Молилась ли ты на ночь?

Елена Логунова, 2006

Сотрудница рекламного агентства Индия была в шоке: ее пригласили организовать вечеринку, а встретили как девушку по вызову! Оказывается, кто-то приделал к чужому голому телу ее фото, поместил все это безобразие на визитку и пустил в народ, не забыв указать телефончик. И вот любители интимных радостей не замедлили объявиться! Спасла Индию верная подруга Алка. А на следующий день позвонил несостоявшийся клиент и потребовал вернуть ценнейшего нефритового слона, якобы украденного ночной бабочкой. Теперь бы разобраться, что это: дурацкий розыгрыш или хитроумная подстава?…

Глава 3

Я открыла глаза и некоторое время лежала неподвижно, вытянув руки по швам и равнодушно глядя в низкий косой потолок. Мысли мои текли медленно и не имели яркой эмоциональной окраски.

Почему-то меня не сильно огорчил тот факт, что я лежу на ледяном цементном полу в тесном неосвещенном помещении и нависающий надо мной косой потолок явно образован наклонной бетонной плитой. Мысль о том, что меня похоронили заживо, не причинила особого беспокойства, вызвала лишь легкое удивление: я не помнила, чтобы у нашего семейства был свой собственный фамильный склеп. Конечно, любящие родители могли построить его специально для меня, но любящий брат ни за что не допустил бы такой скудости внутреннего убранства моего последнего приюта. Как талантливый дизайнер по интерьеру, Зяма должен был расстараться, так что у меня тут наверняка был бы и хрустальный гроб на цепях среди столбов, и пара ветвистых канделябров, и какой-нибудь симпатичный гобеленчик с изображением заламывающей руки растрепанной плакальщицы, и стильный молитвенник в тисненой коже с медными углами. «Готично!» — сказал бы тогда довольный своей творческой работой Зяма.

— Ой, боженьки! Девка, ты чего это на дороге разлеглась? Пьяная, что ли? Или больная?

Я почувствовала, что меня подпихнули в бок грубым сапогом, и неохотно отвлеклась от умиротворяющих мыслей о своей кончине. Похоже, это все-таки не склеп, в нормальном склепе на людей не орут и еще там не шастают горластые тетки в кирзовой обуви и с толстой сумкой на ремне. Где-где, а в склепе почтальоншам уж точно делать нечего!

Я кое-как села и привалилась к стене.

— Ты поскользнулась и башкой треснулась, да? — продолжала горланить тетка-почтальонша. — Вот ведь люди-гады, какая-то сволочь на ступеньках масло разлила, немудрено грохнуться! Девка, тебе «Скорую» вызвать? Ты живая или как?

— Так себе, — невнятно ответила я.

— Значит, живая! — Тетка обрадовалась, что не надо вызывать «Скорую», и оставила меня в покое.

Она быстро и деловито побросала в почтовые ящики корреспонденцию и вышла из подъезда, на прощанье бросив мне через плечо:

— Не сиди на холодном, застудишься!

— Не буду, — с минутной задержкой отозвалась я, оперлась о стену и попыталась встать на ноги.

Это мне удалось, хотя и с большим трудом. Держась рукой за ближайший почтовый ящик и старательно преодолевая головокружение, я медленно огляделась.

Что это за подъезд? На наш не похож, наш и почище, и посветлее, и попросторнее будет. Определенно, подъезд чужой. Тогда как же меня сюда занесло? И зачем?

Терзаясь вопросами, я вышла на крыльцо, заметенное снегом, и сквозь частую тюлевую завесу падающих снежинок увидела у подъезда роскошную новую иномарку, нездешнюю красоту которой не портил даже налипший снег. В снежной шубе ярко-красная машина смотрелась, как королевна в пурпуре и горностаевой мантии.

— Пам, пам! — сверкнув очами-фарами, призывно прогудела основательно заснеженная пурпурная красавица.

— Это мне, что ли? — не поняла я.

Стекло с водительской стороны поехало вниз, и в окошко высунулась круглощекая физиономия, которую я узнала и сразу вспомнила все остальное.

— Ну, что, дело сделано? — крикнул Юрий Павлович Куконин. — Что-то вы долго. Можем ехать?

— Минутку, — сказала я и отступила в подъезд.

Там я посмотрела на почтовые ящики, обозначенные номерами от единицы до двадцати, и поняла, что нахожусь в первом подъезде дома. А шестьдесят пятая квартира, в которую меня отрядил с чужим паспортом Куконин, должна быть в пятом. А почему же я тогда в первом? Я же вроде некоторое время назад была в пятом?

Я крепко стиснула виски руками и сделала пару глубоких вздохов. Пелена в моей голове не растаяла, но несколько поредела. Настолько, что сквозь нее я увидела сначала красивую деревянную дверь на металлической основе, потом телевизор с экраном в полстены, а затем все быстрее, как при перемотке видеоленты: красивый ковер на полу, лужу крови на ковре, труп в луже крови и кинжал в груди трупа.

— Может, это все мне приснилось? — без особой надежды в голосе пробормотала я.

Рассчитывать на чудо, конечно, не стоило, но я все-таки расстегнула сумку и проверила, при мне ли тот проклятый паспорт, из-за которого заварилась такая каша. Я точно помнила, что отправила этот документ в ссылку за мебельную стенку. Я совершенно точно это помнила, однако паспорт был в сумке!!!

