Редактируя судьбу

Елена Виг

«Ах, если бы мы знали, как часто жизнь будет преподносить нам сюрпризы, и куда эти сюрпризы нас в итоге приведут! Я хочу рассказать вам свою историю, потому что в ней все события – цепь случайностей, тех самых сюрпризов, которые, если вдуматься, и есть настоящая жизнь».Так начинается эта книга, а чем она закончится, вы узнаете, прочитав до конца. историю, рассказанную героиней.

© Елена Виг, 2022

ISBN 978-5-0056-7668-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая Александра

***

Нам иногда кажется, что мы все сами определяем в нашей жизни. Мы строим ее, как строители возводят здание — все заранее просчитано и выверено, чтобы оно не рухнуло от какой-то глупой ошибки. Как просто было бы, если бы жизнь подчинялась тем же законам! На самом деле это совсем не так или, как минимум, не совсем так. Мы можем стараться все предугадать, мы стелим соломку там, где, как нам кажется, можно расшибиться. Ах, если бы мы знали, как часто жизнь будет преподносить нам сюрпризы, и куда эти сюрпризы нас в итоге приведут!

Я хочу рассказать вам свою историю, потому что в ней все события — цепь случайностей, тех самых сюрпризов, которые, если вдуматься, и есть настоящая жизнь.

***

Этот полет не задался с самого начала. Я вообще не люблю ранние рейсы, когда из дому приходится выезжать затемно — ночь перед вылетом, как правило, бессонная, завтракать в пять утра глупо, а в аэропорту дорого. А тут еще и туман! Туман над Москвой — явление не редкое, но такой густой я просто не припомню. Все немногочисленные машины ехали с минимальной скоростью, потому что видимость была нулевая.

— Да не переживайте, — сказал таксист, — через пару часов рассосется.

Нет, не развеялся, так и лежал практически на земле теплым влажным покрывалом. Вылет отложили на полчаса, потом еще, и еще, и еще… Самолеты не могли сесть, все утренние рейсы задерживались, а пассажиры маялись в накопителе, прислушиваясь к объявлениям: «опаздывает», «отложен», «задерживается». Надолго не отойдешь, максимум в туалет или к автомату купить очередную чашку кофе или бутылку воды.

Только часам к девяти туман как бы нехотя приподнялся над землей и медленно, подгоняемый слабым ветерком, поплыл на восток, оставляя на всех поверхностях капли влаги. В итоге рейс задержали на два с лишним часа, что, в принципе, было даже не так и плохо в сложившихся обстоятельствах.

Соседкой по ряду оказалась молодая женщина с двумя детьми: годовалой девочкой и мальчиком лет трех. Славные глазастые израильские дети с черными кудряшками. Люблю таких, но только не тогда, когда они орут и прыгают в десяти сантиметрах от тебя. Дети тоже были утомлены долгим ожиданием, но, если девочка довольно быстро заснула на руках у матери, то ее брат, наоборот, возбудился невероятно и ни за что не хотел сидеть на месте. Его с величайшим трудом удалось усадить во время взлета, но, как только погасло табло «пристегните ремни», и парень был выпущен на свободу, он больше ни минуты не был в состоянии покоя. Он прыгал на кресле, пел во весь голос, пытался разговаривать со мной и с пассажирами заднего ряда. Ни на какие увещевания матери, попытки всучить ему планшет с мультиками, яблоко, что-то сладкое в яркой упаковке ребенок не реагировал. По-русски говорить с ним было бесполезно — ребенок родился в другой стране и, хотя летел от оставшихся в Москве бабушек-дедушек, как объяснила женщина, уже был чистым израильтянином. Расслабиться рядом с этим маленьким сгустком энергии было абсолютно невозможно. Моя соседка извинялась, но помочь ничем не могла — руки были заняты спящей дочерью. Было даже страшно представить, что будет, если малышка проснется и начнет плакать.

Когда принесли еду, он, казалось, заинтересовался содержимым подноса, и я попыталась накормить его, дав тем самым его матери возможность хоть что-то самой съесть. Не тут то было! Ни что из принесенного стюардессой малыша не прельстило. Он сначала просто отрицательно качал головой и отворачивался, а потом стал отталкивать мою руку. В результате весь поднос был опрокинут, мама крикнула ему что-то грозное на иврите, младшая сестра проснулась и заплакала, и он тоже заревел во всю мочь.

В такие минуты мне приходит в голову крамольная мысль, что, в общем-то, неплохо, что у меня нет своих детей. Я не очень представляю, как бы я повела себя на месте моей молодой соседки. Она же, сунув малышке бутылочку с молочной смесью, которую та старательно начала сосать, ограничилась словесным внушением, о смысле которого я могла только догадываться. Мальчишка некоторое время смотрел на нее, молча хлюпая носом, а потом заревел еще громче.

К нашему ряду подошла молодая симпатичная стюардесса. Видимо в учебных заведениях их учат справляться и не с такими ситуациями, как орущие трехлетние дети, а эта девушка явно была хорошей ученицей. Быстро оценив обстановку — разбросанную по всему проходу еду, плачущего ребенка и бессильную что-либо сделать мать, а также еще одного рядом сидящего пассажира, то есть меня, который пытался стереть салфеткой со своей одежды остатки того, что должно было стать завтраком — она предложила мне пересесть в другое место.

— Я посажу вас в бизнес-класс, там есть свободные места, только обслуживание будет такое же, как здесь. Вы там, хотя бы, отдохнуть сможете, — сказала она.

«Ну просто ангел, а не стюардесса! Впереди было еще пару часов полета, возможно, еще и вздремнуть успею», — подумала я.

Бизнес-класс был практически пустой: пара израильтян что-то живо обсуждала в первом ряду, молодой парень в третьем не отрывался от компьютера. Там мелькали какие-то красивые картинки, возможно, он готовил презентацию. В четвертом справа сидел мужчина средних лет. С левой стороны стюардесса посадила меня.

— Вам принести чай или кофе? — спросила она.

— Чай, пожалуйста.

— А мне, если не трудно, кофе, — попросил мужчина.

— Да, конечно, сейчас принесу.

