Церковный суд и проблемы церковной жизни

Елена Белякова, 2004

«…Тридцать лет назад, когда я впервые почти случайно „обнаружила“ Деяния Собора 1917–1918 гг. в картотеке Государственной публичной исторической библиотеки (хорошо известной „Исторички“, без которой не обходилось ни одно московское исследование по истории Церкви), для меня все эти тома стали настоящим открытием…» «…Сегодня сделались известными многие факты истории Церкви XX века. Пока продолжалась работа над книгой, было завершено издание Деяний Поместного Собора 1917–1918 гг. Однако церковная наука и церковно-общественная жизнь еще не вернулись к тому высокому уровню, на котором стояли в начале XX в. Слишком долго длился период молчания, и для того, чтобы вернуться к обсуждению проблем церковной жизни, нужно заново учиться говорить…»

Глава 3

Проблема актуальности и кодификации канонов на Поместном Соборе

Беда в том, что у нас под именем православных существуют в церкви люди, не признающие Христа. И до0лжно составить правила, за какие поступки подвергать наказанию, и все наши постановления должны представлять нечто целое, приведенное в систему.

Священномученик Владимир (Богоявленский)^[159]

Отдел о церковной дисциплине

Отдел о церковной дисциплине был образован Поместным Собором не по предложению Соборного Совета, как большинство других отделов, а по инициативе членов Собора, выраженной на одном из первых заседаний 24 августа 1917 г. Надо отметить, что в предшествовавших Собору подготовительных органах (Предсоборное Присутствие, Предсоборное Совещание, Предсоборный Совет) соответствующая тематика специально не разрабатывалась.

В компетенцию Отдела должны были входить вопросы церковной дисциплины и «все бытовые и недоуменные вопросы»^[160]. Председателем Отдела был избран митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский), а после его трагической кончины 25 января 1918 г. — архиепископ Коломенский и Можайский Иоасаф (Каллистов)^[161]. Отдел был одним из самых многочисленных на Поместном Соборе — 123 члена, в том числе 15 архиереев^[162].

Протоколы Отдела свидетельствуют, что было проведено 12 заседаний во время первой сессии Собора, 9 — во время второй и 7 во время третьей^[163]. Комиссия под председательством епископа Сердобольского Серафима (Лукьянова)^[164] в составе архимандрита Вениамина (Федченкова), профессоров Ф.И. Мищенко и М.Г. Красножена, протоиереев И.И. Галахова и Т.П. Теодоровича, членов Собора М.Н. Шарко, В.П. Клевезаля, П.И. Уткина и Н.И. Знамировского составила список 16 тем для работы, исходя из предложений, высказанных членами Отдела, а также запросов, переданных в Отдел. Темы были разделены на проблемы общей дисциплины: 1) о духовной жизни вообще; 2) о посте; 3) о положении женщин; 4) о епитимии и исповеди; 5) о молитве за иноверцев и самоубийц; 6) о соблюдении праздников; 7) о вытравлении плода; а также вопросы дисциплины клира: 8) о поведении духовенства; 9) о второбрачии священнослужителей; 10) о принятии священного сана лицами, женатыми на вдовах; 11) о браке епископов; 12) об одежде и ношении волос; 13) о посещении духовенством зрелищ и общественных собраний; вопросы дисциплины мирян: 14) о поведении мирян; 15) о четвертых браках; 16) о смешанных браках^[165]. В начале работы второй сессии список тем был вновь дополнен и изменен^[166].

Когда стало очевидным, что Отдел не успевает выяснить все стоящие перед ним вопросы, 19 февраля 1918 г.^[167] были созданы следующие подотделы, о деятельности которых мы расскажем ниже:

— брачного права (председатель — И.М. Громогласов^[168]);

— священнослужителей и клира (председатель — протоиерей Петр Миртов^[169]);

— о поминовениях и погребении (председатель — профессор богословия Саратовского университета протоиерей Алексей Преображенский);

— о вопросах пастырской практики и церковного благочиния (председатель — протоиерей Димитрий Рождественский^[170]).

Главной причиной создания Отдела являлось очевидное для всех падение церковной дисциплины. Революционная стихия захлестывала церковный корабль. Перед Собором встал вопрос о том, существует ли у духовенства возможность влиять на паству.

На первом же заседании председатель Отдела митрополит Владимир сказал:

Кто не знает, в каком упадке наша церковная дисциплина. Это обстоятельство находится в связи с царящим в церковной жизни безвластием. Понятие о церковной власти в народе туманное ‹…›. Но неужели в руках церковной власти нет никаких средств, при помощи которых она могла бы призвать ослушников к повиновению? Средства эти — епитимии, от самой малой до самой большой — отлучение от Церкви^[171].