Чувствуя себя полной идиоткой, я открыла книжицу в красной обложке с гербом и увидела на фотографии незабываемую физиономию Ашота Гамлетовича Полуянца.

— Получается, что тебе все примерещилось? — недоверчиво спросил внутренний голос. — Никакого Полуянца с клинком в груди ты не видела, паспорт его за шкаф не зашвыривала и вообще в шестьдесят пятой квартире не была? Вышла из машины Куконина, забежала в первый подъезд да так в нем и осталась, поскользнувшись на масляной луже! Все остальное — сон и бред?

— Это очень странно, я ведь так ясно все помню! — не зная, что и думать, пробормотала я, озадаченно почесала в затылке и обнаружила там болезненную шишку особо крупных размеров. Не будучи специалистом-травматологом, по форме этого уплотнения я никак не могла определить, получена ли данная шишка в результате удара головой о паркет в квартире Полуянца или же о бетонный пол первого подъезда. В любом случае хорошо, что я была в капюшоне, иначе вполне могла бы и череп раскроить.

— Пам, пам! — вновь нетерпеливо позвала меня заснеженная четырехколесная красавица господина Куконина.

— Иду, иду! — раздраженно отозвалась я.

И действительно вышла из первого подъезда, но не сразу села в машину, а сначала вялой трусцой пробежалась вдоль фасада пятиэтажки до подъезда номер пять. Медленно, нога за ногу, поднялась на второй этаж, поглазела в тягостном раздумье на бронированный портал шестьдесят пятой квартиры и придверный коврик с Тутанхамоном — точь-в-точь такие же, как в моем пугающем видении! — и решительно заявила выжидательно помалкивающему внутреннему голосу:

— Ты как хочешь, а я туда не пойду!

— Тогда просто положи паспорт в почтовый ящик! — как мне показалось, с облегчением посоветовал внутренний.

Так я и сделала. Поплевала на свой носовой платок, на всякий случай старательно протерла обложку документа и страницу с фотографией Полуянца и сунула книжицу с гербом в прорезь почтового ящика. Там было тесно от ярких рекламных проспектов и многостраничных бесплатных газет, и краснокожий паспорт легко затерялся среди них. Ничего, если Ашот Гамлетович жив-здоров, рано или поздно он вынет из ящика накопившуюся корреспонденцию и найдет среди прочего свой документ. А если Полуянц мертв, паспорт ему уже не понадобится.

Рассудив таким образом, я сочла свою миссию выполненной и с чувством определенного, но отнюдь не полного облегчения вернулась в ожидающую меня машину.

— Все в порядке? — деликатно зевнув в кулак, спросил Куконин, поворачивая ключ в замке зажигания.

— Все в полном порядке, — ответила я с уверенностью, которой не испытывала.

Милейший Юрий Павлович спросил, куда меня везти, и я назвала свой домашний адрес, уже не будучи уверена в том, что ничего не путаю. В моей травмированной голове все перемешалось. Наверное, именно поэтому я направилась не к себе, а к Алке Трошкиной.

Алка живет в том же подъезде, только двумя этажами ниже, на пятом. В школе мы с ней сидели за одной партой, а подружились еще в песочнице, так что Трошкина — мой старый боевой товарищ.

У Алки море достоинств и куча дурных привычек. Например, она то и дело бросает входную дверь открытой. Обычно я ее ругаю, но сегодня не стала. Не до этого.

Я толкнула дверь, вошла в прихожую, машинально сняла сапоги, так же машинально сунула ноги в безразмерные тапки «для гостей», прошаркала в комнату и тяжело упала в кресло.

— Кузнецова! Что с тобой? На тебе лица нет! — Алка встревожилась, но не сильно. — Что случилось? Опять в трамвае колготки порвала?

Колготки и трамваи — это, как сказал бы Александр Сергеевич Пушкин, «две вещи несовместные». Пушкин бы, я думаю, и покрепче выразился, если бы хоть раз прокатился в переполненном вагоне в тонких колготках, которые так и притягивают взгляды мужчин и угловатые сумки женщин.

— Нет, Трошкина, — горько ответила я. — На этот раз не колготки, но тоже ничего хорошего.

— Ты поссорилась с Денисом?

Алка занятно сортировала мои неприятности по степени значимости. Похоже, ей представлялось, что сердечные дела меня волнуют куда меньше, чем чулочно-носочные.

— С Денисом я не ссорилась, — сообщила я и уставилась в одну точку — на гвоздик в стене.

Раньше на этом гвоздике висел комнатный термометр в виде кораблика, но однажды он упал и разбился, а Трошкина, как ни старалась, не смогла найти достойной замены этому шедевральному аксессуару. Ни выцветшая бабушкина фотография в деревянной рамочке, ни детская сумка для пижамы, ни декоративное панно из меха северного оленя, изображающее почему-то среднерусского лесного ежика, на этом месте не прижились. Гибридный оленеежик мне, если честно, тоже не понравился, потому что наводил на нездоровые мысли о межвидовом скрещивании, что, с учетом места расположения гвоздика — над самым изголовьем Алкиной девичьей постели, — приобретало какой-то особый извращенный смысл. Хотя связка больших и крепко засушенных красных острых перцев, на мой взгляд, смотрелась там совсем неплохо, с откровенным задорным намеком, вполне в духе модного феминизма.

