Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…»

Екатерина Павлова

Светлейшая Венеция, прекрасная и таинственная, – город, в котором до сих пор происходят таинственные и поражающие коварством злодеяния, романтические встречи и любовь, которую не губит время. Секреты, предательства, опасность. Хватит ли смелости и сил, чтобы найти истину в паутине тонких старых улочек, каналов и домов?

4

Получилось так, что всю ночь я не спала, а пыталась спать, и когда проснулась часов в шесть утра, солнце уже начало всходить. Я бросила свои потуги поспать, просто лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Розоватые лучики окрашивали стены и деревянные балки потолка, меняли цвет и начинали потихоньку нагревать помещение. Все просыпалось, радовалось новому дню, кроме моего тела, которому так и не удалось отдохнуть. Часов пять спустя, я прибежала на работу с недосыпом под глазами и устроилась поудобнее в мастерской. Делать особо было нечего, монотонно я перебирала картины. Часы медленно отсчитывали время. Я сидела, пытаясь отгородиться от тревожных предчувствий и недосыпа, уже часа два к ряду не выходила оттуда, проявляя чудеса трудоголизма, что было мне не свойственно. Леонардо пришел наверх и стал почти невидимым, начав писать. Он просто тихо вошел, взял завешанный тряпками в углу мольберт и стал работать. Работал художник очень тихо, практически не производя никаких движений — это было удивительно.

Я тоже старалась все делать тихо, чтобы ему не мешать. Невероятное ощущение, когда двое находятся в одной комнате и беззвучно сосуществуют, даже дыхание становится более тихим, чем обычно. Я взяла одну из картин, на которой была изображена женщина, и сразу поняла, кто она. Белая кожа с синим отливом и огненные волосы. Она была повернута в профиль и немного спиной. Сзади был темно-синий с отливом зеленого и коричневого фон, напоминающий смятые простыни, практически не прорисованный. Особой четкостью портрет не отличался, но как будто дышал и вибрировал насыщенностью красок и эротизмом изображения. Я провела пальцами по нему не в силах устоять. Через какое-то время взяла следующий, на нем была снова женщина, и снова в профиль было лицо и шея, а грудь и все ниже следующее были написаны в анфас. Потом снова портрет, и снова странность — ее плечи и лопатки, и копна огненных волос, поднятых руками. И еще один, на нем модель сидела в анфас, широко расставив ноги, и загородив свое лицо зачесанными вперед волосами.

— И как вам? — раздалось над моим ухом.

Я обернулась, не узнав голоса.

Надо мной стоя мужчина лет тридцати пяти, с черными глазами и загорелой кожей. Он немного улыбался. Его волосы были лощено зачесаны назад, и как будто влажноваты. Про таких мужчин говорят — дьявольски привлекателен.

— Габриэль, что ты здесь делаешь! — Леонардо бросил свою работу и резко подошел к нам.

— Пришел по делу, — ответил тот. И немного сменив тон, добавил. — Может, ты мне преподашь несколько уроков? Всю жизнь мечтал рисовать так.

— Почему ты вечно подкрадываешься? Сколько раз повторять, без стука не входить, и предупреждать заранее о своем приходе.

— Так не интересно. Приятнее, заставать человека в необычных положениях.

— Я же сказал, что я буду занят все время. И сказал, чтобы ты предупреждал о своем приходе заранее.

— Да, да, — слабо обращая внимание на маэстро, произнес другой человек в мастерской.

— Ну и как вам шедевры эротического искусства Леонардо? Впечатляет, правда?

— Вы тоже художник?

— Жалкий ученик мастера, — немного нахально ответил Габриэль и обольстительно улыбнулся. — До его уровня мне никогда не дорасти.

— Самокритика — тоже хорошая вещь!

Он улыбнулся, поведя бровью, и не сводил взгляда черных глаз.

— Надолго к нам?

— На месяц, другой, — ответила я, мягко улыбнувшись.

— Надо будет обязательно показать вам Венецию.

— Мне уже показали, — улыбнулась снова.

Он взглянул на Леонардо и возвратился глазами ко мне.

— Ну, Леонардо — эстет! Уверен, что настоящий город Вы не увидели! Злачные места, где собираются гуляки и грабители, непризнанные гении и скупщики краденного, творческие личности и проститутки мира искусств….

