Две тысячи журавлей

Елена Юрьевна Свительская, 2020

Япония, 18 век. Юуки – хилый крестьянский мальчишка, мечтавший окрепнуть и стать опорою своей семьи. Вот только жизнь занесла его далеко от родных мест. Одиноким бродягою стал, никому не нужным. Всё, что осталось у него – подарок от ками: способность видеть богов и чудовищ. Но жизнь на границе миров – это не только дар, но ещё и проклятие. Нелюди не все дружелюбны, да и сил повлиять на них у Юуки нету. Как ему выжить и вернуться домой?

4-ый Синий

— Кто ты, мальчик? — спокойно спросил воин, разглядывая меня сверху вниз.

Высокий, сильный, одетый в тусклое темно-синее кимоно из конопляной ткани, с двумя мечами, один из которых оттопыривал край верхней одежды, в хакама до голеней, седовласый, морщинистый, он при этом выглядел крепким, несгибаемым и могущественным. А его неожиданное появление заставило меня вздрогнуть. Опустив глаза, вежливо и чётко ответил ему:

— Я сын своего отца.

— Человек, значит, — мрачно произнёс ронин. — А вид у тебя как у недавнего покойника, обратившегося в призрака.

Неужели, настолько избит и так сильно побледнел?!

Он молчал, и я ничего не говорил. Потом осмелился ненадолго поднять взгляд, но не на его лицо, а на выбритый затылок и бело-серый пук волос.

— Кто это тебя так отделал? — спокойно спросил мужчина.

Робко признался:

— Сосед, — глянул на его лицо, на сошедшиеся белые брови, и торопливо добавил: — Только я это заслужил.

— Чем же?

Потупился, тихо ответил:

— Я отпустил его добычу.

— Людям, значит, пакостить нравится? — строго уточнил самурай.

Мой голос задрожал:

— Просто пожалел зверя. Может, его в ловушку поймали, а потом избили до полусмерти.

— И чего ж тут неправильного? — недоумённо уточнил воин. — Люди с давних времён охотятся на зверей, да и некоторые из них — на нас.

— По-моему, не подобает сильным обижать более слабых.

— А рыбу, ты, значит, не ешь? — язвительно осведомился незнакомец.

— Ем, — почувствовал, что краснею. — Когда удаётся. Это несправедливо с моей стороны, но…

Мужчина громко расхохотался.

— А ты где живёшь, юнец? — поинтересовался он уже дружелюбно.

— В деревне Каваносин.

— Далеко она находится?

Я так долго обдумывал, куда же забрёл и как теперь добираться до дома, что воин не выдержал и насмешливо уточнил:

— Малец, а ты сам, случаем, не заблудился ли?

С огромным усилием вспомнил, где же нахожусь. И твёрдо указал рукой на северо-запад. Глаз не поднимал.

— Тогда проводи-ка меня туда, — твёрдо сказал незнакомец.

И я молча направился к деревне. Он шёл слева от меня. Спустя некоторое время самурай, наблюдающий за мной, моей хромотой и понурой спиной, предложил меня пронести.

— А то ещё загнёшься, не доведя меня до места, — проворчал он.

Отчего-то само собой моя спина выпрямилась, а плечи расправились. Обернулся к нему и тихо сказал:

— Господин, в моём жалком состоянии виноват я сам. С моей стороны будет верхом бесстыдства просить вас тащить меня.

Мужчина удивлённо остановился и заметил:

— А я думал, что ты согласишься. Ты ж едва идёшь. Того и гляди — упадёшь бездыханный.

Опустив голову, робко возразил:

— Если упаду, значит, поделом мне. За мои ошибки полагается отвечать мне самому.

— А если цена твоих ошибок — смерть? — он нахмурился.

Ох, я ж перечу воину!

Ронин долго молчал. Я дерзнул ненадолго взглянуть на него: седовласый мужчина пристально смотрел на меня.

— Готов ответить своей смертью?

Задрожав, кивнул.

— Врёшь, — голос его стал ледяным. — Такой сопляк как ты может быть смелым только тогда, когда его жизни ничего не угрожает. И зверя ты выпустил не только из жалости. Просто у тебя добрый и любящий отец, и ты ждал, что он вступится за тебя. Или же отплатит за твои мучения потом, когда узнает.

Вулкан отчаяния, боли и горечи, зреющий в моей душе едва ли не с самого рождения под гнётом принижения, презрения, насмешек и материнской досады, вдруг прорвался лавой злых, жгучих и громких слов:

— По-вашему, я не смогу решительно принять смерть, если заслужу её? Только то, что я — болезненный, слабый, измученный мальчишка — это уже означает, что от меня не может быть пользы, и на смелость хоть раз в жизни я не способен?!

