Грань

Елена Александровна Асеева, 2011

К окончательно спившемуся Витьку, потерявшему семью, родных и совесть, приходят некошные. Луканька и Шайтан – так зовут эту нечисть – начинают изводить и мучить упившегося Витька, доводя его до безумия. И уже непонятно – это просто алкогольный делирий или же и впрямь Витюху посетили черти-некошные. И только воспоминания о родных, давно почивших матери, дедушке и бабушке, ещё как-то удерживают на грани жизни Виктора Сергеевича.

Глава третья

Однако Витька, как можно понять, не послушался предупреждения.

Он давно уже потерял свою совесть… любовь к семье и родне… все те прекрасные чувства, что живут в наших душах и зовутся: отзывчивостью, ответственностью, сопереживанием, верностью, жертвенностью и несомненно любовью… Все это он уже давно растерял, похоронил и позабыл… осталось в его душе только выпивка, без каковой он не хотел и наверно уже увы! не мог жить… Именно эта горячительная, спиртосодержащая, мутная или прозрачная жидкость заполонила собою и всю его душу, и весь его мозг.

За эти несколько дней, как в мозгу его зазвучали голоса, Витюха практически не спал, а если и спал то лишь урывками. Ему удавалось уснуть всего на час–два не более в сутки, а появившаяся бессонница мучила и изводила его неумолкающими ни на миг разговорами внутри головы так, что от этой какофонии и не всегда хотелось пить ту самую « Жидкость» — гигиенический антисептик для рук. Она почему-то стала вызывать приступы тошноты, головокружение, обильное потоотделение и еще внезапно стали болеть очи, в них появилась острая режущая боль, словно изнутри кто-то тыкал иголочками в глазное яблоко.

Голоса в голове продолжали пугать, оскорблять и обзывать всякими дрянными словами Витька. Иногда они прямо-таки издевались над хозяином дома, подзадоривая его подраться с друганом, имя которого после нескольких дней употребления « Жидкости» и назойливых голосов окончательно выветрилось из памяти. Большей частью времени, в связи с невозможностью уснуть, Виктор подолгу сидел на табурете в кухне, облокотившись о стол, и слушал голоса. Затем он вдруг резко вскакивал с места и начинал бегать по комнате, частенько спотыкаясь об неудачно разложенный диван. Бывало так, что утомленный болтовней голосов, он начинал вступать с ними в передряги, и, замирая на середине комнаты, размахивал руками, кривил лицо и выкрикивал злобные ругательства в ответ. А потому неоднократно получал в нос или глаз от другана, не прекращающего поглощать запасы «Жидкости», да все выпады принимающего на свой счет, оный несмотря на беспробудное пьянство и болезнь был выше и крупнее хозяина дома. Он, яростно оберегая свою честь, всякий раз бил Витька крепко и больно, а тот вследствие затуманенного взора, не в силах ответить, падал плашмя на пол покрытый грязью, мочой и недавно выпрыгнувшей из него блевотиной.

Виктор подолгу там лежал, плюхая веками и принюхиваясь к кисло-горькому запаху своего дома, который некогда пах сладостью женского тела Лары и воробьиным пухом волос Витасика. После каждого такого падения голоса в голове на чуток затихали, а маленько погодя начинали громко хохотать, наверно получая удовольствие и от унижения алкоголика, и от его жалкого свинячего облика.

Тот второй голос немного прогоготав, снова принимался протяжно напевать слова оскорбляющие достоинство того в ком жил и мешая эпитеты: свинья, гад, паразит и менее знакомые (но от этого не менее оскорбительные): шкандыба, баглай, шлёнда… приправлял их всякими противными прилагательными на вроде грязный, вонючий, уродливый. Он пел эти словосочетания своим красивым бархатистым басом, а опосля того к его речитативу подключался либо детский хор голосов, либо гремящий в литавры и колотящий в барабаны духовой оркестр. Этот оглушительный треск, это раскатистое, будто весенний гром, рокотанье звучало в голове значительное время, при этом особенно старались произвести, как можно больше шума, именно литавры очень часто ударяя медными тарелками невпопад поющему голосу, вроде лишь для того, чтобы создать гудящее состояние в измученном мозгу Витька.

