Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение

Екатерина Алферов (2024)

Если твоё тело на 95% из титанового сплава, и только на 5% человеческий мозг, можешь ли ты считаться человеком? Ты человек или кукла? Оказе Юри думала, что она всю жизнь проработает учителем литературы, состарится и умрёт на станции Сараутахико. Вот только та Юри погибла в 22 года, раздавленная между железных остовов во время сбоя в системе общественного транспорта. И теперь 浮き世へと生れ出て来し蝶々かな — «В этот плывущий мир родилась и прилетела бабочка». Странно, что именно эти строки Кобаяси Иссы всплывают в памяти. Остатки человеческого сознания, запертого в кибернетическом теле, иногда преподносят такие сюрпризы…

Глава 2

ГЛАВА 2: ЦЕНА ЖИЗНИ

Космическая станция Сарутахико, названная в честь древнего божества дорог и перекрестков, висела в пространстве между звездами как маяк для межпланетных путешественников. Когда-то, более семи веков назад, человечество начало свой великий исход с перенаселенной Земли. Одни нашли новые дома на терраформированных планетах, другие основали колонии на орбитальных станциях. Но были и те, кто остался между мирами — в таких узловых точках, как Сарутахико.

Станция возникла на пересечении основных торговых маршрутов между колониями Альфа Центавра, шахтерскими поселениями пояса Койпера и сельскохозяйственными мирами системы Тау Кита. Сначала это был просто технический форпост для дозаправки и ремонта кораблей. Но чем оживленнее становилась торговля между мирами, тем больше разрасталась станция. Ремонтные доки превратились в технологические центры, появились жилые сектора, школы, больницы. Теперь это был настоящий город в космосе, где новейшие технологии соседствовали с вековыми традициями, принесенными с Земли.

Центральная больница Сарутахико располагалась в медицинском секторе станции, на границе между респектабельным административным районом и шумным торговым кварталом. Здесь, на сороковом уровне, в палате с видом на бесконечное звездное пространство, я очнулась в своем новом теле, став чем-то средним между человеком и машиной…

В холле больницы я видела других пациентов с кибернетическими протезами. Кто-то прятал их под одеждой, кто-то, наоборот, демонстрировал, украсив замысловатыми узорами. Но я была единственной, чье тело было полностью механическим.

На станции Сарутахико действовали особые правила страхования — здесь, где каждый день происходили аварии при стыковке кораблей и ремонте оборудования, обычные земные страховые схемы не работали. Но даже местные расширенные страховки не предусматривали таких случаев, как мой.

–…Прошу, ознакомьтесь с документами и поставьте свою подпись здесь и здесь, — администратор, молодая женщина с идеально уложенными волосами, положила передо мной стопку бумаг. Смешно, мы давно покинули родную Землю, но бумага всё ещё в ходу. Просто потому, что её нельзя взломать, как киберсистемы…

Я взяла предложенный стилус, стараясь рассчитать силу захвата. Пластик не треснул — уже прогресс. Система услужливо просканировала документы, мгновенно выделяя ключевые фразы:

"…полная ответственность за техническое обслуживание…"

"…отказ от претензий в случае нарушения графика обязательных процедур…"

"…запрет на самостоятельную модификацию систем…"

— Простите, Оказе-сан, — администратор слегка отодвинулась, когда я подняла глаза от документов. Мои новые глаза, светящиеся мягким светом, часто вызывали такую реакцию. — Вот здесь детализация счета.

Новый документ лег поверх остальных. Цифры были чёткими, как и всё, что я теперь видела. Слишком чёткими.

"Операция по извлечению и стабилизации мозга: 7,800,000 йен"

"Кибернетическое тело базовой комплектации: 12,400,000 йен"

"Операция по интеграции: 9,300,000 йен"

"Послеоперационный уход и калибровка: 2,900,000 йен"

"Итого: 32,400,000 йен"

Тридцать два миллиона четыреста тысяч йен. Мой мозг, теперь работающий с эффективностью компьютера, мгновенно перевел эту сумму в месяцы преподавательской зарплаты. Двенадцать лет работы, если не тратить ни на что другое. Но теперь я даже не была уверена, что смогу вернуться к преподаванию.

— Ваша страховка… — начала администратор.

— Не покрывает этого, — закончила я за неё. — Потому что процедура экспериментальная.

— Именно. — Она достала еще один документ. — Мы можем предложить план выплат. Базовый взнос составит 300,000 йен в месяц, плюс дополнительные расходы на обслуживание…

Я слушала её голос, механически фиксируя частоту и тембр, пока система услужливо высчитывала процентные ставки и сроки погашения. Раньше от таких цифр у меня бы закружилась голова, заболел желудок, выступил холодный пот. Теперь же был только чистый, холодный анализ: эта сумма непосильна. Это факт, простой и ясный, как строчки кода.

