Горький грильяж

Елена Андреевна Тюрина (2024)

Когда тебя внезапно среди бела дня похищают пираты, ничего не остаётся, как изводить капризами их высокомерного капитана, и даже ударить его, чтоб знал, что не на ту напал. Но какую тайну скрывает этот человек и почему так ненавидит её отца? Оказалось, что много лет назад ему выжгла душу страшная трагедия.

Глава VI Закон Моисея

— Откуда мне знать, что вы или ваши люди не лишили её чести? — спросил граф де Флорис, когда мужчины остались одни. — Моей семье такой позор не нужен. Ничего вы не получите. А порченную девку можете забрать себе. Думаю, она это сможет пережить. Бабы с таким легко смиряются, — граф повернулся на каблуках, намереваясь покинуть комнату.

Всем своим видом он давал понять, что разговор с капитаном будет коротким и что на его условия Флорис не пойдёт ни при каких обстоятельствах. Та растерянность, что охватила графа в начале их встречи, словно испарилась. Для себя он принял окончательное решение — лучше расстаться с дочерью, чем с честью. И всё же Анри де Флорис избегал прямого взгляда своего оппонента. Если вначале тот смотрел с вызовом, ожидая жёсткого сопротивления, то теперь это было откровенное презрение. Эли не скрывал, что считает графа трусом и подлецом.

— Вы сейчас хотите переложить на меня ответственность за происходящее? — осведомился Вольфсон. — Строите из себя жертву? Ну-ну.

Флорис, не сдержавшись, фыркнул от возмущения. Его лицо выражало гораздо больше эмоций, чем граф пытался показать. Они cменяли друг друга как театральные маски. Граф будто бы порывался что-то сказать, но отчаянно сдерживал себя.

Марселлет понятия не имела, о чём говорили наедине её отец и капитан «Северайн». Ей было до боли обидно за то, что граф так с ней поступил — не приголубил, не обрадовался встрече, а сразу обвинил в том, чего не было, оскорбляя её, собственную дочь, подобными предположениями. Но ещё горше ей было от стыда, что у такого богатого и влиятельного человека дочь — нищенка.

Напряжённая, как струна, она ждала итога этих переговоров, как приговора. И в душе уже будто бы всё знала. Не ощущала она радостной лёгкости, какую должна испытывать спасённая из плена. Что-то угнетало, нависая чёрной тучей, давило, заставляло внутренне холодеть.

Когда отец в сопровождении своих охранников решительно покинул кабинет Вольфсона и направился мимо неё к палубе, Марселлет вскрикнула и протянула к нему руки.

— Батюшка!

Но он даже не обернулся. Отец, кажется, только и ждал удобного повода, чтобы от неё избавиться. И это похищение стало именно такой возможностью.

Марселлет глядела вслед графу, а капитан смотрел на неё. Лицо его выражало сожаление и сочувствие. Но когда девушка стала растерянно озираться, будто не веря в то, что отец бросил её здесь, то наткнулась Вольфсона. И он, всегда такой самоуверенный, ироничный, вдруг опустил глаза. Капитан старательно избегал встречаться с ней взглядом, потому что не знал, что сказать. Но она ничего и не спрашивала. Она вообще смотрела будто сквозь него. И вдруг стала мелко дрожать, хватая ртом воздух. Словно что-то мешало ей вдохнуть. Марселлет не могла кричать или дать волю рыданиям. Но на её лице было написано такое необъятное горе, какое испытывает человек, только что узнавший и потере кого-то очень близкого.

— Да ей лекарь нужен, — хмуро пробурчал одноглазый, прошмыгнувший мимо с подносом.

За корабельным доктором послали не мешкая. И он тут же примчался.

Местный врач месье Бовон был представительным мужчиной лет сорока пяти. Марселлет его уже видела, когда только попала сюда и её мучила морская болезнь. Доктор показался ей человеком очень добрым и совсем не похожим на морского разбойника. Что его вынудило работать на пиратском судне? Видимо, хорошие деньги, какие он бы не смог получить, занимаясь лечением простых горожан. А быть может и что-то другое. У каждого пирата своя история того, как и почему он ступил на эту стезю. И, как правило, она совсем не весёлая. Чаще всего так случалось из-за какой-то трагедии в жизни. В пираты шли люди, у которых больше ничего не осталось в жизни, и им нечего было терять. Редко целью была именно нажива. Рядовые моряки получали мизерную долю от добычи. Большая часть полагалась капитану и его приближённым.