— А ещё ты несдержан и невежлив, — недовольно припечатал воин. — Жалкий крестьянский мальчишка, ты посмел поднять на меня голос! — и он выхватил длинный меч.

Сегодняшние несчастья подтолкнули меня к опасной и дерзкой выходке. Нет, это просто плотину моей сдержанности прорвало.

Меч взлетел над моей головой…

А папа расстроится из-за моей смерти. И Аса-тян. Может, даже мама?

— Ну, так и будешь молчать? — сурово сказал воин.

Едва слышно пробормотал:

— А мои слова что-то изменят?

— Если ты покажешь мне, как должен вести себя презренный крестьянин, быть может, я пощажу тебя, — спокойно объяснил ронин. — Боги могут отвернуться от меня из-за убийства такого немощного сопляка, поэтому, хоть ты и оскорбил меня, я даю тебе шанс заслужить прощение.

Мне вспомнились папины рассказы о самураях, о том, как они хладнокровно встречали смерть. Тогда, сидя в безопасности и слушая о них, я восхищался их мужеством и безмерно им завидовал. О, они были прекрасны, эти твёрдые бесстрашные верные воины! Ну, сам я их никогда не встречал, тем более, подвигов их не видал, но отец описывал их необыкновенно красиво. Потому я часто мечтал, как вдруг стану воином, смелым, мужественным, непоколебимым в противостояниях с врагами и снисходительным к слабым. Вот так и прошли одиннадцать лет: в напрасных мечтаниях. Никчёмная жизнь жалкого мальчишки. И сейчас, когда я в каком-то оцепенении разглядываю длинное, острое, блестящее лезвие над моей головой, мне своей жизни не жаль. В моей душе только грусть от того, что от меня родным не было никакой пользы. А ещё мне обидно перед самим собой: так и не позволил себе приподняться хоть чуток хотя бы в собственных глазах.

— Щенок, если ты сейчас же не начнёшь просить прощения и пощады, я тебя пополам перережу! — воин говорил, перерубая фразу на куски своим чётким, холодным голосом.

И тут меня осенило, как можно всё исправить. Хотя бы для себя.

Задрожав, поднял голову и решительно встретился взглядом с самураем:

— Если я вас оскорбил, пусть моя кровь смоет ваш гнев.

— Хочешь сдохнуть?

Он замахнулся — и я задрожал ещё сильнее. Взглянуть на медленно приближающуюся смерть не осмелился, но с места не сошёл. Не совсем самурайская смерть, но хотя бы на каплю достойная выдержка. Хотя бы на каплю.

Лезвие проскользнуло мимо моего левого уха и впилось в плечо, потянулось к кости, чтобы отделить мою руку от тела. Я и без того немощен, а стану калекой — так родным придётся ещё больше возиться со мной? Или мне удастся умереть от потери крови? Тогда наконец-то избавлю их от тяжёлой обузы.

Боль, пронзившая меня, выбила все мысли и чувства.

Лезвие с противным чмоканьем выскользнуло из моей плоти. Я рухнул на колени, зажимая рану на плече. Дрожащие пальцы правой руки ощутили, что левая на месте, а так же — тепло выбегающей крови.

— Я люблю смелых, — спокойно объяснил ронин, доставая тускло-коричневый платок. — Смелые способны встретить смерть достойно. Для крестьянского заморыша ты держался очень хорошо.

Он спокойно, словно стряхивал грязь с сандалий, смахнул мою кровь с лезвия, тщательно протёр свой меч и плавным движением вернул его в ножны. На моё лицо, искажённое от боли, воин посмотрел равнодушно. Какое-то время разглядывал меня сверху вниз, потом твёрдо прибавил:

— А глупость наказуема. В следующий раз, когда ты начнёшь дерзить самураю — упадёт твоя голова. А может, и твоего спутника. Если тебе себя не жаль, глупый мальчишка, подумай хотя бы о своих близких и друзьях.

Я не хотел плакать. Клянусь, не хотел! Но предательская вода полезла наружу: моё тело ненавидело боль.

— Дурень! — сурово сказал мужчина.

Он оторвал край своего кимоно, отцепил мою ладонь, вцепившуюся в левое плечо в безуспешной попытке остановить кровь, грубо перевязал рану. Перед тем, как связать концы повязки, намеренно сжал их, заставляя меня застонать.

— Запомни, сопляк: глупость приносит горькие плоды, — крепко обхватил меня за раненное плечо, грубо поднял на ноги. — Показывай дорогу.

И мне ничего не оставалось, как опустить голову и плечи и двинуться вперёд.