— Что? Что ты так смотришь? — заволновалась Алка. — Опять тебе не нравится мой пустой гвоздик? Так я его скоро выдерну, видишь, как раз к ремонту готовлюсь!

Подружка опустилась на четвереньки, сняла с шеи узкую тесемку портновского метра и поползла вдоль стены, растягивая ленту и приговаривая:

— Метр… Еще метр… Еще… Всего три двадцать пять!

— Опять двадцать пять! — безжизненно отозвалась я.

Трошкина, успевшая переместиться в угол, перестала с непонятной радостью потрясать в воздухе метром, озадаченно села на задницу и снова устремила на меня испытующий взор:

— Инка! Инка, ау!

— А? — я с трудом оторвала взгляд от гвоздика и переместила его на лицо подружки.

— Быстро говори, о чем ты думаешь! — потребовала она.

— Об алиби, — не задумываясь, быстро ответила я. — Думаю, что я скажу, если меня спросят, где я была сегодня в период с семнадцати тридцати до половины седьмого.

— Можешь сказать, что ты была у меня, — предложила Трошкина. — Помогала мне измерять комнату. Я подтвержу.

Это меня проняло. Я перестала кукситься и с глубокой признательностью сказала:

— Трошкина, ты настоящий друг!

Я немного помолчала, заполнив паузу растроганным сопением, а потом спросила:

— У тебя морозилка пустая?

— А что? — опасливо спросила Алка.

Я пощупала свой затылок и сказала:

— Лед нужен.

— Слушай, Кузнецова, у меня ведь тут все-таки не морг, — заволновалась Трошкина. — Алиби я тебе, конечно, обеспечу, но лед тебе придется поискать где-нибудь в другом месте. И вообще, у меня морозилка продуктами занята, и не такая она большая… Хотя… Тебе кого заморозить-то надо?

— Удивляюсь я твоей проницательности, Алка! — Я поежилась. — Ты все переврала, но самое главное уловила. Без хладного трупа действительно не обошлось.

Трошкина сокрушенно вздохнула, покачала головой и спросила:

— И кого же ты грохнула? Я его знаю?

— Вряд ли ты его знаешь, я и сама не была с ним знакома. Тебе говорит что-нибудь такое имя: Ашот Гамлетович Полуянц?

— Оно говорит мне, что покойник был лицом кавказской национальности, — подумав, сказала Алка. — И больше ни о чем!

— Ашот Гамлетович был армянином, от роду ему было тридцать два года, жил он в нашем городе, жены и детей не имел.

— Эх, поторопилась ты убить человека! — посетовала Трошкина. — Глядишь, и женился бы!

— Да это не я его грохнула! — возмутилась я. — Он уже лежал мертвый, когда я пришла!

— А зачем ты к нему пришла? — спросила Алка. — Не хочу тебя воспитывать, но порядочная девушка накануне замужества не должна ходить ко всяким там… Ашотам!

— Слушай, не учи меня жить! — Я рассердилась. — При чем тут мое грядущее замужество, которое я лично вовсе не тороплю? Я пришла к этому Ашоту только для того, чтобы отдать ему его собственный паспорт! Полуянц документ потерял, а наша секретарша нашла, но сама вернуть не смогла, потому что попала в больницу, и пришлось мне вместо нее идти в эту проклятую шестьдесят пятую квартиру!

— Пойдем, я заварю чай, и ты расскажешь мне эту увлекательную историю с начала, — предложила мудрая Трошкина.

Мы переместились в кухню, Алка быстро спроворила чай и достала из шкафчика разноцветный картонный сундучок, полный замечательных шоколадных конфет.

— В супермаркете уже продают сладкие новогодние подарки, очень недорого, — объяснила подружка, заметив мое удивление. — Я решила купить заранее, пока конфеты свежие, и сразу все съесть, потому что до Нового года еще две недели и шоколад может поседеть.

— Разумно, — согласилась я и в знак одобрения Алкиной предусмотрительности съела подряд три «Белочки» и одного «Мишку».

— Хватит, озвереешь! — Трошкина решительно отодвинула от меня коробку с шоколадной живностью. — Теперь хлебни горяченького и давай начинай рассказывать.

Я послушно выпила душистого чаю, подперла голову ладошкой и поведала подружке о драматических событиях нынешнего вечера. Алка внимательно слушала, не перебивая, открыла рот, только когда я замолчала.

— Значит, вопрос «А был ли мальчик?» остается открытым, — резюмировала она.

— Какой мальчик?

— Уже никакой! Вот буквально — никакущий! Мертвый мальчик Ашот Гамлетович Полуянц с музейным кинжалом в груди! — разнервничалась Трошкина и, чтобы успокоиться, бросила в рот конфету.

Я последовала ее примеру, и так мы сидели, шурша фантиками и чавкая, пока сундучок не опустел.

— Значит, так! — дожевав последнюю «Белочку», постановила Трошкина. — История загадочная и непонятная, но прояснять ее как-то не хочется. Давай прикинем, что мы имеем.

— Конфет мы уже не имеем, это точно, — с сожалением пробормотала я.

— Обжора! — укорила меня подружка. — Возьми в шкафчике второй подарок.

— Ты скупила оптом? — обрадовалась я и послушно полезла в шкафчик.