В лазарете находилось несколько членов экипажа, поэтому уделять много внимания своей пациентке врач не мог, хоть у него и имелся помощник — юноша, бывший одновременно и учеником и прислугой. Да и сама Мадемуазель де Флорис долго находиться под присмотром доктора не собиралась. Никакие микстуры не способны помочь в её ситуации. Марселлет накрыто полнейшее безразличие и даже какое-то отупение. Она не могла ни думать, ни говорить. Не желала ничего знать и делать. Просто лежала, повернувшись лицом к стене и закрывать глаза. Сверху доносились звуки обычной корабельной жизни. Всё шло своим чередом, никому не было дела до её трагедии… А Марселлет рыдала горько и безнадёжно, проклиная свою судьбу.

Но возможности обдумать произошедшее, вдоволь погоревать и осознать предательство отца ей не представилось. Ранним утром следующего дня по движению на палубе она поняла, что что-то происходит. Матросы обычно выполняли какую-то работу, и шум сверху практически не стихал. Но сейчас он приобрёл хаотичный характер. Было слышно беготню, гулкие удары, крики. Что-то катили, чем-то гремели, лязгали. Был слышен звон металла и треск дерева. А когда раздались взрывы, и судно в буквальном смысле сотряслось несколько раз, Марселлет догадалась, что «Северайн» вступила в бой с другим кораблём. Судя по звукам, команда расчехлила пушки, и схватка приобрела весьма серьёзный оборот. На верхней палубе шло настоящее сражение! Несмотря на раннее утро всё вокруг накрыла тьма дымовой завесы. Даже в её маленькую каюту просочился удушающий запах гари. Мачты скрипели от натуги, вздувшиеся паруса покрылись порохом и стали почти чёрными, канаты натянулись, словно жилы, заставляя мощную красавицу «Северайн» маневрировать. Когда в очередной раз ударил пушечным гром, корабль так сильно тряхнуло, что мадемуазель де Флорис чудом не свалилась с кровати.

Кто на кого напал и с какой целью — пока можно было только гадать. Насколько мощный корабль у Вольфсона и способен ли он выстоять в этом противостоянии — этого Марселлет не знала. Что если их потопят? Что будет с командой? Всех, кто выживет, возьмут в плен? Девушка не в силах была унять обуявшее её волнение. Сердце колотилось как бешеное и уже даже не в груди, а прямо в висках. Судьба будто нарочно проверяла её на прочность, посылая на её голову испытания одно страшнее другого. Марселлет не могла просто сидеть и ждать развязки. Но и что-то предпринять не смела. От неё тут совершенно ничего не зависело. Ей оставалось одно — молиться, призывая на помощь Господа.

Грохот через какое-то время стих, но Марселлет ещё долго не решалась покинуть свою каюту. Прислушивалась к звукам сверху, пытаясь понять, чем закончилось дело. Судя по тому, что пробило восемь склянок, на корабле сменилась вахта. Девушка уже привыкла к звонам рынды — корабельного колокола, и знала, что они означают. Склянки били каждые полчаса. В полдень, когда начинались новые судовые сутки, звучало три трёхкратных удара. Также эти тревожные звуки раздавались в случае какой-то непредвиденной и опасной ситуации, например, пожара или нападения.

Когда Марселлет поднялась на палубу, её поразило царившее вокруг спокойствие. Девушка нашла более менее укромное место и, опершись о фальшборт, стала смотреть вдаль — на розовеющее на востоке небо. Вскоре до неё донеслись обрывки болтовни нескольких матросов, занятых плетением снастей из тросов и верёвок. Из их разговора Марселлет сделала вывод, что когда корабль проходил небольшую бухту, ему наперерез вышло незнакомое судно без опознавательных знаков, и быстро пошло на сближение. «Северайн» была совершенно не готова к столь внезапной атаке. Команда защищалась, но противник превосходил лёгкое судно Вольфсона в количестве пушек и мощности. Поэтому пиратам пришлось спасаться бегством. Благо, судно практически не пострадало. «Северайн» была быстроходной двухмачтовой шхуной и смогла успешно уйти от погони. Кто столь дерзко напал на них, так и осталось загадкой. То ли это были другие пираты, то ли кто-то нарочно охотился именно за кораблем Вольфсона. Но враг оказался настроен весьма решительно.