При принадлежности большинства населения к православию, Церковь, казалось бы, могла быть мощной организацией, способной противостоять разрушению государства и распаду общественного порядка. Однако стало очевидным, что Церковь, оказавшись без государственной поддержки, не обладает возможностью организации верующих, ни даже какими-либо средствами защиты духовенства, которое на глазах у членов Собора из привилегированного сословия, окруженного уважением народа, превращалось в гонимое и преследуемое. Уже в дни работы Собора стало ясно, что гонения принимают массовый характер, что убивают за саму принадлежность к духовному сословию. Парадокс, остро ощущавшийся современниками, состоял в том, что гонители Церкви еще вчера по всем документам сами являлись православными. Поэтому вопрос о членстве в Церкви приобретал неизвестную дотоле остроту.

Если начинался Собор с торжественных слов о том, что представляет собой многомиллионный православный русский народ, то на одном из последних заседаний Собора 31 августа 1918 г., епископ Симон (Шлеев)^[172] сказал:

Когда мы ссылаемся на то, что за нами стоят миллионы православных людей, нам отвечают: «пугаете». С одной стороны, за нами 115 миллионов православного народа, — фраза, не сходившая с уст ораторов первых дней Собора и замолкшая теперь, — а с другой — мы сами не знаем, сколько с нами и за нас. По приезде на места мы должны отмежеваться от сомнительных и теснее сблизиться с верующим элементом своей паствы. Способ для сего может быть такой. В каждом приходе может быть установлена запись для тех, кто за Христа и Церковь. Эта запись может иметь и формальное, и психологическое значение^[173].

Епископу вторил крестьянин из Олонецкой губернии А.И. Июдин: «Говорим, что за нами 110 миллионов православных. А может быть, только 10?»^[174].

На том же заседании митрополит Арсений (Стадницкий)^[175] признал:

У нас были только слова, а народ безмолвствует, он не сказал, что он носитель православия, что оно ему дорого, быть может, когда мы покажем пример, он пойдет за нами и поймет, что это его вера является гонимой, а не вера попов, что они должны защищать ее. Будем верить, что если будут исповедники и мученики, то сила исповедничества и мученичества выше гонения, будем верить, что сила гонений будет посрамлена^[176].

Доклад епископа Андрея

Заслушанный на 5 заседании 4 октября 1917 г. доклад епископа Уфимского и Мензелинского Андрея (Ухтомского)^[177] «О необходимости поднять церковную дисциплину» стал первым из тех, которые были вынесены на заседания Отдела. Докладчик резко критиковал безжизненность казенной дореволюционной церковности, сводившейся к исполнению указов и циркуляров, и призывал к обновлению прихода, укреплению братского общения, распространению «по возможности на все стороны церковной жизни» дисциплины, которая должна «приучить христианина всегда и везде всякое свое дело освящать мыслью о Боге и о Св‹ятой› Церкви»^[178]. С расшатанностью церковной дисциплины и многими соблазнами со стороны «людей, недостойно носящих имя православного христианина», Уфимский епископ связывал неудачу православной миссии, развитие сектантства и отход от Церкви «лучших людей с наиболее чуткой совестью», формирование у мирян представления, что «Церковь — не наше дело»^[179].

Особое значение придавал докладчик опыту старообрядчества:

Для нынешнего Собора необходимо руководиться при решении всех вопросов практикою древнерусской Церкви, сохранившеюся у старообрядцев. Старообрядческая дисциплина, как в отношении организации прихода, так и в отношении мирян к иерархии — сохранилась в полной мере, считаться с этой практикой необходимо и в интересах общецерковной экономии^[180].

Одной из насущных задач епископ Андрей считал создание новых канонов, отвечающих церковной действительности, таких канонов, которые могли бы выполняться верующими и были бы для них обязательными:

Мы, собравшиеся на Соборе, должны канонически благоустроить Русскую Церковь, то есть, может быть, дать Русской Церкви даже новые каноны, но непременно удобоприемлемые для церковного народа. Я не хочу сказать, что это должно непременно случиться, но я думаю, что это может быть, если этого жизнь церковная потребует. Даже такой осторожный церковный деятель и мыслитель, как московский митрополит Филарет, находил возможным и полезным появление новых канонов, при изменившихся обстоятельствах жизни; он буквально писал так: «Образ действования по древнему преданию должен прекратиться, когда новые обстоятельства не равны с древними»^[181]. Само собой разумеется, что митрополит Филарет здесь говорит не о догматах веры, но о канонах, определяющих церковную дисциплину. Так необходимо принять за аксиому, что каноны могут быть изменяемы и что они должны быть изменяемы, когда этого потребует жизнь, то есть необходимость ее усовершенствования в нравственном и церковно-дисциплинарном отношении. В этой изменяемости канонов может проявиться вся жизнь Церкви, ее энергия и творчество. Не нужно бояться этой изменяемости канонов, нужно ее только приветствовать. ‹…› Каноны, утратившие свою силу и не применяемые, — это уже не каноны в собственном смысле слова, а только предмет изучения или церковных историков, или археологов. Каноны не могут существовать только в сборниках, сами по себе; они должны быть применяемы в жизни Церкви или должны быть заменены другими, чтобы жизнь церковная вообще всегда руководствовалась какими-либо нормами и законами и никогда не была предоставлена себе и случайным обстоятельствам времени^[182].

В качестве мероприятий для поднятия дисциплины были предложены, в частности, немедленная организация православного прихода, с выделением всех колеблющихся из его состава; «строжайший учет верных сынов Церкви»; восстановление употребления епитимии, включая недопущение к причастию, отлучение от Церкви, лишение погребения; издание брошюр с дисциплинарными наставлениями.

В докладе владыки Андрея удивительным образом сочетались новаторство (особенно в высказываниях о новых канонах) и ориентация на старообрядческие дисциплинарные традиции. Все это не могло не вызвать у слушателей раздражения. Обсуждение на следующем заседании 9 октября 1917 г. приняло резкий характер. Далеко не все разделяли симпатии епископа Андрея к старообрядчеству. Архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе) отметил:

У Уфимского владыки все дороги ведут в Рим, он все сводит к раскольникам, у которых он рекомендует нам учиться. Я высказываюсь против этого^[183].

Особенное недоумение вызвало предложение выработать новые каноны. Протоиерей Иаков Галахов^[184] подчеркнул, что «умножение канонов мало повлияло бы на церковную жизнь»^[185]. Протоиерей Владимир Садовский из Симбирска говорил о необходимости принципиальной постановки вопроса, правомочен ли Собор изменять каноны. Митрополит Владимир указал на неконструктивность доклада епископа Андрея: докладчик, по его мнению,

должен был доказать примерами, какие каноны изменяемы, какие нет; в целом же доклад похож скорее на литературную статью, чем на материалы для обсуждения^[186].

Тема изменяемости канонов была затронута в выступлении К.К. Мировича^[187], который призывал признать право Собора на «творчество в канонической области»:

Нужно иметь в виду, что нельзя дисциплинарные каноны считать непреложными, в противном случае нам нечего здесь и делать, кроме разве некоторых несущественных изменений и дополнений в сборниках церковных правил. Многие из древних правил ныне с церковным сознанием не мирятся; так, например, в отношении иноверцев есть каноны, воспрещающие иметь всякое общение с ними: есть правило, воспрещающее лечиться у врача-еврея. В Отделе о внутренней миссии один из членов Собора указал, как невозможность понести тяготы, налагаемые некоторыми канонами, создает мнение и опасение некоторых членов Церкви, что они оставаться в Церкви не могут, и потому уходят в иноверные общества, таково, например требование канонов о соблюдении постов. При этих условиях строгость дисциплины может иметь результат — не поднятие, а падение духовной жизни чад Церкви. Посему я считаю нужным прежде всего поставить на обсуждение вопрос о праве Собора на свободное, в известных границах, творчество Освященного Собора в канонической области. Затем, определить те нормы жизни, выходя за которые член Церкви не может уже оставаться в Церкви и, наконец, рассмотреть частные случаи, требующие применения правил церковной дисциплины в системе^[188].

Мысль о неприменимости всех канонов к действительности, о несовпадении церковного сознания и церковных правил неоднократно высказывалась и впоследствии. Однако систематическое рассмотрение этих положений в Отделе так и не состоялось.

К.К. Мирович коснулся и проблемы отделения от Церкви тех, кто фактически уже к ней не принадлежит. Большинство русского населения определялось как православные, в том числе и деятели антигосударственного движения, и прямые борцы с Церковью. Эта проблема была поставлена и в докладе епископа Андрея — возможность учета верующих не по документам, а по вере. Митрополит Владимир считал, что нужно отлучать не неверующих, а еретиков:

Отлучение — очень серьезная мера, она может быть произведена с разрешения Синода или Собора. Хорошо было бы войти в пленарное заседание Собора с предложением произнести анафему на всех еретиков. Результаты были бы хорошие. А тех, которые числятся православными, священники должны исправлять сначала дисциплинарными мерами, начиная с самых простых^[189].