— Для оформления плана выплат нам потребуется справка о доходах и…

— У меня больше нет постоянного дохода, — прервала я её. — Я учитель литературы. Была учителем. И я не уверена, что смогу продолжать работать в школе.

Администратор замолчала, явно не зная, как реагировать. Её взгляд скользнул по моим рукам, плечам, лицу — всему, что теперь было неживым, механическим.

— В таком случае, вам нужно будет заполнить форму B-147 для социальной службы. И предоставить документы о потере трудоспособности…

— Потере трудоспособности? — система отметила изменение тона моего голоса. — Я полностью функциональна. Мои физические и когнитивные показатели превышают человеческие. Как это можно классифицировать как потерю трудоспособности?

— Это… сложный юридический вопрос, — она нервно постучала пальцами по столу. Частота 2.7 удара в секунду — признак стресса, услужливо подсказала система. — Ваш статус… специфический. Технически, вы считаетесь человеком с высокотехнологичными протезами, но фактически… — она снова замялась.

— Фактически я киборг без определенного юридического статуса?

— Вам лучше проконсультироваться с юристом по этому вопросу, — она протянула мне еще одну стопку бумаг. — Вот формы для социальной службы. И список рекомендованных юридических консультаций.

Я приняла документы, автоматически отсканировав их содержимое. Система уже создавала папки в памяти, сортируя информацию по категориям, составляя списки необходимых действий, рассчитывая оптимальные маршруты между инстанциями.

Я помнила, как раньше ненавидела бюрократию. Как расстраивалась из-за каждой ошибки в документах, как нервничала в очередях. Теперь все это вызывало только логическое непонимание неэффективности системы. Даже осознание полной финансовой катастрофы не вызывало паники — только расчет вероятностей и поиск решений.

И это, возможно, пугало больше всего. Но даже этот страх был каким-то… теоретическим.

Офис страховой компании располагался на сороковом этаже небоскреба Мицуи. Панорамные окна открывали вид на город, который я теперь видела с пугающей четкостью: могла различить номерные знаки автомобилей внизу. Система услужливо подсказывала: высота 186.4 метра, температура за окном 18.2°C, влажность воздуха 62%.

За панорамными окнами страховой компании открывался вид не на привычный городской пейзаж, а на многоуровневую структуру станции: прозрачные трубы пневмотранспорта, парящие сады-оранжереи, мерцающие рекламные голограммы на фоне вечной космической ночи.

Мой интерфейс теперь напоминал многослойную картину: основной визуальный поток, поверх него — данные с сенсоров, еще выше — системные уведомления. Я могла переключать слои простым усилием мысли, словно моргая разными уровнями восприятия.

Интересно, что сказали бы древние поэты о таких, как я? Написал бы Басё хайку о кибернетическом теле? Может быть что-то вроде:

冷たい金

内に宿る想い

春の花

(Tsumetai kane

Uchi ni yadoru omoi

Haru no hana)

Металл холодный

Но внутри живая мысль

Как весенний цвет.

Накамура-сан, представитель страховой компании, сидел напротив меня, методично раскладывая документы по столу. Его движения были размеренными, почти механическими — как будто он пытался соответствовать своей необычной посетительнице. Я отметила, как он избегает смотреть на мои руки, лежащие на полированной поверхности стола. Белый композитный материал странно контрастировал с темным деревом.

— Оказе-сан, — начал он, прочистив горло, — я изучил ваше дело. К сожалению, вынужден сообщить, что компания не может удовлетворить ваш запрос на страховую выплату.

Раньше от таких слов у меня бы перехватило дыхание, забилось сердце, похолодели руки. Теперь я лишь зафиксировала небольшое увеличение нагрузки на процессор — мозг начал активнее обрабатывать информацию.

— На каком основании? — спросила я, и мой голос прозвучал ровно, с едва заметным металлическим призвуком.

Накамура-сан достал один из документов:

— Согласно пункту 7.3.2 нашего договора, страховка покрывает стандартное медицинское лечение и протезирование. Но процедура, которой вы подверглись… — он сделал паузу, снова бросив взгляд на мои руки, — она классифицируется не как необходимая технология. Более того, полная кибернетизация не входит в список страховых случаев.

— Я не выбирала эту процедуру, — возразила я. Система отметила повышение громкости моего голоса на 12%. — Это было единственным способом сохранить мне жизнь.

