Когда они исчезнут

Елена Гвозденко, 2023

Из запертой квартиры исчезает Анна Петровна Кислицина, одинокая пожилая женщина. В процессе поиска выясняется, что в последнее время происходит всплеск загадочных исчезновений. Не встающая с постели мать пьющего сына, молодая женщина, ставшая жертвой брачного афериста, ребенок, страдающий от насилия родителей, брошенная жена – что объединяет пропавших при таинственных обстоятельствах? Неужели жизнь маленького человека в эпоху хаоса становится настолько ничтожной, или все же все они оставляют свой след, послание нам, оставшимся?

Глава 2

Родительский дом отца ютился на окраине Колышлевска, не в помпезной двухэтажной витрине для въезжающих, а на задворках, отброшенных от центра на пару километров бездорожья. Тридцать домов, соединённых с городом ниточкой непролазной грунтовки, по странному решению градостроителей считались рядовой улицей, хотя сами жители называли этот район посёлком. Антон не был здесь два года — с тех пор, как возил отца на кладбище. Тогда они заехали на несколько минут, переговорить с соседом. Вспомнил, что удивился, узнав, что отец не продал дом после смерти бабушки, хотя покупатели находились. Вспомнил странную улыбку отца, говорящего: «Мы вернёмся туда, сынок, ещё вернемся. Не знаю, возможно, мне не придётся, а тебе он нужен». Молодому человеку не нравился загадочный тон, не нравилось безумное решение сохранять то, что он считал ненужным балластом, сгустком проблем. Наследство требовало присмотра, вложения денег, в конце концов. Отец тогда уверил Антона, что проблема удачно разрешилась: сосед, милейший человек, недавно купивший и переехавший в близлежащий дом, за присмотр и коммунальные платежи арендует недвижимость. Он хозяйствует в огороде, а сам дом сдаёт, при этом не только всё оплачивает, но даже что-то там постоянно ремонтирует.

«Зачем? Зачем нужны эти договорённости с соседом, если можно просто продать? Невелика ценность», — Антон вспомнил, как после этой фразы посмотрел на отца, и взгляд его вспомнил, обжёгший, заставивший замолчать.

Тот самый сосед поджидал у ворот. Как же его звали? У него ещё какое-то странное отчество: Илья Трофимович, Ефимович?

— Заезжай, заезжай, Антон. Я тут и площадку во дворе под машину расчистил, с утра ждём.

— Как с утра? Мы же только с отцом говорили, он мне посоветовал здесь остановиться, в гостиницу не попасть.

— Какая гостиница, сынок? У нас здесь на весь город одна гостиница с десятью номерами, и те заняты под спецзаказы, — сосед хмыкнул, — Илья Ефимович я, можешь дядей Ильей звать.

— Я помню, — смутился мужчина.

— Тогда, считай, зря напомнил, — лицо Ильи Ефимовича светилось таким радушием, таким желанием помочь, что Антон невольно рассмеялся.

— Проходи, проходи, ты здесь хозяин. Негоже от родного дома в номера сбегать.

— Какой он же родной, я и не был столько лет.

— Отец твой здесь родился, в силу вошёл, бабушка и дедушка дух испустили — как же не родной?

Дом встречал чисто вымытым, соблазнял восхитительными ароматами домашней выпечки. Антон сильно проголодался, за весь день он выпил чашку жидкого чая у Клавдии Олеговны.

— Проходи, сполоснись с дороги, я тебе сейчас все покажу. В ванной дровяной титан, видишь? Ты мойся, потом объясню, как топить. Я тебе нагрел, помыться хватит, а дрова во дворе сложены. Полотенце там, всякие мыльные штуки на полочках, найдёшь, а я пока похлопочу на кухне.

Как же он мог забыть? Аромат хвойного мыла, запах горящих дров, основательная чугунная ванна на чёрных лапах, казавшаяся ему огромным озером в детстве, голос бабушки, укутывающей в полотенце.