Я пила чай с печеньем и думала о том, что мне предстоит сделать в Тель-Авиве. Возможно, это и не займет много времени, и я смогу вернуться домой недели через две, максимум три. Можно было бы, конечно, совместить дела с отдыхом, с какой-нибудь экскурсионной программой, ведь не буду же я занята делами целый день, но смотреть ничего не хотелось. Вообще не хотелось ехать туда, в этот город, слишком уж противоречивые чувства он в мне вызывал. Но дело есть дело, я и так откладывала эту поездку столько, сколько могла. Поэтому решила, что не стану ничего загадывать: как пойдет, так и пойдет. Может быть, аппетит придет во время еды, и мне все же захочется съездить в Иерусалим, или на Мертвое море. Время для решения есть, на работе я взяла полноценный двухнедельный отпуск, но я всегда могу удаленно делать редактуру и посылать им уже готовые файлы. Все-таки на дворе уже двадцать первый век!

Закрыв глаза, и представила себя в чужом городе, в котором у меня нет ни единого знакомого. Очень неприятное чувство, но, если надо будет работать удаленно, то отсутствие знакомых — это плюс, а не минус, никто не отвлекает. Меня, правда, и в Москве никто не отвлекает. Аня, лучшая и единственная подруга, занята своими делами и своей семьей. Мама живет теперь в дальнем Подмосковье, они с отчимом воплощают его давнюю мечту об оседлой жизни. Отставной военный, он всю жизнь хотел дожить до пенсии и завести свой дом на природе, где можно будет выращивать огурцы с помидорами, квасить капусту в деревянной бочке и завести наконец овчарку, чтобы она этот дом охраняла. Конечно, можно сказать, что все это не тянет на настоящую мечту, но, если подумать, то чем это хуже мечты о каком-нибудь «Ламборджини» или яхте? Отчим всю жизнь кочевал по военным городкам, жил в общежитиях или скромных панельных хрущевках. Он никогда не мог позволить себе всего этого, а теперь, когда вырастил и поднял на ноги двоих детей, овдовел, вышел на пенсию, то начал все с самого начала. Построил большой просторный дом, разбил огород, посадил розы. Они оба счастливы, и он, и моя мать, вполне городская женщина, которой тоже понравилось жить в поселке. Она сказала мне как-то, что уже всеми благами городской цивилизации вполне сыта, а, если вдруг заскучает по театру или выставке, то Паша ее привезет в Москву на пару дней, благо ехать недалеко. Счастливая старость! Заботливый муж рядом, хозяйство, которое требует и умения, и времени, да и соседи попались вполне нормальные, культурные. Когда я к ней приезжаю на праздники или выходные, то собирается большое застолье таких же, как они, бодрых пенсионеров. И разговоры интересные, и песни под гитару, а не под гармошку. И чем это хуже моей столичной одинокой жизни?

— Вы, что-то загрустили. Хотите выпить?

— Что? — я открыла глаза и смахнула слезы. Оказывается, я плакала. Совсем нервы ни к черту!

— Хотите выпить? Иногда это помогает, — сосед показал мне початую уже бутылку коньяка. — У меня тут и стакан чистый есть.

— А вы, я вижу, уже что-то празднуете?

Я была рада, что он не стал допытываться, по какому случаю слезы, ведь я, даже если бы и хотела, то не смогла бы ответить.

— Я всегда пью во время полетов. Летать боюсь, а коньяк малость отвлекает. Так налить?

— Давайте немного, — согласилась я.

Он протянул мне через проход стакан, примерно на треть заполненный янтарной жидкостью.

— Коньяк хороший, я в этом толк знаю.

— Я не сомневаюсь. Спасибо. А что, действительно боитесь летать на трезвую голову?

— Да, и даже не стесняюсь в этом признаваться. А знаете, сколько таких, как я? Тысячи! По статистике пятнадцать процентов взрослого населения страдает аэрофобией, я уточнял.

— Не думала, что так много, — созналась я, — но вы уверены, что алкоголь — это лучший способ борьбы с этим страхом?

— Может и нет, но другого я как-то не придумал.

— А пробовали читать или кино смотреть?

— Не помогает.

— Часто летаете?

— Да, иногда приходится.

— Спасибо за коньяк, — сказала я, проведя дегустацию, — действительно хороший.

— Полегчало?

— Думаю, что да.

— Ну вот, а говорят, что пить вредно. Врут? — улыбнулся он.

— Врут, — согласилась я. — Особенно когда речь идет о таком благородном напитке.

— Вот и я так считаю. Смотришь американские фильмы — они там стакан из рук вообще не выпускают, и никакого алкоголизма.

— Ну, это вы, конечно, не правы. Алкоголиков там тоже хватает. Да, как и везде, я думаю. Искать решение проблем на дне бутылки — не только наша национальная черта.

— Вы меня немного успокоили.

— Но учтите, будете часто летать — сопьетесь, — засмеялась я.

— Нет, я думаю, что уже не успею.

— Алкоголизму все возрасты покорны, и вы еще вполне можете привыкнуть.

— Спасибо, доктор, что предупредили, придется бросить пить и перейти на более сильные наркотики.

— Ну, как знаете… Но только, может быть, нужно подумать о выборе другого вида транспорта?

— Возможно. Или просто летать в хорошей компании. Мы вот с вами сидим, разговариваем, и я даже забыл, что мне страшно.

— Ну, эксперимент не совсем чистый, ведь мы с вами уже пол бутылки выпили за разговором.

— И это, конечно, но, тем не менее, есть над чем подумать.

Вот так за приятным ничего не значащим трепом прошел остаток пути. Самолет приземлился в аэропорту Бен-Гуриона, бизнес-класс как обычно выпустили в первую очередь, а мне нужно было еще забрать ручную кладь из верхней полки, так что я не торопилась к выходу — не хотелось толкаться, и я спокойно дожидалась, когда все покинут салон. Меня никто не встречал, и торопиться мне было некуда. В сумке лежал адрес, который я должна была показать таксисту, а все деловые встречи были у меня намечены на завтрашнее утро.

Я медленно шла к ленте выдачи багажа, когда кто-то дотронулся до моего плеча — мой недавний собеседник.

— Простите, что в суете не успел с вами попрощаться, — сказал он. — Меня, кстати, зовут Евгений Иванович, — он протянул руку.

— Очень приятно, я Александра, — я пожала протянутую руку.

