Неженка и Ветер

Елена Васильева

Старая цыганка гадала трём девушкам. «Мужчина между вами стоит. У него сильная воля, он подчиняет себе, оберегает и предотвращает зло, которое вам грозит. Кому бы из вас судьбу не предсказывала, а всё к нему возвращается…», – говорит цыганка, читая выпавшие в колоде карты. Сможет ли каждая из подруг найти своё счастье и не оступиться? Сохранить детскую дружбу и не стать врагами? Когда в сердце живут и ненависть, и любовь. И оба чувства сильны. И выбирать нужно либо умом, либо сердцем…

Первые потери

А где-то в утраченном мире есть к детству тропа.

Там люди родные и кажется храмом изба…

Там хлеба мякиш был вкусней даже чёрной икры…

Простые дорожки казались теплей, чем ковры…

Я душу зашторю, чтоб вечер прохладнее стал.

Мой добрый герой по дороге из детства отстал…

© Copyright: Ирина Самарина-Лабиринт

И внучку бабы Раи звали Ксюшей, а корову Лушей. Корова была рыжая с белыми пятнами, а девочка худенькая с большими голубыми глазами.

— Луша! — слышался вечером со двора призывный голос бабушки, — Лу — у — у — ша-а-а!

— Бегу, бабушка! Бегу! — радостно отзывалась девочка и резво бросалась на зов.

— Да не тебя зову, внученька, а коровку, — смеялась баба Рая и трепала девочку за толстые тяжелые косы.

Когда пастух приводил стадо, бабушка доила Лушу, а потом заставляла внучку пить молоко. Но маленькая Ксюша не любила парное молоко, отнекивалась, капризно мотала головой. Тогда баба Рая насыпала свежих ягод малины в кружку с молоком. И капризная внучка соглашалась пить молоко.

— Малинка, — девочка внимательно рассматривала спелые розовые ягоды, сладкие и ароматные.

— Ты ягоды не все ешь-то, мамке оставь половину. Придёт с работы, есть захочет, — ворчливо отзывалась баба Раи и шла в дом смотреть вечерний сериал.

Зося Проценко — лучшая подруга Ксюши и соседка. И мама у них тоже Зося, красивая разбитная хохлушка, говорливая и добрая. А ещё есть дядя Ваня, муж тёти Зоси.

Обычно Ксюша сторонилась мужчин. Так получилось, что ни деда, ни отца у неё не было. Но вот дядю Ваню Проценко маленькая Ксюша просто обожала. Да не только Ксюша, Зося тоже души не чаяла в отце. Худой и долговязый, спокойный и терпеливый он был полной противоположностью низенькой полноватой и энергичной жене. И Зося из него верёвки вила.

— Ванько! Чуешь, Ванько, зову тебя?! — сердилась тётя Зося, — Иди, воды из колодца натаскай!

Чуть что — тётя Зося звала мужа, казалось, без него ничего в доме не делается. А когда он уходил на работу, тётя Зося расплетала свои длинные косы, садилась на заваленку и начинала рассказывать девчонкам о себе, как в девках росла, как портфель в подвале от мамки прятала и школу прогуливала, как на танцы с Ванькой бегала. Особенно Зося любила вспоминать о том, как хорошо в Черновцах, откуда ей пришлось с Ванькой уехать.

— У нас там уже черешня поспела, — вздыхала печально молодая женщина, — А сладкая какая, смачная! Девки, вам такую здесь не покушать!

Но Ксюша нисколько не завидовала весне в Черновцах. Ведь своя таёжная весна была не хуже! По сопкам нежным сиреневым туманом стелился богульник, первая сон-трава показывалась из под старых замшелых камней.

— Зоська, когда вы забор-то поставите? — спрашивала, бывало, баба Рая, — Твои же грядки собаки потопчут.

— Нихай топчут! — беспечно отмахивалась Зося, — Мне Ванько осенью всего купит!