Не успел сделать и сотни шагов, как мимо нас прошмыгнул молодой барсук. Почти сразу же за ним последовал большой и старый. Недоумённо проследил за ними, до тех пор, пока их силуэты, мелькающие между бамбуком, не стали расплываться, потом сделал ещё один шаг к цели. И едва не споткнулся о третьего барсука. Тот мрачно обернулся на меня, сердито блеснув чёрными глазами, и скрылся в роще. До того, как мы добрались до деревни, мимо нас пробежало более десятка барсуков, больших и маленьких.

— Да что ж это такое?! — не выдержал мой спутник, споткнувшись об очередного бегуна.

Зверь, на которого упал человек, отчаянно засипел. Поднатужился, выбрался. И нагадил на штаны самурая. Основательно так запачкал их и, судя по быстрому прощальному взгляду, намеренно. Ронин метнул ему вслед короткий меч, но промахнулся. Барсук остановился, задумчиво посмотрел на меч, застрявший в толстом бамбуковом стебле, и скрылся.

Когда воин выдернул меч из бамбука и вернул оружие в ножны, мимо нас пронеслись два барсучонка.

Мужчина недоумённо потёр правый висок:

— Впервые вижу, чтоб они себя так вели.

Да уж, сколько ни встречал за свою жизнь этих зверей, но ни разу не было, чтоб они бегали так часто и все в одном направлении.

От внезапной догадки ненадолго перестал чувствовать боль и усталость.

В одном?! Да, кажется, что барсуки со всей округи стекаются куда-то! Впрочем, мне сейчас не за ними бегать нужно, а самурая до деревни проводить. Пусть староста займётся им поскорее, тогда интерес воина ко мне иссякнет. И я смогу съёжиться дома, в углу, и заснуть. Впрочем, нет, мать начнёт ругаться, увидев, в каком я виде. Может, ей уже доложили, что чужую добычу отпустил. Лучше доковылять до леса и там поспать. А что в лесу опасно, так это не страшно. Страшнее маминых нотаций, выедающих душу, в мире нет ничего. Даже смерть теперь, спустя некоторое время после потрясения, кажется мне не такой страшной.

У окраины деревни мы нос к носу столкнулись с моим отцом. Тот мрачно взглянул на меня — ему уже рассказали и родитель из-за меня оторвался от работы, потом вежливо покосился на пришлого. И задрожал. Ронин растерянно сощурился, впился взглядом в лицо моего отца. И, как ни крепился, голос его задрожал:

— Мамору?

— Сабуроо… — отец замялся. — Сабуроо-сан?

— Вот ты и нашёлся, — мрачно заявил ронин.

Тон его менял смысл фразы на что-то вроде: «Вот ты и попался, Мамору!». А что если мой отец как-то оскорбил этого самурая в прошлом? И теперь он явился, чтобы отомстить нам?!

Испуганно отступил к отцу. Тот взглядом попросил меня уйти. Значит, дело плохо. Но неужели он думает, что я сбегу, оставив его умирать?! Его, моего доброго и заботливого родителя?!

Решительно встал между ними. Пусть лучше ронин разозлится на меня, сорвёт на мне злость. Может, тогда он пощадит моего отца. Странно, ведь он назвал его Мамору… и отец не возражал. Значит, его так зовут на самом деле или он когда-то соврал этому воину?

— Ты с ним знаком, Мамору? — теперь замялся и пришлый. — Мамору-кун, ты его знаешь? Или… — мужчина пристально взглянул на меня, сердито цокнул языком. — Ну, как я мог не признать? Ведь он похож на тебя в детстве!

— Мне казалось, я был покрупнее и повыше, — осторожно заметил мой родитель.

— Естественно: ты был здоровяк и крепыш, — задумчивая улыбка, взгляд поверх моего плеча, в прошлое, где они были хорошо знакомы.

Ведь не просто ж так пришлый самурай обратился к отцу, используя «кун»! И… как же его едва не назвал мой родитель? Отец назвал его имя, даже не фамилию, что уже свидетельствует об их близком знакомстве. А по возрасту ронин его старше, лет на пятнадцать-двадцать.

— Вот только этот малец… — Сабуроо увидел бегущего к нему старосту, нацепившего самую вежливую и почтительную улыбку из всех, на которую этот старик был способен. — Недавно он взглянул на меня точно так же, как и ты когда-то. И у меня сердце защемило от этого решительного, бесстрашного взгляда, от той же глупой отваги. Тогда приметил и некоторое внешнее сходство, только не решился поверить, что он — твой сын. Приветствую вас, почтеннейший, — обратился мужчина к старосте.

Тот, дабы не навлечь на себя беду, очень вежливо и льстиво приветствовал воина, пригласил в свой дом. А то ещё разозлишь такого, годами набиравшего опыт в убийстве людей — и беды не миновать. Несколько лет назад в деревню пришёл оборванный, грязный и злой ронин. Всего-то что было достойного в этом бродяге — два красивых меча. Второй сын старосты презрительно посмотрел на оборвыша — и уже через миг упал замертво, рассечённый от плеча до пояса.