— Проститутки мира искусств?

— Натурщицы, — пояснил он, — мечтающие остаться на полотнах великих художников.

— Например, на Ваших?

Мужчина засмеялся.

— Не гнушаюсь и этим, — ответил он, улыбнувшись от уха до уха.

И провел рукой по подбородку, на котором блеснул роскошный перстень с рубином.

— Хватит нести всякую чушь! — резко оборвал его Леонардо. — Не слушай его, он как всегда по-идиотски себя ведет, — обратился художник ко мне.

Пришлось улыбнуться Леонардо, чтобы разрядить обстановку.

— Пойдем, раз уж ты меня так хотел видеть, поговорим!

И он буквально вытолкал гостя из мастерской. Я осталась одна, вздохнула и еще раз обвела взглядом портреты, постучала пальцами дробь, потом встала и подошла к окну, у которого стояла еще парочка нужных полотен. Мимолетом взглянула в окно и резко замерла от удивления. Окно выходило на улочку. На ней стояли Леонардо и Габриэль и о чем-то очень сильно спорили. Мне это показалось странным. Художник так разозлился, что размахивал руками как настоящий итальянец, чего раньше я за ним не замечала. Диалог длился довольно долго, спор не собирался разрешаться.

Не придав увиденному особого значения, я отвела глаза и протянула руку к картинам, схватила и принесла их к столу, за которым работала. Усевшись, стала разглядывать. Это были совсем другие работы. В углу значилось место — Тоскана. И дата. Я разглядывала нарисованную женщину, и не могла понять, что меня в ней притягивает. Что-то щелкало в мозгу, но понять, что именно я не была готова. Женщина была обнажена, лишь в некоторых местах прикрыта черным кружевом. Ее формы, ее каштановые волосы до плеч, ее карие глаза, — что-то казалось смутно знакомым, но я не могла понять, что. Бросив это занятие, пошла дальше в своей работе. Леонардо снова ворвался в мансарду, запыхавшись, и старательно пытался сделать свою улыбку более естественной.

— Надеюсь, ты не обратишь внимание на болтовню этого грубияна! Он обожает провокации и постоянно говорит неправду.

— Не буду, — улыбнулась я.

— Может, мы на сегодня закончим?

— Хотите поработать? — я встала из-за стола, чтобы уйти. — Тогда я не буду Вам мешать.

— Я….вовсе нет! Простите, я хотел предложить спуститься к обеду.

— О, спасибо, но сегодня я откажусь. Иначе привыкну и буду обедать у Вас постоянно.

— Я буду только рад, — поспешно произнес художник, и от неловкости выронил из рук кисти.

— Спасибо, но я пойду к себе домой. До завтра.

Я собрала свои вещи, пока он не передумал, и попрощалась, не обращая внимания на его уговоры. Выйдя на улицу, почувствовала, как солнце припекает кожу. Палило сильно. Я стала продвигаться медленно, стараясь идти в тени. Шла, пока не дошла до площади, маленькой, как и большинство венецианских площадей, и очень уютной, в одном из углов приветливо стояло открытое кафе, зазывая белыми зонтиками и скатертями. Села за один из столиков и наслаждалась тем, что спрятана от солнца. Ветра совсем не чувствовалось, но кожа истово просила его среди нагретого камня города, чтобы спасти себя. Сделав заказ, я наблюдала, как живет эта площадь. Народу на ней было не много, наверное, из-за жары. Ставни домов прикрыты, чтобы меньше проникало палящих лучей внутрь. Все залито светом, очень ярким и чересчур белесым. И тут я подумала, что все эти здания и мощеная дорога существовали еще и в семнадцатом, восемнадцатом, обновлялись в девятнадцатом и двадцатом, и пока не были тронуты так отчетливо нашим двадцать первым веком. А, следовательно, и посещавшие ее люди жили тоже в эти же самые эпохи. Страшно представить, сколько их тут было, чем они занимались, как жили. Кто-то вел добропорядочную жизнь, а кто-то не гнушался и преступлениями. Кажется обыденность, но убийства из-за наживы или политических целей, из-за страсти или мести были здесь не редкостью. В Венеции очень много историй подобного рода, и большинство из них — правда. Кроме романтики здесь часто витала смерть, часто — загадочная смерть, нередки — самоубийства. А еще была та, что выкосила большую часть жителей. Бубонная чума, которая завладела городом и уменьшила количество жителей на две трети. Этот город убивает так же красиво, как и пробуждает пылкую любовь в сердцах, а некоторых меланхоликов еще глубже загоняет в депрессию. Здесь все неоднозначно, и не знаешь, что именно тебе уготовано. Сплошная загадка…

— Позволите? — спросили меня.