— Мелким оптом! — с прозрачным намеком уточнила Алка. — Так что ты не очень разгоняйся.

— Не буду! — пообещала я, ловко раздевая очередного «Мишку».

Трошкина подумала немного и тоже приобщилась к организации медвежьего стриптиза.

— Мы имеем две гипотезы, — набив рот шоколадом, прошамкала она. — Первая: ты не была в шестьдесят пятой квартире, ты вообще не пошла дальше первого подъезда, где звезданулась головой, и мертвый Полуянц привиделся тебе в бреду.

— Но настоящая дверь шестьдесят пятой квартиры выглядит точно так же, как в моем бреду! — напомнила я. — Я ее очень хорошо запомнила, особенно коврик с Тутанхамоном. Как ты это объяснишь?

— Не знаю, — задумалась Алка. — Но вторая гипотеза тебе понравится еще меньше. Вторая гипотеза такова: ты на самом деле была в квартире Полуянца, видела труп, упала, ударилась головой, и в бессознательном состоянии была кем-то перенесена в первый подъезд.

— К сожалению, это больше похоже на правду, — признала я. — Однако и тут есть несоответствия. Как ты объяснишь то, что паспорт Полуянца вновь оказался у меня в сумке после того, как я забросила его за шкаф?

— Может, кто-то вытащил его из-за шкафа, пока ты валялась без сознания, и сунул тебе в сумку? — неуверенно предположила Алка.

— А зачем?

Мы обе растерянно замолчали и в наступившей тишине немного простимулировали умственную деятельность «Мишками». Потом Трошкина осторожно сказала:

— А ты совершенно уверена, что паспорт Полуянца у тебя был? Я имею в виду, во второй раз?

— Ты держишь меня за идиотку?

Я не поленилась сбегать в комнату, где оставила свою сумку, повесила ее себе на плечо, прибежала в кухню и устроила для подружки небольшую демонстрацию:

— Вот, смотри. Сумка висела у меня на плече, я открыла ее — вот так, сунула туда руку, и твердая книжечка документа сама собой прыгнула мне в руку! Паспорт в обложке трудно с чем-нибудь перепутать, разве что с блокнотом, но блокнот гораздо толще, а паспорт… Боже мой, паспорт! — Я шлепнула сумку на стол, сунула в нее обе руки и заработала ими, как миксер промышленной бетономешалки.

— Ты же сказала, что положила паспорт Полуянца в его почтовый ящик? — напомнила Алка, слегка отодвигаясь и глядя на меня с беспокойством. — Инка, по-моему, тебе надо срочно выпить успокоительное и лечь в постель!

— Мне надо выпить яду и лечь в могилу! — в отчаянии вскричала я, бухнулась на табуретку, обхватила голову руками и пару раз шумно ударилась лбом об стол.

В неоднократно битой голове загудело, на столе протестующее задребезжали приборы, а я басовито заревела:

— Алка-а-а! Я такая ду-ра-а-а!

— Ну, какая — такая? — ласково заворковала добрая Трошкина. — Самая обыкновенная, дура как дура, ничего особенного, нас таких миллионы!

— Не-ет, я такая одна! — возразила я, ничуть не испытывая радости от сознания собственной исключительности. — Алка, я все поняла!

— А говоришь — дура! — душевно вставила она. — Дура бы небось не поняла!

— А не дура небось не перепутала бы грешное с праведным! Алка, я действительно сунула в почтовый ящик документ Полуянца, а перед этим зашвырнула за полуянцевский шкаф свой собственный паспорт! — Я снова стукнулась головой об стол и, словно каратист, раскрошила лбом некстати подвернувшегося «Мишку».

— Ты хочешь сказать… У тебя в сумке было ДВА паспорта, свой и Полуянца? И ты их перепутала! Да-а-а…

Подружка выразительно замолчала, явно не зная, чем меня утешить. Мне, однако, очень хотелось услышать что-нибудь хоть мало-мальски утешительное, и я покрасневшими зареванными глазами с надеждой уставилась на Алку.

— Ох, вляпалась ты, подруга, в… в шоколад! — Трошкина бумажной салфеткой вытерла мне лоб, уронила испачканную бумажку на пол и забарабанила пальцами по столу. — Значит, придется принять гипотезу номер два.

— Это где никакущий мальчик все-таки был, да? — жалобно прохныкала я. — Ой, какое скверное совпадение получается! В шестьдесят пятой квартире на ковре лежит заколотый Полуянц, и в той же шестьдесят пятой квартире за шкафом лежит мой паспорт — чем не визитная карточка убийцы?!

Я высморкалась в бумажную салфетку и убитым голосом спросила:

— Трошкина, ты еще не передумала давать мне алиби?

— Алиби — это само собой, — раздумчиво протянула Алка. — Но это уже в крайнем случае… Слушай, а тебя в том доме кто-нибудь видел?

— Только тот злодей, который дернул меня за ногу и предположительно вынес из квартиры, — хмуро отозвалась я. — И еще тетка-почтальонша, уже в первом подъезде. Она нашла меня там, на полу.

— Вряд ли это была почтальонша, почту носят по утрам, — сказала Трошкина. — Скорее всего, это была распространительница какой-нибудь бесплатной газетки, и это хорошо.

— Почему?