Как бы между прочим староста осведомился, не знаком ли почтенный воин со здешним крестьянином Тадаси, то есть, с моим отцом. Тут, к моему глубокому изумлению, они оба изобразили людей, впервые встретившихся друг с другом. Отец стал обращаться к Сабуроо униженно и почтительно, прикинулся испуганным. А тот, в свою очередь, стал грубить и держаться развязно. Что-то такое связало этого ронина и моего отца, о чём те не желали никому рассказывать. Вероятно, и мне не скажут. В общем, староста увлёк гостя в свой дом, потчевать. А мой отец долго смотрел им вслед. Правая его рука вдруг задрожала, он крепко сжал её левой ладонью.

— Ты встретил его около деревни? — спросил родитель, справившись с собой.

Честно ответил:

— Я встретил его в лесу. Он попросил указать ему путь в мою деревню — и я привёл его сюда.

Отец вздрогнул, услышав, кто способствовал их встрече. Получается, он не желал больше никогда встречаться с Сабуроо, а я — привёл самурая к нему. Я, его сын, способствовал этому!

— Пойдём домой! — сказал мой родитель сурово.

Интересно, как же его зовут на самом деле: Тадаси, то есть Откровенный, или же Мамору, Защитник, как нескольких из героев его рассказов? Или… то был один и тот же самурай? Бесстрашный отчаянный и сильный воин по имени Мамору? Или… мой отец рассказывал о самом себе?!

Что ж тогда получается: это именно он дрался с самураем по имени Сусуму, он своими же глазами видел, как тот обратился в демона, желая отомстить за крестьян, позаботившихся о нём? Раньше мне думалось, что та история с человеком, ставшим демоном — просто красивая история о странном влиянии благодарности — Сусуму же был в отчаянии, поскольку не смог отплатить тем крестьянам за их доброту! Но после встречи с моим удзигами, с оборотнем-барсуком и сна, в котором мне явилась сама богиня Каннон и подарила новую силу моим глазам, мне как-то уже слабо верится, что то была просто история. Ну, она могла быть такой, но… Если есть боги, то и демоны должны быть! То есть, существует возможность, что по неведомым мне дорогам всё ещё ходит тот самый Сусуму!

Впрочем, намного больше меня потрясло другое: похоже, мой отец так любил истории о самураях и хорошо разбирался в их обычаях, поскольку сам был воином! И стал плохим крестьянином именно потому, что изначально был именно самураем, а потом, когда отчего-то стал притворяться простым земледельцем, ничего делать на земле не умел. Я как-то слышал насмешки селян над тем, что мои мать и отец ничего толком не умеют делать. И пару замечаний, что они многому научились за те одиннадцать лет, которые провели в Каваносин.

Но почему же тогда мы теперь живём именно здесь, как простые крестьяне? Почему отец сказал мне, что мы — из купцов? Что нам нечем гордиться, раз уж мы происходим из такого низкого сословия?! Нет, он не мог быть самураем! Отец бы не посмел соврать о наших предках! И, уж тем более, не дерзнул бы заявить, что такими предками не следует гордиться! А труд крестьянский потому ему был тяжёл, особенно, в самом начале, поскольку отец мой и мать вышли из купцов, и с землёй обращаться не привыкли.

Матери дома не оказалось. Только Асахикари. Девочка старательно протирала пол. Хозяин дома, вздохнув, прислонился к столбу посреди дома, устало закрыл глаза. Сестра его не трогала. Да и я молчал. Правда, спустя некоторое время не удержался и тихо спросил:

— Отец, мне не следовало приводить его в нашу деревню?

Мужчина открыл глаза и посмотрел на меня. Казалось, что одна встреча с былым знакомым состарила его на несколько лет, полностью вымотала. Что же случилось там, в прошлом? О чём родители умолчали?

— Я не хотел этой встречи, — неожиданно признался отец. — Но то, что именно ты встретил его первым, то, что именно ты привёл его в нашу деревню, наводит на следующую мысль: должно быть, самим богам было угодно, чтобы мы встретились. И что бы я ни сделал, чтобы воспрепятствовать этому — всё это было напрасно.

Аса-тян принесла отцу чашу с тёплой водой, почтительно протянула её ему. Хозяин дома быстро опустошил чашу, ненадолго задумался. Видимо, он перебирал в памяти все детали встречи и разговора с Сабуроо, так как чуть погодя сказал:

— Сабуроо-сан упомянул что-то о решительном и бесстрашном взгляде и о глупой отваге. Как вы встретились? Где он мог это увидеть?

