Стрекозка Горгона. Зимние квартиры

Елена Гостева, 2017

Праводы – так русские именовали болгарский городок Провадия, в котором во время русско-турецкой войны зимой 1828-1829 годов стоял русский гарнизон. Непросто зимовать в чужом городке небольшому отряду, удалённому от основных сил армии. Нужно выжить и готовиться к весне, когда война снова перейдёт в активную горячую фазу. Какой замечательный сюрприз они приготовили для турок в развалинах старой крепости! Большинство офицеров молоды, один поручик осмелился взять на войну свою юную жену. Ей, Стрекозке Горгоне, некогда скучать. Она помогает доктору, следит за здоровьем сослуживцев мужа. И – куда денешься? – выслушивает комплименты в свой адрес. И как-то раз чуть не дошло до дуэли между поручиком и полковником.

Глава 7

После бессонной ночи чувствовала себя выбитой из седла. Точнее, сидела-то в седле, но чувствовала себя неважно. Без Николая и о полученной во сне палочке забыла бы. Он её подобрал и попросил Трофима приделать подобие темляка. Слуга, просверлив отверстие, вдёрнул кожаный ремешок, Таня продела руку в петлю, и всё — палка при ней, не потеряется.

Небо заволокло тучами, потеплело, снег мягко скатывается с веток и с глухим шорохом шлёпается в сугробы. Отряд повернул в другую сторону. Три дня двигались на запад-юго-запад, теперь направление — восток-юго-восток. С дороги, соединяющей сёла предгорий Балкан, свернули и часа три пробирались по лесу и узкому ущелью, обходя какое-то турецкое село, вышли на ту дорогу, по коей с юга, из самого Константинополя, идут караваны в Шумлу. Эта дорога чуток шире, но меры предосторожности пришлось усилить, а двигались из-за топографических работ по-прежнему медленно, нога за ногу, по-архиерейски важной поступью.

Дорога, войдя в короткое и узкое ущелье, полого спустилась. Странно даже: отчего туркам не пришло в голову расширить проход, подорвав иль каким-нибудь образом раздробив небольшие скалы? Незамёрзший ручей шумно прыгает по камням, мостика нет. За ним начинается затяжной — версты на две — подъём в пологую гору. Сегодня впереди с пандурами идут капитан Бегичев и взвод Звегливцева, они уже скрылись из глаз, по горе ползёт пехота, ведёт вьючных лошадей. А вокруг ручья — серые валуны, разбросанные беспорядочно. Меж валунами и на них — сосны и густые заросли вездесущего терновника, чьи голые ветки торчат, словно иголки из подушечки-игольницы. Сосны вцепились корнями в камни, удивляя своей живучестью, причудливо изогнулись, почти висят высоко над землёй и растут ведь, глаза радует их сочная зелёная хвоя. Проводники сказали, что ручей впадает в Камчик, до него около четырёх вёрст. Один взвод драгун отправился влево, другой — вправо. Лужницкий со своим эскадроном и половиной отряда пандур в арьергарде. Таня с взводом мужа медленно продвигаются вниз по течению ручья. В руках Сержа бумага и карандаш, у Руперта — тоже: чертят, советуются меж собой, на глаз пытаются определить крутизну склона, а Николай заглядывает в их планшеты и выспрашивает, что к чему.

Вдруг сонную тишину разорвали звуки выстрелов, повторяемые эхом многократно. Арьергард вступил с кем-то в бой. Пока вернулись к дороге, стрельба стихла. Штабс-капитан Алсуфьев, крутящийся у ручья на гнедом дончаке, прокричал:

— Лапин, взвод спешить и к Лужницкому, стрелков в цепи не хватает. Руперт — ко мне!