— Я хотел вас поблагодарить за приятную беседу, Александра. А куда вы сейчас?

— В каком смысле?

— Я бы хотел вас подвезти, у меня здесь машина.

— А, так вы здесь постоянно живете?

— Нет, просто у меня заказана машина, я всегда так делаю. Так куда вас отвезти?

— Мне, право, неудобно. Я возьму лучше такси. Вы меня своим дорогущим коньяком поили, а теперь еще и домой собираетесь отвозить.

— Если честно, то я хотел еще и на ужин вас пригласить, если вы не сочтете это совсем уж большой наглостью.

— Евгений Иванович, да бросьте вы, ну какой еще ужин?

— Самый обычный ужин в ресторане, никакой романтики, одна сплошная еда. Вы же должны питаться?

— Это да, но я разве похожа на человека, которого после часа знакомства можно пригласить в ресторан?

— Я не очень понимаю, что именно вы имеете в виду, но думаю, что очень даже похожи.

— И считаете, что я соглашусь?

— Надеюсь. Я обещаю вести себя совершенно прилично.

Хотелось спросить его, зачем тогда приглашать женщину в ресторан, если ты не собираешься за ней приударить, но это можно было бы расценить как заигрывание, а я совершенно не собиралась с ним заигрывать. Не то, чтобы он был мне неприятен, скорее наоборот. Высокий, очень худой, с густыми, но уже изрядно поседевшими волосами, он выглядел лет на шестьдесят. Резко очерченные скулы и глубокие морщины добавляли года, и его можно было бы принять за старика, если бы не взгляд темно серых глаз, насмешливый и совершенно молодой. Этот взгляд сбивал с толку, и, глядя в его глаза, вполне можно было представить, что мужчина готов поухаживать за понравившейся женщиной, и что возраст этому не помеха.

Появились чемоданы нашего рейса, и меня неприятно кольнуло, что он даже не попытался помочь мне снять мой довольно увесистый багаж с движущейся ленты. К нему подошел человек много его моложе, крепкого телосложения, тихо сказал что-то, тот кивнул, показал на красивый и явно дорогой чемодан, который делал уже не первый круг по ленте, и пошел в сторону выхода, жестом пригласив меня следовать за ним. Мужчина взял его багаж и двинулся за нами. Телохранитель, поняла я, значит мой собеседник из важных шишек. Хорошо бы отделаться от его помощи и уж, тем более, от приглашения на ужин, но я никак не могла придумать, как отказаться, не обидев его. Ведь он делает это совершенно искренне, не хочется обижать человека.

Мы подошли к черному «Ланд Роверу», телохранитель открыл машину, положил в багажник сначала чемодан Евгения Ивановича, свою сумку, а сверху мой чемодан. Ручную кладь я ему не отдала — никогда не расстаюсь с самым ценным.

— В какую гостиницу вас отвезти? — спросил Евгений Иванович.

— Не в гостиницу. Вот сюда, — я достала из сумки распечатку письма от адвоката, где был указан адрес квартиры, которую я унаследовала.

Телохранитель вбил его в навигатор и через пару минут мы уже ехали в нужном направлении.

— Так во сколько Володе можно за вами заехать? — спросил Евгений Иванович, когда мы свернули на нужную улицу и остановились около указанного в адресе дома. Я не помнила, чтобы давала согласие на ужин, но его это совершенно не волновало.

— Давайте в шесть, мне завтра рано вставать, — сказала я.

— Отлично, у меня тоже на завтра назначены дела. Дайте ему номер вашего телефона, он позвонит, когда подъедет. До встречи.

Я послушно, как под гипнозом, продиктовала водителю номер своего телефона.

Машина тронулась еще до того, как открылась дверь подъезда.

***

Квартира была на восьмом этаже. Никакой прихожей, сразу от двери попадаешь в большое, залитое светом пространство со стеклянной торцевой стеной: гостиная, столовая, кухня, мастерская. В этой комнате-трансформере было метров тридцать-тридцать пять, но она казалось необъятной из-за открывающегося из окна вида на небо, зелень, небольшие индивидуальные дома в три этажа максимум, крыши которых скрывались разросшимися кронами деревьев. Этот простор был необъятен, ни единого высокого здания перед глазами. В квартире было еще две спальни и санузел, но я понимала, что именно вид из окна так привлекал его хозяйку в этом жилище — она себя в нем ощущала «королем горы», как в детской игре, когда тебе в честной схватке удается отвоевать самое высокое место. Дивное чувство!

Я подошла к этой стеклянной стене, обращенной на запад. У моих ног лежала незнакомая страна. «Ну что ж, владей, прими с благодарностью этот последний подарок!» — сказала я себе, но внутри все сопротивлялось. И не проходило чувство недоумения, возникшего в тот момент, когда я впервые об этом подарке узнала.

***

Как сейчас помню этот день, хотя он был уже больше трех месяцев назад. Я сидела в издательстве и в очередной раз пыталась распутать клубок сбивчивых мыслей автора очередного будущего «бестселлера» и вплести их в полотно повествования. Раздался телефонный звонок. Номер был длинный, и код страны начинался на цифру девять. Остальное я не разобрала.

— Простите, я говорю с Александрой Шварц? — спросил женский голос.

— Да, это я.

— Я боюсь, что у меня для вас есть плохие новости.

— Какие еще плохие новости? Если вы хотите сказать, что у меня украли с карточки все деньги, и теперь я должна ее срочно заблокировать, то учтите, что я на такие вещи не ведусь, — грубо сказала я и нажала отбой.

Телефон зазвонил опять, но я решила больше не реагировать. После нескольких гудков он замолчал. Пришел сигнал принятого сообщения.

«Пожалуйста, поднимите трубку, это касается вашей сестры Елены»

Вам меня не провести, у меня нет никакой сестры, я единственный ребенок, и даже подруги нет с таким именем. Только…

Телефон опять зазвонил, код девять, семь, два. Израиль!

Голос в трубке видимо понял, что нужно говорить по существу, иначе я завершу звонок.

— Вы знаете Елену Шварц?

— Да, это сестра моего покойного мужа, — ответила я.

— Тогда боюсь, что у меня плохие новости, — повторила женщина, — она вчера скончалась и просила с вами связаться.

