Прозрачный

Евгения Пушкина, 2021

Элла – восемнадцатилетняя девушка, обладающая даром читать мысли. Она пытается найти свое предназначение среди обычных людей, чьи беды, проблемы, эмоции видны ей как на ладони. Артем – семнадцатилетний юноша, больной шизофренией. Он скрывает свой недуг от окружающих, чтобы иметь возможность учиться, работать, жить. Оба героя вынуждены бороться с собой, с обстоятельствами, с чувствами. Их терзают кошмары, иногда им тяжело понять где реальность, а где фантазия. Мир снов Эллы сводит ее с ума и тесно переплетается с образом Артема. Так появляется некто «Прозрачный», кто незримо входит в жизнь Эллы и оставляет без ответа ее самые сокровенные вопросы.

Прозрачный

Глава 5. История болезни

Мне семнадцать лет, и я болен. Моя болезнь полностью захватила разум, рассудок и душу, и я уже чувствую себя лишним в этом теле, где главенствующую роль играет чужое паразитное самосознание. Я будто стою в стороне и кротко наблюдаю, как год от года болезнь прогрессирует, как все чаще и чаще проявляются ее симптомы, и все дальше и дальше ее нездоровые образы уносят меня от реальности.

Больше всего на свете я не хочу оказаться в сумасшедшем доме и превратиться там в бездушный овощ, как получилось с моим отцом. Болезнь моя наследственная, причем уходит корнями глубоко в родословною. Мой прапрадед занимался поиском вакцины от чумы, работал в Кронштадте в известном Александровском форте. Может быть, химические опыты сказались на его организме и каким-то образом испортили дальнейшие гены, он сошел с ума к шестидесяти годам, у него осталось два сына и две дочери. Сыновья получились непутевые: один не дожил до десяти лет, страдал эпилепсией и в припадке задохнулся, другой покончил с собой в девятнадцать.

О прабабках сохранилась смутная информация. Об одной вообще неизвестно ничего, после двадцатых годов ее следы затерялись. Вторая прабабка родила троих детей, у нее было два мужа. В тридцать пять ее и второго мужа репрессировали, детей оставили на попечение разным родственникам.

Прадед не общался со своими братом и сестрой, его отдали теткам по материнской линии. Заболел он еще до войны. Но, к счастью, болезнь не прогрессировала, война, наоборот, притормозила ее развитие. Прадед ушел на фронт по доброй воле. Воевал он под Ленинградом, где-то между Кингисеппом и Ропшей, ему везло, он смог выжить в условиях постоянных боевых операций, голода, диких морозов.

После возвращения с фронта он чувствовал себя лучше, чем до войны, хотя отморозил несколько пальцев на ноге и надорвал спину. Про психическое здоровье никто и не думал, война сделала всех равными, а его показатели здоровья были лучше, чем у многих вернувшихся солдат. Работал он в комитете по озеленению города, тогда некогда было собой заниматься, люди вкалывали с утра до ночи. К тридцати годам он женился на моей прабабке, простой и веселой женщине, приехавшей из глубинки. Когда родился мой дед, прадед уже начал немного пить, работы было не так много, город успели восстановить, мыслей стало в голове больше, что-то переключилось, и за год он сгорел в алкогольном дурмане.

Деда растил отчим, он ничего не помнил о своем настоящем отце, но, когда повзрослел, гены себя проявили. Работал он в НИИ где-то под Кировском, занимался гидроакустикой, у него очень хорошо шло дело, мог бы дойти до высокой должности. Двое сыновей, прекрасная семья, любящая жена. Но работа стала сводить его с ума, он как одержимый проводил сверхурочное время на предприятии, рылся в бумагах, все реже переключался с работы на семью.

Там случилась странная история, несколько человек в его отделе сошли с ума вместе с ним. Какое-то коллективное помешательство. Отдел прикрыли, информацию засекретили. Поставили диагноз шизофрения и тщательно наблюдали в спецучреждении. Дед дожил до пятидесяти пяти.