— Понимаю, — он явно пытался говорить мягче. — Но с юридической точки зрения, ваш текущий статус… неоднозначен. Технически, ваше биологическое тело было признано умершим. То, что врачам удалось сохранить мозг и осуществить перенос сознания — это прекрасно, но…

— Я что — больше не считаюсь человеком? — закончила я за него. Индикаторы в моем поле зрения показывали повышение температуры процессора. Это было самое близкое к эмоциональной реакции, на что я теперь была способна.

По документам я все еще числилась гражданкой Японии, хотя Япония теперь существовала только в исторических записях. Но кем я была теперь — человеком с искусственным телом или машиной с человеческим мозгом? Этот вопрос не давал покоя не только мне, но и юристам страховой компании.

Накамура-сан нервно поправил галстук. Мои сенсоры уловили учащение его пульса и легкое повышение температуры тела — классические признаки стресса.

— Дело не в этом, — он достал еще один документ. — Смотрите, даже если бы мы классифицировали вас как человека с протезами, стоимость вашего нового тела многократно превышает страховые лимиты. Базовая страховка покрывает протезирование максимум на пять миллионов йен. Ваше тело стоит…

— Двенадцать миллионов четыреста тысяч йен, — произнесла я. — Плюс операция по извлечению мозга — семь миллионов восемьсот тысяч. Плюс интеграция — девять миллионов триста тысяч. Я помню каждую цифру.

Он кивнул, явно чувствуя себя неловко:

— Вы понимаете, что это далеко за пределами любых стандартных страховых выплат?

Я посмотрела в окно. Мой усовершенствованный мозг уже просчитывал варианты: продажа квартиры покроет примерно треть суммы, все сбережения — еще около десяти процентов. Даже если продать все имущество, мои раритетные издания стихов…

— А что если бы врачи не спасли меня? — спросила я, снова поворачиваясь к Накамуре. — Если бы я просто умерла, страховка выплатила бы компенсацию моей семье?

— Да, — ответил он после паузы. — Страховка жизни составляет двадцать миллионов йен.

Я издала короткий смешок, больше похожий на механический звук:

— Как иронично. Моя смерть стоила бы дешевле, чем моя жизнь.

Накамура-сан опустил глаза:

— Мне жаль, Оказе-сан. Правда жаль. Но я ничего не могу сделать. Положения договора…

— Я понимаю, — прервала я его. — Все логично. Рационально. Я теперь тоже очень хорошо понимаю логику и рациональность.

Я поднялась, стараясь двигаться плавно, не демонстрировать механическую природу своего тела. Накамура-сан тоже встал, все еще избегая прямого взгляда.

— Простите за потраченное время, — сказала я, направляясь к выходу. — Я всего лишь хотела убедиться, что исчерпала все возможности.

Уже у двери я обернулась:

— Знаете, я учила своих студентов, что литература помогает понять человеческую природу. Интересно, появятся ли когда-нибудь книги, которые помогут понять таких, как я?

Не дожидаясь ответа, я вышла в коридор. Система продолжала анализировать ситуацию, предлагая варианты решения, подсчитывая проценты по кредитам, оценивая стоимость имущества. Мой усовершенствованный мозг работал с эффективностью компьютера, но даже он не мог найти выход из этого финансового тупика.

В лифте я поймала свое отражение в зеркальной стене. Идеальное лицо, похожее на фарфоровую маску, слегка светящиеся глаза. Я выглядела как дорогое произведение искусства. Теперь нужно было найти способ выплатить за него непомерную цену.

После встречи в страховой компании я впервые оказалась на улице одна. Больничный двор казался другим — слишком детальным, слишком информативным. Я видела каждую трещину в асфальте, различала отдельные листья на деревьях за сотню метров, автоматически определяла скорость и направление ветра. Поток данных был ошарашивающим, как сказали бы мои ученики.

Первый самостоятельный шаг дался неожиданно тяжело. В больнице, под присмотром техников, все казалось проще. Теперь же система начала выдавать предупреждения о разбалансировке калибровки. Сенсоры давления в ступнях сходили с ума, посылая противоречивые данные: слишком твердо, слишком мягко, неровность поверхности, угол наклона.

[Ошибка калибровки: датчик давления L-7]

[Рекомендуется перезагрузка сенсорной подсистемы]

[Внимание: нестабильность в работе стабилизаторов]

Я замерла, пережидая поток ошибок. Мимо прошла медсестра, её рука случайно коснулась моего плеча. Прикосновение отозвалось странной пустотой — система зарегистрировала контакт, определила силу давления (0.7 Н), температуру чужой кожи (36.8°C), но где было само ощущение? То неуловимое чувство человеческого тепла, которое невозможно измерить в цифрах?