Как профессиональный редактор, я оценила парадоксальность этой фразы: как она могла просить со мной связаться, если умерла.

— Зачем? — спросила я, хотя сразу поняла полнейшую глупость своего ответа. Это слово просто вырвалось, ведь я так старалась забыть о Лене после смерти Андрея, и, казалось, вполне в этом преуспела. — Простите, я не знала, что она болела. Вы, наверное, хотите, чтобы я позаботилась о похоронах? Я, конечно, все оплачу.

— Нет, не волнуйтесь, она все оплатила заранее. Но перед смертью просила, чтобы мы вас оповестили, а также просила предупредить, что вам будет звонить ее адвокат. Я работаю в больнице, это моя работа всем звонить.

— Да, спасибо, простите, я просто растерялась. Я не поняла, при чем тут адвокат?

— Я не в курсе, думаю, что по поводу наследства. Еще раз примите наши соболезнования.

Женщина положила трубку. Я сидела совершенно оглушенная, никак не могла связать концы с концами в этой истории. Мой муж умер девять месяцев назад, и тогда я видела его сестру в последний раз. Она прилетела на похороны, выглядела ужасно, но это было совершенно понятно, ведь она потеряла самого близкого ей человека. Мы тогда с ней не сказали друг другу и двух слов. Я винила ее в смерти Андрея, и сказала бы ей об этом, удостой она меня разговора, но она ко мне даже не подошла. Стояла отдельно от всех, черный кружевной шарф покрывал голову и частично скрывал ее лицо, да у меня и не было желания ее разглядывать. После похорон я ее не видела, как мне сказали потом мои друзья, после прощания она сразу же села в такси и уехала. Ну и скатертью дорога! Значит, она уже была больна? Или потом заболела? Или вообще…? Но совершенно очевидно, что она знала, что умирает и все приготовила, сделала все распоряжения, оказалась не такой уж неприспособленной к жизни, как считал мой муж. Но что ее адвокату от меня надо? Денег у нее не было, только квартира. Квартира? Господи, она мне оставила свою квартиру? Мне? Ведь мы ненавидели друг друга. Нет, такого быть не может!

***

Может. Оказывается, все может быть, и вот сейчас я стою около ее окна и смотрю на ее город, а завтра встречаюсь с ее адвокатом, чтобы подписать соответствующие бумаги. Лены больше нет, и теперь этот вид принадлежит мне, и именно мне предстоит решить, что со всем этим делать.

Будучи профессиональным редактором, я привыкла искать логику в действиях героев литературных произведений и следить за тем, чтобы авторы эту логику не нарушали. Сейчас я совершенно не могла понять, почему я оказалась наследницей этой недвижимости. Ведь она могла оставить ее какому-нибудь фонду, приюту домашних животных, да мало ли на свете благотворительных организаций, с удовольствием принявших этот ее дар.

Мы при жизни терпеть друг друга не могли, и вдруг она делает мне такой невообразимый подарок. А ведь я Шварц только по мужу, и не имею к этой стране никакого отношения. Что это? Компенсация тех денег, которые Андрей давал ей и матери, когда был жив? Не думаю, ведь он всегда их содержал, с того самого момента, как стал зарабатывать. Они обе принимали это, как должное. Трудно представить, что у нее перед смертью вдруг проснулась совесть, и она решила возместить мне те деньги, которые мой муж отрывал для них от нашего семейного бюджета. Да и знала она, что я нормально зарабатываю и не нуждаюсь в ее деньгах. Но тогда зачем? Знак последнего примирения? Возможно, она тоже понимала, что, не сорвись он тогда больной в очередной раз спасать ее от проблем, которые вполне могли подождать его выздоровления, не умер бы он так нелепо от пневмонии в свои сорок пять. Но тогда что же? Она считает, что таким образом может компенсировать мне потерю мужа? Нет, она была кем угодно, но точно не дурой, она не стала бы мерить жизнь любимого человека деньгами. Нет, этот ее жест означает что-то другое, но что?

Этот ребус мне еще предстояло решить, а сейчас нужно было обжиться в этом незнакомом мне мире, купить какую-то еду, посмотреть, есть ли постельное белье, мыло, туалетная бумага. Я начала исследовать квартиру и писать список вещей, которые необходимо купить, хотя и не представляла, на какое время я сюда приехала. Возможно, что завтра адвокат скажет мне, что одной моей подписи достаточно, что я могу вечером садиться в самолет и лететь в Москву, а он завершит дела и вышлет мне соответствующие документы. Но может быть и другой вариант, когда мне придется самой ходить по инстанциям. Этот вариант представлялся мне наиболее вероятным, учитывая то, что я слышала от Андрея про израильскую неторопливую бюрократию. А от того, как пойдут дела, зависело то, какие продуты и в каких количествах нужно закупать. Да, не люблю я такой неопределенности!

Холодильник совершенно пуст, все кухонные ящики тоже. Но в туалете запас бумаги, жидкое мыло, шампунь. Если кто-то здесь убирался после ее смерти, то почему забрали только съестное? А если это сделала она сама, то значит, она, уходя в больницу, знала, что оттуда не вернется, и что я не потороплюсь приехать. Вот и выбросила все сама, чтобы ничего не протухло, и мыши не завелись. Я представила человека, таким образом готовившегося к своей смерти, и мне стало не по себе.

Что-то во всем этом не рифмовалось с тем образом моей золовки, который сложился за девять лет нашего с Андреем брака. Он всегда объяснял мне, что она очень плохо приспособлена к реальной жизни, к общению с бюрократией, что не умеет сама принимать решения, что в бытовых вопросах она хуже малого ребенка. Тогда кто все это сделал? Кто очистил кухню? Кто завел адвоката и написал завещание? Кто оплатил свои похороны? Кто озаботился, чтобы я узнала о ее смерти?