Однако по вопросу учета верующих Отдел также не сумел вынести решения. В конце концов, было одобрено предложение преподавателя Красноярской духовной семинарии И.В. Фигуровского снять доклад епископа Андрея с обсуждения, а изложенные им тезисы принять к сведению^[190].

Кодификация и пересмотр канонов

Тема «Каноны и современная жизнь. (Об отмене отживших церковных канонов)» стояла на первом месте в списке вопросов, подлежащих разработке Отдела о церковной дисциплине^[191]. Пожелание заняться рассмотрением этой проблемы неоднократно звучало на заседаниях Отдела. Однако предложение образовать особый подотдел для рассмотрения вопроса о канонах, не имеющих в данное время практического применения, было отклонено собранием членов Отдела в начале второй сессии соборных заседаний^[192].

Возможно, причиной послужило то обстоятельство, что на пленарном 31 заседании Собора 28 октября 1917 г. уже был поднят вопрос об образовании комиссии из канонистов и юристов для подготовки нового свода канонических постановлений. Заявление с таким предложением подписали 30 членов Собора в архиерейском сане; первая подпись принадлежала епископу Калужскому Феофану (Тулякову)^[193]. Задачей комиссии представлялось составление сборника правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников, с изъятием всех правил, находящихся в Книге правил. По утверждении Собором было предложено издать наравне с Книгой правил этот не противоречащий ей сборник действующего церковного права^[194].

В оглашенной на этом же заседании резолюции Соборный Совет признал «важным и необходимым, как для работ Собора, так и для церковной жизни иметь полный и верный сборник канонических постановлений», в связи с чем секретарь Собора В.П. Шеин^[195] попросил профессора В.Н. Бенешевича^[196] дать свое заключение^[197].

Видный канонист, признавая первостепенную важность поднятого вопроса о кодификации канонического права, считал, что работа по кодификации слишком большая и сложная, чтобы могла быть завершена за время работы Собора. В обоснование своего мнения он указывал:

1) Сама «Книга правил» не может считаться удовлетворительной ни с точки зрения русского перевода, ни по качествам греческого текста, с которого сделан перевод,

2) составлять второй сборник правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников крайне затруднительно отчасти потому, что в одних (например, Номоканон Фотия) не осталось правил, сверх вошедших в состав «Книги правил», в других такие правила есть, но не изучены самые сборники и не исследованы самые правила (например, в Номоканоне при Большом Требнике), а еще более потому, что пришлось бы русский перевод приспосабливать к переводу «Книги правил»;

3) существовать такой сборник правил рядом с «Книгою правил» не мог бы, потому что изложить его в виде набора правил было бы невозможно, а пришлось бы придать ему форму изложения по предметам содержания правил, и через это возникла яркая несогласованность с «Книгой правил», вредная для практического применения обоих сборников ‹…›.

Но было бы крайне желательно и необходимо осуществить мысль заявления об учреждении особой Комиссии для кодификации канонического права. Эта Комиссия могла бы к будущему Собору подготовить, если не самый кодекс канонического права, то надежный материал для его осуществления^[198].

28 октября 1917 г. Собор, по предложению Соборного Совета, принял постановление об образовании особой постоянной комиссии при Святейшем Синоде по составлению канонического кодекса Православной Церкви. 17 апреля 1918 г. состоялось собрание членов Собора для обсуждения способа исполнения этого постановления. Присутствовали секретарь Собора В.П. Шеин, профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов^[199], М.И. Арефьев^[200], П.Д. Лапин^[201], А.И. Бриллиантов, И.М. Громогласов, С.Г. Рункевич, Н.Н. Фиолетов^[202], члены Собора Н.Ф. Миклашевский, С.П. Руднев^[203], П.П. Менделеев, В.А. Демидов. В состав комиссии были избраны профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов, П.Д. Лапин, И.М. Громогласов и Н.Н. Фиолетов, которым было предоставлено право приглашать к участию в работах других сведущих лиц^[204].

По-видимому, из-за обстоятельств революционного времени комиссия так и не приступила к работе.

Таким образом, ни работа по кодификации канонов, ни систематическое рассмотрение отдельных канонов с целью определить, применимы ли они к действительности, на Соборе, как и в Отделе церковной дисциплины, не состоялись.