«Тошка, Тошка, пойдём едать картошку», — пела, раскачивая на коленках уворачивающегося от одежды малыша.

Картошка, блестящая от масла, огурчики, нарезанные кружочками бочковые генералы, маленькие пупырчатые корнишоны, янтарное сало с розовыми прослойками, золотистая курочка, какие-то соусы, салаты — стол ломился.

— Да я, да мне…

— Проходи, проходи, не стесняйся, это все моя хлопотала. Обязательно вас познакомлю, а пока… — Илья Ефимович поставил в центр стола бутылку.

— Я не…

— Все мы «не», а только по чуть-чуть, — сосед разливал в маленькие рюмочки, — сам делал, на травах.

Горло обожгло.

— Закусывай, закусывай, не стесняйся.

Антон и не стеснялся, он давно не ел ничего подобного.

— Зверобой, чабрец, немного мяты — мигом вся хандра сойдёт.

— С чего вы решили, что я хандрю? — Кислицин проговорил это с набитым ртом.

— Да все вы, городские, приезжаете с глазами пыльными. Эх, погостил бы подольше, силой налился. У меня сынок в отпуск приезжает тенью, месяц в чувство привожу. Как отец?

— Болеет; как мать схоронили, так и слёг. Из дома почти не выходит.

— Плохо. Я передам ему бутылочку с настойкой. Сам делаю.

— Ему нельзя алкоголь.

— Так я не пить предлагаю, по капелькам принимать и натираться. А лучше привези его, хотя бы на лето. Ко мне ведь лечиться за много верст приезжают, потому и дом ваш кстати, людей здесь селю.

После третьей рюмки улыбающееся лицо Ильи Ефимовича вдруг запрыгало, смешно сотрясая щеками. Будто в унисон, начали подскакивать огурчики, ломтики сала пустились в хоровод, и даже степенная курица не выдержала — подёргивала ножками.

— Ух, сомлел совсем, пойдём спать, утро вечера мудренее.

Большая кровать с блестящими шариками. Вверх-вниз, вверх-вниз.

«Тошка, Тошка, оголец», — бабушкины натруженные руки ловят, но никак не могут поймать. Вверх-вниз, вверх-вниз.

— Синь-синь-синь… Синь-синь-синь…

Какой странный будильник. Не будильник — синица. Поднялся удивительно бодро, будто и не было этих рюмок с волшебными травками. В титане тёплая вода, на кухне убрано. Когда это сосед всё успел? Во дворе глазам больно от солнца. Рыхлый снег, рассыпавшийся льдинками, дробь капели о металлические перила крыльца.

— Синь-синь-синь, — совсем рядом.

— Действительно, синь, — согласился Антон, открывая машину.

Но что это? За решётку бампера зацепилась какая-то тряпочка, нет, не тряпочка — ниточка чёрной бахромы. Платок с бахромой, женщина на дороге, фотография Анны Петровны. Синичка, вспорхнув, улетела. Солнце спряталось за сизой тучей. Не синь — серо в лохмотьях туманной дымки.

Здание городской полиции, теремок в псевдорусском стиле — с пузатыми колоннами, украшенными резной сенью, со множеством маленьких окошек. Под низкими сводами сумрачно. Дежурный сотрудник долго созванивался, проверял документы Антона, задавал вопросы, пока наконец не отправил по гулким пустым коридорам разыскивать нужный кабинет. Тёмные стены, подпёртые облезлыми деревянными спайками старых кресел из какого-то клуба, нависший потолок — всё это создавало ощущение нереальности. «Что я здесь делаю? Какой я родственник, если даже внешности тётки не помню, хорошо — фотография нашлась».

Сотрудник, восседавший за столом, был столь огромен, что Антон невольно съёжился. Медведь, чудом не раздавивший теремок, пробравшийся внутрь. Кислицин покосился на размер дверного проёма, сомневаясь, что тот способен пропустить столь обширное тело. Кипы бумаг, включённый монитор с заставкой какой-то игры и огромная чёрная кружка (литровая, не меньше) в самом центре стола-перегородки. Коллекция моделей — миниатюр военной техники на подоконнике.

