Под знаком OST. Книга 1

Елена Немых

Книга посвящена историям угона остарбайтеров (рабов с востока) в Третий рейх в годы Второй мировой войны. Книга основана на реальных событиях, но не является воспоминаниями конкретных людей.

Глава 2. Москва / Подмосковье. Сентябрь 1941

В городе явная осень. Дорожки усыпаны желтыми листьями, лужицы закованы ледяной паутинкой. Муся шлепает в ботинках по узким тропинкам. На ней мамина кофта. Лицо бледное, под глазами явные круги. Митя позвал ее к Дому культуры на окраине Москвы на проводы в армию. Его самого и Трофима вызвали почти в одно и то же время в военкомат повесткой. Институту, в котором числились оба товарища Муси, полагалась отсрочка от армии, но Митя с первых же дней войны упорно подавал прошение с просьбой отправить его на фронт добровольцем. И вот удача ему улыбнулась. Мите и Трофиму пришла повестка с просьбой присоединиться к народному ополчению Москвы.

Чем ближе Муся подходила к призывному пункту, тем больше встречались ей на пути бритые наголо новобранцы, военные с красными околышами на лацканах кителей и женщины с белыми косынками на голове, украшенные красными крестами.

Толпа людей все прибывала, а Муся с трудом продиралась через человеческий забор, высматривая Митю и Трофима, пока наконец-то не увидела строй парней в кепках, рубашках, штанах. Командир, который ходил вдоль строя, по очереди выкликал их имена:

— Скоротав, Концев, Донсков…

Парни, подхватывая рюкзаки, делали шаг из строя, выкрикивая громкое и звонкое «Я!», и вставали обратно в живую человеческую очередь:

— Отряд народных ополченцев! Слушай мою команду, равняйся. Смирно…! Налево!

Мусю оттесняет толпа, которую еле сдерживают два коменданта. Одна из девушек больно толкает ее в спину:

— Витя, Витя! Пиши, номер полевой почты дадут, и сразу пиши.

Строй новобранцев уже развернулся спиной к толпе и начал движение к Дому культуры. На окнах его стояли белые кресты, стекла были закрыты большим количеством мешков с песком. Один из парней оборачивается и кричит, размахивая кепкой:

— Ксюша, Ксюша! Я вернусь, не плачь

Неожиданно некто хватает Мусю за талию. Она охает, оборачивается:

— Девушка, вы не меня пришли провожать?

Мужчина достаточно взрослый, усатый. От него неприятно пахнет табаком и водкой. Муся вырывается, отрицательно машет головой и пытается пробраться поближе ко входу в ДК. Однако толпа провожающих мешает ей, оттесняя к краю площади:

— Сынок, ты ешь там, ешь, вот пирожки на дорогу.

Женщина в платочке протягивает узелок с пирожками худосочному парню с большим кадыком, тому неудобно, он явно хочет, чтобы мать побыстрее ушла:

— Мама, не плачь.

Муся делает шаг вперед, пока ее просто отталкивает женщина с черными волосами. Ее голова не покрыта платком, волосы растрепались, глаза безумны:

— Андрей, мы тебя ждать будем. Будем ждать!

Женщина хватает на руки пятилетнюю девочку. Она тянет руки к отцу, кудрявому молодому мужчине в роговых очках:

— Папа, папа! Возьми меня на ручки.

Мальчик 7 лет, стоящий рядом, прижимается к женщине, тянет руки к отцу:

— Папа, а тебе ружье дадут? Дашь пострелять?

— Сынок, дам, конечно. Не плачь. (обнимает женщину) Марусь, я вернусь скоро, немцев быстро постреляем.

Короткое время женщина и двое детей шагают вместе в одном ряду с новобранцами, пока комендант не отсекает ее и Мусю от взвода солдат:

— 32-й полк народного ополчения! Стррроооойся!

Парни в кепках строятся по одному в две шеренги, переговариваясь друг с другом.

— Андрюха, ты куда попал?

— А ты? Отправка когда?

— Вроде бы завтра!

Муся еще какое-то время выглядывает из-за плеч провожающих, пока ее не отвлекает Трофим.

— Мария, привет. А где Митя?

— Он там, еще в медкомиссии. Ну чего?

— Все отлично. Здоров как бык, только окулист какие-то таблицы показывал, я не одной буквы не угадал. А так все отлично!

К Трофиму подбегает Митя. Он хлопает друга по плечу. Муся оборачивается радостно к нему. Ну, наконец-то! Нашлись.

— Митя!

Митя шуточно боксирует, ударяет по носу Трофима. Настроение прекрасное. Мальчики радостно бегают друг за другом, как два щенка на прогулке.