Я повернула голову, и передо мной уселся мой недавний знакомый, сияя улыбкой.

— Не могу отказать себе в удовольствии посидеть в кафе с красивой женщиной.

— Пожалуйста, прошу, — ответила я улыбкой на его комплимент.

Он уселся поудобнее и уставился на меня. Его кольцо ярко сверкало на солнце, привлекало внимания.

— Значит, Вы теперь будете много времени проводить с Леонардо, — фраза прозвучала как утверждение.

— С его работами. Маэстро вполне свободен для творчества, — пытаясь опровергнуть фразу, ответила я.

— Он показывал Вам свои работы? — продолжил мужчина непринужденный разговор и с изяществом заказал себе кофе жестом руки, которую тут же уловил официант.

— Только старые, которые требуют катологизации.

— Вот как? И не говорил, кто его новая вдохновительница? — протянул мужчина с улыбкой, настолько обольстительной, что дрогнуло бы любое женское сердце.

— Простите? — мне требовались разъяснения.

— Да это я так, не обращайте внимания, — махнул он кистью со сверкающим кольцом.

— Он, кажется, собирается рисовать Венецию.

— Венецию? — поморщился Габриэль. — Зачем это ему?

— Странный вопрос. Этот город вдохновлял ни один десяток людей творческой профессии.

— Он двадцать лет тут прозябает и не вдохновлялся им. Скорее, он в Венеции все больше погружается в свое депрессивное состояние.

— У Леонардо депрессия? — удивилась я.

— Художники все меланхолики!

— По Вам не скажешь, — пошутила я и улыбнулась.

— Поэтому, я плохой художник.., — глотнул мужчина ароматный кофе и немного сощурил глаза от яркого солнца, неожиданно ударившего. — Не могу не наслаждаться жизнью и обожаю деньги.

— Картины принося Вам доход? — искренне удивилась я и готова была восхититься.

— Нет, у меня другой источник дохода. Картины — это отголоски моей прошлой жизни. Мама хотела, чтобы я стал художником. Пришлось закончить художественную школу, — пожал он плечами.

— Ну, Вы хоть ценитель?

— Только шедевров, стоимость которых свыше миллиона.

— Интересный подход. И как Вы дошли до такой жизни?

— В тот момент как понял, что на живописи я не заработаю, — вздохнул Габриэль и снова улыбнулся.

— А теперь Вы своей жизнью довольны? — чуть прикрыв глаза, взглянула я на собеседника повнимательнее.

— Не так, как хотелось бы.

Мы помолчали, улыбаясь друг другу. Он был привлекательным и довольно обходительным, но в нем была какая-то странность. Я никак не могла понять, что именно в нем сидит.

— Но для Вас бы я сделал исключение.

— В каком смысле? — хлопнула я глазами от неожиданного заявления.

— Я бы Вас нарисовал.

— Вы мне не по карману, — отшутилась я.

— С чего Вы взяли?

— Вы же сами сказали, что любите деньги.

Он засмеялся.

— Пойдемте, я Вам кое-что покажу, — настойчиво произнес он, вставая.

— Что покажете? — не поняла я.

— Пойдемте! Обещаю, с Вами ничего не случится, — он взял мою руку, и мне ничего не осталось, как встать и пойти за ним следом. Я поняла, что в нем странного: перед ним невозможно устоять.

Мы прошли какими-то дворами и закоулками, подошли к довольно обветшалому дому, очень старому, но красивому и вошли внутрь. У здания были роскошные окна на всех этажах. Готически стрельчатые, очень узкие, рядами по три окна, они простирались вдоль всего здания. Каждое окно было увенчано по краю тонкой лепниной, словно тесьмой белый камень окружал каждое окошко, причудливо переплетаясь в растительный орнамент. Чуть выше, между окнами разных этажей выделялись характерные византийские мозаики. Смешения Запада и Востока, двух абсолютно разных культур, эпох — все это покоилось и хранилось долгие века на водах Венеции.

