Стрекозка Горгона. Зимние квартиры

Елена Гостева, 2017

Праводы – так русские именовали болгарский городок Провадия, в котором во время русско-турецкой войны зимой 1828-1829 годов стоял русский гарнизон. Непросто зимовать в чужом городке небольшому отряду, удалённому от основных сил армии. Нужно выжить и готовиться к весне, когда война снова перейдёт в активную горячую фазу. Какой замечательный сюрприз они приготовили для турок в развалинах старой крепости! Большинство офицеров молоды, один поручик осмелился взять на войну свою юную жену. Ей, Стрекозке Горгоне, некогда скучать. Она помогает доктору, следит за здоровьем сослуживцев мужа. И – куда денешься? – выслушивает комплименты в свой адрес. И как-то раз чуть не дошло до дуэли между поручиком и полковником.

Глава 6

Вызвездило, ночь обещала быть светлой. Открывшаяся глубина чёрно-фиолетового неба с россыпью перемигивающихся небесных светлячков обрадовала капитана Бегичева. Он собрал молодых офицеров, чтоб показать, как с помощью сектанта по звёздам определять свои координаты. (Сектант — инструмент дорогой, но капитан, бывший преподаватель, не пожалел на него денег). Демонстрируя его, Бегичев больше обращался не столько к своим воспитанникам — те это в корпусе уже изучали, сколько к пехотинцам, что сгрудились вокруг и смотрели на наставника, как зачарованные.

Таня осталась возле костров, прилегла на ковёр, уложенный поверх нарубленных веток. Серж и Николя набросили на неё свои шинели и убежали к командиру. Ковры в России считаются роскошью, небогатые дворяне застилают ими полы в гостиных только в праздничные дни, а потом убирают и заматывают в полотно, пересыпая нафталином, чтобы от пыли и моли уберечь. А в Турции, оказывается, ковёр — не роскошь, а чуть не главный предмет обихода, имеющийся в каждом захудалом семействе. Кочевник его в походе на землю кидает, чтоб от сырости спастись, ковром от дождя и снега закутывается, ковром лошадь накрывает. В домах Правод русские находили много ковров: больших и маленьких, тяжёлых, с очень длинным ворсом, и лёгоньких, тонких. А ведь при отъезде самое ценное забирают, значит, оставленное не слишком и дорого для них. Ныне у многих солдат имеются ковры, в походе это крайне полезная вещь.

…Костры, лошади, бездонное небо над головой — от всего этого было ощущение некого дежавю. Всплыла картина из детства: ночь в таборе, возле костров цыгане попыхивают трубками, у реки — табун лошадей… Бабушка иногда позволяла ночевать у цыган, это случалось редко, зато те картины крепко-накрепко врезались в память, ночь в таборе казалась фантастически прекрасной, настоящим приключением. Цыгане, Пелагея — как это всё далеко! Родное, бесконечно милое, но, увы, невозвратимое, как и само детство…

Здесь толкотня оживлённей, больше людей, греющихся у огня, да и костров больше. К тому ж снег кругом, а не густые травы. Однако небо, втягивающее взоры в свою глубину, кажется таким же, да оно и есть то же самое; небо, как и Господь Бог, — одно на всех. Таня чуть прикрыла ресницы, и показалось, что звёзды танцуют, хороводятся, словно девушки на лугу во время летнего праздника. Вспомнила серба с печальными глазами по имени Любомир. Имя-то какое мирное, уютное! И он спокойно говорит, что его участь — война… Перевела взгляд на костры, поискала его глазами. Пандуры развели костёр почти в самом лесу, наверное, и он там.

Возле ближайшего костра среди драгун Таня заметила странную фигуру, неторопливо разбивающую угли палкой. Похоже, какой-то солдат накинул на себя постилаху, взятую для тепла, потому издали похож на женщину. И голову вместо кивера какой-то шалью обмотал. Солдаты запасливые: все дома в Праводах прошерстили, любую тряпицу подбирают. Уже не раз приносили Лапиной и Петровой куски не нужных им ярких тканей: бархат, шёлк, продавали совсем дёшево.

Вот фигура распрямилась, и Таня похолодела.…Да это и есть женщина!…Сама Пелагея! Откуда, как!? Таня приподнялась, уселась на ковре, настороженно всматриваясь. Разум отказывался верить, но глаза говорили: верь — не верь, а это Пелагея собственной персоной! После того, как Таня общалась с призраком Красовского, думала, что непонятными потусторонними видениями её уже не напугать, однако сердце всё равно бешено колотилось, руки подрагивали. Так, нужно успокоиться и выяснить, для чего здесь очутилась цыганская колдунья. Хотя, это, конечно, только её дух, не могла ж она своё дряхлое тело переместить за тысячи вёрст. Может, умерла? Иль жива, но решила послать свою душу на встречу с ученицей? Как-то Пелагея обмолвилась, что и такое для сильного человека возможно, но не говорила, умеет ли сама это делать. И что перед Таней: душа живой иль покойницы?

Старуха неторопливо, позволив себя разглядеть, повернулась и знакомым жестом поманила к себе, как подзывала к себе давным-давно, будто ничего особенного не происходило, и её появление здесь — самое обычное дело. Таня поднялась, сделала неуверенный шаг вперёд, остановилась в нерешительности. Однако показывать страх перед Пелагеей некрасиво, это ж наставница её, как ни крути, — и словно на ватных ногах сделала ещё несколько шагов, да и колдунья двинулась навстречу, но не шла, а как будто плыла, ноги её не оставляли следов на снегу! Вот Пелагея остановилась, опираясь на клюку, спросила:

— Ну, как живёшь? — а голос её был прежним…

— Пелагея, ты откуда? Зачем? — Таню переполняли вопросы, недоумение, она сначала хотела получить ответы от цыганки.