— Разрешили. Один там упрямый сидит, а я еще упрямей. Пока не подпишешь бумагу, сказал ему, не уйду.

— Молодец!

— Слушай, Трофим, я с капитаном поговорил. Он обещал нас вместе отправить!

Муся охает:

— Когда?

— Послезавтра. Только стоп! Погоди!

Митя видит, что у Муси глаза на мокром месте. Еще чуть-чуть, и она заплачет навзрыд. Он обнимает девушку:

— Тихо, тихо. Муся, ну, ты что? Не надо, не плачь.

— Не буду.

Митя прижимает к себе Мусю. Девушка утыкается носом в его рубашку, хлюпает носом. Трофим ревнует:

— Боец, прекратите близость. (ударяет Митю по плечу) Рядовой, отпустите штатскую.

Трофим натягивает кепку Мите на нос. Митя наконец-то отпускает Мусю, бежит за Трепалиным:

— Эх ты! Вот попадешь со мной в один окоп.

Мальчики убегают вперед, Муся смотрит им вслед напряженно, утирая слезы. Расставание неизбежно.

Муся закрывает глаза, и вот она уже в студии при кинотеатре вместе с Митей. Пишут бумажную пластинку на память.

Это новое изобретение, появившееся в разных студиях звука при кинотеатрах с микрофоном для озвучки зарубежных фильмов, только появилось в Москве. Субтитры были не в моде, и до их активного внедрения было еще далеко. Поэтому, когда в кино, в кинобудках появились зубастые валики для записи звука, желающих увековечить свое пение, декламацию или поздравление нашлось много. Когда киноинженер запускал два валика, чтобы сделать запись звука, Митя решился на признание:

— Я на фронт ухожу. Хочу своей невесте звуковое письмо писать.

— Целлофана нет. Только вощеная бумага…

— Ну, давай бумагу. Ладно.

Митя затаскивает Марию в кинобудку, усаживает ее у микрофона:

— Мария, Муся… заходи, заходи. Садись!

— Митя, ну что ты придумал опять?

— Письмо запишем на память, ты, а потом я. (инженеру) Эй, давай, включай свою аппаратуру! Мы готовы!

Бумажная лента, заправленная в два латунных валика, крутится медленно, фиксируя слова Муси и Мити. Инженер кивает головой.

— Приготовились, девушка? Можно.

Муся вздыхает, Митя кажется сквозь матовое стекло загадочным принцем из сказки. Ей хочется заснуть, а проснувшись, узнать, что никакой войны и вовсе нет, а Митя не уходит в армию. Муся делает паузу, а потом произносит в микрофон слова, которые Митя будет помнить всю войну:

— Митя, я очень люблю тебя, я люблю тебя и буду ждать всегда. Я люблю тебя, и это на всю жизнь.

Голос Муси звучит гулко, эхом отражаясь от стен студии. Когда она наконец-то замолкает, Митя пытается сесть на ее место в студии:

— Так, теперь я. Меняемся местами.

Муся встает, уступая Мите место. Но записать Митин голос не удается вовсе, инженер долго щелкает тумблером, а потом неожиданно замолкает:

— Тока у нас нет. Техника бастует.

— Эй, мы так не договаривались…

— Простите, молодой человек, вернетесь с войны — запишем вас.

Мишино отражение пропадает в стекле, Муся остается одна в студии, она пристально и тревожно всматривается в свое отражение и видит в своих глазах лишь грусть и одиночество женщины, которую оставил любимый мужчина. Надолго, а может быть навсегда.

Зима в тот военный год был суровой. Мороз больно хватал за щеки, снежные заносы не давали пройти ни в магазин, ни в школу. Гуля посещала занятия, которые вовсе не отменили в связи с военным положением и прорывом фронта войсками Вермахта. А вот в ГИТИСе занятий не было. Муся, удачно прошедшая все туры на первый курс, была зачислена приемной комиссией, однако в сентябре уткнулась в табличку на двери деканата: «Все ушли на фронт». Девушке было очень грустно.

Проводив Митю и Трофима в армию, Муся мучительно ждала от них писем, однако письма все не приходили и не приходили. Она пыталась устроиться в военный госпиталь, копала траншеи в Подмосковье, сбрасывала по ночам с крыш зажигательные бомбы. Однако вскоре поехала в военные части развлекать бойцов русскими народными танцами вместе с самодеятельным театром ГИТИСа.

Зоя числилась в медицинской аспирантуре и писала диссертацию по особенностям операций на человеческую голову и влияния операций на мозговую деятельность и на работу также не ходила.