— Увлекаюсь, знаете ли, — медведь проследил за взглядом посетителя. Голос оперативника оказался почти визгливым. — С чем пожаловали, господин хороший?

— Пришёл подать заявление на розыск. Пропала моя тётка, Анна Петровна Кислицина, пенсионерка, семидесяти восьми лет.

— Пропала, говоришь? У нас тут иногда пропадают, — медведь отхлебнул из кружки, — да ты садись, господин хороший. Как величать-то тебя? Документик-то дай для ознакомления.

— Антон Сергеевич, — Кислицин протянул паспорт.

— Значит, Антон Сергеевич, пожаловавший к нам из, — полицейский пролистал документ, — пожаловавший к нам из областного центра, из самого Городницка. Тётушку разыскиваете? И когда старушка пропала?

— В минувший понедельник, во всяком случае, так утверждает соседка.

— В понедельник, — кружка надолго приросла к лицу. Казалось, что у медведя выросла борода.

— В понедельник, — подтвердил Антон, чтобы нарушить паузу.

— А старушка, того, головой сохранна была? — борода отпала.

— Не страдала ли деменцией?

— Что-что? Я о маразме говорю, всякое бывает, знаете ли, — медведь опять оброс бородой.

— Нет, соседка утверждает, что Анна Петровна — весьма вменяемая женщина.

— Соседка, значит, — кружка наконец переместилась на подоконник, к игрушечным танкам, — а сами-то что, своего мнения не имели?

— Мы редко виделись.

— Редко, — протянул полицейский, неожиданно добавив: — Меня Михаилом Ивановичем зовут. Ну что ж, родственник, давай своё заявление и жди наших ребят в квартире. Обнадёживать не буду, да думается, ты сильно и не расстроишься, квартирка, небось, тебе завещана?

— Не знаю. При чём тут квартира? Надо найти Анну Петровну, не могла же она вот просто так исчезнуть?

— Почему не могла? Могла, ещё как могла, ушла к знакомым, например. Или за грибами и заблудилась.

— Вы издеваетесь? За грибами? В феврале?

Вопросы без ответа, Михаил Иванович потерял всякий интерес к посетителю. Развернувшись спиной, он увлечённо передвигал по подоконнику танки, миномётные установки, инсценируя батальную сцену.

— Заявление написал? Так что ждёшь, иди с миром, — даже не повернувшись.

Клавдия Олеговна распахнула дверь раньше, чем он коснулся кнопки звонка.

— Не расстраивайся, сынок, — уговаривала она Антона, выкладывая в вазочки принесённые гостем сладости.

— Как не расстраиваться, это что-то запредельное. Сотрудник вместо толкового опроса играет в игрушечные танки.

— Мишка-то?

— Вы его знаете?

— Как не знать, в нашей школе учился. Нюта тоже его знает.

— Надо же, я и подумать не мог, что он её ученик…

— Ученик, ученик, треть города — ученики. Плохая надежда на наших ребят, боюсь, не найдут Нюточку, — Клавдия Олеговна отвернулась. — Здесь остались лишь те, кто уехать не смог. Исчезает Колышлевск, как и прочие маленькие городки, стареет.

— Тогда надо пробовать самому. Вы ведь хорошо знали Анну Петровну, расскажите о ней.

Туман рассеялся, будто и не было. Кухня, наполненная золотистым светом, повеселела. Радостное птичье пение под дробь капели, лёгкое покачивание пока ещё голых, чёрных веток, ожившая графика ожидания. Чай давно остыл, но этого не замечали. Казалось, голос Клавдии Олеговны вызывал зримый образ, будто чуть-чуть — и сама Анна Петровна тихо присядет за уставленный стол, нальёт себе большую чашку, синюю с золотым ободком, отхлебнёт и зайдётся в весёлом смехе.

