Любить не модно

Елена Филон, 2018

Из-за банкротства семья Кристины переезжает в провинциальный городок в глуши России. После Лос-Анджелеса оказаться на пороге хрущёвки – так себе перспектива. И это лишь начало неприятностей! Девушка и представить не могла, насколько стойкой придётся быть, когда на горизонте появится он. Митя – простой парень-музыкант. Все души в нём не чают, и лишь одна Кристина считает его самовлюблённым идиотом! И Митя не против быть идиотом! Лишь бы не стать нянькой для девицы, которая одним своим появлением перевернула его жизнь вверх дном! Но настолько ли Кристина эгоистична, как кажется? И настолько ли порядочен Митя, как все о нём думают?

Глава 6

И словно бездна разверзлась над головой!

— Это что, моё наказание?! Сколько можно уже?! — кричу. А может быть и нет! Не знаю. Собственного голоса не слышу, потому что, судя по всему, у грома сегодня мозгодробительный и, очевидно, нескончаемый монолог!

Уродливые чёрные тучи, плотным занавесом повисли над городом, всполохи серебра то тут, то там каждый раз вынуждают вздрогнуть, замереть на месте, пережить очередное БА-БА-БАХ! и на подкашивающихся ногах с дрожащими коленками продолжить бег к самому чёрту на кулички!

— Damn! Damn!!!

Вот же… Идиотка!

Угораздило попереться в другую сторону! О чём думала? Чем думала?! Зачем вообще думала?! Надо было просто делать то, что сделал бы любой здравомыслящий человек, наделённый маломальским инстинктом самосохранения! Надо было бежать домой! Ну, или как минимум в каком-нибудь продуктовом магазине засесть! Вот только из-за этого придурка, кретина, гада, козла (!!!), в голове ни одной здравой мысли не осталось, а будучи опозоренной и пристыженной (снова!) на глазах у посетителей кафе, всё, о чём могла думать, так это о том, чтобы как можно скорее убраться подальше от этого поганого заведения!

И вот я чёрт пойми где…

В какую вообще сторону рванула?.. Не помню.

Какая это часть города и что здесь находится? Понятия не имею.

Заводской ли это район вообще?.. Насколько далеко я от «Клевера»? А от дома?..

На улицах ни души, даже кошачьей! Только желтоглазые авто мчатся по дорогам, посылая на тротуары целые волны дождевой воды. Под одну из таких волн я только что угодила. Но, учитывая и без того промокшие насквозь шмотки, — не велика беда.

Останавливаюсь, тихонько всхлипываю и головой вращаю. Ведь как только мозг перестало лихорадить, а самой себе захотелось влепить крепкую пощёчину за глупость и крайней степени идиотизм, вернувшийся на место инстинкт самосохранения завопил о том, что мне сию же минуту необходимо найти укрытие!

В спальном районе, вглубь которого лучше не заходить, а лучшее, что попалось на глаза — это отделение почты и то закрытое на ремонт!

Здорово!

Стучу зубами, дрожу с ног до головы, обнимаю себя руками, и уже собираюсь плюнуть на всё и зашагать в обратном направлении, в лучшем случае обрекая себя на простуду, а в худшем — на воспаление лёгких и обшарпанную палату в больничке, как замечаю арку между двумя блочными домами и, громко выругавшись от счастья, «рву когти» туда!

Нога подгибается, каблук ломается, и ладони ударяют по асфальту, разбрызгивая в стороны двухсантиметровый поток воды.

— Твою мать! Да чтоб тебя на *** ********* *****!!! — Понятия не имею, откуда в моей голове все эти мерзкие ругательства и что они означают, но думаю, что лучших слов не подобрать, чтобы описать моё нынешнее состояние, как физическое, так и моральное! Особенно моральное!

— Ненавижу… Ненавижу его! — поднимаюсь на ноги, забрасываю сумочку на плечо, и безжалостно помогаю каблуку окончательно отвалиться от подошвы.

Прощайте мои лакированные сапожки.

Хромая на одну ногу бреду к арке, продолжая проклинать недоумка, по вине которого даже такси себе сейчас вызвать не могу — ведь у меня нет телефона, — и одновременно пытаюсь заверить себя, что не всё так плохо, что бывают в жизни ситуации и похуже, как…

— ОТДАЙ МОЮ СУМОЧКУ! ЭЙ! ВЕРНИ ЕЁ!!! ВЕРНИ МОЮ… сумочкуууусукааааа… — последние слова превращаются в протяжные рыдания, когда спина негодяя, укравшего мою сумку, скрывается за поворотом дома, и я без сил мокрой тряпкой сползаю по фонарному столбу, пряча лицо в ладонях.

Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу свою жизнь.