Иногда оркестр, исполнив лишь первые аккорды марша, смолкал, а прочистивший кашлем горло голос… тот второй… обращаясь к Виктору молвил, таким ехидно-лилейным говорком:

— Ах, Витек, свиное ты рыло, облезлая сволочь… Прекрати бухать… гони этих тварей из дома. Ты чего дурилка картонная не понял, что ли??? Ты допился… до предела… до края… до последней грани… Ты думаешь, мы просто так у тебя в башке объявились? Нет… вонючая ты шлёнда… Мы пришли потому как ты, пакость такая, допился до тех самых… ха…ха…ха, — громко засмеявшись и поддерживая смех барабанным боем тра…та…та…та, дополнял голос, — ты допился до тех самых чертиков, как именуют нас людишечки, живущие рядом с тобой… И теперь, мы — эти самые чертики… ха…ха…ха… пришли… пришли к тебе… И теперь, ты пес облезлый, будешь иметь дело с нами… с нами братьями — некошными.

Голоса пели, издевались, обзывались… они то орали… то начинали шептать, понижая тембр голоса так, что слышался лишь тихий, похожий на шелест листвы, шепот. А несчастный Витек, стараясь расслышать их, напрягал свое тело, слух, впиваясь пальцами рук в край стола и чувствовал, как дрожит его кожа, покрываясь огромными пупырышками. Чувствовал как глухо… глухо стучит его сердце, и надрывно с присвистом дышат легкие. Большущие капли пота стекали с его лба и покрывали своей сыростью опухшее от пьянства лицо, а потом Виктор, сам не понимая почему, начинал громко рыдать или смеяться, стараясь перекричать этим воем поселившихся в голове некошных… все… все, чтобы прогнать эти назойливые голоса.

Утомленный творящимся в его мозгу беспределом, он вскакивал со своего табурета и прогонял сожительницу и другана из дома, надеясь, что как только те покинут дом, некошные заткнуться…

И если друган и Натаха, в конце концов, надавав Витьку затрещин по лохматой шевелюре прикрывающей голову, убрались из дома, то голоса и не подумали его покинуть и даже не пожелали затихнуть.

Они продолжали производить в мозгу тихое шептание, громкие, издевательские диалоги и песни, иногда приправляя все это ударами барабана или звоном медных литавр. И до того измучили своей болтовней того, в ком обитали, что он Витюха хоть и не желал пить, все же опорожнил остатки «Жидкости». И выскакивая из кухни в сенцы, шибанулся об притолку двери головой да повалившись на пол толи уснул, толи вновь потерял сознание… в общем на время забылся.

Когда Витек пробудился, и, открыл глаза, он обнаружил себя лежащим на деревянном полу сенцов. Холодный ветерок, выбиваясь из щелей пола, проникал в сенцы, через плохо прикрытую входную дверь, кружил над ним и даже обнимал. Его ледяное дыхание пробиралось сквозь рвань одежды, покрывающую кожу и морозило все части тела, заставляя тяжело и судорожно вздрагивать конечностями. А еще Виктор почувствовал своим, замершим или отдышавшимся в тишине, мозгом какую-то надвигающуюся беду похожую на серо-бурую грозовую тучу, несущую в себе молнии, дождь и град… словом непогоду… Отсутствие некошных в голове создало непреодолимое состояние ужаса и страха в его душе (если она конечно у него была).

Какое-то время он продолжал лежать на полу страшась обратить на себя внимание голосов и пугаясь надвигающейся беды. Одиноко висевшая в сенцах лампочка, освещала комнату тускло-мутноватым светом, и полумрак витающий в углах, около закрытых дверей, ведущих в кухню и на двор, около замершего, робеющего при виде хозяина холодильника, вызывали тревогу. И казалось Витьку, трясущемуся от холода и пьянства, что вокруг него витает не холодный ветер, ворвавшийся через плохо утепленные стены и щели в полу, а кружит здесь страшное, прозрачное чудовище. С двумя огромными крылами и длинным хвостом, которое лижет его лицо, волосы и даже грязный свитер своим невидимым языком, словно принюхиваясь и верно собираясь вскоре сглотнуть его целиком.