То, что за домом не было ограды, очень нравилось Ксюше и маленькой Зоське, можно было по узкой тропинке убежать прямо в лес и там бродить, перекликаясь, лазить по корявым стволам берёз, искать землянику, прятать свои сокровища под старыми пнями, считать, сколько лет накукует лесная кукушка. Но особенно притягателен был заброшенный колодец на самом краю улицы. В нём, по рассказам бабушки, жил водяной. И если ясным солнечным днём долго-долго смотреть в чёрную бездну колодца, то можно увидеть звёзды. Только бабушка Рая ругалась, запрешала к колодцу и близко подходить.

— Утопните! — говорила она, — Как я вас оттудова доставать буду?

— Батько вернётся с работы и достанет, — наивно ответила Зоська.

Баба Рая ничего не ответила, только осуждающе покачала головой. Уж больно девка на свою лентяйку-мать похожа, как будто её копия! И сразу же вспоминала свою дочку Алю. Как же там она? Почти и дома-то не бывает. Алевтина работала поваром, и как только в начале февраля начинался сезон, уезжала на участки, и до поздней осени её не было дома. Можно сказать, что Ксюшка и матери-то своей толком не знает. А что делать? Деньги им нужны. Мужчин в доме нет. Вот и приходится Алечке по вахтам мыкаться.

Зато когда мама Аля приезжала, это был настоящий праздник. Она везла дочку в город, где покупала Ксюше обновки и всё, что хотела дочка. По вечерам она курила в открытую дверцу печки, пока бабушка Рая ходила к соседке, молоко относила. Ксюша садилась рядом с мамой на пол, смотрела, как огонь весело потрескивает в печке. А когда возвращалась бабушка, мама Аля закрывала дверку печки и прятала сигареты.

— Вот тридцатник скоро стукнет, — жаловалась Аля позже своей подруге Тёте Рите, — А всё от матери прячусь, когда покурить охота.

Тётя Рита хохотала в ответ и что-то отвечала маме Але. Ксюша не любила слушать их разговоры. Обычно они обсуждали каких-то парней, незнакомых Ксюше, употребляя в речи матерные слова. Ксюша убегала к Зосе, и больше всего боялась, что мама однажды привезёт ей нового папу.

Когда шёл дождь, и нечем было заняться, девчонки сидели дома и начинали ссориться, тогда мама Аля сердито их обрывала:

— Завтра сварю вам горохового супа, если не заткнётесь!

Девчонки притихали. Хуже горохового супа могла быть только гороховая каша.

Сначала пришлось продать рыжую любимицу Лушу. Бабушка Рая стала болеть, ей назначили какие-то таблетки, в состав которых входил бром. И у бабушки стала нарушаться память. Часто бывало, что она забывала подоить Лушу, и тогда корова протяжно и долго мычала, напоминая о себе.

— Иду, Лушечка! Иду, девонька, — ласково приговаривала бабушка и спешила в коровник.

Но потом и доить стало тяжело. Смирная Луша терпеливо подставляла свои рыжие бока, когда бабушка, охая, пыталась подняться с низкой лавочки. А когда уводили Лушу со двора, в коровьих глазах были слёзы.

Бабушка проплакала несколько дней.

— Не на бойню же, а другим хозяевам отдали, — пыталась утешить бабу Раю тётя Зося.

— Привыкла я к ней шибко, а как ей там-то у других хозяев будет? Она ж, умничка моя, понимает всё. А ж скучаю по ней, горемычной! Сколько лет вместе были!

— Да… да…, — вздыхала тётя Зося.

Затем уехала и сама тётя Зося. Закончился очередной сезон в артели, тётя Зося забрала дочку и уехала в свои родные Черновцы. Дядя Ваня остался ещё на сезон, но и он скоро вернётся к семье.

Ксюша осталась одна. Точнее, одна с бабушкой. Они вместе раскраивали новое платье для Ксюши, в котором она пойдёт в школу. Платье получилось красивым — синее в мелкую клеточку. В нём девочка почувствовала себя старше. И как-то перехотелось сразу бегать по улицам и лазить по заборам.

