиеся между моими, ощущая две сплетённые руки. Вспомнила, как ласкали меня его пальцы — и щёки обожгло. Хорошо, что в темноте нас никто не увидит!

Он нашёл наш дом по запаху свежего убтана. Дерево ощупал обгоревшее. Наши вещи нащупал в стороне, узлы все на месте. И правда быстро нашёл! Значит, таз с водой и кувшин обойти этот хулиган быстро бы мог! Но мне понравилось идти за ним, когда он сжимает мою ладонь. Оказалось, наш дом. Ура! Разумеется, спросил, прежде чем зайти. Потом притащил мне одеяла, сам ногой отпихнул грязную одежду. В темноте, на ощупь, сделал мне постель. Бережно одеялом прикрыл.

— Давай, лежи тут и умирай, — подхватил мою руку и поцеловал мои пальцы. — А я пойду извиняться. Скажу, что тебя тошнило сильно и от слабости ходить не смогла. Это же твой первый ребёнок.

— И я почти ничего сегодня не ела, — напомнила я устало.

Потому что лёжа почувствовала большое желание закрыть глаза и уснуть.

— Я тебе что-нибудь украду.

— Мохан!

— Я тихо-тихо, незаметно! — он опять смеялся.

Прошёлся жаркой ладонью по моей руке, к лицу. Будя в сонном теле воспоминания, как ласкали меня его руки. Осторожно поцеловал мою щёку. Мой лоб. Шепнул:

— Я обязательно принесу нам что-нибудь поесть.

Но сразу не ушёл. Вышел. Снаружи послышались странные звуки.

— Мохан, ты чего? — испугалась я.

— Лежи, — вздохнул он. — Я вызываю рвоту.

— З-зачем?

— Играть так играть! — фыркнул он.

Что он там с собой сделал жуткого, ради меня, не знаю, но звуки показали, что ему удалось. Потом он искал кувшин, чтоб лицо умыть. Сама ему отнесла, опираясь о стену. Потом он ушёл, оставив меня страшно усталую и безумно счастливую. Едва легла — сразу провалилась в сон.