Но вопросы о том, какие реформы соответствуют каноническому преданию, а какие нет, постоянно ставились как в Отделах, так и на заседаниях Собора.

Как пример дискуссии можно привести выступления на 69 заседании Собора, когда обсуждался вопрос о выборе епископов и об участии мирян в этих выборах. Епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) выразил убеждение, что такое участие противоречит каноническим нормам. В связи с этим он поднял вопрос о правомочности Собора отменять постановления предшествующих Соборов и заговорил о необходимости выразить полное приятие Собором предшествующих канонов:

Итак, Собору предстоит: или остаться верными в решении этого вопроса вселенскому церковному сознанию, как оно выразилось в канонах, или отступить от него и принять совсем новое, противное канонам. Нам бы хотелось прежде всего поставить вопрос: имеет ли право настоящий малый Собор отменить постановления прежних соборов, особенно Вселенских?

Из деяний древних Соборов и из Книги правил мы можем видеть, что даже Вселенские Соборы (IV в правиле 1, VI в правиле 2, VII в пр‹авиле› 1) начинали свою работу подтверждением своей верности древним канонам и их неизменности. Настоящий Собор не сделал этого в начале, не установил твердой почвы и принципа своих работ, кроме господствующей в теперешней жизни психологии оппортунизма и приспособления к их настроению меньшинства непокорных людей, взявших засилие, он не хочет делать этого и теперь^[205].

Епископ Феодор выражал уверенность в неизменяемости канонов, невзирая на те толкования, которые получила эта проблема в специальной литературе:

Если бы Собору угодно было принять формулу Отдела о выборе епископов, я лично от себя должен заявить, что как давший присягу в чине архиерейской хиротонии верности канонам, этого соборного определения подписать не могу^[206].

Однако с подобным толкованием канонов не мог согласиться московский протоиерей Николай Добронравов:

Ни история, ни каноны не говорят против того, что клирикам и мирянам должно быть дано право избрания епископа^[207].

В ходе другой дискуссии на 58 заседании профессор Новороссийского университета А.И. Покровский^[208] заметил, что спор идет не о верности канонам, а о том, как их понимать: «Взгляды на каноны у людей разные и могут меняться»^[209]. Он подчеркнул, что каноны нельзя считать единственным источником для суждений об организации церковной жизни в древности:

Каноны обычно издаются для пресечения отстранений от нормы, они имеют запретительный характер, ограждают Церковь от незаконных новшеств. Но те же каноны обычно не касаются уже установленного нормального порядка. Раз участие клира и мирян в церковной жизни стало обычным и общепринятым явлением, то каноны не имели особенного повода его отменять.

С IV века, когда стали твориться новые и обильные каноны, в церковную жизнь под влиянием государственной власти, начали проникать инородные начала церковного клерикализма, гражданского бюрократизма, и это, к сожалению, не могло не отразиться и на всем церковном строе. Заветы первенствующей Церкви были забыты, во многом нарушены. И, однако, мне все же неизвестно ни одного такого канона, где бы сотрудничество клира и мирян вместе с епископом было бы категорически воспрещено^[210].

О неудовлетворительности положения свидетельствует выступление митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого) на предпоследнем, 169 заседании Поместного Собора. Заявление видного архипастыря, не пропустившего ни одного из заседаний Поместного Собора и председательствовавшего на 140 из них, воспринимается почти как крик отчаяния. Замечая, что члены Собора опираются на одни и те же каноны для доказательства противоположных утверждений, владыка сказал:

Если так расходятся в понимании канонов специалисты, то что же говорить о рядовых членах Собора, которым не разобраться в деталях канонов?