Гуля с Зоей добровольно выезжали на рытье окопов в Подмосковье, но пойти на фронт так и не решились. Жалко было бросать маму и бабушку на произвол судьбы. Каждый поход в магазин, правда, был уже подвигом. В городе ввели карточки, хлеба решительно не хватало. В Москве было тревожно и холодно. Участились драки и грабежи. На семейном совете было решено остаться на даче. Печка отлично работала, дров хватало, и перезимовать можно было и в Подмосковье. Однако вскоре заболела Зоя. Тяжело заболела, в тот злополучный день Вера Сергеевна отправилась за пайком для всей семьи в ближайший районный магазин на автобусе. И когда подошла поближе к продмагу, увидела страшную картину: огромная толпа собралась у закрытых дверей в надежде получить свой кусок хлеба. Ни патруля, ни очереди, никого, кто мог бы организовать бушующую народную массу, не было. Очевидно, что продмаг был закрыт уже несколько часов, и хлеба все не было и не было:

— Да, погоди ты, куда прешь.

— Вы здесь не стояли.

— Мама, мама, иди сюда.

— Куда, вы прете, мамочки.

— Наглые какие!

Вера Сергеевна готова была развернуться и вернуться домой. Толкаться в общей толпе было неприятно, да и небезопасно. Однако неожиданно на площади появилась черная машина, по виду — ЗИЛ, на переднем сидении виден был мужчина в пенсне и в шляпе. Толпа замерла, потом кто-то все же узнал пассажира. Это был местный райкомовский работник Петухов. В его руках был фикус, заднее сидение было завалено чемоданами и коробками.

— О, начальство драпает. На машине. Фикус прихватил, гляди, интеллигент, ишь ты…

— Ну, при чем тут интеллигент? Интеллигенция вся здесь. А это вот спекулянты и приспособленцы.

Вера Сергеевна смотрела, как машина, шурша шинами по мостовой, проехала мимо, вздохнула, и в этот самый момент дверь в магазин открылась. Толпа, тут же забыв о беглеце с фикусом, бросилась внутрь.

— А сколько хлеба в одни руки дают? Говорят, нормы снизились.

— Да вроде как и раньше: 450 на работающего, 250 на иждивенца.

— Куда прете? А?

Вера Сергеевна наконец-то решилась подойти к ступенькам продмага.

— Простите, а молоко и сыр по карточкам дают?

На ступеньках стояла простая бабка в платке и с узелком. Она неприветливо посмотрела на интеллигентную даму в зимней соболей шапке и боа. Цепким взглядом оценила кольца на руках, поджала губы.

— Гражданочка, за молоком и сыром вам в деревню нужно. Там они есть! (кивнула на руки) Вы вот снимите кольца с себя, что получше, ну чтобы поменять на еду.

Сзади к ней подбегает крепкий парень. Он в кепке и бушлате. Толкает ее плечом.

— А у вас иждивенцев много? Я слышал, педагогам больше хлеба положено.

— Я не педагог. Увы! У меня дочь заболела.

Парень, ухмыляясь, заходит внутрь магазина. И Вера Сергеевна будто что-то почувствовала, слишком быстро зашел молодой человек, толкнув ее плечом. Она кидает взгляд на свою сумку, и, о боже, замок открыт, ридикюль нараспашку, продовольственных карточек нет: недельных, с пайком для нее, Муси, Зои, Гули и бабушки. Вера Сергеевна залезает в карманы своего пальто, выворачивает их наизнанку: пусто. Ей захотелось заплакать, она делает шаг к магазину, но вышедшая на крыльцо продавщица закрывает дверь продмага перед самым ее носом.

Через час Вера Сергеевна уже у постели Зои, разговаривает с доктором:

— Питание, питание и еще раз питание. Жиры. У нее очень глубокий бронхит. Возможен даже туберкулез.

— А какие жиры?

— Масло, творог, молочные продукты. Из жиров: сало, на худой конец красная икра.

Доктор смотрит сочувственно на бледную Зою, разворачивается, выходит из комнаты, где она лежит на кровати почти в забытьи. Вера Сергеевна провожает доктора до двери дачного домика и, закрыв дверь, тут же начинает сборы.

Перебрав весь свой гардероб, она находит две старые и ненужные шубы, платья, часть посуды. В общем все, что можно обменять на продукты в ближайшей деревне. В тот самый момент, когда Вера Сергеевна укладывает в чемодан драповое пальто Растопчина, на кухню входит Муся:

— Мама, это же папино!