Скоро начались занятия. Ксюша оказалась прилежной и любознательной ученицей. И вскоре у неё появилась новая подружка — соседка по парте Катя Вольская, миниатюрная, как куколка, белокурая девочка. Её в школу приводил старший брат Денис. Приводил, раздевал, снимал с её ножек валенки, приносил туфельки. А Ксюша часто наблюдала за ним. Вот если бы у неё был такой большой и заботливый брат! После уроков Денис встречал Катю и спрашивал, не обижали ли её мальчишки. И если кто-нибудь из мальчишек дразнил или обижал Катю, Денис находил её обидчика, брал его за ухо и больно тянул. Тогда несчастный мальчишка начинал плакать и обещать, что не тронет его сестрёнку. Однажды он и за Ксюшу заступился. Ксюша никогда не забудет этого чувства радости смешанного с гордостью, когда за неё заступился старший брат Кати. Наверно, именно с этого момента Ксюша начала тайно любить брата Кати. Но любить так, что никто, даже Катя, не могли этого заподозрить.

— Смотри, Ксюша! Мой брат теперь солдат, он в армии служит, — хвасталась подружкам Катя и показывала фотокарточку, на которой повзрослевший Денис был в военной форме, голубом берете.

— Спецназ, — по-деловому произнёс Димка Маслов, подглядывая из под Катиного плеча на соседнюю парту.

— ВДВ, — с гордостью за старшего брата отвечала Катя.

С Ефимов Левиным у Ксюши были непростые отношения. Как — то, когда они были в классе пятом, приехала к ним в Таёжное молодая учительница английского языка, бойкая и настроенная на карьеру. Она сразу же стала классным руководителем пятого класса и принялась устанавливать свои порядки. Перво-наперво ей не понравилось, как ученики сидят за партами. И она пересадила детей — мальчики должны сидеть с девочками. А когда дошла очередь до Ксюши, и её заставили пересесть от Катиньки Вольской к этому вредному задире Левину, то девочка взбунтовалась.

— Не буду! Не хочу я с ним сидеть! — возмутилась она.

— А я тебя не спрашиваю, будешь или не будешь. Живо пересаживайся! — велела Инна Валерьевна, — Все пересаживаются. И ты не исключение. Живее!

— Хорошо, я пересяду, — согласилась девочка, собрала тетрадки и учебники и прошла в конец класса, где за последними партами никто не сидел, — Здесь буду. Одна. Всё, я пересела, как вы и просили, Инна Валерьевна. Лучше на камчатке, чем с Левиным!

А у самой на глаза предательски выступили слёзы. Всё-таки тяжело ребёнку противостоять взрослому властному человеку.

— Как знаешь, сиди на камчатке, — фыркнула классная руководительница и вышла из класса.

Было это перед началом урока литературы. Учительница Елена Петровна с сочувствием посмотрела на девочку и произнесла:

— Ксюша, на моём уроке ты можешь продолжать сидеть с Катей. Я не против. Вы дисциплины не нарушаете.

Ксюша сидела с Катей на уроках литературы и русского языка вместе, а на других уроках, так и быть, Ксюша перебиралась на камчатку. После того случая с пересадкой, Ефимка Левин и Димка Малёв позвали девчонок на старую полосу. Когда-то здесь был небольшой аэропорт, через него везли груз на север — Нерюнгри, Баркакит, но потом в конце восьмидесятых аэропорт закрыли. А вот взлётно-посадочная полоса осталась. Мальчишки залезали в поржавевшие кабины самолётов, изображая из себя пилотов, потом развели костёр, смешили девчонок разными невероятными историями.

— Я когда вырасту, тоже лётчиком буду, — сказал Ефимка. Все знали, что у Ефимка отец — механик в гараже. А вот отец Димки Малёва — бывший уголовник, а сейчас разводит поросят. В общем, похвастаться Димке нечем. Но когда Димка приносил в школу полные карманы жареной сои, дети разбирали её нарасхват, грызли, как семечки.

— Берите, берите, — добродушно угощал Димка, — Мой батька целую бочку сои для поросят притащил.