Вот тут-то и является задача, которая должна подлежать решению Собора если не сейчас, то в будущем. Ведь нельзя же так, простите за выражение, жонглировать канонами подобно юристам, которые вычитывают статьи законов. ‹…› Защитники и противники доклада приводят канон, какой каждому из них нужен для их целей. ‹…› Это показывает, что к решению данного вопроса нужно приступить не с Книгою правил, но со знанием духа правил и Святого Евангелия. Канонично то, что согласно с духом Церкви и освящено обычаем. Забвение этой истины горестно отражается на судьбах Церкви. И мне думается, приближается время, когда нужно будет с достаточно твердостью и ясностью поставить вопрос о значении канонов в церковной жизни. Этот вопрос о значении канонов, к сожалению, забыли, и это отражается на силе канонической мысли^[211]. Нужно решить, какие каноны имеют такое спасительное^[212] значение, что я за них должен жизнь свою положить. Правда, наука и жизнь идут своими путями к решению этого вопроса. Наука показывает, что одни каноны догматического характера, как основные, имеют постоянное значение и не подлежат изменению, а другие применялись только к местным условиям и в течение известного времени^[213]. Еще св. Григорий Богослов называл некоторые каноны мертвыми, так как они уже не имели применения к жизни. Почему же нашему или следующему Собору не заняться этим вопросом и не решить, что одни каноны как догматические имеют основное и неизменное значение, другие — только нравственное, а третьи уже утратили свое значение для всей Церкви. Ведь это предоставлено свободе Церкви и мы не должны думать, что Церковь могла свободно творить каноны только в период своего расцвета в первые семь веков. Разве Дух Святый только тогда действовал в Церкви, а теперь не действует? Разве мы не можем, по сношении с автокефальными Церквями, разрешить этот вопрос? ‹…› Канонично было то, что разумно применялось: в одной Церкви одна форма, а в иной — другая. Вот почему и мы, занимаясь устройством русской церковной жизни, несомненно, на канонических началах, должны применяться к данным условиям. Каноны потому и сильны были, что они сообразовывались с жизнью, утверждались не извне, а вытекали из жизни, и узаконяли то, что принято было церковным обычаем^[214].

Это выступление свидетельствует о том, что на Соборе проблема кодификации канонов не была решена и осталась задачей для последующего времени.

Последующее рассмотрение: Всеправославные совещания

Вопрос о кодификации канонов был вновь поставлен в связи с подготовкой Вселенского Собора (впоследствии стали употреблять выражение «Святой и Великий Собор Православной Церкви»). В июне 1930 г. на Афоне в Ватопедском монастыре была собрана Межправославная подготовительная комиссия. Среди тем для рассмотрения на Соборе был обозначен вопрос: «Кодификация священных канонов и канонических постановлений с тем, чтобы они вовремя получили одобрение Вселенского Собора»^[215].

На первом Всеправославном Совещании в 1961 г. на Родосе был вновь составлен каталог тем для рассмотрения на Соборе. В этом каталоге содержался пункт «Кодификация священных канонов и канонических порядков, подлежащих утверждению Вселенских Соборов»^[216].

Для разработки тем, предложенных Совещанием, при Священном Синоде Русской Православной Церкви была создана в 1963 г. Комиссия под председательством архиепископа Никодима (Ротова)^[217]. Среди документов, подготовленных Комиссией, есть Проект канонического кодекса, состоящий из 150 пунктов. Большинство тезисов сопровождаются отсылкой к канонам, но есть и пункты, закрепляющие уже новые явления в жизни Поместных Церквей. Несомненно, что при выработке тезисов учитывался опыт Поместного Собора 1917–1918 гг.: как обязательные участники Поместного Собора названы епископы, клирики и миряне (п. 11)^[218]; перемещение епископов допускается только в случае церковной необходимости (п. 126)^[219] и т. д. Относительно мирян есть особая статья (п. 141), определяющая их место в Церкви:

Миряне принимают живое участие в богослужении и по благословению епископа могут участвовать в церковном учительстве (церковная проповедь, богословская учебно-воспитательная и духовно-просветительная деятельность), в церковных соборах, в избрании членов клира, в церковной административно-хозяйственной деятельности^[220].

Всеправославное предсоборное совещание 1976 г. вынесло постановление о том, что «Собор не должен касаться священных догматов Церкви и священных канонов, хотя это не исключает возможности при рассмотрении поставленных проблем раскрытия богословских, церковных и канонических мыслей, истолковывающих и утверждающих православное догматическое учение и канонический порядок»^[221]. Вопрос о кодификации священных канонов и канонических постановлений, так же, как вопрос об икономии и акривии, были отнесены к числу тем, препровожденных «для особого изучения поместных Церквей, с тем, чтобы в будущем получить межправославное рассмотрение»^[222].

Примечания

159

Протоколы ОЦД. 64.

160

Протоколы ОЦД. 9.

161

Иоасаф (Каллистов; ок. 1851–1920), еп. Ново-Георгиевский, вик. Варшавской епархии (1912); еп. Дмитровский, вик. Московской епархии (1917); архиеп. Коломенский и Можайский (1918); архиеп. Крутицкий (1918); в заключении (1919–1920).

162

О составе Отдела см.: Письма и документы ОЦД (2). 51; Списки членов Отделов. 150–162.

163

См.: Протоколы ОЦД.