— Больше ни слова, иначе я рассержусь, надо брать именно папину одежду для обмена на продукты в деревню.

Возникает неловкая пауза.

На кухню входят Гуля и Елизавета Васильевна, у бабушки в руках ее собственная шуба. Она молча укладывает ее в общий чемодан:

— Верочка, ну куда же ты одна?

— Вы не волнуйтесь, я как только все обменяю, сразу обратно. Так все делают!

Елизавета обнимает мать:

— Мама, мамочка…

— Как ты?

— Мамочка, не волнуйся, я в деревню на обмен.

Муся с минуту смотрит на мать. Потом решительно достает с антресолей второй чемодан.

Перекладывает часть вещей̆:

— Мама, я с тобой.

— Нет, не надо… И не спорь со мной.

— Нет, не спорь со мной… Иначе я тоже рассержусь.

Гуля неожиданно прерывает их диалог:

— И я поеду…

— Нет, куда ты? А за Зоей кто будет смотреть?

Вера Сергеевна продолжает сборы. Она почти согласна взять Мусю с собой. Одной действительно страшновато:

— Вы главное не волнуйтесь, это совсем рядом. Мы там когда-то грибы собирали. По Можайскому шоссе. Деревня Васильево. Помнишь?

Вера Сергеевна неожиданно садится на стул. Защемило сердце или устала. Бабушке было очевидно, что дочь ее успокаивает, но дела в прифронтовой полосе обстояли гораздо хуже, чем сообщал по радио сам Левитан. Судя по слухам, немцы уже могут быть там, на Можайском шоссе. Бабушка мелко крестит Веру Сергеевну. Потом снимает с себя крестик и надевает его на Мусю. Некрещеная Муся смотрит на бабушку удивленно. Она в свое время принципиально отказалась креститься, хотя Елизавета Васильевна настаивала.

Но новая мода на атеизм не дала планам бабушки сбыться. Мария осталась некрещеной. Предчувствуя беду, бабушка Муси подарила внучке свой крест, почти как оберег: «Защита от беды и несчастья» было написано на кресте.

— Ба, ну, не надо. Это суеверие.

Бабушка мелко крестит Мусю. Целует в лоб:

— С богом!

Елизавета Васильевна обнимает дочь, прижимаясь к ней. Гладит по волосам. Смотрит на нее пристально, как будто пытаясь запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Предчувствие или знамение, но свою дочь и среднюю внучку бабушка Елизавета больше уже никогда не увидит.

Думала ли сама Муся, что бабушка прощалась с ней навсегда? Мрачные мысли не оставляли девушку. Эхом звучали ее последние слова:

— С богом, с богом!

Очнулась Муся не сразу. По дороге навстречу ей и маме ехали телеги, нагруженные домашним скарбом. Женщины и дети шли в сопровождении колонны солдат совсем в другом направлении. Под их ногами была грязь, лужи. Сапоги месили черный снег.

Капитан, судя по лычкам на лацканах его шинели, шел впереди отступающей военной колонны, сопровождавшей беженцев:

— Подтянись. Кучнее идем, кучнее. Боец Середко, не отставать!

Муся и мама просто застыли с двумя чемоданами, гружеными на маленькую тележку. Неужели надо поворачивать назад? И они идут не туда, куда надо. К капитану тем временем подбежал солдат, отдавая ему честь дрожащей и замерзшей без рукавиц рукой:

— Товарищ командир, можно я впереди встану? Вставайте. Левой, левой. Пошевелитесь, братцы.

Солдат побежал вперед, пристроившись к такому же солдату.

— Братцы, табачку не найдется?

— Нет, откуда? (залезает в карман, доставая кисет) Ладно, держи!

Мимо Муси идет баба с годовалым ребенком на руках, за руку она тащит семилетнего мальчика:

— Мамочка, у меня ножки болят. Возьми меня на ручки.

— Ванечка, потерпи немножко, скоро дойдем.

Колонна растянулась по всему полю, старик в обмотках замыкал шествие. Он шел, хлюпая драными сапогами, в самом конце:

— Не дойдем засветло.

— У вас еда с собой есть?

— Есть, а у вас?

— Наменяли. На неделю хватит.

Вера Сергеевна наконец-то решилась задать вопрос, она оставила тележку рядом с Мусей и бросилась догонять капитана:

— Простите, нам нужна деревня Васильево.

— Мы правильно идем?

— Да вы что, дамочки? Там день, другой фашист будет.

Вдалеке громыхнули зенитки, на краю поля прогремел взрыв. Толпа беженцев остановилась, кто-то заохал, запричитал, младенец на руках бабы отчаянно заголосил:

— Слышите, фронт рядом. Поворачиваете с нами.