Это мог сделать только человек, отлично умеющий все продумывать и организовывать. Я подумала, как Андрей удивился бы, узнав, что его сестра на такое способна. А может он знал и только мне объяснял, что она страшная неумеха, не способная без него прожить? Может быть, ему нужно было, чтобы я в это верила и не сопротивлялась, когда он мчался к сестре по первому ее зову? Интересная мысль! Сейчас этого уже не узнаешь, но все возможно, ведь связь между близнецами — дело тонкое. Говорят, что они неразрывны, не могут жить друг без друга в самом буквальном смысле. Я не могу винить его за то, что он в ней нуждался, может быть, больше, чем во мне. Пусть по-другому, но ему реально было плохо, когда он ее долго не видел, особенно если вбивал себе в голову, что у нее проблемы. Он просто места себе не находил и срывался к ней, несмотря ни на какие уговоры и увещевания с моей стороны. Нам, не-близнецам, их не понять!

***

Супермаркет оказался очень близко, практически за углом. Ну, не супермаркет, конечно, а так, лавочка местного значения. Ассортимент бедненький, но все необходимое для того, чтобы не умереть с голоду, есть: чай, кофе, хлеб, какие-то молочные и мясные продукты. Я с интересом рассматривала упаковки и пыталась догадаться, что в них находится — ни единого названия на английском, сплошной иврит, будь он неладен! Купив самое необходимое, вернулась домой, вскипятила чайник и с чашкой кофе села на низкий диван.

Итак, что мы имеем? Эта большая комната использовалась Леной под мастерскую — она была художницей. В Москве она занималась книжной иллюстрацией, а что она делала после переезда, я толком не знала. Учитывая мое отношение к его сестре, Андрей предпочитал в наших с ним разговорах вообще обходить эту тему. Я даже помню, когда это умолчание началось, вернее тот разговор, после которого имя его сестры перестало звучать в нашем доме. Они с матерью еще жили в Москве, это было года через два после нашей свадьбы. Мой муж в очередной раз к ним сорвался после звонка сестры, порушив имевшиеся у нас с ним планы. Я точно не помню, что это были за планы, но меня это разозлило ужасно. Именно злость свою я помню отчетливо, черную злость на него и его семейку, которая продолжает считать его своей собственностью. Вернувшись домой, он попытался объяснить мне, что такое срочное у них стряслось, а я прервала его, причем очень резко и грубо, чего обычно никогда не делала.

— Я не желаю больше ничего слышать о них, — сказала я. — Их жизнь — это только твое дело, даже не пытайся сделать меня частью этого вашего сумасшедшего семейства. Мне достаточно того, что их интересы ты всегда ставишь выше моих. С этим мне придется смириться, может быть, когда-нибудь я даже привыкну, но не думай, что я это пойму и приму. Я не хочу иметь с ними ничего общего.

Как сейчас помню его реакцию: на лицо как будто тень упала, таким оно сделалось серым. Он не стал упрекать меня в черствости, только сказал: «Мне жаль, но ты всегда будешь иметь с ними одно общее — меня». Мне, слава богу, хватило тогда ума ничего ему не ответить. Мы разумно решили не углублять этот конфликт, но с тех пор он просто сообщал, что уходит, даже не вдаваясь в подробности. Если я спрашивала, куда, он коротко говорил: «К своим».

Однако, объективности ради, не я была инициатором этой войны. Когда мы начали встречаться, он очень долго не хотел знакомить меня со своими родными. Я знала, что отец умер, Андрей живет с матерью и сестрой. Сестра — его близнец, и они очень близки. Он уже переехал ко мне, а я все еще не была с ними знакома, а если я предлагала пригласить их к нам, то слышала в ответ «пожалуй, не стоит». Не то, чтобы мне они были нужны, но такая ситуация представлялась странной и неправильной. Я даже как-то впрямую спросила его, почему он прячет меня, и получила в ответ: «Ты им не понравишься». Вот так, честно и откровенно.

— Господи, а что во мне не так? Я что уродина? Или, может быть, дура? Я не умею себя вести в обществе и ем руками? — возмутилась я.

— С тобой все нормально, но ты забираешь меня из семьи, поэтому ты по определению их враг.

— Это они тебе сказали?

— Нет, но мне и говорить не надо, я и так это знаю.

— И что же теперь нам делать? — я была совершенно сбита с толку.

— Ничего, просто жить. Ты же не за них замуж выйдешь, а за меня.

Вот так он сделал мне предложение, в самый, казалось бы, неподходящий и неромантический момент.

Свадьба была очень скромная, его мать на нее не пришла, а сестра удостоила. В ее внешности не было ничего отталкивающего, но она поражала полным отсутствием вовлеченности в происходящее. Казалось, она не понимает, зачем она здесь, и что от нее хотят. Муж представил нас друг другу. Помню, что я улыбнулась и протянула ей руку. Это рукопожатие было совсем не дружеским — ее рука была вялой и такой же холодной, как и взгляд. Мы кивнули друг другу, она отошла в сторону и, кажется, за весь вечер ни с кем так и не заговорила.

Со свекровью я все-таки познакомилась через пару месяцев. Возможно, она надеялась, что семейная жизнь моему мужу быстро наскучит, и он вернется домой, но, не дождавшись, решила посмотреть своей сопернице в лицо. Мы были приглашены на обед, о чем мне Андрей сказал не без удивления.

— Мне надо готовиться к худшему? — спросила я.

— Не знаю, возможно, но прошу, что бы они ни говорили, не принимай это близко к сердцу. Помни, что ты моя жена, и я тебя люблю.

— Тогда, мой рыцарь, постарайся, чтобы они меня не обижали.

Разговор за столом не клеился, все время повисали неловкие паузы, но я не собиралась упрощать моей новой родне задачу. На задаваемые вопросы отвечала четко и развернуто, как отличница на экзамене, но не прикладывала никаких усилий, чтобы поддерживать беседу. Наконец свекровь не выдержала.

— Александра, вы все время молчите, вам обед не понравился?

— Нет, спасибо, все было очень вкусно, — вежливо сказала я. — Просто я ответила на все вопросы о моих родителях, о бывшем муже, о работе, и не знаю, о чем еще говорить.

Она, естественно, почувствовала в моем тоне издевку, но даже бровью не повела. Эта женщина умела держать себя в руках. Поняв, что со светской частью мероприятия закончено, она перешла к делу.

— Вы ведь знаете, что после смерти моего мужа Андрей — единственный мужчина в доме, и что у него есть определенные обязательства перед семьей?

— Да, я в курсе.

— Я очень надеюсь, что на этой почве у нас не будут возникать разногласия.