Асахикари тихо произнесла:

— Я схожу за водой. Для обеда не хватает воды, — и быстро ушла, не желая слушать наш разговор.

Моя милая маленькая сестрёнка была не только доброй и красивой, но и очень сообразительной: отец проводил её довольным взглядом, так как не хотел говорить при ней, а она догадалось об этом — и сама поспешила уйти, якобы по делу, не понимая, что мы будем обсуждать что-то серьёзное. У второй сестры и Такэру не было такого ума и такта. Да, она прекрасна, моя милая Аса-тян!

— Так как вы встретились? — сердито уточнил отец.

Честно рассказал ему обо всём. Даже про странное поведение барсуков упомянул. Хотя, наверное, оно не имело никакого отношения к делу. Молчание надолго зависло в доме. Потом послышался топот ног на улице. И едва слышный шёпот Асахикари:

— Мама, не ходи туда! Не надо! У них важный разговор!

— Нет, я пойду! — ответила хозяйка громко. — Этот негодяй совсем от рук отбился: мало нам его болезней, бесполезности и дурной привычки шляться непонятно где целыми днями, так он ещё повадился пакостить нашим соседям!

Когда злая, глубоко дышащая мама вошла в дом, то отец встретил её таким взглядом, что она невольно отступила назад. И поспешила удалиться, увела за собой дочку. Всё это произошло молча и тихо. Хозяйка дома даже не посмела взглянуть на мрачного мужа.

Тишина в доме давила на меня нещадно. Не выдержав, едва слышно спросил:

— Я поступил очень дурно? Я должен был убежать, едва увидев его? Или униженно молить о пощаде?

Отец неожиданно улыбнулся мне:

— Ты всё сделал правильно, Юуки.

Такая драгоценная похвала после всего, что я сделал, потрясла меня. Как и то, что глава семьи неожиданно назвал меня моим прежним именем. Не Снегом, а Смелым! Хотя я вёл себя вызывающе дерзко с незнакомым мне воином! И ужасающе глупо — только сейчас это понял. И всё-таки отец меня похвалил!

— Сабуроо… — отец опять запнулся, желая назвать своего знакомого. — Сабуроо-сан любит смелых людей. Даже глупых смельчаков. И, похоже, ты ему понравился. Я не ждал, что ты можешь ему понравиться, но… да, наверное, так хотели боги. Мой… я только замедлил то, что должно было случиться.

И мужчина надолго замолчал. Поначалу он улыбался, потом резко помрачнел. Что же случилось в прошлом? От чего и как мой родитель пытался убежать? Как же он привык обращаться к Сабуроо? Явно же, что не вежливое обращение просится ему на язык, а что-то иное! Может… может, папа при встрече хотел сказать «Сабуроо-кун»? Только у него не хватило смелости обратиться так дружелюбно и тепло к тому самураю. У Сабуроо-сан хватило решимости или смелости обратится по-простому, дружелюбно, а у Тадаси — нет. Или… он всё-таки Мамору? Возможно, отец отчего-то чувствует себя виноватым перед господином Сабуроо. Но что же случилось? Какие отношения были между ними? Может, мой отец был слугой в доме Сабуроо? Одним из доверенных слуг? Там-то и насмотрелся на жизнь самурайского семейства, наслушался их историй — и потом с восхищением рассказывал их нам. Возможно, так или иначе рассказывал о Сабуроо, скрывая его разными именами.

Мама вернулась нескоро, так как боялась навлечь на себя гнев главы семьи. Хотя отец был добрым и заботливым, иногда он становился несгибаемым и страшным.

Он до вечера ждал прихода Сабуроо. И хотя хозяин дома ни слова не сказал, я понял, что он ждёт своего знакомого или, может быть, даже друга, вот только сам пойти к нему не осмелится.

День прошёл тихо. Раз Такэру вздумал надо мной подшутить, мол, я теперь весь в крапинку, за что получил от отца сильный удар по голове — и заткнулся. Заходил охотник, потерявший по моей вине добычу. Сказал, что просить прощения за побои не будет, даже если я от них умру. Хозяин дома тихо и спокойно ответил:

— Что ж, он наказанье заслужил.

Когда крестьянин начал было ворчать по поводу моего плохого воспитания, то мой отец холодно на него взглянул. Одного короткого взгляда хватило, чтобы сосед побледнел, попятился и молча удалился.

— Тадаси, не делай этого! — взмолилась мама. — Я боюсь за тебя!

Она робко поднялась, порывисто сжала руку мужа. Отец крепко её обнял. Мы с братом и сёстрами отвернулись, дабы не мешать родителям своим назойливым вниманием.

От боли в ране и избитом теле мне долго не удавалось уснуть. Когда же наконец-то смог сомкнуть веки и провалиться в блаженное забытьё, меня грубо из него выдернули: несколько больших острых когтей скользнули по моему лицу.