— Ну, что делать? Надо возвращаться? Гражданочка, скажите? А где продукты можно обменять?

Вера Сергеевна обращалась к бабе с младенцем на руках. Младенец орал благим матом, и баба говорила громко, пытаясь его перекричать:

— Да, я в Крестах меняла. Правда, куркули такие. Дерут втридорога. За кусок сала отдала кольцо золотое.

Колонне надо успеть до сумерек дойти до следующей деревни, по этому капитан ее поторапливает:

— Левой, левой, шевелись. До темна успеть должны. Раз, раз.

— Тяжело идти-то! Мамочка, я устал!

— Потерпи, сынок.

Вера Сергеевна возвращается к Мусе. Они в скором времени остаются одни в поле:

— Муся, ну что делать? Надо возвращаться.

— Мама, Зое нужен творог. Доктор сказал. Кресты недалеко от Васильево. Мы успеем и дойдем.

— Ну, ладно, пойдем.

Вера Сергеевна хватает ручку тележки, за которую держится и Муся. Они поворачивает с поля направо и где-то минут через десять оказываются в ближайшей деревне. В деревне пусто. Темные окна изб, заклеенные крест-накрест белой бумагой, зияют как черные амбразуры. Зловещая тишина просто пугает. Вера Сергеевна решается постучать в дверь. Однако дверь оказывается заперта на увесистый замок. Вера Сергеевна стучит в дверь избы рядом. На дворе слышны шаги. Кто-то крадется вдоль забора, опасливо выглядывая нежданных гостей. Вера Сергеевна присматривается и видит два цепких, серых глаза деревенской бабы в щели приоткрытой двери. Она делает жест рукой: «Тихо». И машет приветственно, указывая на дом:

— Ну, пойдем, пойдем. В сени, на задний двор.

Вера Сергеевна машет дочери:

— Муся, зайди туда.

Муся подходят к крыльцу ближе и видит серую кошку. Она отчаянно мяукает:

— Ой, киска…

Муся радуется кошке, как маленький ребенок. Хватает ее на руки:

— Муся, брось кошку. Иди и постучись в избу.

— Сейчас.

Неожиданно дверь в сени со скрипом открывается. Крестьянка опасливо выглядывает в приоткрытую дверь. Крестьянка говорит быстро:

— Городские!

— Здравствуйте, мы вещи меняем на продукты.

Вера заходит в калитку рядом.

— Муся, брось кошку.

Неожиданно из сеней выскакивает маленькая дворняжка и начинает отчаянно лаять:

— Тузик, не лай. Вот тебе. Идите, дамочки, туда.

Крестьянка показывает Мусе, как идти вокруг дома, ногой загоняет собачку в дом и захлопывает дверь перед носом девушки.

Муся жмет плечами, осторожно сажает кошку на забор и идет на задний двор вслед за мамой, через короткое время они оказываются в сарае. Муся и Вера Сергеевна вытаскивают вещи из чемоданов:

— Старье ваше? Не, не надо.

Крестьянка брезгливо роется. Потом замечает нечто в футляре, берет в руки, рассматривает:

— Это фотоаппарат.

— Ну, на кой мне? Быка фотографировать?

Вера Сергеевна выкладывает из чемодана:

— Пластинки Шаляпина, Нежданова.

— А это что? Блестит?

Находит в чемодане ложки, вилки серебряные, фарфоровый чайник с длинным носиком, рассматривает:

— Чайник, сахарница, — вынимает пальто Василия Андреевича. — Пальто еще.

— Это нам не надо, а чайник давай.

— Ложки.

— Ждите здесь.

Крестьянка выходит из сеней, Муся принюхивается. Из дверей явно пахнет щами.

— Щами пахнет.

Крестьянка выносит в тряпице кусочек масла, кусочек маленький, не более ста грамм:

— Вот масло. Кусочек, для себя берегла.

— Да вы что? Здесь же нет ничего!

— Что?!

— Вы же советский человек!

— Какой советский! Здесь уже три дня как советской власти нет! Учить она меня вздумала! Сопля!

Крестьянка быстро кидает пальто, фотоаппарат в чемодан, прижимая столовое серебро и чайник к груди. Вера Сергеевна ей помогает:

— Скажи, спасибо, что я тебя немцам не сдала. Они не равен час тут будут. Так что убирайтесь! Слышите?

За дверьми сеней слышен нарастающий звук мотоциклетов и шуршание сапог немецких солдат, идущих под команду командира наступающих войск Вермахта. Муся, Вера Сергеевна и крестьянка слышат обрывки немецкой речи:

— Колонна, левой, левой! Раз, два, три. Распределяемся по деревне.