164

Серафим (Лукьянов; 1879–1959), еп. Сердобольский (1914), Финляндский и Выборгский (1918); архиеп. (1920); глава автономной Православной Церкви в Финляндии (1923); удален с кафедры; присоединился к РПЦЗ (1927); воссоединился с Московским Патриархатом (1945); митр., экзарх Западной Европы (1946–1949).

165

Протоколы ОЦД. 19 об.-20.

166

См.: Приложение 1.

167

Дата, как и последующие, приводится по новому стилю.

168

Громогласов Илья Михайлович (1869–1937), и. д. доцента МДА по кафедре истории и обличения русского раскола (1894); магистр богословия (1909); уволен по настоянию ректора за «прогрессивные взгляды», выраженные в газетных публикациях (1911); инспектор Мариинского женского училища (1911–1913); член Комиссии по церковному праву при Московском юридическом обществе; преподаватель Высших женских юридических курсов (1916); восстановлен в МДА (1917); участник Московского епархиального съезда, член Предсоборного Совета (1917). Диакон, иерей (1922). Несколько раз подвергался арестам, был в ссылке в Сургуте (1925–1928). Расстрелян. Автор около 70 статей по вопросам церковного брака, по расколу старообрядчества, по церковному праву. Находясь в ссылке, перевел работу еп. Никодима (Милаша) «Карательное право Церкви». Канонизован. См.: Голубцов С. Профессура. 44.

169

Миртов Петр Алексеевич (1871-?), прот., д-р богословия, проф. СПбДА (1914); настоятель церкви Вознесения у Варшавского вокзала в Петрограде.

170

Рождественский Димитрий Васильевич (1864–1926), прот. (1915); проф. МДА (1912); обновленч. «еп.» Лебедянский, Псковский (1923), «архиеп.» Царицынский, Владимирский (1924).

171

Протоколы ОЦД. 9.

172

Шлеев Симеон Иванович (1873–1921), прот., благочинный единоверческих церквей Петроградской епархии; член Предсоборного Совета (1917). Принял монашество с именем Симон, единоверческий еп. Охтенский (1918), Уфимский (1920); убит; канонизован.

173

Деяния. XI. 29; Обзор. III. (Деяние 153).

174

Деяния. XI. Обзор. III. (Деяние 153).

175

Арсений (Стадницкий; 1862–1936), еп. Псковский (1903), митр. Новгородский и Старорусский (1917); д-р церк. истории; член Предсоборного Совета, товарищ председателя Священного Собора, член Соборного Совета, председатель Отдела о правовом положении Церкви в государстве; арестован (1922–1923); в ссылке (1924–1927); митр. Ташкентский и Туркестанский (1933).

176

Деяния. XI. (Деяние 153).

177

Андрей (Ухтомский; 1872–1937), еп. Мамадышский (1907), Сухумский (1911), Уфимский и Мензелинский (1913); член Святейшего Синода, Предсоборного Совета (1917), Сибирского Соборного Совещания (1918–1919), руководил духовенством 3-й армии Колчака; арестован (1920), переехал в Уфу; явно и тайно поставил ряд архиереев (1922–1928); вступил в каноническое общение со старообрядцами (1925), в связи с чем был запрещен в священнослужении митр. Сергием; приговорен к трем годам тюремного заключения (1929); выслан в Казахстан (1932); снова арестован (1934); расстрелян в Ярославской тюрьме.

178

Протоколы ОЦД. 45–46 об., 49 об.

179

Протоколы ОЦД. 43.

180

Протоколы ОЦД. 49 об.

181

См.: Кипарисов. 81.

182

Протоколы ОЦД. 48–49.

183

Протоколы ОЦД. 66 об.

184

Галахов Иаков Иаковлевич, прот., магистр богословия, проф. Томского ун-та; член Высшего временного церковного управления сибирских церквей (1918–1919); арестован (1922), приговорен к 3 годам ссылки в Туруханском крае; служил в храмах Иркутска (1926–1927); арестован, вновь сослан в Туруханский край (1927); жил на поселении в Казани (1930); арестован, приговорен к 3 годам ссылки в Казахстан (1930). См.: Шкаровский. Иосифлянство. 56, 57, 357.

185

Протоколы ОЦД. 55.

186

Протоколы ОЦД. 59.

187

Мирович Константин Константинович, канд. богословия, пом. смотрителя Подольского дух. училища.

188

Протоколы ОЦД. 66 об.

189

Протоколы ОЦД. 67.

190

Протоколы ОЦД. 69 об.

191

См.: Приложение 1.

192

См.: Протоколы ОЦД. 190.