Не помню, как заставила безвольное тело подняться. Не помню, как заставила ноги двигаться в направлении арки. Не помню даже, чем себя мотивировала; работа мозга, тела, мыслей происходила на автомате и осознание того, что тяжёлые струи дождя больше не ударяют по спине, а глаза можно не щурить пришло ко мне лишь тогда, когда по обонянию ударил застоявшийся запах мочи, а граффити на стенах безоговорочно подтвердили моё местонахождение. Добралась всё-таки… до укрытия… Промокшая до нитки, измученная, замёрзшая, да ещё и обворованная.

Этот день войдёт в мою личную историю самых худших дней в моей жизни. Клянусь! И всё из-за…

— Опа! Пацаны, это мы удачно заскочили на огонёк! Йоу, цыпа! — мерзкий, явно прокуренный и не трезвый голос, да ещё и эффектно усиленный гопницким говором, раздавшийся за спиной, автоматически выносит мне приговор, и я с ужасом осознаю… мне конец.

— Ничё такая!

— Сисястая!

— Гы!

— Моя тёлка, понял? Я её первый…это… того… нашёл короч! — самый высокий из трёх уродов, в спортивном костюме и в чёрной кепке с драным козырьком, забрасывает в рот остатки семечек и, кажется, пережёвывая их вместе с шелухой, отряхивает ладони, надувает плечи и решительно шагает ко мне.

Инстинктивно подаюсь назад, но тело настолько одеревенело от холода, а ноги дрожат так сильно, что со стороны я наверняка похожа на умирающую черепаху, решившую сделать свои последние несколько шагов на закате жизни; каждый из которых длится вечность.

— Хэй, тёлочка, а ты с какого района буш? Чёта я тебя тут раньше того… не видел, — второй, что ростом пониже будет, но комплекцией покрепче, вмиг успевает преградить мне дорогу и, обнажив мелкие жёлтые зубы, посылает в лицо настолько тошнотворный душок перегара, что невольно поморщиться выходит. А не стоило.

— Ты это чё, а? — не упускает из внимания тот же гопник. — Чё такая дерзкая?

— Отвалииии, Воваааан, — рядом с ним, плечом к плечу оказывается третий по счёту, но первый по количеству выпитого мужлан лет за тридцать. Смотрит на меня заплывшим взглядом круглых свиных глазок, криво ухмыляется и подмигивает: — По кактелю, мадааааам?

Не паниковать! Чёрт! Прочь панику! Она только усугубит положение!

Обнимаю себя руками покрепче и стискиваю зубы, чтобы не стучали, с потрохами выдавая страх, что ледяными щупальцами скользит по телу, удавкой на шее затягивается, доступ кислороду перекрывает, делаю вдох — выходит судорожное, жалкое, до чёртиков перепуганное всхлипывание!

— Что… что вам н-надо? — пытаюсь совладать хотя бы с голосом, который дрожит не меньше и не подчиняется. — Пройти дайте! — Делаю шаг вперёд, решая идти на таран, посчитав, что внезапная решительность, как минимум введёт этих трёх пьянчуг в замешательство, и тем самым даст мне шанс на побег. Но не тут-то было! Видимо, уроды не впервые подобным занимаются. Будто наперёд мои действия предвидели! Тут же толкают обратно, и вот я уже вжимаюсь лопатками в стену, а самый высокий из тройки нависает надо мной с высоты своего роста, одной рукой за шею держит, а пальцами другой в талию впивается. Запах семечек и спиртного чувствуется так остро, что желудок теперь не от страха сводит, а от спазма-предвестника того, что его вот-вот вывернет наизнанку.

— Чё ты исполняешь, цыпа? — шипит мне в лицо, гадко скалясь. — Расслабули-балабули и всё будет чики-пики!

Пытаюсь стряхнуть с себя его руки, — не выходит, слишком крепко держит. Пытаюсь глядеть на него с вызовом, с угрозой в глазах и говорить пытаюсь, как можно решительнее:

— Тронешь меня и тебе конец, понял?

Брови мудака на лоб лезут, в глазах дьявольские огоньки пляшут, а губы всё больше в мерзкой улыбке растягиваются, в глумливой улыбке, которая доказывает лишь то, что он ни одно моё слово всерьёз не воспринимает, и, думаю, даже не собирается воспринимать. А судя по расширенным зрачкам и бешеному взгляду, что-то подсказывает мне, что это чмо не только выпить любит, но и иглой побаловаться. Ну, или клеем, — как минимум.

Вот же попала!

Рыдать хочется!

Выть хочется!

Умереть хочется, лишь бы эти мрази и пальцем меня не тронули! Они больные… больные на всю голову ублюдки; изобьют, поимеют, и подыхать бросят.

Боже…

Боже, помоги мне, Боже… Хотя бы раз помоги…

— Ты чё там завис, Шнур? — звучит голос одного из двух, пока этот Шнур продолжает вдавливать меня в стену и пожирать таким диким взглядом, будто несколько лет не трахался, а тут свезло вдруг! — Хватай её уже, и погнали! Чё тут тереться-то? Под окнами светиться?!