Вскоре на камчатке ей даже нравиться стало — сидишь, всех видишь, а тебя никто не видит. А когда учительница задала писать сочинение о внешности человека, все в классе выбрали маму или папу или младших братьев и сестер, Ефим, неожиданно, написал о Ксюше. Он и маленькую родинку на её виске заметил, которую девочка стыдливо прятала прядью волос, а глазам её большушим так вообще предложений пять уделил. Девчонки переглядывались, а мальчишки издевательски посмеивались, когда Елена Петровна зачитывала сочинение Ефима, а Ксюша покраснела от стыда. Ей хотелось стукнуть чем-нибудь мальчишку по его башке. Вот учебником русского языка, например. А сам Ефим сидел спокойно и невозмутимо, как будто его это вообще не касалось. Отблагодарил, называется за то, что Ксюша даёт ему списывать контрольную работу по математике. С математикой у мальчишки было плохо, поэтому он на всех контрольных работах садился за Ксюшей, бесцеремонно прогоняя того, чьё законное место это было. Ксюша быстро решала свой вариант, незаметно отдавала тетрадь Ефиму, а сама сразу же начинала решать второй вариант — за Катю. Так, на одном уроке, она успевала решить контрольную за троих.

Не успела Ксюша закончить пятый класс, как умерла бабушка. Она просто не проснулась утром, во сне у неё остановилось сердце. Мама Ксюши Аля, похоронив бабушку, как всегда уехала на вахту, оставив дочь на этот раз одну.

— Ничего, Ксюха, справишься, — на прощание произнесла она, — Огород я посадила, соседка с прополкой поможет, ну а ты поесть сама себе сваришь, не маленькая.

Лето Ксюша провела у тёти Полины, мамы Кати. Девочки были неразлучны, и на речку, и на огороде помочь — всё вместе. За лето обе загорели, подтянулись. А осенью вернулась мама Аля, да не одна. Дядя Игорь сразу не понравился девочке. Глаза злые, маленькие, но при этом так и бегают по Ксюше. А когда он попытался усадить её к себе на колени, девочка, вырвалась, убежала, и больше обедать за стол вместе с дядей Игорем никогда не садилась.

— Что поделать, нелюдимка, — пожала плечами Аля, стряхивая пепел с сигареты в открытую дверку печи. Она теперь часто грелась у раскалёной плиты, кутаясь в пуховую шаль. У неё болели простуженные почки. Как она объяснила дочке, надорвалась она на вахтах. Хотя соседка баба Зина обмолвилась как-то раз, что выпивать Аля любила и пьяная часто на земле в пьяном сне лежала. Ксюша возмутилась тогда таким словам, но вскоре с грустью убедилась в правоте её слов. Мать Ксюши часто прилаживалась к бутылке, а дядя Игорь составлял ей компанию.

Катя сидела на диване, накрывшись тёплым пледом, держала в руках старый альбом и разглядывала свои детские рисунки. Ни на одном из них она не изображала воду — ни озера, ни берега реки не было в её пейзажах. Катя с детства и навсегда запомнила тёмную страшную глубину и то чувство ужаса от понимания, что под тобой только толща воды и от этого не спастись. И только когда сильные руки схватили её, подняли вверх, вырвали из жуткой глубины, девочка снова почувствовала дыхание жизни. От ужаса Катя зажмурилась и когда она открыла глаза, то первое, что увидела — серьёзный взгляд серых глаз Егора. В них была жизнь, в них была сила. И позже, когда девочка случайно услышала, как мама говорила тёте Маше, что боится холодного злого взгляда Егора, Катя не верила, не понимала! Катя видела силу жизни в его глазах, ту силу, которой она так обрадовалась, распахнув глаза от ужаса. Катя не понимала, когда мама называла Егора жестоким. Она всей своей детской душой протестовала против несправедливых слов мамы. Для Кати Егор не был жестоким, он был сильным. Именно его сила спасла ей жизнь. Такие же серые и серьёзные глаза у её брата Дениса. Когда Денис обхватывал её плечи руками, Катя чувствовала их силу. Она смотрела в его глаза и рассказывала ему всё, что пыталась скрыть от мамы, Егора, тёти Маши, учительницы, подружек — от всех. Катя не могла противиться силе и воле этих глаз. Как гипнотизируют кролика, так и Катя, загипнотизированная взглядом брата, рассказывала ему все тайны, шалости и проделки. И только после исповеди горячо просила:

— Только не рассказывай маме!