193

Феофан (Туляков; 1864–1937), еп. Калужский и Боровский (1916), магистр богословия; архиеп. Псковский и Порховский (1927); митр. Горьковский и Арзамасский (1935); расстрелян.

194

Деяния. III. 14-(Деяние 31).

195

Шеин Василий Павлович (1866–1922), сенатор, депутат IV Гос. Думы, секретарь Собора, член Соборного Совета; принял монашество с именем Сергий (1920); архимандрит, настоятель Троицкого подворья в Петрограде; расстрелян; канонизован (1992).

196

Бенешевич Владимир Николаевич (1874–1938), закончил юрид. ф-т Санкт-Петербургского ун-та; ученик прот. М.И. Горчакова, после смерти которого занял кафедру церковного права на том же ф-те; член Предсоборного Совета, пом. секретаря Собора, член Соборного Совета; в заключении (1922, 1928–1933); работал в Ленинградском ун-те и в Гос. публ. б-ке (с 1934); вновь арестован (1937); расстрелян.

197

Кодификационная комиссия. 2.

198

Деяния. III. 15; Кодификационная комиссия. 3–4 об.

199

Соколов Иван Иванович (1865-ок. 1939), д-р церк. истории, проф. СПбДА; участвовал в работе Особого Совещания при Св. Синоде по вопросам брака и развода (1907–1909); член Предсоборного Совета; зам. члена ВЦС (1918–1922); проф. Петроградского богосл. ин-та и Историко-лингвистического ин-та (1920–1924), Ленинградского ин-та истории, философии и лингвистики (1924–1933); арестован (1933), осужден на 10 лет лагерей.

200

Арефьев Михаил Иванович, тверской городской голова (1910–1912); депутат IV Гос. Думы.

201

Лапин Павел Дмитриевич, проф. Казанской дух. академии, магистр богословия; избран в члены Высшего Церковного Совета.

202

Фиолетов Николай Николаевич (1891–1943), приват-доц. Московского ун-та по каф. церк. права (1917); проф. церк. права Пермского ун-та (1917–1922); самый молодой член Поместного Собора (25 лет); проф. теории права и истории политических учений Саратовского ун-та (1922–1924), ф-та хозяйства и права Ташкентского ун-та (1924–1931); арестован, сослан (1932–1934); повторно арестован (1941), умер в лагере.

203

Руднев Сергей Петрович (1872–1935), судебный следователь, товарищ прокурора, член Окружного суда в разных губерниях. После революции — в эмиграции на Дальнем Востоке. Скончался в Харбине.

204

Кодификационная комиссия. 11–11 об.

205

Деяния. VI. 66 (Деяние 69).

206

Деяния. VI. 67 (Деяние 69).

207

Деяния. VI. (Деяние 69).

208

Покровский Александр Иванович (1873–1928), доц. МДА по кафедре Библейской истории (1906–1909); редактор БВ (1907); преподавал в Московском ун-те и на Высших женских юридических курсах (1909–1916); входил в состав Комиссии по церковному праву при Московском юридическом обществе (1913). Автор исследования «Соборы древней Церкви» (Сергиев Посад, 1914). Восстановлен в МДА, доктор богословия (1917). Член Всероссийского Съезда духовенства и мирян (1917). Участник обновленческих соборов (1923, 1925). Проф. юридич. ф-та Одесского ин-та гуманитарно-общественных наук (1920–1922), Одесского ин-та нар. хозяйства (1922–1928).

209

Деяния. V. (Деяние 58).

210

Деяния. V. (Деяние 60).

211

Далее зачеркнуто: «Последующим Соборам нужно определенно сказать, какие каноны имели значение только для местных Церквей, например греческой, и какие могут простираться и на другие Церкви» (Деяние 54).

212

В публикации под ред. Г. Шульца: «обязательное» (Обзор III. 360). Текст содержит обширную рукописную правку, поэтому возможны разночтения.

213

В подтверждение этой мысли можно привести мнение Никодима, еп. Далматинского: «Дисциплинарные законы не неизменны, они могут изменяться по потребностям Церкви и переменам, вызываемым общественным состоянием того или другого века. Это изменение законов, конечно, происходило и должно происходить, но непременно под условием сохранения основных законов церковного устройства» (Никодим. Церковное право. 61).

214

Деяние 54–59 (в печатном издании только протокол); Обзор III. 359–360.

215

Скобей. 68.

216

Там же. 76.

217

Комиссия 2–3.

218

Там же. 46.

219

Там же.

220

Там же. 63.

221

Скобей. 143.

222

Скобей. 144.