Что?

Куда?!

Вновь дёргаюсь! Изо всех сил дёргаюсь, со всем отчаянием отталкиваю от себя ублюдка и рвусь прочь — под стену из дождя, когда чьи-то пальцы хватают за волосы и так резко тянут назад, что слышу, как трещит скальп, а разноцветные пятна салютуют перед глазами, будто рой мух, вырвавшихся на свободу.

Больно ударяюсь задом об асфальт, напоминая копчику о недавних малоприятных ощущениях, и не успеваю до конца осознать, что произошло, как слышу ясный звук рвущейся ткани, а уже спустя секунду скользкие ледяные пальцы Шнура оказываются на моём голом животе.

— Отпустииии… — умолять, всё, что остаётся. — Опустииии… Пожалуйстаааа… Отпустииии…

Восседает на мне, всем весом в асфальт вдавливая, и вонючими руками своими по телу бродит, приговаривая что-то от том, какая я мягкая и приятная на ощупь. И ещё что-то говорит… Не знаю, не понимаю, не разбираю больше ни слова! Бьюсь в истерике, рыдаю в голос, зову на помощь, молюсь, чтобы отпустили! Чтобы не делали Этого со мной!

Кто-то хватает за руки и заводит их за голову, крепко пригвоздив к земле. Кто-то закрывает мне рот ладонью, и я тут же впиваюсь зубами ему в палец!

Громкое:

— СУЧКА! УКУСИЛА Б*ЯТЬ!

Хлопок. И щёку обожгло огнём.

— Потащили! — кричат. — Давай, поднимай сучку! В подвал потащили!

— Рыпается, тварь! Давай, хватай за ноги!

Брыкаюсь из последних сил, кричу, зову на помощь хрипло, почти беззвучно. Пелена из слёз застилает глаза, всё вокруг становится блеклым, серым, размазанным, похожим на старую чёрно-белую фотографию с плохим фокусом. А лютая, дикая, безудержная ненависть жжёт сердце. Так сильно жжёт, что физически больно становится! Эта ненависть… она пожирает! К ублюдкам, что вот-вот меня изнасилуют! К городу, которому никогда не принять такую, как я! К собственному папаше, что бросил меня на произвол судьбы, предал, оставил! К недо-работнику этого чёртового кафе, за то, что лишил меня средства связи! За то, что вообще в моей жизни появился!!! Это из-за него!!! Всё это из-за него!!! НЕНАВИЖУ!!!

Хруст. Пронзительный вопль полный запредельной боли. Грохот. Какая-то возня. Снова хруст.

— Сууукаааааа! Он мне нос сломаааааал!!!

— ДА ТЫ О*УЕЛ?!!

Воздух сотрясает череда ударов, вопли становятся громче, отчаяннее…

— Арчи! Твою мать, это Арчииии…

— Пи*дец!!!

— Валим, пацаны! ВАЛИИИИМ!!!

— Поднимай Вованааа!!!

— Да хер с ним!!! Валиииим!!!

Ритмичный стук ног раздаётся в следующий миг, и становится удивительно тихо.

Так хорошо… и так блаженно тихо.

И нескольких секунд не проходит, как что-то тёплое падает на плечи. Молния чьей-то мягкой, сухой, приятно пахнущей куртки застёгивается на мне под самое горло и тёмное пятно появляется перед глазами… Двоится… троится… как парусник на волнах из стороны в сторону раскачивается. Моргаю… снова и снова моргаю, пытаясь избавиться от пелены в глазах, пытаюсь сфокусировать зрение на своём спасителе, на этом самом Арчи, кем бы он ни был и…

— ТЫЫЫ?!! ПОШЁЛ К ЧЁРТУ! — визжу! Тут же вскакиваю на ноги и тут же об этом жалею; ведёт сторону, и я вновь оказываюсь сидящей на грязном разбитом асфальте. Слёзы продолжают нещадно бежать по щекам, но живущая внутри ненависть вспыхивает с новой силой! С разрушительной силой!

— Не трогай меня!!! Не трогай меня, я сказала! Не прикасайся ко мне, урод!!! — воплю скрипучим, обессиленным, но хорошенько приправленным ядом голосом в лицо этому разрисованному мудаку из «Клевера», которое кажется мертвенно-непроницаемым, словно каменной маской застывшим.

Не обращая никакого внимания на мои вопли и проклятия, а также на сжатые в кулаки руки, что удалось просунуть в рукава куртки и сокрушить о Митину грудь, рывком подхватывает меня с асфальта, не роняя ни слова забрасывает себе на плечо, и будто не замечая череды сокрушающихся о его поясницу ударов, несёт меня куда-то… куда-то под дождь… куда-то, где я вновь могу разрыдаться в голос, и меня никто не услышит.