— Потому что почтальонша приходит в дом каждый божий день, кроме воскресенья, а газетчица — раз в неделю, — объяснила Трошкина. — Меньше шансов, что она расскажет о вашей незабываемой встрече в подъезде кому-то из жильцов или милиции.

— Ой-ой-ой! — При мысли о милиции я снова пригорюнилась.

Алка сочувственно взглянула на меня и протянула:

— Ну, что я могу тебе сказать? — Она исторгла из своей тщедушной груди на диво могучий вздох, потом снова глубоко вздохнула и вдруг громогласно гаркнула:

— Вставай, нюня несчастная! Что тут думать, надо ехать!

— Куда?

— К Полуянцу, куда же еще! Надо забрать из его квартиры твой паспорт, пока не поздно!

— Если не поздно, — поправила я, но с табуретки вскочила, подхватила сумку и рысью поспешила в прихожую.

Пока Алка одевалась к выходу — без затей и со скоростью солдата, поднятого по тревоге, я вызвала такси, чтобы не терять время на общественном транспорте. Уже через десять минут мы тряслись в видавшей виды «Волге», которую тертый дядя-таксист с бешеной скоростью гнал по тихим переулкам, не нанесенным на городскую карту, чтобы отработать немалое вознаграждение, запрошенное с нас за срочность. Еще через четверть часа мы с Алкой выбрались из теплого прокуренного салона у шестнадцатиэтажной башни, расположенной на Белоберезовой улице в одном ряду с нужной нам пятиэтажкой, и, дождавшись, пока такси отъедет, заковыляли по пышным сугробам к дому покойного Полуянца.

Было около восьми часов, работающие граждане в большинстве своем уже вернулись домой, а гулять в метель желающих почему-то не было, так что во дворе было пусто. В парадном злополучного первого подъезда ютилась какая-то подростковая компания, но детишки сидели за закрытой дверью, из-за которой доносились трели мобильников, ломкие юношеские голоса и дружное ржание, наводящее на мысли о конюшне гусарского полка. В пятом подъезде было пусто; его окна ровно светились желтым, никакие движущиеся тени свет не загораживали.

— Плохо, что тут все лампочки целые, — пробормотала Трошкина, прижимаясь плечом к моему локтю. — Когда мы пойдем по лестнице, со двора нас будет отлично видно. Особенно тебя! И чего это ты вымахала такая здоровущая, чисто каланча!

— Мы не пойдем по лестнице, — сказала я.

Я нервничала и стучала зубами, но соображала уже гораздо лучше, чем час назад. Наверное, мои сотрясенные мозги успели улечься должным образом и заработали в нормальном режиме.

— Шестьдесят пятая квартира на втором этаже, — объяснила я. — Во-он те темные окна!

— Решеток нет, а чуть правее балкона козырек подъезда! — смекнула Алка. — Беру назад свои нелестные слова о твоем росте, в данной ситуации он скорее достоинство, чем недостаток.

Она хлопнула меня варежкой по спине и для проформы спросила:

— Что, каланча, одна полезешь или хочешь, чтобы я составила тебе компанию?

— Лучше вместе, — попросила я.

— Ах, чего только не сделаешь для лучшей подруги! — легко согласилась Трошкина. — Ну, полезли?

— Полезли, — согласилась я.

И мы пошли на преступление, которое называется «незаконное проникновение в чужое жилище». Что я могу сказать в свое оправдание? Только одно: это длинное и неизящное словосочетание пугало меня гораздо меньше, чем короткое словечко «убийство».

— А тебе не страшно? — спросила я Алку, когда мы бок о бок карабкались по дырчатой бетонной стенке, поддерживающей просторный козырек над входом в подъезд.

Стена была похожа на примитивный книжный стеллаж, и лезть по ней было не сложнее, чем по шведской стенке.

— А я, если что, в Австралию сбегу, — ответила Трошкина. — У меня виза действующая, и гражданство там получить не проблема.

— Хорошо тебе! — позавидовала я.

Алка недавно неожиданно для самой себя получила наследство в Австралии, даже слетала на Зеленый континент, но жить там не захотела.^[1] Я долго приставала к ней с расспросами, чем же ей не угодила Австралия, и Трошкина всякий раз придумывала новую глупую причину, пока однажды не сказала, что по кенгуру она скучать не будет, а по лучшей подруге — будет, и даже очень. Эта причина, на мой взгляд, была совсем не глупой, я растрогалась и перестала донимать ее. А Алка, оказывается, не так проста, держит Австралию как запасной аэродром!

Вот так, думая о далекой стране, где как раз сейчас жаркое лето, мы с Трошкиной, как два ловких медвежонка-коала, вскарабкались на заснеженный козырек пятого подъезда и подобрались к углу балкона шестьдесят пятой квартиры.

— Беспечный тип был наш покойник! — укоризненно произнесла Алка. — Жил на втором этаже, а решетки на окна не поставил!

— Кто бы говорил! — уколола я подружку. — Сама дверь никогда не запираешь! Кстати, Полуянц тоже ее не запер.

— Когда? — заинтересовалась она.

— Когда лежал с кинжалом в груди.

— Ну, Кузнецова! Ты что, совсем того? — Трошкина покрутила у виска не одним пальцем, а целой варежкой. — Как же он мог запереть дверь, если лежал убитый?

— Надо было запереть ее заранее, еще при жизни! Может, тогда и не полег бы с кинжалом!