Анна Петровна Кислицина всю жизнь прожила в Колышлевске, если не считать студенческих лет. Сорок лет обучала детишек богатству родного языка, знакомила с чудесным миром книг. О чём думала одинокими вечерами, что вспоминала, открывая томик любимого Блока?

— Была одна история, была. Аннушка только пришла работать в школу, а Павел Семёнович в этой школе директорствовал. Молодой, импозантный, кто же мог устоять перед харизматичным руководителем? И Аннушка не устояла. Мучилась, увольняться хотела — у Павла Семёновича семья, малыш, супруга вторым беременна. А предмет её неожиданно в областной центр перевели с повышением. Долго Аннушка отходила от болезненной привязанности, но лет через пять за ней стал ухаживать интересный мужчина, вдовец. Предложение сделал, ждал ответа. Нюта тогда спать перестала, ходила тенью. Говорила, что понимает, что жизнь свою губит, что обрекает себя на одиночество, а согласиться не может, не может человека сделать несчастным. Для неё отношения без любви невозможны, такая вот идеалистка. Так и отказала. А вскоре и Павел Семёнович вернулся в родной город. Нет, вы не думайте, не было там любовных отношений, ничего не было, только мечты, её любовь к мечте, обретшей материальное воплощение.

— А почему она носила чёрный платок? — Антон вспомнил про злополучную шаль с бахромой.

— Лет пятнадцать назад умер Павел Семенович, с тех пор и носила.

— Как-то противоестественно всё это, нездорово.

— Кто знает, что считать здоровым? Нюта во всём до края доходила, к себе уж очень требовательная. Последние годы стали особенно тяжёлыми. Много читала, кстати, я у неё видела книжку электронную. К технике современной Нюточка равнодушной была, а книжку эту ей бывшие ученики подарили, сами туда и скачивали, с нашими пенсиями лишнего не купишь, да и покупать особо негде. А Нюточка все новинки читала, особенно лауреатов всевозможных премий. «Знаешь, Клавочка, — говорила она как-то, — в странное время мы живём, будто и не живём вовсе. Оглянись, вокруг не люди — тени, спящие тени. Чувств не осталось, эмоции одни. Налетит бурей — и тут же слетает и снова в спячку. Да и как им сохраниться, если перепутали добро и зло, если котятами слепыми тычемся».

— Хандрила тётушка.

— Нет, сынок, не хандра это. Она будто что-то поняла, что другим ещё не видно. Не знаю даже, как выразить.

— А с кем тетушка близка была? Были же ещё подруги, бывшие ученики?

— Были, как не быть. Но в гости Аннушка ходила редко, разве на юбилеи, да и не одна, всегда со мной. А ученики — не знаю, кого назвать. Многие ей детишек своих приводили позаниматься. Я подумаю, попробую список составить тех, кто чаще бывал, о ком Нюта упоминала.

— А врач, вы говорили, что она наблюдалась у врача.

— Участковая наша, насколько я знаю, ничего серьёзного.

Разговор прервал дверной звонок.

— Мишенька, вам открыть? — Клавдия Олеговна суетилась у двери.

Михаил Иванович с трудом протиснулся в квартиру Кислициной. Из-за его спины неожиданно возник сотрудник, худой человек с измождённым лицом.

— Кирилл Дмитриевич, участковый, — представился он Антону.

Визит полицейских раздражал. Кислицину казалось, что они задают какие-то нелепые вопросы, на которые у него не находилось ответа. Выручала соседка. Участковый по-хозяйски рылся в вещах пропавшей родственницы, размахивая папкой. Чёрное пятно взлетало, опускалось, выписывая виражи. Антон отошёл к окну. От вида брошенных на пол книг, от раскрытых шкафов с бельём пожилой женщины, от летающей черноты стало дурно.

Смысл, заточённый в обречённость.

Наконец с формальностями было покончено. Он что-то подписал, вышел на воздух. Быстрее, в упорядоченную тишину отчего дома. Антон даже не заметил, как быстро стал называть родительский дом отца своим.