Да, большая часть пехоты миновала ручей, поспешно поднимается в гору, здесь только хвост колонны, два иль три взвода пехоты, вместе с драгунами они, стало быть, отбили одну атаку, готовятся встретить другую. Драгуны спешились, бросили поводья коноводам и, скинув мушкеты с плеч, побежали вверх по обледеневшему склону. Поручик Лапин вскарабкался на округлый камень и указывает солдатам, какие места занимать. На скалах — пандуры и офицеры. На скале слева от дороги Любомир, рядом с ним Лужницкий, он разглядывает в подзорную трубу неприятеля, Таня подъехала к ним.

Там, на снежной равнине, темнела и рокотала яростными выкриками большая толпа конных турок. А на снегу перед прибрежными зарослями — три лошадиных трупа и, кажется, убитые. Османы сделали один наскок и отхлынули обратно, на расстояние, куда пули от русских мушкетов не долетают. Татьяна попросила:

— Всеволод Аркадьевич, позвольте мне в трубу глянуть?

Он оглянулся и чуть не выругался:

— Что за глупости?! Спрячьтесь за утёс!

Однако Лапина протягивала руку, и он, поморщившись, как от зубной боли, наклонился, протянул подзорную трубу. За спиной Татьяны, слева и справа от дороги, Алсуфьев размещал конных драгун. Штабс-капитан обратил внимание молодых офицеров на выбранную Лужницким позицию:

— Учитесь, господа! Удачное место, лучше и не вообразить. Погоню заметили в версте отсюда, но там капитан бой принимать не стал.

Таня всматривалась в турок, благодаря подзорной трубе стали хорошо видны их смуглые лица. Начальник в красно-зелёной чалме со свисающими с левого бока кистями что-то кричит и размахивает рукой, на пальцах которой блестят перстни. Рвётся в бой, у него одно желание — убивать и убивать неверных. Рядом с ним молодые, что смотрят подобострастно, ловя каждое слово начальника, но при этом вопросительно оглядываются. На кого? Ага, вот он: сидит на коне, уперев руку в бок. Тоже выглядит важной персоной: немолод, широкоплеч, на лице — досада, раздражение, будто его силой оторвали от чего-то важного и намного более приятного. Этот турок готов повернуть назад. «Ну и правильно, поворачивай, дома тебя ждёт кофе, длинный чубук, ты развалишься на своём ложе, будешь нежиться в тепле и комфорте. А здесь — пули, холод. Поворачивай, поезжай домой и других уводи», — мысленно уговаривала Таня сего вальяжного турка.

— У них нет единоначалия, — поделилась наблюдениями с капитаном, — спорят, нападать иль нет. Один неистово в бой рвётся, другой отговаривает… Молодые, похоже, боятся этого, свирепого…

— Кто там неистовствует? — спросил капитан.

— В красно-зелёной чалме, на жеребце с подпалинами…

— Жаль, штуцеров² нет, а из мушкета не достать. Подстрелить бы свирепого, глядишь, остальные б назад повернули… — процедил Лужницкий.

— Только б не вздумали обойти, — встревоженно сообщил Обручев. — Справа, метрах в трехстах, тоже удобный спуск к ручью.

— Не осмелятся, — отмахнулся Лужницкий. — Им видно, сколько пехоты в гору поднимается, не захотят меж двух огней попадать.

Вот турки задвигались, тот, что спорил с самым ярым, с ленивым безразличием махнул рукой.

— Всё. Атаковать собираются! — сообщила Таня.

— К бою! — зычно скомандовал Лужницкий и бросил на Лапину недовольный взгляд. Она, привстав на стременах, протянула ему подзорную трубу и услышала грозное, почти грубое:

— А Вы, мадам, назад, в укрытие!

Таня попятила коня, но далеко отступить не смогла — за утёсом сгрудились драгуны с обнаженными палашами, и она, сдав немного назад, лишь постаралась плотнее прижаться к серо-бурому камню.