Крестьянка охает, ей вовсе не нужны неприятности. Она закрывает дверь в сени и выталкивает Мусю и Веру Сергеевну на задний двор:

— Давайте быстро, быстро. Задними дворами пройдете. Мне неприятности не нужны.

Муся с мамой выбегают на задний двор избы. А крестьянка, зайдя в избу, видит марширующую по деревенской улице немецкую колонну:

— Обер-ефрейтор Шлиндер, отдайте распоряжение квартировать по избам местного населения.

— Есть, гауптвахмистр, так точно, будет сделано!

— Канонир Флиппке, отдайте распоряжение прочесать деревню, здесь могут быть шпионы!

— Есть, обер-ефрейтор!

Муся и Вера Сергеевна бегут к калитке на заднем дворе через огород и грядки, тележка с чемоданами мешает им передвигаться, застревает в земле. Муся понимает, что тележку надо бросить, иначе им не убежать. Вера Сергеевна машет в сторону деревни:

— Муся, бежим. Немцы там.

— Мама, брось тележку.

Вера Сергеевна задерживается, нога застревает в переднем колесе, она почти падает. Муся делает попытку ей помочь, чтобы высвободить ногу, когда внезапно на задний двор врывается немецкий патруль. Четыре крепких немецких солдата с винтовками тут же берут их в плен. Вера Сергеевна отчаянно кричит:

— Муся, беги!

Вера Сергеевна пытается толкнуть солдата, но тот тут же крепко берет ее за ворот пальто и быстро ставит спиной к деревянному сараю. Солдат быстро берет их в плен:

— О, смотри. Тут целых две.

Муся пытается вырваться, отпихивает солдата, тот наводит на нее винтовку:

— Стой, стрелять будем!

— Немцы, мама.

Второй солдат наводит на Веру Сергеевну винтовку. Ситуация критическая и Мусе ужасно страшно:

— Стой, руки вверх!

Третий солдат тем временем видит брошенную с вещами тележку. Раскрывает чемоданы, роется в них. Находит пальто Растопчина, рассматривает. Подходит к Вере Сергеевне ближе:

— Стойте прямо, не то мы вынуждены будем стрелять. И отвечайте, это ваши вещи? Отвечайте!

Вера Сергеевна молчит, а потом неожиданно отвечает на немецком языке.

— Да, наши. Мы мирные люди. Обмениваем вещи на еду.

Солдат смотрит на нее удивленно, русская женщина говорит почти без акцента:

— Вы отлично говорите по-немецки. Откройте чемодан!

Вера Сергеевна делает шаг к тележке, но немецкий солдат указывает Мусе винтовкой на чемодан. Муся открывает чемодан пошире, не замечая знаки, которые делает ей Вера Сергеевна. Достает фотоаппарат:

— Вот, смотрите, пожалуйста!

Он, разглядывая фотоаппарат, по-немецки:

— Смотрите, фотоаппарат. Они фотографировали! Русские шпионы!

Муся ошалело смотрит на солдат. Они выхватывают из ее рук фотоаппарат, крутят его в руках, рассматривают:

— Ах, ты дрянь! Мы тебя отправим в Германию! Там тебя научат послушанию.

— Нет, это неправда. Вы не смеете! Мама!

Солдат грубо хватает Мусю за ворот пальто и тащит со двора. Вера Сергеевна пыталась его остановить:

— Мария! (нем) Отпустите ее, я готова ехать вместо нее… Муся, доченька.

Но немецкий солдат собирает вещи в чемодан, подвозит тележку к Вере Сергеевне:

— Вам найдется применение и здесь в комендатуре, вы останетесь с нами. А ваша дочь будет работать на Третий рейх.

Вера Сергеевна берется за ручку тележки с вещами, видит отчаянный взгляд Муси, которую уводит солдат с винтовкой, но внезапно понимает, что все кончено: они попали в плен.

А тем временем в дачном поселке Зоя, которой на какое-то время стало лучше, тревожно всматривалась в зимнее окно. Неожиданно слышен шум в сенях, с мороза румяная, в шапке, пальто и валенках, в дом вваливается Гуля. Она с портфелем, после занятий в школе. Прикасается алой щекой к печке, сбрасывая на ходу верхнюю одежду:

— Привет.

— Сейчас суп принесу, еще теплый.

Тогда как в гостиную, где Гуля прижимается к горячей печке, входит бабушка Елизавета.

— О, господи. Ну, где же они? — шепчет сама себе. — Мамочка, сестренка! Почему же их нет? Так долго. А, бабуль?