Вот так, просто не семейный обед, а деловые переговоры!

— Мама, я очень надеюсь, что ты понимаешь, что у меня перед Сашей тоже теперь есть обязательства? — вступил в разговор мой муж.

— Понимаю, конечно, и мне бы хотелось, чтобы ты смог со всем этим справиться, — был ответ.

Иными словами: твои обязательства перед женой нас не касаются, это твое личное дело, но от обязательств перед семьей тебя никто не освобождает. Я бы, естественно, высказала все, что я думаю по этому поводу, но тут Андрей положил свою руку мне на колено и несильно его сжал, что могло означать только одно — «Молчи!». Я подчинилась. Словом, «обед прошел в теплой и дружественной обстановке».

***

Уже никого из участников того обеда, кроме меня, нет в живых, а я сижу в чужой стране, пытаясь понять — как получилось, что именно я должна разобрать осколки той старой жизни и решить, что с ними делать?

Кофе давно остыл, я вылила его и налила новый, сделала бутерброд с сыром и съела все это стоя, прямо на кухне. Времени рассиживаться уже не было, надо было собираться на ужин, но ехать в ресторан на голодный желудок мне не хотелось. Я и так была не в лучшей форме после практически бессонной ночи и тяжелого перелета. Надо было в топку своего организма забросить хоть какие-нибудь калории, иначе из меня получится плохой собеседник на этом ужине.

***

Мой телефон зазвонил ровно в шесть — Владимир был настоящим профессионалом. Мы ехали молча, я понимала, что задавать ему вопросы о его боссе совершенно бесполезно, он все равно не ответит. Доехали до гостиницы, в которой, видимо, жил Евгений Иванович и прошли сразу в ресторан. Тот ждал нас у бара: темный костюм прекрасно сидел на его высокой фигуре, светлая рубашка без галстука подчеркивала неофициальность этой встречи.

— Отлично выглядите, — он окинул меня оценивающим взглядом и, поставив стакан с водой на стойку, показал рукой на столик у окна. — Готовы перекусить?

— Да, если честно, то даже более, чем готова, голодна, как собака.

— Вот и отлично! Как устроились?

— Нормально.

Я мысленно сравнила свое скромное жилище с роскошным интерьером этого пятизвездочного отеля и усмехнулась. Моя усмешка не осталась незамеченной.

— Что-то не так, вы как-то погрустнели? — спросил он.

— Нет, все абсолютно нормально. Моя грусть не имеет к нашему ужину никакого отношения, так что не переживайте.

— Ну и ладно. Сейчас поедим, чего-нибудь выпьем, глядишь и полегчает.

Я была благодарна, что он не стал допытываться, отчего грусть. Я бы все равно не сказала, но сил придумывать вежливые отказы у меня не было. Появился официант, принес хлеб, тарелочку с разноцветными шариками масла и вторую с маленькими, на один укус жареными пирожками. Все, жизнь налаживается! Главное — не съесть это сразу, соблюсти хоть какие-то приличия.

Мы выбрали, что будем есть, причем выбор для меня был сложен — хотелось всего, впрочем, как и всегда в ресторане. Вот поэтому я и стараюсь не приходить слишком голодной, чтобы не бросаться на первое попавшееся на глаза блюдо, иметь возможность хотя бы дочитать меню до конца.

— Позвольте мне выбрать вино? — спросил Евгений Иванович.

— С удовольствием, я в вине вообще ничего не понимаю и даже особых предпочтений не имею.

— А вот я немного разбираюсь.

— Чаще в ресторанах бываете.

— Да, наверное, — засмеялся он. — Вы будете есть мясо или рыбу?

— Мясо.

— Ну и отлично!

Он показал подошедшему официанту строчку в меню, тот кивнул, черкнул что-то в блокноте и ушел.

— Вы здесь, как я понял, по делам? — начал он разговор.

— Да, а вы?

— Отчасти. Моя жизнь — это вообще сплошные дела.

— Почему вы не берете в деловые поездки жену?

— У меня ее нет. Я уже давно разведен.

— Ну тогда, подругу, ведь тоскливо, наверное, когда только дела, дела, дела?

— Вы правы, бывает тоскливо. Тогда я приглашаю в ресторан симпатичную незнакомку и приятно провожу с ней вечер за ничего не значащим разговором.

— Резонно, я даже теперь представляю, как выглядит эта симпатичная женщина, — засмеялась я. — Ну что ж, по крайней мере, теперь все роли в этой пьесе распределены.

— Точно! — он тоже улыбнулся. — Только не поймите меня неправильно. Мои намеренья чисты, как слеза ребенка. Это, знаете, как разговор двух попутчиков в поезде, волею судьбы оказавшихся в одном купе. Поезд едет, колеса стучат, разговор идет, а через несколько часов остановка, и они разойдутся в разные стороны и больше никогда друг друга не увидят.

— Да, хорошо представляю эту картину. Вообще очень люблю поезда. В детстве, когда видела проходящий мимо поезд дальнего следования, всегда хотела оказаться в нем и ехать куда-нибудь.

— Куда конкретно?

— Да это неважно! Главное, что впереди неизвестность, другая жизнь.

— Вот бы никогда не подумал. Мне кажется, что вы такое воплощение разумности, стабильности, упорядоченности.

— Произвожу такое скучное впечатление?

— Ну почему скучное? Хорошее впечатление. Разве разумность — это скучно?

— Черт его знает! Зависит от меры этой разумности. А вы могли бы запрыгнуть на площадку поезда, не зная, куда он направляется, просто потому, что захотелось перемен?

Евгений Иванович ответил не сразу.

— Нет, пожалуй, на такое я не способен. Я умею принимать решения, кардинально меняющие траекторию жизни, но перед этим довольно долго думаю, изучаю ситуацию. В моем деле такая спонтанность не подходит, слишком много денег на кону.

— Мне в этом смысле легче, но, честно признаться, я с возрастом тоже потеряла эту способность.

— А может быть потому, что вас все устраивает, зачем что-то менять?

— Не знаю, может быть просто трусости стало больше. Вы правы, я теперь мадам-разумность.

— Вот совершенно не вижу причин печалиться по этому поводу.

— Год назад я бы с вами полностью согласилась. Хотя, если подумать, то год назад мы бы с вами тут не сидели.