Стрелки укладывали поудобней свои мушкеты, прижимались щеками к прикладам, щёлкали затворами. Вот масса турок рванула с места, понеслась вперёд, топот и исступлённые гортанные выкрики огласили долину. Лужницкий рявкнул: «Огонь!», его команду повторили взводные. Дружный залп! Другие голоса крикнули: «Пли!» Ещё залп! Небольшой перерыв, и снова голос Лапина и егерского офицера слева, Ветрова, Эссена справа: «Пли!» Залп, за ним другой!!! Взводные отдавали приказы по очереди: пока одни перезаряжали мушкеты, другие стреляли, огонь вёлся почти безостановочно.

Но всё ж в светлый проём меж двух скал ворвались бешено орущие всадники, впереди — трое безусых, отчаянных, за ними — начальник в живописной чалме. Выстрел — и первый из всадников завалился на спину, конные драгуны схватились со следующими. Выстрелы, лязг, скрежет и звон металла, крики, храп коней, дым от выстрелов! Лужницкий слева сверху палит из пистолетов, пандуры — с правой скалы. Свирепый турок выделил Алсуфьева, выбрал его в качестве своего личного противника, выстрелил с левой руки, но штабс-капитан увернулся от пули и, дав шенкелей коню, рванулся на него. Но в этот момент промелькнула, словно огромная птица, большая тень. О! Это Любомир прыгнул прямо на спину сему бешеному турку, тот, извернувшись, проворно махнул ятаганом назад, чтоб разрубить врага. Кто кого? Таня в ужасе впилась в него глазами и подняла руку, приказывая турку: «Замри!» Ятаган, рубанув по куртке, не вошёл глубоко. Однако… серб в крови… Откуда?…Подняла глаза… Что за жуть!? Любомир, вцепившийся в плечо противника, перерезал ему горло, это кровь турка хлынула на него.…Голова с чёрными усами болтается сбоку, и серб выталкивает убитого из седла, но сзади над ним занёс саблю другой турок, промахнулся с первого раза, потому что конь под убитым хозяином, чуя на спине чужака, вертится, пытается встать на дыбы.…И тут ещё одна «птица» с криком «И-и-эх!» падает на добычу — на того, что хотел достать Любомира. Николай! Он ещё в прыжке рубит палашом по седоку, легко выпихивает того из седла, усаживается на коня, оглядывается, хватает первого подвернувшегося противника, выворачивает тому руку с ятаганом, подносит палаш к горлу. «О, хоть ты не режь голову, не надо!» — взмолилась про себя Таня. Безусый испуганный турок уже выронил клинок, не сопротивляется, и Николай, зажав левой рукой его шею, обратился в другую сторону: просвистел палашом, отбивая удар всадника сбоку от него. А Любомир всё ещё возится со своей жертвой. Сапоги всадника зацепились за стремена, падать под копыта безголовое тело не желает… наконец, неуклюже вываливается, сползает, голова, наполовину отделённая от туловища, напоследок блеснула белозубым оскалом… Таню чуть не стошнило от этой картины, в глазах помутилось. Как за последнюю соломинку, ухватилась за «Пелагеину» палку, и — помогло! Снова голова стала ясной.

И… кажется, всё… Пока следила за Любомиром и Николаем, драгуны Алсуфьева расправились со всей прорвавшейся в это неглубокое дефиле группой осман. Обручев, подняв клинок, осматривает след крови на лезвии, с гордостью показывает Руперту, тот демонстрирует своё окровавленное оружие. С кем они бились, Таня и заметить не успела. Выстрелы уже не столь дружные, крики и топот откатываются, становятся тише… На этот узкий участок дороги ворвались десятка полтора самых отчаянных оттоманов, попав под перекрёстный огонь да палаши конных драгун, кто-то повернул назад и ускакал, а здесь целы лишь двое: тот, кого держит Николай, и один зажат между унтером и солдатом. Нет, вон ещё безоружный пугливо озирается, укрывшись от клинков под шеей лошади, и один выбитый из седла поднял голову, оглянулся, но тут же снова скрючился, вжимаясь в землю, — притворяется мёртвым.

Всё перекрывает властный крик Лужницкого:

— Отбой! — через минуту слышен его уже более спокойный, почти благодушный голос. — Довольно!