В доме оказалось пустынно, мебели практически не было. Глядя на хозяина, трудно было представить, что он живет аскетом, я еще раз присмотрелась к нему, потом к пристанищу, и две картинки никак не хотели совмещаться воедино. Роскошные венецианские люстры, роскошные стрельчатые окна, отделка стен потрясало воображение даже самого изощренного критика. Одинокий диван — настоящий антиквариат — стоял посередине зала, дожидаясь кого-то, как брошенная собака на вокзале. Еще кое-где вещи и пара коробок.

— Нравится? — раздался голос хозяина по пустому помещению громким эхом.

— Красиво, — продолжая вертеть головой, ответила я.

— Мое логово.

— Вы его купили?

— Мечтаю о таком.

Я сморщила лоб, не понимая, о чем он.

— Живу не легально, — пояснил мужчина со своей шикарной улыбкой.

— И Вас еще не поймали? — удивилась я скорее наигранно, чем по правде.

— Я много кого здесь знаю, так что, с этим проблем у меня нет, — пожал он плечами и вновь улыбнулся.

— Для этого Вам и нужны деньги?

— Верно. Здесь деньги ради самих денег никого не интересуют, здесь предпочитают покупать роскошь и красоту.

— Я так понимаю, это — ваша философия жизни.

— Большей частью. Я не против и земных связей, чувственных удовольствий.

Я улыбнулась, продолжая ходить по залу и оглядываться.

— А Вы сами отсюда?

— Родился недалеко, в деревушке. Я здесь учился большую часть своего ученичества. И остался.

— У Вас много друзей?

— Хватает, но Вам они вряд ли понравятся.

— А-а-а, — протянула я, — скупщики краденного, неудачливые служители искусства, завсегдатаи ночных заведений… — повторял мой голос слова мужчины.

— Они самые, — сделал пару шагов в мою сторону Габриэль.

У меня немного перехватило дыхание.

— Хочешь их увидеть? — подойдя ближе и заглянув в глаза, спросил он.

— Вы думаете, у меня настолько отсутствует инстинкт самосохранения? — чуть лукаво спросила я, не отводя глаз.

— Я думаю, ты, как все женщины, любопытна.

— Возможно, — все так же чуть улыбаясь, я отстранилась и стала мерить шагами его дом.

Он улыбнулся и следовал за мной. Проходя из комнаты в комнату, из зала в зал, в одной из них я приблизилась к окну.

— Если ты здесь давно живешь, наверное, много слышал историй о здешних обитателях?

— Не особенно. А что тебя интересно?

— В том доме, где я сейчас живу, действительно происходили странные вещи? — не сумев удержать свое разожженное любопытство, спросила то, что несколько дней не давало мне покоя.

— В каком доме?

— В Канареджо, где раньше жил Леонардо со своей покойной женой.

— Странные вещи, — протянул он. — Ты о чем?

— Говорят, дом странно действует на людей. Сводит с ума, что-то в этом роде…

— Что за чушь, — усмехнулся Габриэль. — Тогда и в моем палаццо кишат приведения! — он поднял руку и обвел ею все пространство. — Единственное, что произошло в том доме за последние двадцать пять лет, это то, что любовница Леонардо вскрыла себе вены. Но это произошло вовсе не из-за дома!

— Может, у нее там развилась депрессия?

— Чушь! Депрессия возникает не из-за домов, а из-за неустроенности жизни. Если б он меньше ей изменял, возможно, сейчас бы она была жива и невредима.

— Зачем красивой женщине вскрывать себе вены из-за неверного любовника? Такая драма из-за ревности?

— Понятия не имею, — пожал Габриэль плечами. — Кто вас женщин поймет? Я лишь знаю, что причина была в его увлечении другой. Кажется, он ее тоже рисовал, ну и как водится, дело зашло дальше. Я мало что знаю, только, как все закончилось, ты слышала.

Я еще немного помолчала, обдумывая его слова.

— Значит, ты совсем не рисуешь?

— Да, вообщем, нет. Но здесь есть несколько моих работ. Хочешь посмотреть?

— Хочу, — кивнула я головой.