Мой отец все это видел и принимал как должное, ежегодно обследовался у врачей, не брал лишних мыслей в голову, развивался как мог. Смог стать талантливым инженером, работал на заводе, клепал датчики температуры для промышленных и медицинских нужд. Отец любил жизнь и старался никогда не кривить душой, много не думать, просто наслаждаться тем, что есть. Врачи предупреждали, что любое потрясение или перенапряжение может привести к болезни, риск высок. Он знал это, но никогда не боялся, старался смотреть на все под прямым углом. Очень полюбил мою мать. Они познакомились в книжном магазине, где он покупал литературу по электротехники. Мать — симпатичная высокая девушка была продавцом в отделе экономических книг, каждую неделю видела, как молодой красивый мужчина идет в отдел технической литературы. Как-то она предложила ему обратить внимание на экономические издания, а он обратил внимание на нее.

Мой отец был талантливым и искренним человеком, любое дело, за которое он брался, выполнял легко и качественно, все трудности преодолевались без лишних эмоций и откладывания на потом. Так было в любой области: в профессии, в общении с людьми, в увлечениях — мой отец часто возился дома с железяками, проигрывателями, телевизорами, усилителями и другой техникой. У него было много друзей, люди к нему тянулись, с ним было интересно, в компаниях он придумывал разные игры, руководил досугом, поднимал настроение, заряжал окружающих. Иногда, правда, мог ненадолго замолчать и уйти в себя, хотя с кем не бывает, казалось бы. Однако это были предпосылки к болезни, он никогда не открывал душу никому и о визитах к врачу не рассказывал. Хотя моя бабушка пыталась поднимать эту тему за семейным столом, но он резко обрывал ее, иногда даже вставал и уходил. Мне был год, когда у отца случился критический момент, после которого он уже попал в больницу.

Предприятие, на котором он работал, изготавливало насосы, двигатели и полный комплект оборудования для атомной энергетики. Отец работал в отделе автоматики. Они делали датчики температуры, скорости, мощности для управления двигателями и вспомогательными системами: охлаждения, энергоснабжения и другие. В том числе они поставляли оборудование для ЧАЭС.

После аварии на электростанции начали трясти все атомное производство, имеющее какое-то отношение к злосчастной АЭС. Несмотря на то, что вина была доказана, и никакого отношения к их предприятию и оборудованию не имело, ряды сотрудников и особенно руководителей хорошенько почистили. Отец занимал на тот момент должность руководителя отдела. Кто-то под него копал, и тут нашелся повод, чтобы его сместить: неправильное оформление документов на аппаратуру, которая была поставлена на злополучную станцию.

Пока была шумиха вокруг атомной энергетики, новую работу найти не получалось, боялись брать специалистов, которые трудились в этой области. Отец был сломлен, его расстроило неприятное увольнение, он знал, благодаря кому это произошло, и кто потом встал на его должность. Друзья помогли ему устроиться в небольшое КБ, где разрабатывали электрику для вентиляции. Но все равно в глазах отца что-то погасло. Он продолжал бредить аварией на ЧАЭС, изучать этот инцидент, даже хотел отправиться волонтером на ликвидацию, мать едва его отговорила. Потом он начал замыкаться в себе, у него появились голоса в голове. Работать он уже не мог, лекарства и болезнь делали его не способным заниматься инженерной деятельностью, руки тряслись, голова кружилась, появлялся бред. После увольнения со второй работы его пришлось переводить в больницу. Оттуда он уже не вернулся. Мне было три года, когда его не стало. С тех пор мама не улыбалась, как говорили ее подруги.

Мама продолжала работать в книжном магазине до тех пор, пока страна не развалилась. Потом их магазин закрылся, и вся команда продавцов перешла на книжную ярмарку «Крупская». Я всегда был предоставлен сам себе. Мама не успевала мною заниматься, да и не хотела. Я напоминал ей об отце, она расстраивалась и часто плакала вечерами, гладя меня по голове.