Страшась своих собственных мыслей и ощущений, Витек решил все же подняться. Вначале, подогнув ноги в коленях, он уселся на полу. И в тот же миг ощутил в животе тягучую боль, вечно голодного желудка, а перед глазами мгновенно появилось черное облако, в котором как в предгрозовой туче замелькали яркие удлиненные, серебристые вспышки молний. Серебристые стрелы били не только вертикально вниз, но и норовили ударить Витюху в глаз или в нос, при этом каждый раз, когда им удавалось достичь живого тела, они выбрасывали на месте соприкосновения тысячи мельчайших огненных капель…

Помотав головой и прогнав от себя и огненные капли, и серебристые молнии, и черное облако, Виктор Сергеевич принялся подниматься на ноги. Тяжело кряхтя и раскачиваясь из стороны в сторону, придерживаясь за дверь, под оной он и отдыхал, Витек встал и начал шарить рукой по деревянному ее полотну в поисках ручки. Немного погодя ему удалось нащупать дверную ручку в форме сферы, у которой когда-то был язычок-защелка, фиксировавший дверь вплотную к дверной коробке, но от частого использования (открывания и закрывания) язычок переломился надвое и теперь более не смыкал плотно дверь, а ручка, как таковая, перестав выполнять функции поворотной, служила нынче лишь для поддержки и рывка. Наткнувшись на эту ручку, хозяин дома крепко схватился за нее, покачнулся назад и вместе с этим качанием также резко открыл дверь на себя. Пронзительно заскрипев петлями дверь отворилась и Витек переступив через порог вошел в кухню, где несмотря на грязь, беспорядок и вонь, царило утро… Оно пробивалось сквозь немытые окна, сквозь желтые газеты и вносило с собой свет в этот гадливый и провонявший мочей, блевотиной и грязью дом.

Перехватившись рукой, Витька дернул за внутреннюю ручку, дверь на себя, и шагнул вперед. Дверь же, словно послушное и забитое дитя у худых родителей, тотчас закрылась. А беспутный хозяин уже делал коротюсенькие, неуверенные шажочки стремясь как можно скорее подойти к столу и опереться на него, да упасть сверху на массивный табурет, что стоял недалече… не в силах удерживать прямостоячее положение тела.

Шаг… еще шаг… громкий ик, голодного и бурчащего желудка… и вот уже трясущиеся пальцы ухватились за край стола, и, придерживая раскачивающийся стан, с трудом усадили зад на табурет, который с таким же трудом обнаружили под собой.

Витюха опустился на табурет, и крепко держась за стол, обвел мутным взглядом кухню, с трудом концентрируясь на грязной, давно лакированной и уже обильно покрытой пятнами и щедринками поверхности стола.

— Фу, — с трудом исторг он из себя, и вновь громко икнул так, что в желудке, чегой-то подпрыгнуло и тяжело булькнувшись обратно, отдалось острой болью вначале в правом боку, затем в левом.

От острой боли, из глаз Виктора в разные стороны прыснули слезы да такие обильные, похожие на струи фонтана в каковые только, что подали приличный напор воды. Мешая слезы и вытекающие из носа сопли, Витек освободил левую руку, крепко сжимающую край стола и принялся ладонью утирать новые и новые потоки жалости к себе, а после не выдержав таких страданий уткнулся лбом в стол и громко зарыдал, при этом стоящая на середине стола закопченная кастрюля, полная остатков шелухи, принялась тихонько подпевать своему хозяину выводя, что-то близкое к звуку звян…звян…