Мы спустились на нижний этаж, потом еще ниже по ступенькам в какой-то подвал. Габриэль включил свет. И в углу, за барахлом я увидела его работы. Картины стояли сиротливо, практически без какой-либо заботы. Габриэль взял их безо всякой осторожности и выставил на свет. Он был художником, это сразу бросалось в глаза. Но плохим. Без эмоциональности, без остроты ощущения, не знаю, кому это могло понравиться.

— Можешь не говорить, я по твоему лицу вижу, — он улыбнулся.

Я взглянула на него, и он не сводил с меня своих черных глаз.

— Школа у тебя определенно есть, а вот желания рисовать — нет.

— Я по этому поводу не переживаю.

Он улыбнулся, а я заглянула ему в глаза. Они казались совсем черными, как угли, хотя внешне он не походил на южанина. В Габриэле были меланхолическая тонкость, правильные и тонкие черты лица, и вместе с тем, черные волосы и глаза.

— Ты когда-нибудь рисовала?

— Закончила художественную школу.

— Но не рисуешь.

— Нет. Мои мечты стать художницей развеялись как дым.

— Значит, мы друг друга понимаем, — сказал он и впился своими черными глазами, от которых екнуло сердце.

— Мне, пожалуй, пора, — я протянула ему руку.

Рука схватил мою руку, но так не отпустила.

— Так как насчет прогулки по загадочным местам Венеции. Нельзя побывать здесь и не увидеть ее темные стороны, — он настойчиво смотрел мне в глаза и улыбался.

— Не сегодня, — я с трудом вытащила свою руку и стала идти к двери.

— Я буду ждать! — крикнул он мне вслед.

Я уходила, не оборачиваясь. Мне стало понятным, что в нем не так. Он увлекает за собой: неосознанно ты следуешь за ним и не думаешь об опасности, просто доверяешь. А слепое доверие приводит к беде.

Когда я пришла домой, первое, что сделала, это пошла на чердак. Трудно объяснить, почему мансарда для меня становилась словно волшебная пещера Али-Бабы. Разумеется, в ней я не рассчитывала найти ни кладов, ни чего бы то ни было интересного, загадочного, просто, эта закрытая дверь манила магнитом совершенно необъяснимо и настойчиво. Настолько настойчиво, что даже вне дома я постоянно думала о ней. Мне ужасно хотелось попасть за ее порог, поэтому я шла к ней как крысы на мелодию дудки крысолова. Пролетев все ступеньки стрелой, остановилась у порога в ожидании, что на этот раз она откроется. Ладонь обхватила ручку, рука напряглась и потянула. Сердце затрепетало. Рука все напрягалась и тянула дверь на себя, с огромным усердием пыталась открыть, но все было безрезультатно. Я мучилась как при ходьбе по дороге на Голгофу, теряя время, надрывая пальцы, подступая то с одной стороны, то с другой. Светлых идей в голову так и не пришло, после чего, жутко разочаровавшись и расстроившись, я бросила это занятие и спустилась вниз.

Наступали сумерки, все заволокло темно-серым светом, в окна начал проникать холодный ночной ветерок, который перемешивался с запахами города и разогретого ночного камня. Мои пальцы нащупали выключатель. После щелчка серость рассеялась, сменившись тусклым, очень слабым желтым светом электрических ламп. Я смотрела на заход солнца, точнее, самого солнца не могла увидеть, но отсвет на небе был очень красивым, навевал тоскливые мысли, которые бередили потаенные раны в душе, уносили в прошлое. Я снова нехотя вспомнила его. Глаза цвета раухтопаза, темные волосы, мои ощущения, когда я клала руки ему на шею, и его голос, бархатный, необычайно красивый. Когда я вспоминала, мне переставало быть одиноко. Воспоминания согревали замерзшее от душевных терзаний тело. Я забывала о том, насколько перед ним виновата, забывала, какую боль он мне причинил, забывала, что на нас обоих висит вина в случившемся с Полем. Все, что когда-то было, и что есть сейчас, растворялось, и я обретала силы, что бы продолжать жить и дышать.

Необъяснимо, почему именно так. Его реальное присутствие никогда не вызывало у меня подобных чувств, только воспоминания о нем. В реальности его защита была опасной, он подавлял всем своим существом, накладывая невидимые путы, из которых ты как бабочка рвешься наружу, и не можешь выпутаться, задыхаешься от его напора, от нежелания идти на компромиссы, или хотя бы понять тебя.