Мы глупо спорили, скукожившись на открытом всем ветрам козырьке, как две горгульи, и быстро покрывались снегом. Наверное, мы медлили потому, что вовсе не рвались в преступницы-домушницы и подсознательно пытались оттянуть переход грани закона. Однако медлить слишком долго нам было нельзя. Метель набирала силу, и был велик риск превратиться в снежных баб.

— Короче, Трошкина, отодвинься! — сурово сказала я, прикидывая, как бы половчее переметнуться с козырька на балкон. — Держи сумку!

Алка послушно взяла мою торбу и повесила на шею. Теперь у подружки было сразу две сумки, что придавало ей вид снаряженного для прыжка парашютиста. Мне даже захотелось пожелать Алке мягкой посадки, но я вовремя одумалась. Про посадки и отсидки в такой сомнительный момент говорить не стоило, еще накаркаю, не ровен час!

В общем, без всяких героических текстов, девизов и боевых кличей я прыгнула вперед и вверх и удачно ухватилась за верхний край балконного ограждения. Секунду висела на руках, потом кое-как подтянулась, поерзала ногами, нашла опору и тяжело, кособоко перевалилась через бортик. Толстая ткань пальто и снежок, наметенный ветром в угол открытого балкона, неплохо самортизировали, я не ушиблась, но в голове зашумело. Определенно, для одного вечера травматичных физкультурных упражнений многовато!

Я поднялась на ноги и выглянула за балкон, первым делом с опасливым интересом посмотрев вниз: ну-ка, куда бы я грохнулась, если бы не допрыгнула до балкона или не удержалась на его краю? Оказалось, ничего страшного мне не грозило, внизу росла пушистая голубая елочка, с виду — достаточно мягкая.

— Алка! Дуй сюда! — позвала я подружку, которая медленно, но верно превращалась в заснеженный пенек.

— Держи сумки! — сказала она.

Мы немножко согрелись, поиграв в баскетбол нашими торбами, причем я так увлеклась, что, поймав вторую передачу, безрассудно бросила ее обратно.

— Кузнецова, кончай ваньку валять! — сердито потребовала подружка, вернув мне пас. — Экономь силы, тебе еще меня на балкон затащить надо!

— Трошкина, ты чего? Кто из нас работает инструктором по лечебной физкультуре, я или ты? Не срамись! Ты должна запрыгнуть на этот балкон, как горный козлик! — съехидничала я.

— От козлика слышу! — огрызнулась Алка. — Нет, Инка, мы так не договаривались! Если ты мне не поможешь, я на этот балкон не полезу, неохота упасть и сломать себе что-нибудь нужное!

— Например, каблук, — поддакнула я. — Ничего более страшного с тобой не случится, если что — упадешь на елку.

— Пойду на елку? — не расслышав, переспросила Алка. — Сейчас?! Самое время поводить хоровод и позвать Дедушку Мороза с подарками! Пусть презентует нам крепкую веревочную лестницу и комплект начинающего домушника «Взломай сам»!

— Хватит болтать! — оборвала я эту глупую и неуместную речь. — Елка растет прямо под балконом, так что мы с тобой ведем высотные работы со страховкой. Подойди поближе, я свешусь за борт и протяну тебе руки, а ты подпрыгни и хватайся за меня!

— Только ты там зацепись за что-нибудь ногами, а не то мы вместе пойдем на елку! — попросила Алка.

Вот это уже была дельная мысль. Я просунула носки сапог в узкую щель между балконным ограждением и плитой основания и свесилась за борт, как кукольный Петрушка в райке. Трошкина немного попрыгала, разминаясь, что со стороны смотрелось совершенно дико. Подскакивая, заснеженная Алка с высоко поднятыми руками походила на замерзшего солдата разбитой гитлеровской армии, прыгающего от радости по поводу своего пленения. Я терпеливо ждала. Наконец подружка завершила свой сеанс лечебной физкультуры высоким прыжком с надежной ручной фиксацией в верхней точке полета.

Правда, я никак не ожидала, что тощенькая Трошкина окажется такой тяжелой, и несколько секунд мы висели, сцепившись руками и тяжело пыхтя, пока я собиралась с силами для рывка, который сделал бы честь штангисту-тяжеловесу.

— И-эх! — крякнула я, вздергивая болтающуюся на моих запястьях Трошкину вверх.

Алка не сплоховала, моментально нашла опору для ног, и мне сразу стало легче. Я подвела ее судорожно сжатые лапки к перилам, подождала, пока она за них ухватится, а потом взяла подружку под мышки и перетащила на балкон. Физкультурница Трошкина пружинисто приземлилась на ноги.

— Уф-ф! — сказала я, разминая плечи. — Сколько в тебе весу, Трошкина? Пора тебе прекращать лопать шоколадные конфеты килограммами!

— Это чтобы тебе их больше досталось, да? — съязвила Алка. — Ну-ка, пропусти меня к балконной двери, я замерзла и очень хочу в тепло.

— Не думаю, что дверь в ожидании нашего прихода гостеприимно открыта, — пробормотала я.

— Пустяки, — обмолвилась Алка, вдумчиво повозив носом по дверному косяку. — Тут очень простая защелка, я знаю, что делать.

— Правда? — уважительно протянула я.