Я сделала еще шаг, потом другой. Движение постепенно становилось увереннее, хотя все еще оставалось неестественно точным, выверенным до миллиметра. Сервоприводы работали с тихим жужжанием, которое улавливали мои чувствительные аудиосенсоры.

Внезапно левую ногу пронзила острая боль. Я споткнулась, схватившись за ближайшую скамейку. Система не регистрировала никаких повреждений, все показатели были в норме. Фантомная боль, подсказал мой аналитический ум. Мозг все еще помнил старое тело, пытался получать сигналы от нервов, которых больше не существовало.

— Все в порядке? — раздался обеспокоенный голос. Пожилая женщина остановилась рядом, протягивая руку.

— Да, спасибо, — мой голос звучал ровно, несмотря на дисконфорт. — Небольшой сбой в системе.

Она отдернула руку, только сейчас заметив мою механическую природу. Сенсоры зафиксировали учащение её пульса, расширение зрачков — классические признаки испуга. Раньше такая реакция задела бы меня, вызвала бы волну обиды и горечи. Теперь я лишь отметила этот факт, добавив его в растущую базу данных о взаимодействии с людьми.

Боль в несуществующей ноге постепенно утихла, но тут же появилось фантомное ощущение зуда в отсутствующих пальцах правой руки. Мой мозг никак не мог смириться с потерей тела, посылая сигналы конечностям, которых больше не было. Как объяснить нейронам, что они теперь подключены к серворприводам и гидравлике?

Я двинулась к выходу с больничной территории. Каждый шаг отдавался в процессоре новыми данными: угол наклона поверхности, сила трения, распределение веса. Мой новый мозг обрабатывал эту информацию с компьютерной эффективностью, но человеческая часть сознания тосковала по простому, интуитивному движению.

На пешеходном переходе система вдруг выдала критическую ошибку калибровки. Все сенсоры разом сошли с ума, посылая противоречивые данные. Зрение на секунду раздвоилось, баланс нарушился. Я застыла посреди перехода, пока потом ошибок проносился через процессор.

[Критический сбой сенсорной системы]

[Рекомендуется немедленное обращение к техническому специалисту]

[Внимание: возможно повреждение калибровочных настроек]

Сигнал светофора сменился на красный. Я все еще стояла посреди дороги, пытаясь перезагрузить сбоящие системы. Водитель ближайшей машины нетерпеливо просигналил. Паника? Нет, только холодное осознание своей уязвимости. Я была сложным механизмом, и как любой механизм, могла выйти из строя в любой момент.

Наконец системы стабилизировались, и я смогла дойти до тротуара. Присела на скамейку, давая процессору время остыть. Рядом играли дети, их смех и крики фиксировались моими сенсорами с беспощадной четкостью: частота, тембр, громкость — все превращалось в цифры и графики.

Я подняла руку к лицу, разглядывая идеальные металлические пальцы. Раньше на этой руке была родинка чуть выше запястья. Маленькое несовершенство, делавшее её живой, настоящей. Теперь же каждый сустав был произведением инженерного искусства, каждое движение — результатом сложных вычислений.

Фантомные ощущения накатывали волнами: зуд в несуществующей коже, боль в отсутствующих мышцах, тяжесть в легких, которых больше не было. Мой мозг отчаянно цеплялся за память о человеческом теле, не желая принимать свой новый дом из металла и пластика.

Где-то в глубине сознания шевельнулся страх — не острый и парализующий, как раньше, а холодный и рациональный. Страх перед будущими сбоями, перед возможными поломками, перед зависимостью от технического обслуживания, которое я не могла себе позволить. Страх перед тем, что однажды мой механический скафандр откажет, и сознание погаснет в мертвом металле.

Но даже этот страх был каким-то отстраненным, теоретическим. Словно я читала о чужих проблемах в учебнике по психологии, а не проживала их сама. Может быть, это тоже было частью моей новой природы — способность воспринимать даже собственные эмоции как набор данных для анализа.

Это было даже иронично. Тело умерло среди металлических остовов, а мозг умрёт в персональном металлическом гробу. Кому ещё удастся умереть дважды?

Я поднялась со скамейки, борясь с новой волной фантомных ощущений. Впереди был долгий путь в больницу, и каждый шаг мог принести новый сбой, новую ошибку калибровки. Но это был мой путь — путь существа, застрявшего между человеческим и механическим, между памятью о живом теле и реальностью мертвого металла.