Свет вдруг резко погас. И я захлопала глазами и застонала.

— Только не это!

Пришлось идти на кухню, и зажигать свечи. Когда искусственный свет осветил пространство кухни, я оглянулась. Атмосфера была страшной до мурашек. Меня передернуло. Часы в углу показывали одиннадцать. Все заволокло чернотой, мебель казалась не только старой, но и зловещей. Узоры, углы, витиеватые ножки не украшали, а приняли форму уродливых диковинных существ. Красивая плитка казалась убогой и гнилой, мебель старой до такой степени, что вот-вот развалится, обрушится прямо на тебя. Мне всегда нравились свечи, полумрак. Но сейчас, в этой давящей тишине, в этом пустом доме, они казались чем-то угрожающе опасным. Они горели. Пламя было ровное, практически не трепетало, но казалось, что оно становится все выше и выше.

Я подумала, что дергать Леонардо сейчас, не очень вежливо. Возможно, он все еще рисует. Да и тащится черти куда, чтобы починить мне свет, — не самое желанное для него занятие, лучше попросить его прийти утром. Я немного еще посидела и, перенеся свечи в свою комнату, закрыла все окна и дверь внизу, снова поднялась наверх, разделась и легла. Мне упорно не хотелось их задувать и оставаться в полной темноте. Пара кошмаров еще не повод чего-то бояться.

Грудь выдохнула, глаза закрылись. Я лежала, ощущая присутствие свечей, пока их свет не стал намного ярче. Я снова открыла глаза, которые расширились. С невообразимым ужасом я обнаружила себя внизу на первом этаже. Все горело. Свечи полыхали повсюду, их были сотни: большие, маленькие, почти сгоревшие и новые. Огромное количество горящих свечей и света от них, который заливал все вокруг. Глаза слепило, я поморщилась от такого количества света и еле смогла взглянуть на стены. Глаза расширились от испытанного внезапно шока. На стенах красовались странные иероглифы и символы, написанные красным. По всем стенам море красного, непонятные надписи, латынь, вульгарный итальянский, фразы, обрывки фраз, просто буквы, чьи-то имена. И вдруг будто кто-то нажал кнопку магнитофона. Неизвестно откуда снова появились голоса, шквалом заговорили все разом. Я схватилась за голову.

— Боже, что это!

Они продолжали говорить и усиливались. Я сбивчиво задышала. Ноги побежали вверх по лестнице. Дыхание сбивалось. Я бежала, сама не зная куда и зачем. Лестница почему-то она стала очень длинной, все длиннее и длиннее, до бесконечности, наконец, я оказалась в темном коридоре, где голоса стихли. Обхватив себя руками, я пошла дальше к знакомой двери. Путешествие вместо привычных секунд затянулось надолго. Я бродила в непроглядной темноте, зная только, что здесь должна быть дверь моей спальни.

Рука дотронулась до ручки, хотя в этой темноте глаза совсем ее не видели. Начала проступать узкая полоса света. И снова… снова та женщина сидела в мраморной ванне, погруженная в красную воду, в профиль ко мне. Ее огненные волосы блестели при свете свечей, кожа была белой, а я приближалась к ней, сама не зная почему. Все ближе и ближе, присев около ванны, протянула руку, начала погружать ее в эту красную воду. Погружала ее, медленно и самозабвенно. Я видела кожу женщины и свою руку, моя кожа казалась еще бледнее и белее чем ее, словно отдавала кровь воде. От этого бегали мурашки. Рука медленно погружалась, и тут ее резко схватили, потянули вниз ванной с огромной силой, разбрызгивая воду повсюду. Она хлестнула мне в лицо, в рот, на грудь, а руку все тянули другой рукой.

Я перепугалась! И снова вскочила на кровати! Сердце колотилось в груди тысячью ударов. Я запаниковала, закрывая лицо руками и стараясь удержать слезы. Меня трясло, сердце все никак не останавливалось.

— Что же это такое?!

Я так и продолжала сидеть, с расшатанными нервами, обхватывая голову руками. Свечи почти догорели, за окном была ночь. Меня трясло, и по коже бегали мурашки.