« Несчастный… какой же я несчастный, — приговаривал Виктор, и высунув изо рта язык загибая его вверх начал слизывать им текущие из носа сопли, ударяясь лбом о деревянную поверхность стола, продолжительно хрюкая, и сотрясаясь всем телом. — Что же я такой несчастный, никому не нужный… Вот… вот чую я… что-то со мной случится… беда какая… а я… я никому не нужен… Где ж справедливость… где ж… эти… как их зовут…»

Но название тех о ком он подумал, Витька не стал озвучивать, а потому было не понятно то ли вспоминал он близких, то ли некошных… Одно было точно, и это он — Виктор Сергеевич понимал, что если с ним и случится беда то в этом будут повинны те самые некошные, а он такой несчастный страдалец и мученик обиженный, обездоленный судьбой и жизнью будет в их руках безропотной игрушкой… От этих тяжелых и столь умных мыслей хозяину дома вдруг так захотелось выпить… выпить… горячительной, опустошающей и иссушающей душу и плоть водки… и непременно водочки. Ни «Жидкости», ни боярышника, что раньше продавали в аптеках, ни сивухи… а именно водочки… водочки…

Так, что несчастный хозяин дома заплямкал размякшими от слез, соплей и слюней губами и в тот же миг прекратил рыдать, будто он уже глотал эту прозрачную, холодненькую, горьковато-бодрящую жидкость.

Еще чуть-чуть он плямкал и плямкал губами, а потом оторвал лоб от стола и выпрямив спину, утер левой ладонью лицо от сырости да внезапно понял, что водочка… водочка такая прозрачная, холодненькая, горьковато-бодрящая это из прошлой жизни… из той где были Ларка, Виталька, мать, отец, брат… где был завод и наваристый, сдобренный свеклой и помидорками красный… красный борщ.

— Эх, — вымолвил Витек, и, шмыгнув носом, провел рукавом свитера по лицу, чтобы окончательно его просушить. — Борщичка бы сейчас… и такого… такого, чтобы непременно там кусочки мясца были… и хорошо бы свининки… А пить… пить… так… я что ж… пить я больше не буду… Наверное…

Он замолчал и прислушался к себе… или если быть более точным притаился… Вот…вот… Виктор притаился, стараясь разобрать слышали его решение те два некошных, что жили в его голове… в самих мозгах и требовали бросить пить… стращая его всякими неприятностями. А некошные молчали… они тоже затаились или покинули этого алкоголика, а быть может… что скорее всего, они уже все решили и для себя, и для него… притаившегося… прислушивающегося к шорохам в собственных мозгах Виктора Сергеевича.

— Да… пить не буду, — окончательно резюмировал Витька, и немного склонив на бок голову, добавил, — эту самую « Жидкость» больше не буду пить никогда! — и порадовался тому, что некошные никак не отреагировали на его окончательное решение.

И так как голоса в голове больше не доставали его, и, радуясь тому, что так легко от них отвязался, Витек решил попить водички. Потому как водочки не было, а плямканье губ вызвало дикое желание хлебнуть хоть чегой-то, он поднялся с табурета, и, придерживаясь правой рукой за стол, чтобы ноги устойчивее переставлялись, да шаркая старыми ботинками по линолеуму, двинулся к ведру с водой, стоявшему на печи.

Неспешно переступая ногами, и издавая при этом хрясь… хрясь… оно как тянуть их приходилось по остаткам опилок, кусочков угля и всякого мелкого мусора, цепляясь правой рукой за стол, Витюха приблизился к печи. И протянув навстречу к ней левую руку, молниеносно перехватился, при этом оставив наконец-то в покое стол. Он оперся ладонью об облупленный край печи, откуда тихо зашуршав, в ту же секунду, посыпалось крошево глины, а потом с угла и вовсе отвалился целый пласт, оголив красный бок кирпича, и пошел к оцинкованному ведру, стоявшему на крайней конфорке. Витек прижался корпусом тела к давно не топленной печи и некоторое время стоял там покачиваясь из стороны в сторону, не очень то понимая почему его так мотыляет, ведь он не пил и трезв как… как… словом трезв он!

Конец ознакомительного фрагмента.