Я отчаянно взвизгнул. Мохнатая лапа торопливо зажала мне рот. Едва слышный шорох. Яростный мужской вопль. Чей-то стон. Глухой звук от падения чего-то твёрдого на татами.

Когда мама зажгла светильник, моему взору предстал молодой барсук, распластанный под отцом. Вид у хозяина дома был очень решительный, зверь же с трудом повернул голову в мою сторону и умоляюще взглянул на меня. Может ли это быть… Акутоо?! Защитник дома, обнаружив, с кем дрался, растерялся, потом возмутился. Словом, не успел я вмешаться, как моему несчастному приятелю скрутили лапы верёвкой и грубо бросили в угол.

— Завтра с ним разберусь! — мрачно сообщил отец. — Дорогая, погаси свет! Мне жутко хочется спать.

Свет погас. Хозяин дома проворчал:

— И как барсук смог забраться в дом, пропитанный человеческим запахом? — перевернулся и вскоре его дыхание выровнялось.

Требовалось спасти оборотня, но вот как это сделать в темноте? Хм, пока ещё комнату тускло освещал светильник, было видно, что между мной и Акутоо лежат Такэру, мама и папа. Значит, нужно пробраться мимо них и развязать верёвку, которой накрепко стянули лапы моего друга. Как я буду распутывать верёвку в темноте? Впрочем, сначала нужно до него добраться. Эх, занесло его к нам ночью! И на что ему сюда? Не мог, что ли, дождаться до утра? Или дело настолько срочное? Интересно, а оно связанно со странными перемещениями окрестных барсуков?

— А-а-а!!! — заорал брат, об ногу которого я споткнулся.

— А-а-а!!! — закричал я, получив сильный пинок в бок.

— Ну, что там у вас? — мрачно спросил проснувшийся отец.

Отчаянно отвечаю:

— Мне нужно… на улицу.

— Это в другой стороне, — тон у главы семьи предвещал неприятный разговор утром.

— Э-э… ну, ладно… — едва слышно произнёс я и осторожно сделал шаг в сторону.

И опять наступил на Такэру.

На сей раз, тот не орал, а что есть силы пнул меня по ноге. Я испугался, что мой вскрик вызовет новый всплеск гнева главы семьи — и с огромным трудом смолчал.

Неожиданно что-то длинное и скользкое заткнуло мне рот. Что-то такое же подползло сверху, сцапало меня за руку и, продолжая затыкать рот, потащило в бок. Чуть погодя, когда чудище меня отпустило на пол, возле меня тускло сверкнули глаза без зрачков. Что-то скользкое, затыкающее мне рот, вдруг стало мохнатым. Чуть погодя оно осторожно отпустило меня, легло мне на плечо, напряжённое, словно готовилось в случае чего опять заткнуть мне рот. Потому я молчал. И оно тоже молчало.

Чуть погодя, когда страх поулёгся, мне вспомнилось, что мой приятель умеет принимать разные обличья. Стараясь не задумываться, во что же он превратился, чтобы подтащить меня к себе, осторожно шевельнул рукой, задел мохнатый бок. Ощупал. Хм, на ощупь похож на бок моего друга. Дальнейшее исследование помогло обнаружить узел. Долго я безуспешно возился с верёвкой. Когда дыхание моих родственников выровнялось, глаза Акутоо вновь тускло заблестели, чуть погодя — стали ещё ярче, впрочем, освещая небольшой кусочек пола и своего тела. Если он может контролировать свечение своих глаз, если может принимать разнообразный облик, что ему стоит превратиться во что-нибудь мелкое — и освободиться из пут? Или прославленная барсучья хитрость — ничто иное, как распущенные ими слухи?

Когда Такэру шевельнулся, свет погас и не появлялся до того, как мой родственник опять расслабленно засопел. Уж не знаю, сколько прошло, но ещё до рассвета я наконец-то расправился с узлами. Барсук встал на задние лапы, поморщился, протирая одной передней лапой другую, потом многозначительно указал на меня, затем — на себя, и наконец — на дверь. Я опасливо покосился на спящих родных. Тогда оборотень многозначительно закрыл лапой рот. Наверное, просит сохранять молчание. Судорожно сжимаю губы. В следующее мгновение Акутоо схватил меня и забросил на спину. Я пискнул от неожиданности, за что получил шлепок другой лапой по лбу. Заворочался отец. Глаза оборотня перестали светиться. Он сделал осторожный шаг, потом ещё один, и ещё. Кажется, мой вес его не смущал. Мне стало обидно за моё хлипкое и тощее тело.