— Мне позволено будет спросить, почему вы так поменялись за этот год?

— Да все очень просто: год назад у меня был любимый муж, и, спроси вы меня тогда, хочу ли я что-то менять в своей жизни, я бы точно сказала, что нет. А потом он умер, совершенно скоропостижно. И теперь передо мной стоит призрак одинокой старости, и мне страшно смотреть ему в глаза.

То ли вино, которое заказал Евгений Иванович, было каким-то особенным, то ли он сам был очень умелым и заинтересованным слушателем, но я сказала ему то, в чем не признавалась даже самой себе. Мне сорок пять, у меня нет ни детей, ни мужа, и теперь уже никогда не будет. А у меня впереди еще лет сорок одинокой жизни, и меня это страшит до чертиков.

— Александра, вы зря так расстраиваетесь. Я же вот живу один. И давно. Не так это и плохо, если честно. Ты сам себе хозяин, делаешь то, что хочешь, ни к кому не надо подстраиваться. А то, что скучно, так это тоже не совсем так. Есть ведь работа. Вот вы кем работаете?

— Я редактор в издательстве.

— Вам это нравится?

— Да, нравится, нормальная работа.

— Между «нравится» и «нормальная работа» есть некоторая разница. Вы, как человек, работающий со словом, должны это понимать. Так что выбирайте что-нибудь одно.

— Ну, тогда «нравится».

— Вот и прекрасно!

— Но нельзя же жить одной работой? — попыталась я возразить.

— Можно. Я именно так и живу последние двадцать лет.

— И вам никогда не бывает тоскливо от этого?

— Тоскливо? Я не понимаю значения этого слова. Вы имеете в виду «скучно»?

— Нет, не совсем. Даже не знаю, как объяснить.

— Не старайтесь, я все равно этого не пойму. Мне всегда было интересно жить. Я уходил с работы и продолжал про нее думать, так что считайте, что работал круглые сутки, потому что даже ночью мозг не отключался.

— Тогда вы счастливый человек.

— Да я и не спорю! — улыбнулся он.

— А что вы будете делать, когда перестанете работать?

— Что-нибудь придумаю. Надеюсь, что не придется.

— Что имеете в виду?

— Что не доживу до того дня, когда надо будет придумывать.

Я попыталась представить, как я до глубокой старости редактирую чужие тексты. Нет! Я, конечно, люблю свою работу, у меня она хорошо получается, начальство меня ценит, авторы любят со мной работать, но мне вдруг захотелось запрыгнуть на площадку поезда, идущего неизвестно куда. Совсем как в детстве.

***

Ужин был прекрасный, но вот уже и десерт съеден, и вино выпито. Вечер подходит к концу.

— Володя отвезет вас домой, — сказал Евгений Иванович на прощание. — Я надеюсь, вы меня простите, что не поеду вас провожать, у меня завтра очень напряженный день. Спасибо, что согласились со мной поужинать, мне это было очень важно.

— И вам спасибо. Наш поезд пришел на конечную станцию, больше мы никогда не увидимся, поэтому спасибо за этот разговор и простите, что вывалила на вас свои проблемы.

— Ну, так для этого и нужны попутчики, — пошутил он.

***

Адвокат был именно таким, каким и должен быть, как будто сошел с экрана американского фильма: примерно моего возраста, хорошая короткая стрижка, дежурная улыбка, внимательный взгляд из-под дорогих модных очков. Он огласил завещание, в котором было то, что я уже знала — мне от Лены досталась квартира, а также деньги на счете в местном банке. Но они станут моими только после завершения процедуры, которая, как я и ожидала, действительно оказалась многоэтапной. От меня сейчас требовалось только заявление о согласии принять завещание и оплата соответствующей пошлины. Этот документ уходит потом в соответствующий отдел государственного регистра, который через некоторое время принимает решение о вступлении человека в права наследования. Все контакты с регистром адвокат брал на себя.

— Вы не волнуйтесь, мне за это уже заплатили, поэтому вам это не будет ничего стоить.

— Кто оплатил? Лена?

Адвокат кивнул.

— Вы хорошо ее знали? — спросила я, надеясь прояснить для себя не дававшие мне покоя вопросы.

— Я бы так не сказал. Она пришла ко мне полгода назад и попросила организовать все так, чтобы наследников ее смерть не затруднила. Да, я помню, что она именно так и сказала. Ой, простите, я забыл: она ведь вам оставила письмо.

Он порылся в папке и достал запечатанный конверт с моим именем.

— Я должна его читать здесь?

— Нет, конечно же нет, его содержимое меня не касается. Как только регистр одобрит решение о признании завещания и вашем праве принять унаследованное, я тут же с вами свяжусь. Но будет это через несколько месяцев. Тогда же вы сможете продать унаследованную недвижимость, коли захотите.

***

Адвокатская контора была довольно далеко, но я пошла домой пешком, потому что мне нужно было собраться с мыслями. В голове крутилась фраза «она пришла ко мне полгода назад», то есть примерно через месяц после нашей последней встречи на похоронах ее брата. Значит, она к тому времени уже была больна. А, может быть, это вообще была не болезнь, а самоубийство? Но ведь мне звонили из больницы, значит, умерла она все-таки в больнице. Одни вопросы, а ответ лежит у меня в сумке, в запечатанном конверте на мое имя.

Я дошла до небольшой прогулочной площадки рядом с торговым центром: по бокам зеленые островки, засаженные какими-то местными стелющимися кустарниками, а в середине развесистое дерево, вокруг которого удобные деревянные скамейки. Сев под это дерево, я достала письмо.

Александра,

прости, что приходится подключать тебя к моим проблемам. Я знаю, что ты не хотела иметь с нами ничего общего, но Андрюши нет, и больше обратиться мне не к кому.

Я простудилась весной прошлого года, простуда тянулась очень долго, и тогда мне сделали анализ крови. Оказалось, злокачественное заболевание. Вот тогда Андрей и примчался ко мне. Я не знала, что он сам болен, клянусь тебе! Я бы никогда не сдернула его, если бы знала. Он мотался здесь по всем врачам вместе со мной, искал способ, как меня вылечить. Уезжая, взял слово, что я незамедлительно лягу в больницу и начну терапию. Обещал, что через пару недель закончит все срочные дела по работе и будет со мной, пока я не поправлюсь. А потом его не стало.