В ее руках варежки, она кладет их рядом со швейной машинкой. Бабушка обнимает Гулю, гладит ее по голове, голова горячая, она кутает ее в свой пуховый платок и неожиданно спрашивает:

— Гуленька, что с твоим здоровьем?

Зоя неожиданно вмешивается в их разговор, вносит суп в тарелке.

— А у тебя здоровье есть? Варежки с утра до ночи шить. Бабуль, я хочу в госпиталь устроиться. Жить-то на что-то надо. С эвакуацией не получилось, может как-то через госпиталь удастся организовать отъезд?

— Зоя! А где мама с Мусей? Сколько времени и никаких известий.

Бабушка вздыхает, садится за швейную машинку и начинает шить, варежки одна за другой ловко выходят из ее умелых рук.

Гуля выворачивает их наизнанку, расправляет вывязанный большой палец, а бабушка Елизавета вздыхает:

— В войну и год не срок. Я твоего дедушку три года с войны ждала и дождалась.

Гуля целует бабушку в щеку, садится за стол, когда входит Зоя с тарелкой морковных котлет. Гуля начинает есть суп, стуча ложкой о тарелку. Бабушка отрывается от шитья, дотрагивается до горящей ярким красным румянцем щеки:

— Ой, ты ледышка…

Зоя коротко смотрит на Гулю и кутается в платок.

— Вот, котлеты из моркови. Как мама делала…

Гуля молча доедает суп, пододвигает к себе тарелку с морковными котлетами, но есть ей почему-то вовсе не хочется:

— Зоя, почему они не едут?

Зоя смотрит на нее, обнимает ее за плечи. Нехорошее предчувствие закрадывается в ее душу, сердце сжимается и колотится мелко-мелко, как у маленькой птички. Гуля неожиданно для себя начинает плакать. Зоя всматривается в морозное окно и будто видит железнодорожную платформу, провинциальный вокзал с часами и толпу угоняемых в Третий рейх девушек и женщин, эшелон, готовый к отправке, который охраняет военная колонна немецких солдат. И свою сестру Марию среди них. Про угоны и отправку на работы в Третий рейх пленных Зоя слышала от соседей по даче. К ним приехала семья из Таганрога, уехавшая из зоны военных действий. По их рассказам, входившие в населенные пункты немецкие части убивали коммунистов, евреев и работников райкома, их расстреливали на месте без суда и следствия. Оставшимся предлагалась регистрация в военной немецкой комендатуре, работа на месте или отправка на работу в саму Германию, где отчаянно не хватало рабочей силы. По заявкам от немецких семей требовались няни, прислуга, домработницы, на заводах — рабочие. Дешевая рабсила из оккупируемой Западной и Восточной Европы была востребована на рынке труда Третьего рейха. Радио голосом Левитана сообщало совсем о другом, передавая, как Красная Армия отважно отстаивала свои позиции на фронте. Однако оставленные города: Можайск, Малоярославец, Клин — упоминались даже в сводках Совинформбюро. Зоя, как взрослый и умный человек, понимала, что оставаться в Подмосковье было опасно и что возвращения мамы с Мусей они вряд ли дождутся в скором времени. Она будто видела Мусю в замороженном окне.

Муся действительно попала в список новой рабочей силы. Ей должно было исполниться 18 лишь весной, она владела немецким языком и быстро попала в список для угона.

Тем трагическим утром она встала очень рано. Взгляд затравленного зверька, раскосые кошачьи глаза Муси были полны слез. Она шла, подгоняемая немецкими солдатами, среди таких же несчастных, потерянных девушек в свой вагон-теплушку. Так как Вера Сергеевна обещала проводить дочь, Муся отчаянно искала ее среди толпы провожающих.

Однако немецкие солдаты, которые оттесняли и отсекали колонну отъезжающих от тех, кто остается, действовали жестко, действуя прикладами, отгоняя родственников подальше.

— Внимание, колонна.

Солдаты с трудом держали оцепление, девушки рвались через сцепленные руки, овчарки, привязанные к забору, лаяли на тех, кто выбивался из строя. Одна из собак даже укусила офицера:

— Черт, они сошли с ума.

— Ты как?

— Они прут как бешеные, надо было ставить нас с собаками.

Офицер трет укушенную руку, смотрит презрительно на толпу. Матери надрываются от крика, выкликая имена своих детей̆:

— Пустите, пустите нас…

— Там наши дети.

— Анечка, деточка моя. Анечка.

Офицер машет рукой, призывая солдат к действию:

— Отсекаете матерей!