Акутоо ловко пробрался к двери, вытащил меня на улицу и опустил на землю. Я осторожно прикрыл сёдзи. Глаза барсука замерцали так, что начали освещать пространство шагов на пять вокруг него. Зверь молча указал лапой на себя, затем — на меня, потом — на лес. Смекнув, куда меня приглашают, поёжился. Опять вспомнилось странное поведение барсуков накануне. И рассказы о том, что лисы питаются человеческой печенью. Да и вообще, чудищ на свете много, а жизнь у меня только одна.

— Идём! — едва слышно прошипел оборотень.

— З-зачем?

— Р-разговор е-есть, — передразнил он.

— К-ка-а-кой?

— Б-большой, — и он нетерпеливо развернулся, решительным шагом пошёл по улицу.

Уныло опустив плечи, побрёл за ним. От страха мне даже расхотелось спать. Вот нашёл друга на свою голову! Безопаснее подружиться с сыном старосты! Ладно, жизнь у меня неудачная, так что невелика беда, ежели она оборвётся пораньше. Родным не придётся кормить такого тунеядца, так что они будут есть сытнее, трудиться чуть меньше. Так гляди и достаток в доме заведётся. А я, если получится, буду молиться за них перед высшими богами. Может, смогу с Сироиси пообщаться. Он приятный, добрый, заботливый. Впрочем, нет, у меня ж своих детей нет, внуков — тем более, разве позволят мне стать духом-предком? Ну, может призраком стать смогу. Буду обидчиков моих родных запугивать. И сына старосты с его ватагой заодно. И, если я не застряну в желании отмщения надолго, тогда начну бродить по дорогам Ниппон — и пугать злодеев, обижающих добрых людей. Призрак-защитник — это звучит гордо!

Чтобы отвлечься от унылых мыслей — мне вдруг резко расхотелось становиться призраком ради помощи страдающим людям — уточнил:

— Почему ты не превратился во что-то маленькое или тонкое и скользкое, чтобы выбраться из пут?

— Потому что кто-то когда-то попросил сильного монаха помолиться о защите твоего отца от всевозможных чудовищ и нелюдей, — ответил оборотень с досадой. — И сколько я не сменял обличий в темноте, пока ты добирался до меня, мои лапы каждый раз оказывались связаны. А стать кем-то без лап, к примеру, змеёй или червяком-шелкопрядом мне не удалось. Уж столько всего перепробовал!

То ли некто горячо просил какого-то монаха о помощи, то ли мог много заплатить. Интересно, кто и почему хотел защитить моего отца? И связано ли это как-то с Сабуроо-сан? О чём мой родитель умолчал? И нужно ли мне влезать в его тайны? Возможно, там прячется что-то тёмное и неприятное, и отгадки отец прячет от меня, чтобы защитить?

К моему удивлению, Акутоо не завёл меня в чащу. Отошёл от деревни на сотню-две шагов, остановился. Обернулся в молодого вооружённого самурая, выхватил катану. Клинок тускло сверкнул в свете растущей луны. Эх, не доживу я до полнолуния, не смогу полюбоваться на мягкий, нежный и загадочный блеск луны.

Самурай воткнул клинок в землю и опустился на колени передо мной.

— Ты спас мою вторую мать от жестокой расправы, — произнёс он дрожащим хриплым голосом, — потому я отдаю всю свою жизнь тебе.

Возмущаюсь:

— Да на что мне твоя смерть? Ступай лучше к матери и заботься о ней, как и следует добродетельному сыну, — чуть помолчав, прибавил: — Если твоя мать — та барсучиха, которой я помог сбежать, то ты ей нужен намного больше, чем мне: её слишком сильно избили.

Акутоо уныло опустил голову:

— Нету у меня больше матери, — признался он. — Матушка моя не смогла пережить голода и побоев — и скончалась вскоре после заката. Она попросила меня привести родню, дабы пожелать близким благ. И пока я собирал всех, покинула этот мир.

Так вот чем объясняется странное перемещение барсуков! А друга жалко!

— Ведь она меня с малолетства растила, опекала, — оборотень шмыгнул носом. — Матушка-то моя кровная рано умерла. Из-за злых людей! Она украла золотую статуэтку Будды у одного монаха. Ловко украла, так надула, что он и не заметил, как его драгоценность исчезла, — барсук гордо приосанился, высоко поднял голову, глаза его мечтательно блеснули. — И второй раз надумала его надуть: он как раз новую статуэтку приобрёл. Забралась к нему в дом, ловко прокралась — лисы бы сдохли от зависти! И наткнулась на проклятый амулет: изверг его приготовил. Едва ступила матушка моя на этот дрянной лист — и рухнула как подкошенная. Её тело выбросили как какой-то сор.

Оборотень долго молчал, потом продолжил дрожащим голосом:

— Отца-то у меня рано не стало, так что мачеха обо мне заботилась. Да так, как не всякая родная мать о детище своём хлопотать будет!