Я не пошла лечиться. Врачи уговаривали, но я не согласилась. Можешь считать это отложенным самоубийством, но теперь это уже совершенно не важно. У меня было несколько месяцев, и я завершила все свои дела, во всяком случае, те, которые могла.

Квартиру я оставила тебе, хотя понимаю, что ты ее, скорее всего, продашь. Не сделала этого сама, потому что мне надо было где-то жить, а еще потому, что не смогла решить, что делать со своими работами. Я просто не смогла собственными руками выбросить их на помойку, прости. Возможно, у тебя это лучше получится. Но можешь продать квартиру со всем содержимым, пусть новые владельцы выбросят все. Я не буду к тебе в претензии ни за какое твое решение. С деньгами тоже можешь сделать все, что считаешь нужным, меня это не касается.

Вот теперь о самом главном. Я очень прошу тебя похоронить меня рядом с Андреем. Не здесь, не рядом с мамой, а рядом с ним. Мой прах хранится в крематории. Спроси у адвоката, он организует его выдачу. Не нужно никаких похорон, просто закопай меня там, где лежит мой брат. Или развей прах над его могилой. Мне все равно, что ты сделаешь, но я верю, что ты выполнишь мою просьбу.

Спасибо, и прости, что не смогла стать тебе другом.

Елена.

Я перечитала Ленино письмо несколько раз, мне все время казалось, что я опять не все поняла в нем. Странно устроена жизнь: считаешь, что все в ней просто, что черное — это черное, а белое — белое, что этот человек друг, а тот — однозначно враг. И вдруг выясняется, что ты все понимал не верно, что видна была только верхушка айсберга, а ты даже не потрудился заглянуть, что там, под толщей воды.

Как мог мой муж не броситься к сестре, узнав о ее смертельной болезни? Разве он думал в этот момент, что и сам нездоров? Я винила ее за эгоизм, его за глупость и легкомыслие. Я, как всегда, даже не спросила, зачем он едет, что там опять случилось. Я по определению считала, что это ее прихоть, каприз, желание мне досадить и показать, что она для него важнее. И кто из нас после этого был эгоистом?

Я знала, насколько сестра важна для него, но мне казалось, что женившись, он сделал свой выбор, что привязанность к ней должна остаться в прошлом. И меня страшно злило, что этого не произошло. Злость — не лучший советчик. Теперь понятно, что я сознательно заставила его закрыть от меня часть своей души, причем столь важную для него. А ведь я считала, что люблю его. Теперь я в этом уже и сама сомневалась.

Ее письмо было очень сдержанным, почти деловым. Но за этими короткими предложениями скрывалась такая боль!

«Больше обратиться мне не к кому». Инициатором переезда в Израиль была ее мать, у которой в этой стране жила бездетная и овдовевшая сестра. Свекровь вбила себе в голову, что они должны быть рядом, чтобы помогать и поддерживать друг друга. Андрей пытался отговорить ее, но тщетно. А Лена все всегда делала так, как ей говорила мать, неважно, нравилось ей это или нет.

Андрей заявил тогда, что никуда с ними не поедет, и мать месяц с ним не разговаривала, смертельно обидевшись. Одним из побудительных мотивов отъезда было желание найти Лене еврейского мужа, и у тетки были даже какие-то женихи на примете, но и тут не срослось. А может быть еще и потому, что был Андрей — самый близкий ей человек, ее вторая половинка. Ей никто не был нужен, кроме него. Я не знаю, был ли в этом чувстве сексуальный подтекст, да теперь это и не важно: они друг другу были необходимы, и никто не мог встать рядом или вклиниться между ними. Только я. «Прости, что не смогла стать тебе другом».

Господи, Лена, и ты меня прости! Могла ли я что-то изменить в наших отношениях, не будь такой зацикленной на себе? Да, наверное, могла бы хотя бы попытаться. Это было бы так правильно по отношению к Андрею! Ну почему мы так сильны задним умом? Почему понимаем, как должны были поступить тогда, когда уже ничего не исправить?

То, что она совершила, она очень точно назвала отложенным самоубийством. После смерти брата ей больше незачем было жить. Но мне было невозможно представить эти семь месяцев умирания одинокого человека. Меня обступали ее страхи, сомнения боль. Она знала, что может обратиться ко мне только после смерти. «…Ты не хотела иметь с нами ничего общего». Значит, Андрей передал ей наш с ним разговор, ведь она практически повторила мою формулировку. Как бы дорого я отдала, чтобы взять свои слова обратно! Будь у нас с ней нормальные, цивилизованные отношения, все сейчас могло бы быть по-другому, и, возможно, мой муж был бы жив. Я бы сказала ей, что Андрюша болен, температурит, кашляет, я бы попросила ее подождать, я бы умоляла его не ехать, а долечиться нормально. Но я сама поставила себя в положение стороннего наблюдателя их жизни и не имела права вмешиваться.

Я еще долго сидела под этим деревом, не находя в себе сил встать и вернуться в пустую квартиру, в которой мне предстояло окончательно избавиться от всех следов, оставленных предыдущей хозяйкой.

***

Вдоль всей левой стены мастерской был поставлен простой деревянный стеллаж на четыре полки. На нем в абсолютном порядке лежали все ее инструменты — кисти, краски, банки для воды, коробка с ветошью для протирания кистей. На одной из полок стояли книги и альбомы по искусству. Станковой живописью Лена, видимо, не занималась — холстов нигде не было. Зато лежали толстые папки с рисунками и акварелями. Этих папок было много, штук десять. Я взяла верхнюю, и, не без страха, развязала стягивающие ее тесемки. Мне казалось, что я могу увидеть нечто депрессивное, соответствующее внутреннему состоянию умирающего человека, но это оказались черновики каких-то ее проектов, многократные отработки образов. Видимо она работала для рекламы, потому что это были какие-то продукты питания, вернее, картинки с участием этих продуктов. Она искала оптимальную композицию, лучшие цветовые решения. Иногда таких однотипных листов было несколько, а чаще большой лист был поделен на квадраты, и в каждом был свой вариант. Это, безусловно, была работа профессионала.

Конец ознакомительного фрагмента.