— Не буду, — серьёзно обещал Денис. И, действительно, не рассказывал. Никому. Он единственный был в курсе всех её тайных переживаний. Когда у маленького ребёнка спрашивают, кто главный в его жизни, ребёнок отвечает, что мама. Для Кати центром её жизни был старший брат. Чтобы успокоить её плачущую, он обхватывал её в кольцо своих рук. И Катя понимала — она надёжно защищена, в его сильных руках ей не грозит никакая опасность. Денис быстро расправлялся с мальчишками, посмевшими дразнить или дёргать за косички младшую сестрёнку. Она пряталась под его одеялом, когда боялась страшной грозы. Он читал ей сказки на ночь. Он решал за неё задачи по математике, а она выполняла его задания по рисованию. Он заплетал ей косы, прижигал ссадины на коленках зелёнкой, дул на них, когда Катя морщилась от боли. Он даже чинил её порванные платья и стирал её бельё, не дожидаясь, когда мама придёт поздно вечером усталая и продрогшая.

Только когда Дениса забрали в армию, Катя осознала, что в своей жизни не принесла ни одного ведра воды, ни одного полена. Всё делал для неё с мамой Денис. Руки старшего брата, большие и сильные, были шершавыми от мозолей. Он косил сено, вскапывал лопатой поле под картофель, колол дрова, чистил двор от снега, помогал отцу ремонтировать машины в гараже. Сколько помнила Катя себя и Дениса, брат никогда не пропадал до темна на дискотеках, не слонялся с деревенскими пацанами без дела. Он всегда был занят.

Катя с нежностью посмотрела на фотокарточку, которую он прислал ей и маме через несколько месяцев после службы в армии. На этой фотокарточке молодой парень в голубом берете, тельняшке, серьёзными серыми глазами смотрел на неё, Катю. И даже на фотоснимке Катя чувствовала силу его взгляда, и на душе становилось спокойно, безмятежно. Катя очень скучала по брату, ей безумно не хватало его рядом. Катя вдруг со стыдом вспомнила, что именно ему первому рассказала о том, как у неё начались месячные. Тогда в двенадцать лет она до ужаса испугалась, обнаружив утром запачканную в крови простыню. Вид собственной крови потряс девочку. Весь день она ходила бледная и больная и только вечером со слезами призналась старшему брату:

— Денис, я умираю!

Денис посмотрел на её дрожащие губы, расширенные зрачки, влажные ресницы и обнял за плечи.

— Глупости не говори, — произнёс он.

— Это не глупости! Когда я проснулась, вся простынь была в крови и бельё весь день пачкается в крови… Мне страшно! Я чем-то больна! — испуганно пролепетала девочка.

— Катя, да всё нормально, — сразу понял Денис, — Не переживай. Ты не больна и не умрёшь. Скоро придёт мама, она тебе всё расскажет.

И Катя сразу же поверила и успокоилась. Когда мама вернулась с работы, то усадила её на диван, взяла её руки в свои и с нежной улыбкой сказала:

— Ты взрослеешь, моя девочка.

Мама рассказала ей всё, а потом она купила дочке средства личной гигиены и научила ими пользоваться.

После этого случая Полина устыдилась, что пропустила такой важный момент в жизни дочери. Несмотря ни на что, Полина так и осталась легкомысленной и в чём-то поверхностной. Но своей беспечности, которая довела её дочь до нервного стресса перед женским взрослением, устыдилась. И даже подумала было, что её старший сын упрекнёт её за то, что она не нашла времени и не взяла на себя обязанность поговорить с девочкой и подготовить её заранее. Но нет. Денис не упрекнул. Даже не подумал об этом. Катя никогда не слышала, чтобы он хоть раз произнёс слова — мать или мамка по отношению к Полине, как называли своих матерей деревенские мальчишки и парни. Он звал её всегда только мамой.