Осторожно поинтересовался:

— И отца твоего сгубили злые люди?

— Нет, не они. А всё лисы проклятые! — глаза Акутоо сверкнули яростно. — Папаша-то мой над каппами подшучивать любил. Обнаружит водоём какой-то, встанет около него столбом. Дождётся, пока водяной вылезет. Ну, тот, значит, захочет его в воду утащить или все силы из него высосать, а отец мой, прежде чем тот к нему приблизится, низко-низко ему поклонится.

— И каппа тоже поклонится — и выплеснет волшебную жидкость, которая у него на голове между волос… — подхватил я, замялся. — Ну, или что там у водяных на голове? Гнездо?

— Особая вода в тощем пучке волос, — сказал Акутоо таким тоном, словно самолично извёл не менее сотни-двух капп, приосанился. — Мой папаша девятьсот семьдесят восемь каппа лишил волшебной силы, так что многие из водоёмов стали безопасными для людей! Правда, эти глупцы так и не поняли, какую заботу мой отец им оказал!

Слушать, как оборотень ругает людей, мне было неприятно, потому попробовал отвлечь зверя на другой разговор:

— Должно быть, твой отец и тысячу каппа мог надуть!

— Да, была у него такая мечта, и он так быстро надул этих каппа, — Акутоо гордо поднял голову, потом резко поникнул. — Да будет проклята та мерзкая лиса!

Притворяюсь взволнованным:

— А что случилось?

Врун из меня был не ахти какой, так как мало практиковался, но гордый барсук не заметил моего притворства, с досадой ответил:

— Да одна из этих гадин обернулась каппой — и стала поджидать на берегу реки. Мой отец спокойно и уверенно, как и полагается могущественному неустрашимому и смекалистому воину, подошёл к притворщице, низко ей поклонился. И та ему поклонилась.

Недоумённо уточняю:

— И?

— И когда с каппой ничего не случилось, то отец мой застыл от удивления. А каппа вдруг обернулся гадкой лисой — и давай хохотать над ним. Сердце моего папаши не выдержало такого низкого коварства, оборвалось дыхание доблестного воина…

Я громко расхохотался, услышав о такой нелепой смерти. Злобно блеснули глаза самурая, в которого обратился Акутоо, сверкнуло лезвие в лунном свете и прижалось к моей шее. Сначала меня пронзил холод клинка, потом шею защипало и по ней, по плечу потекло что-то горячее.

Самурай взмахнул мечом, сбрасывая на землю капли моей крови, затем и его оружие, и ножны растворились в воздухе.

— Если бы ты не спас мою вторую мать, я бы тебя сейчас загрыз или зарезал! — прошипел оборотень.

И столько ярости, столько ненависти было в его чёрных глазах, что я невольно отшатнулся. Из глаз оборотня исчезли зрачки. Точнее, очи его стали как две бездонных ямы. И такой жуткий взгляд проявился на человеческом лице оборотня, что меня прошиб пот.

— Однако я поклялся над холодным телом её, что буду верно служить тому, кто избавил её от страшной, позорной смерти от людских рук и дал возможность умереть тихо, в кругу семьи, — горько продолжил оборотень. — Так что я тебя на сей раз прощаю, Юуки-доно. Но советую над моими родителями впредь не смеяться, а то я могу и не удержаться.

Виновато сказал ему:

— Прости меня, Акутоо… Акутоо-сан.

— Прощаю, — мрачно отозвался он.

Какое-то время мы молчали, избегая смотреть друг на друга. Позже он добавил:

— Для тебя я согласен быть и Акутоо-кун. Пойдём, проведу тебя обратно в деревню. А то уже скоро рассвет. Твои родители рассердятся, обнаружив, что пропали мы оба. А так ты им скажешь, что я сбежал сам.

Мы побежали, быстро, бешено. Если он говорит, что скоро заря, значит, так оно и есть.

Увы, тело моё вскоре выдохлось, свалилось. Тогда Акутоо, всё ещё остававшийся человеком, подхватил меня на спину и побежал. Деревья вокруг слились в одно пятно. Удивительно, как он бежал между ними и ни на одно не натолкнулся! Он нёсся по лесу, а на небе зажглась посреди тёмной светлая полоса: заря начиналась, но мне хотелось верить, что друг успеет, что он меня спасёт. Может, мне просто хотелось верить, что у меня есть друг: без слуги я вполне обойдусь, но без друзей долго не выдержу.

— Акутоо… — прошептал я.

— Да? — ответил он, запыхаясь.

— А ты бы мог быть мне просто другом?

Оборотень удивлённо остановился.

Ничего в жизни своей я так не ждал, как его ответа!