— Если что сильно понадобится, всё можно. Я на тебя глянуть захотела, давно, чай, не виделись… — ответила Пелагея, ничего не прояснив. Таня молчала, и старуха продолжила:

— Вижу, вижу… Ты хорошо сделала, что с мужем поехала, тем от беды его убережешь. Мне бы передать кой-чего тебе надоть…

— Важное?

За спиной у цыганки, слева, появилась тень, сгусток темноты, старуха вздрогнула и, словно опасаясь, что её услышит кто-то чужой, понизила голос, стала жаловаться:

— Совсем я старая стала, глаза ничего не видят. Вот на костыле моём кто-то знаки вырезал, а я и понять не могу, что. Ну-ка глянь, у тебя глаза острые, прочитай, — и протянула палку-клюку.

Таня взяла её, повернула к свету от костра: палка была испещрена малопонятными крючками и рунами, знакомыми были разве что цыганское колесо и знак, смахивающий на математический символ бесконечности, только угловатый… Что тут можно понять? Кто из цыган осмелился Пелагеину палку портить?

В это время внезапно откуда-то сверху донёсся голос Кало:

— Ну-ка, подвинься, стрекоза. Разлеглась поперёк ковра! А нам что, в сугробе спать прикажешь?

И Таня открыла глаза. Да, именно открыла… Оказывается, она в сей момент не стояла перед цыганкой, а как с вечера прилегла на ковёр, так и лежала под тремя шинелями. Уселась, кинула взгляд туда, где только что видела Пелагею. Конечно, старуха исчезла. Получается, всё лишь приснилась?! Но сон очень уж странный, не похожий на сон… К чему бы это? Пелагеи нет, зато рядом — Серж и Кало, оживлённые, весёлые, поёживающиеся от холода. Серж, опустившись на колени, наклонился над женой:

— Стрекозка, ты чем-то напугана? Сон дурной видела? — а она не могла собраться с мыслями и только хлопала глазами.

— Танюха, ты чё, с призраками общалась? — пошутил брат, не подозревающий, что угадал. Таня кивнула утвердительно, а слов не находилось.

— Стрекозка, что с тобой? — ещё раз спросил Серж.

Она провела рукой по щеке, ущипнула, чтоб прийти в себя. Сама не могла понять, что было сном, что — явью. Выпростала из-под шинелей другую руку: оказывается, её пальцы сжимали в руках палку — и снова леденящая дрожь пробежала по спине. Нет, это не цыганкина клюка, другая, эту палку Таня сама днём подобрала в лесу, чтоб было чем снег с веток впереди себя сбивать, а то он за шиворот падал. Вроде бы, устраиваясь на ковре, отбрасывала её в сторону…

— Зачем с батогом спишь, от кого отбиваешься? — хохотнул брат.

Подковырки Николая вернули к реальности, и, облизав губы, она, наконец, смогла рассказать товарищам о непонятном видении. Они, закутываясь в шинели, присели рядом, переглядывались встревоженно и изумлённо. Когда Таня закончила и для убедительности ещё раз продемонстрировала палку, оказавшуюся в её руке, Серж, подняв брови, задумчиво сказал:

— Странно… А, может, сон вещий…

— Странно, странно, — согласился Кало и стал размышлять. — Сколь годов-то старухе нашей? Может, и померла, пришёл срок. И ничего удивительного, что с Танюхой поговорить напоследок захотела… Может, сказала б что важное? Прости, стрекоза, не знал…

— Тань, ты должна была почувствовать: жива Пелагея иль нет, — неуверенно сказал Серж.

— Не знаю… Не хочется верить…

— Не хочется, — согласился Серж. — Но и такое может быть. Дай-ка палку! — повертел её в руках. — Ошкурена и обрезана с обоих концов. Черенок для тяпки или подпорка для старика… Может, кто по грибы ходил да потерял?

— Здесь люди ходят по грибы? — машинально переспросила Татьяна, хотя это её вовсе не интересовало.

— Неужель не ходят? Что: и грибов не пробовали? — удивился в свою очередь брат. — Ну, кто б ни потерял, а палочку прибрать надобно. Если во сне ты её от Пелагеи получила, может, она тебе силу свою передала. Вдруг да она твоей волшебной палочкой будет?

— Шутишь иль всерьёз? — вздохнула Таня уныло. — А хотя?.. От Пелагеи всего можно ждать.

— Ну и решено… И давайте спать: утро вечера мудренее, — авторитетно подытожил Кало и, поворочавшись немного, заснул, повернувшись спиной к сестре, носом уткнувшись в спину Трофима, что расположился с краю ковра. Серж, обняв жену, укутал себя и её поплотнее и тоже заснул, а с Тани сон как рукой сняло. Лежала, моргая глазами, уставившись в звёздное небо. Убеждала себя, что надо заснуть, может, цыганка ещё раз приснится и доскажет всё, что не успела, но, увы, не получалось. Размышляла, раздумывала, что это было: глупый сон, на который можно не обращать внимания, или сон вещий?…Получается, цыганка успела что-то передать, во сне клюка осталась у Тани в руках. Но что это означает? Лишь одна здравая мысль за всю ночь в голове появилась: перво-наперво бабушке написать, посоветоваться.