Немецкий солдат кричит остальным:

— Не подпускайте их к поезду.

К офицеру подбегает щуплый солдат с овчаркой на поводке. Овчарка отчаянно лает.

— Есть, обер-ефрейтор, будет сделано.

— Отсекай.

Овчарка отчаянно лает на проходящую толпу девушек. Они плачут, утирая слезы:

— Держу!

Наконец-то на вокзале появляется Вера Сергеевна. В ее руках пальто Растопчина, она продирается сквозь толпу, бросаясь к решетке на платформе железнодорожного вокзала, пытаясь увидеть Мусю среди угоняемых. Прижимается к холодному и черному металлу:

— Муся! Муся, Муся, Мария!

Муся оглядывается, но толпа подхватывает ее, оттесняя от вокзальной решетки и провожающих.

Матери кричат, протягивая руки сквозь решетку, пытаясь дотронуться до своих детей и дать им еду на дорогу.

— Ваня, еды тебе на три дня хватит.

— Деточка моя, деточка.

— Катенька, кровиночка моя…

— Муся!

Муся оглядывается, наконец-то видит маму:

— Мама!… Мама!

— Муся, Мария.

— Мама, мамочка, не плачь. Мама!

Мусю несет толпа прямо в вагон. Ее толкает какая-то женщина. Рядом навзрыд рыдают две девчушки. Рыжая кудрявая и шатенка с прямыми волосами:

— Мама, я напишу тебе. Мама!

— В какой вагон идти?

Мария машет рукой на второй вагон. В него явно загоняют всех девушек, немецкий офицер подходит ближе, машет рукой, указывая на список солдату:

— Грузите их по вагонам и по спискам.

Солдат бьет прикладом вставшую на его пути деревенскую девчонку.

— Эй, чего встала. Шуруй дальше!

Немецкий офицер передает ему список с именами тех, кого угоняют в Третий рейх:

— Читайте по спискам. Все по спискам.

Солдат углубляется в чтение, а Вера Сергеевна тщетно пытается просунуть сквозь решетку пальто отца Мусе:

— Муся, пальто!

Матери за решеткой начинают рыдать, выкрикивая имена отъезжающих детей:

— Поленька, Поленька!

— Сергей, деточка моя!

Вера Сергеевна наконец-то пропихивает пальто сквозь решетку:

— Муся, Машенька.

Муся подхватывает пальто, бежит к вагону, быстро забегает по помосту внутрь, оборачивается:

— Мам, мамочка, мам…

Матери прижимаются к решетке. Машут руками, прощаясь с отъезжающими:

— Прощай, родная моя! Деточка моя!

По помосту в вагон забегают, подгоняемые винтовками, женщины и девушки:

— Мамочка, мне холодно. Холодно.

Женщина с годовалым ребенком на руках тянет в вагон семилетнего мальчугана. Немецкие солдаты еле сдерживают лающих овчарок:

— Быстрей, быстрей, русские свиньи!

Немецкий офицер греет руки у огромной бочки, в которой горит ветошь, погрузка идет по плану и по списку. Он морщится от крика подчиненных, но одобрительно машет рукой̆:

— Заканчивайте погрузку. Эшелон готов к отправке.

Солдаты загоняют последних отбывающих в вагон, отбрасывая в сторону помост, пытаются закрыть дверь на большую металлическую задвижку. Муся в последнюю минуту выглядывает в проем двери. Вера Сергеевна видит ее, двумя руками вцепляется в решетку, кричит:

— Ты вернешься, Муся!

— Мама!

Муся кричит во все горло. Девочки высовываются из-за ее плеча.

— Мама! Мама!!!

Солдат с напором задвигает тяжелую дверь, чуть не прищемляя руку Муси. Она машет матери:

— Мама!!!

Дверь с шумом закрывается на железную скобу. Паровоз призывно свистит, состав трогается с места. Солдаты, возглавляемые герром офицером, строятся в шеренгу и, придерживая овчарок на поводках, двигаются к вокзалу.

Вера Сергеевна беззвучно и горько рыдает, она стоит у высокого столба с вокзальными часами. На часах 7:35. Хмурое утро наползает тучами на провинциальный вокзал с желтым зданием и облупившейся на стенах краской, а также на площадь перед вокзалом, на которой видны мотоциклы с колясками и стоящий у конца решетки грузовик, на котором привезли угоняемых в Третий рейх остарбайтеров. Так будут теперь называться рабочие из СССР в фашистской Германии. Муся будет остарбайтером долгие четыре года, а знак OST будет на груди ее платья и в итоге сломает девушке жизнь.