Алсуфьев с восхищением уставился на Любомира, пытающегося усмирить храпящего, яростно косящего красными глазами турецкого жеребца:

— А ты молодец! Молодец! Важную птицу завалил!

Да, прыжок Николая был ловчее, изящней, зато Любомир поверг наземь неистового начальника неприятельского отряда. Серб зло сплюнул, брезгливо оглядел свою окровавленную одежду и хрипло произнёс:

— Эти аяны и паши другого не заслуживают!

А конь под ним всё ещё бунтует, он бы скинул незнакомого седока, но здесь, в тесноте, не хватает места для взбрыкиваний.

Лужницкий требует:

— Доложить о потерях!

Алсуфьев оглядел своих: здесь, сжав зубы от боли, держась за товарища, с трудом сидит в седле один солдат — у него перерублена ключица. Таня тряхнула головой, чтоб опомниться от жутких картин, и осторожно протиснулась к раненому. Из зарослей, из-за валунов справа и слева от дороги слышны голоса взводных: «У меня потерь нет!»; «Все целы!» и голос Лапина сначала: «Без потерь…», затем его почти истошный крик: «Целищев, ты где?…У меня только Целищева нет». Николай отзывается:

— Здесь я, цел!

— А зачем убёг?! — орёт Лапин.

— Мушкет заело, так я палашом решил помахать, — громко отвечает Николай и, оглядываясь на столпившихся возле него, жалуется картинно. — И что за взводный у меня? Ишь, выдумал: убёг. А чего мне там с заклинившим ружьём делать?

Алсуфьев, улыбнувшись одобрительно Николаю, крикнул:

— Лапин, не оговаривайте Целищева. Он сегодня герой!

Бой шёл минут пятнадцать, значит, и боем-то его звать много чести. Стычка. Пехоте приказано отходить. А драгуны ещё около часа наблюдали за неприятелем. Турки ускакали недалеко, но желания атаковать не выказывали: наверное, ждали, когда русские уйдут, чтобы подобрать убитых.

На горе егеря сооружали нехитрое укрепление из камней, кои смогли выворотить. Однако Лужницкий заверил, что турки вряд ли предпримут ещё одну атаку, укрепляться ни к чему. Подполковник Петров кивнул удовлетворённо, оглядел солдат и поблагодарил за хорошую стрельбу:

— Ну что, друзья мои, не зря вас командиры мучили, заставляя по полдня по мишеням стрелять? Плохой стрельбой басурман не смогли бы прогнать, так?

— Так точно, — не очень стройно отозвались солдаты.

— Ваше высокоблагородие, а я разве похвалы не заслужил? — не смог утерпеть, напомнил о себе Целищев, он вертелся в седле, оглядываясь на товарищей. Нет, не то чтобы Николай так уж в похвале нуждался, просто не отличался умением молчать.

Петров, усмехнувшись добродушно, поднял брови, изобразил на лице задумчивость:

— Даже и не знаю… За храбрость и находчивость, за то, что пленного взяли, можно бы и к награде представить. А вот за то, что оружие в бою отказало, выговор объявлять надо. Как считаете, господа офицеры?

Офицеры были настроены доброжелательно, Алсуфьев высказался за всех:

— Ваше высокоблагородие, ружьё у любого может заклинить, да не каждый способен таким удальцом себя показать. Видели б Вы, как ловко подпоручик со скалы слетел! Одного наповал сразил, другого — полонил. По-моему, он поощрение заслужил.

Опровергать слова штабс-капитана никто не стал, и Петров согласился:

— Так тому и быть, подам рапорт.

Примечания

2

Штуцер, мушкет — оружие, использовавшееся в русской армии. По дальнобойности штуцера раза в 2-3 превосходили мушкеты, били метко, однако заряжать их было очень сложно: патрон в штуцер забивали со стороны ствола молотком, в течение боя солдат мог сделать из него лишь один выстрел. А на перезарядку мушкета требовалось менее минуты, потому они были более распространены.