Море было тихим и тоже чуть розоватым. Совершенно безветренная погода обещала хороший тёплый день. Марселлет зажмурилась и невольно улыбнулась. Она не слышала, как он подошёл. Положил руки на деревянное ограждение и тоже стал смотреть куда-то на восток.

— Нравится? — спросил Эли.

Марселлет покосилась на него и снова взглянула на море.

— Да, очень красиво, — кивнула она.

— И я люблю вот так стоять и смотреть. Там Франция.

Он указал подбородком куда-то в сторону. Марселлет посмотрела в том направлении. Едва заметная между морем и небом, там проступала полоска суши. Но к удивлению девушки, это не вызвало у неё каких-то бурных эмоций, ожидаемой радости. Она равнодушно отвела взгляд.

— Что случилось утром? Мы все могли погибнуть? — спросила девушка.

— Не беспокойтесь. Сейчас нам ничего не грозит.

— И часто с вами происходит подобное?

— Бывает. Жизнь на море весьма жестока. Некоторым не нравится, что я хозяйничаю в этих водах. Делают попытки избавиться от меня. Но до сих пор это никому не удавалось. Только зубы пообломали. Море меня любит и помогает мне.

Какой самоуверенный! Да и, как выяснилось, команда так не считала. Из перешёптываний матросов Марселлет поняла, что многие были недовольны тем, что пришлось ретироваться и этим признать свою слабость. Хотели продолжать бой.

Вольфсон не знал, что ему теперь делать с пленницей. Отец её, в сущности, отказался от дочери. Просто отпустить девушку для него позорно и является ударом по репутации. Но и продолжать удерживать её в плену не имеет смысла. Ему нужно найти другой способ добиться от Флориса своего. Жену его надо было похищать, тогда, может быть, он и сделал всё, что от него ждал Эли.

Ночью произошло ещё одно событие, совершенно из ряда вон выходящее. Кто-то пытался проникнуть к ней в каюту. Марселлет проснулась от шума в коридоре. Её дверь тряслась от толчков снаружи. Некто явно пытался ворваться к ней, прилагая для того немалые усилия. В первый момент девушка страшно испугалась. Разбудивший её грохот заставил сердце затрепыхаться внутри почти болезненно, сбивая дыхание и вызывая шум в ушах. Что если злоумышленнику удастся ворваться? Чего он хочет? Удары в дверь сопровождались пьяным бормотанием. Наверняка кто-то из команды напился и решился на преступление.

Девушка сначала сидела тихо, прислушиваясь к бушующему за дверью беспорядку. Но когда петли её бастиона затрещали под весом навалившегося на дверь мужчины, закричала, уже не помня себя.

— Помогите! Помогите!

Шум снаружи усилился, но создавал его уже не тот, кто так рвался к ней в комнату. Послышался топот нескольких ног, какие-то отрывистые приказы, гомон. Девушка различила интонации Вольфсона и его помощника, которого, как выяснилось, зовут Чёрный Жак. Она считала его боцманом, но недавно бачковой (именно так называлась должность одноглазого, в чьи обязанности входило распределение еды между членами команды), сказал, что это старпом. А боцманом оказался долговязый молчаливый старик — ревностный поборник дисциплины на борту, не позволявший команде сидеть без дела.

Судя по звукам, дебошира увели. К ней в дверь постучали, но она не шелохнулась, боясь, что это может быть снова кто-то, кто желает ей зла.

— С вами всё в порядке? — раздался голос капитана.

— Да, благодарю, — пролепетала в ответ Марселлет, наконец, осмелившись подойти к двери.

Она спрыгнула с постели, поплотнее завернулась в покрывало из грубой шерсти, которое выделили ей в качестве одеяла, и хотела было отпереть, но Вольфсон опередил это её действие.

— Хорошо, спите. Вас больше не потревожат.

И она услышала его удаляющиеся шаги. Судя по голосу, капитан был на взводе. Даже она услышала клокотавшую в нём ярость. Кто же был тот человек, пытавшийся ворваться к ней среди ночи? Кто из команды решился на это?

Оставшуюся часть ночи девушка не смогла сомкнуть глаз. Ждала рассвета, чтобы выйти на палубу. Надеялась из разговора членов экипажа разведать, что же всё-таки случилось ночью. Однако на рассвете случилось что-то ещё более волнительное и даже страшное. Едва она появилась наверху, как её буквально заставили вернуться в каюту. Несмотря на ранее утро, на палубе собрались почти все моряки. Лица их были мрачны и смотрели пираты исподлобья. Шуметь не решались, лишь перешёптывались.