Трошкина — большая умница, в школе она была отличницей, да и институт культуры окончила с красным дипломом, хотя применения своим культурным знаниям в реальной жизни как-то не нашла, у нас все больше некультурные навыки в цене. Однако я и не подозревала, что подружка кумекает не только в философских исканиях Сартра и Кьеркегора, но и в непростом деле организации проникновения со взломом!

— Дай кредитную карточку! — потребовала Алка.

— Ты где-то видишь банкомат?

— Дай мне карточку и помолчи!

Я заткнулась и достала из бумажника кредитку. Трошкина просунула кусочек упругого пластика в щель двери, провела карточкой вверх, ловко отжала язычок защелки и гордо обронила:

— Прошу!

Я не заставила себя уговаривать и торопливо нырнула в комнату, Алка юркнула следом за мной и аккуратно прикрыла дверь. Сразу стало не только теплее, но и темнее. Я снова пошарила в сумке и нашла ручку-фонарик — сувенирное изделие, которое наше рекламное агентство изготовило по заказу инвестиционной компании «Поиск». На пластмассовом черенке авторучки был начертан тематический девиз: «Днем с огнем!». Полагаю, это означало, что компания «Поиск» без устали ищет выгодные проекты для размещения инвестиций.

Лампочка в сувенирном фонарике была дохленькая, но кое-какой свет все-таки давала. Во всяком случае, слабого лучика подсветки хватило, чтобы убедиться — в комнате никого нет. Вообще ни одной души, ни живой, ни мертвой!

— А где же труп? — с претензией спросила Трошкина. — Ты же говорила, он лежал на ковре?

Похоже, подружке очень хотелось своими глазами увидеть импозантного Полуянца с кинжалом в черно-бурой груди.

— Знаешь, а я даже рада, что его тут уже нет, — призналась я, вылезая из-под тюлевой занавески на простор комнаты.

При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что на ковре нет не только трупа, но и кровавого пятна, однако ощупывание показало, что покрытие подозрительно мокрое. Трошкина опустилась на корточки, как такса, и шумно обнюхала ковер.

— Чем пахнет? — спросила я.

— Стиральным порошком, — ответила Алка. — Похоже, по ковру прошлись хорошим моющим пылесосом.

— Заметали следы!

— Зачищали, — поправила она. — Ковер почистили, полы помыли, труп убрали… Ну и ладно, нам же лучше, мы-то с тобой сюда не за трупом пришли. Куда ты, говоришь, бросила свой паспорт?

— Сюда, за стенку! — я стукнула ладонью по дверце платяного шкафа.

Оставить на мебели следы своих рук я не боялась, потому что я пришла в перчатках, а Алка — вообще в варежках.

— Постучи еще! — попросила Трошкина, высвободив из-под шапки примятое розовое ухо и приложив его к дверце шкафа.

Я постучала в разных местах.

— Звук всюду одинаковый, — важно сообщила Алка.

— И что это значит?

— А черт его знает! — призналась самозваная специалистка по акустике. — Думаю, твой документ за шкафом не застрял, он провалился до самого низа и лежит на полу.

— У-у, плохо дело! — пригорюнилась я. — Шкаф большой и тяжелый, да еще соединен с другими модулями стенки, всю конструкцию разом нам не сдвинуть, даже пытаться не стоит!

— Ах, Кузнецова, Кузнецова! — вздохнула бывшая отличница-медалистка. — Вспомни, что я говорила тебе на каждой контрольной по алгебре?

— Ты говорила, чтобы я не кривила шею, заглядывая в твою тетрадь, потому что у нас с тобой разные варианты, — вспомнила я.

— Я говорила: чтобы правильно решить задачу, надо сначала четко ее сформулировать! Зачем это нам двигать всю трехметровую мебельную стенку разом? Разве ты разбрасывала многочисленные документы хаотично, в стиле сеятеля, куда бог пошлет?

— Нет, — кротко ответила я. — Я бросила всего один паспорт и точно за этот шкаф.

— Значит, ограничим зону наших интересов нижней частью этого шкафа, — постановила Алка. — А в нижней части шкафа есть что?

— Ящик, — и кротко, и коротко ответила я.

— Выдвижной ящик! — уточнила Трошкина, после чего присела и резко дернула упомянутый ящик на себя.

Ящик с готовностью выкатился по направляющим. Шкаф стал похож на высоколобого интеллигента с выдвинутой челюстью питекантропа.

— Тут фиксаторы, — посетовала Алка. — Инка, помоги дернуть!

Я тоже присела, взялась за «челюсть» шкафа, и мы дружно дернули. В шкафовом нутре что-то мучительно крякнуло, и низкий выдвижной ящик со всем своим содержимым вылетел на пол.

— Вытянули репку! — воскликнула я, своевременно убрав ноги, чтобы их не придавило.

Трошкина бесцеремонно отодвинула вырванный с корнем ящик в сторону и полезла в образовавшуюся дыру, повелительно бросив:

— Посвети мне своим дегенеративным фонариком!

— Дегенеративным, прям уж! — обиделась я. — Отличный фонарик, между прочим!

— Дай сюда! — Трошкина не стала продолжать хаять осветительный прибор, вырвала его из моей руки и с головой скрылась в проеме.

Мне видна была только задняя половина подружки — подол шубы и азартно ерзающие ножки в уморительных детских сапожках с полосатыми гетрами. У Алки цыплячья лапка тридцать шестого размера, и она запросто подбирает себе обувь в «Детском мире» — там дешевле, чем в магазине для взрослых. Правда, с получением Трошкиной австралийского наследства необходимость нещадно экономить деньги у нее отпала, но соответствующая привычка осталась.

— Слышь, Кузнецова? — глухо воззвала ко мне Алка из недр шкафа.

— Что?

— Фотография в паспорте у тебя просто безобразная! Я не помню, когда это ты ходила завитая и брюнетистая, как каракулевая овца?

— В двадцать пять, когда фотку меняла, — ответила я и всерьез подумала, не обидеться ли мне на «овцу», но тут до меня дошло, что Алкин ехидный комментарий может означать только одно: подружка нашла за шкафом мой паспорт!

Дуться мне тут же расхотелось, возникло другое желание — схватить свой документ, покрыть его красную кожицу горячими поцелуями и прижать к сердцу. Трошкина забилась в шкаф, как моль на зимовку, и огорчительно медлила вылезать, поэтому я крепко взяла ее за щиколотки в детских гетрах и одним рывком выдернула наружу.

В одной руке у Алки был мой фонарик, в другой — мой же паспорт. Я отняла у нее эти важные и нужные предметы и хотела уже спрятать их в сумку, но она сказала:

— Стоп! А ящик на место запихивать мы в темноте будем, что ли? Методом ненаучного тыка?

С возвращением ящика на его законное место пришлось повозиться, он, подлый, никак не хотел заталкиваться обратно в шкаф, и мы с Трошкиной аж взмокли от усилий.

— Жарко! — объявила Алка, машинально стерев пот со лба какой-то тряпочкой, подхваченной из ящика.

— Ты утираешься носком, — сообщила я подружке.

— Могу предложить тебе второй, тоже утрешься, — парировала она.

— Я лучше платочек найду, — сказала я и с новым интересом взглянула на содержимое ящика, дотоле не привлекавшее моего внимания. — Вот это да! Неужели?

— В чем дело? — спросила Алка.

Я двумя руками торопливо вытянула невесомый сверток белого батиста, оказавшийся мужской рубашкой из превосходного тонкого полотна. На ощупь ткань была чуточку влажной, как будто ее совсем недавно достали из барабана стиральной машины с хорошим отжимом и не дали окончательно просохнуть.

— Алка, это же та самая рубашка, которая была на убитом Полуянце! — возбужденно сообщила я. — Я ее отлично запомнила, такая тонкая белая ткань в крошечных бурбонских лилиях, и оборванная верхняя пуговка на воротнике! Значит, рубашку с трупа сняли и постирали!

— Постирать ее, конечно, могли, — согласилась Алка. — Но где же, в таком случае, дырка от кинжала? Ее что, зашили?

— Гм… Действительно, где же дырка? — я внимательнейшим образом рассмотрела грудь рубашки, особенно — район кармана на левой полочке, но никаких сквозных отверстий не нашла.

И никаких швов тоже!

— Может, у Полуянца было две одинаковых рубашки? — подумав, предположила я.

— И обе с оборванными верхними пуговками? — напомнила Алка. — Думаешь, у Полуянца такой бзик — пуговки обрывать?

На всякий случай мы еще покопались в белье Ашота Гамлетовича и выяснили, что такого бзика у него не было, на других сорочках все до единой пуговицы оказались на месте.

— Вопрос «А был ли мальчик?» вновь приобретает остроту! — заметила по этому поводу Трошкина. — Был ли Полуянц убит кинжальным ударом в область грудной клетки или же это тебе примерещилось? Вообще-то, конечно, ковер мокрый…

— Трошкина, я сейчас тебя убью! Или себя! — рассердилась я. — Не морочь мне голову! К черту этого загадочного Полуянца с его кинжалом, рубашкой, ковром и прочим барахлом в ассортименте! Давай засунем проклятый бельевой ящик на место и унесем ноги из этого приюта блудного покойника, пока нас тут не застукали!

Против обыкновения, Трошкина не стала спорить. Мы удвоили усилия, затолкали ящик в брешь, частыми нервными пинками загнали его на место и покинули странную шестьдесят пятую квартиру тем же путем, каким пришли, — через балкон.

На козырек подъезда мы прыгать не стали, оборвали с одной стороны имевшуюся на балконе одинокую веревку для сушки белья и по ней спустились прямо на елочку.

— Аки херувимы! — прокомментировала Алка.

— Кто?!

— Ангелочки с крылышками, типичное украшение рождественского дерева, — объяснила она.

Елочка протестующее затрещала, недвусмысленно намекая на несоответствие габаритов ангелочков и украшенного ими дерева, и мы поспешили с нее слезть.

— Ну, что? Миссия выполнена! — гордо и радостно объявила Алка, выбравшись из заснеженной клумбы на несколько менее заснеженную улицу и отряхнув подол. — Это надо отметить!

— С меня тортик! — согласилась я.

Оживленно обсуждая вопрос выбора тортика и трогательно поддерживая друг друга на скользких участках дороги, мы с подружкой прошествовали по Белоберезовой улице до ее пересечения с какой-то другой магистралью, тоже абсолютно белой, и там поймали такси, доставившее нас сначала в кондитерскую, а потом к Алке домой.

Примечания

1

О связанной с этими событиями детективной истории читайте в романе Е. Логуновой «Дефиле озорных толстушек», издательство «Эксмо».