Марселлет успела рассмотреть привязанного к одной из мачт по пояс голого молодого человека. Она не могла видеть его лица, но догадалась, что это и есть тот ночной дебошир.

До её каюты оттуда почти не долетали звуки. Она не слышала ни свиста плетей, ни жалобных криков казнённого.

— Что случилась? — накинулась девушка с расспросами на одноглазого, принёсшего как обычно ей завтрак. — Что было на палубе утром?

— Уго плетьми секли. По твоей вине, кстати, — пробурчал недовольно тот.

— Я тут не причём!

— Как это не причём? Не будь тебя, он бы не буянил тут ночью, а выпил бы и спать пошёл. Давно уже на тебя глаз положил, бедняга. А после утреннего боя совсем нервы сдали у парня.

Марселлет понятия не имела, о ком идёт речь. Она впервые слышала о матросе по имени Уго. И совершенно не считала себя виновной в произошедшем.

— Капитан был взбешён и приказал всыпать ему плетей по закону Моисея[1]. Назначил тридцать ударов. Сказал, что на первый раз пожалел. Вообще положено сорок. У нас такого ещё не было! Зверство натуральное! Думаю, помрёт теперь Уго. Мало кто после такого способен очухаться.

Масреллет поняла, что одноглазый зол на неё, а своего товарища ни в чём не винит. И наверняка с ним солидарна вся команда.

Девушка была не далека от истины. Матросы начинали роптать. Мол, с появлением на корабле бабы у них всё стало плохо. Говорили, что капитан не собирается с ними делиться своей добычей, «бережёт потаскуху для себя».

— Вот же бедовая девка! — говорил боцман старпому. — Она как этот модный десерт, который нынче подают в богатых домах Франции. Грильяж! На вид притягательная и аппетитная, но на вкус горчит, и зубы об неё можно сломать [2].

Чёрный Жак промолчал и посмотрел на задумчивого капитана, устремившего взор вдаль — на совершенно чистое, без единого облачка, небо.

— По-моему у него опять начинается, — проговорил недовольно моряк. — Как тогда.

Старпом шикнул. Но тот всё равно продолжал.

— Надо что-то делать. Он тогда чумной ходил, болел ею. А когда она умерла… Сколько он тогда гашиша скурил? Чуть сам не помер.

Чёрный Жак снова хмуро поглядел на стоявшего поодаль Эли.

— Он уже не курит.

— Ага, а если эта тоже того? Говорю же, надо что-то делать. Мы не няньки для него. Если епископ хочет, пусть доплачивает за это. Но делать вид, что мы тут все перед ним на цирлах ходим, ребятам надоело.

Старпом озадаченно постукивая пальцами по деревяшке. Он давно думал, что воспитывать таких вот глуповатых восторженных щенков надо гораздо более жёсткими методами, чем это делает епископ. Тот беспрестанно жалеет сына и балует его, идя на поводу у прихотей своенравного отпрыска. Собственный корабль и команда, находящаяся в полном его подчинении, совершенно не были оценены этим молокососом. Эли искренне уверен, что все их достижения — его заслуга. Надо бы перестать прикрывать его задницу и показать парнишке, какой суровой может быть реальная жизнь…

Вечером следующего дня на борту случился настоящий пир. Марселлет понятия не имела, в честь чего затеяно празднество, но даже ей принесли сочный кусок мяса и немного вина.

[1] Наказание плетью, иначе называлось законом Моисея. Обычно назначалось 40 или 39 ударов, причем меньшее число ударов означало некоторое подобие гуманности, так как согласно Ветхому завету 40 ударов плетью фактически означали смертную казнь. Разумеется, и 39 ударов было достаточно, чтобы наказуемый умер, но наказывать 40 ударами, как Понтий Пилат, считалось негуманно. Чаще всего капитан или команда выносили наказание меньшим числом ударов плетью, в зависимости от тяжести преступления. Во времена Золотого века пиратства наказание 39 ударами плетью было чрезвычайно распространенным явлением.

[2] Грильяж (фр. grillage) — французский десерт из жареных орехов с сахаром. Происходит из восточной халвы грубого помола. Восточные сладости в течение длительного времени были недоступны европейцам. В Европу они пришли где-то в XVII—XVIII веках. Изделия типа карамели — козинаки, грильяж — подавись в домах аристократов.