Ее родители перестали с нами общаться, после того как узнали, что мой папа болен. Они обвинили маму в том, что вышла замуж за неполноценного, что и ребенок будет таким, что их чистокровная прибалтийская семья такого не потерпит, и забыли про наше существование. Мама пыталась общаться, звонить по праздникам, даже заезжать, они на порог не пускали, трубки вешали, услышав голос.

Очень поддерживала бабушка по папиной линии, всячески помогала и деньгами, и вниманием, но потом ее не стало, она скоропостижно скончалась от сердечного приступа. Наследство ушло в никуда, кто-то постарался украсть все документы на квартиру и другое имущество, нам только показали договор купли-продажи какой-то подставной фирме еще при жизни бабушки. Законность бумаг была сомнительной, лица владельцев тоже, но мама не стала связываться, боялась потерять еще и наше последнее пристанище — папину однокомнатную, в которой мы по сей день обитаем.

Отца я почти не помню, остались лишь очень смутные обрывочные воспоминания о человеке с взъерошенными волосами и беспокойным взглядом, смотревшим на меня, как на незнакомый предмет. Все мои сознательные воспоминания о нем пришлись на тот период, когда он был уже совсем болен и почти не воспринимал реальность, поэтому у меня не осталось никаких теплых чувств и тоски по нему, я вполне привык к жизни с мамой.

Не могу сказать, что остро чувствовал нехватку родительского внимания, хотя мама почти все время была на работе. Мне вполне хватало общения со своими сверстниками в садике, потом в гимназии и спортивной школе. По вечерам я постоянно гулял с друзьями, сидел у кого-то дома или собирал приятелей у себя. Когда ты ребенок, все легко, просто и интересно, каждый день — целое маленькое приключение, даже когда остаешься один с игрушками.

На выходных мама чаще всего работала, денег платили мало, иногда задерживали сильно, дополнительные смены помогали сводить концы с концами. Очень редко мы куда-нибудь ходили, в цирк или на детский спектакль. Это для меня было большим праздником, мне было приятно проводить время с мамой. Но я чувствовал, что она несколько чурается меня, то ли ей больно быть со мной, то ли боится за мое будущее. Раз в три месяца она водила меня к детскому психиатру, как-то тайком, неофициально, обходя запись, регистрацию медкнижки и прочие поликлинические формальности. Платила ему деньги напрямую, потом они говорили полушепотом, все записи делались в простую тетрадку, которую мама носила с собой. Перед такими приемами мама было особенно нервной и настороженной, на лице застывало выражение сосредоточенности и строгости, в глазах грустный блеск. Выходя из кабинета врача, она немного оживала, напряжение уходило, и даже появлялось легкое подобие улыбки.

Я уже тогда понимал, что речь ведется обо мне и это как-то связано со здоровьем моего отца, хотя больше времени я проводил в коридоре, пока мама с врачом беседовали, я не должен был слушать о чем. Не могу сказать, что я был угрюмым ребенком, что у меня были какие-то проблемы со здоровье или со сверстниками. Я чувствовал себя хорошо, мне было весело и интересно жить, ходить в школу, ездить на футбол. Тренировки у меня были три раза в неделю, в понедельник, среду и субботу. Из года в год график не менялся, только в летние каникулы на месяц занятия прекращались.

Тренер был человеком очень ответственным, даже когда задерживали зарплату, он и виду не показывал. Ровно три часа занятий, с четырех до семи, очень ругал за опоздания, иногда не пускал, когда видел, что нет уважительной причины для задержки. Мы всегда с удовольствием приходили на тренировки, он умел их проводить так, чтобы всем было интересно, и мы лучше концентрировались на игре, погружаясь в его стратегию, прислушиваясь к советам и рекомендациям. Если кто-то не успевал, показывал слабый результат, не укладывался в нормативы по разминке, он не отчитывал, не обижал и не давил на ребенка, иногда подшучивал и острил, но абсолютно безобидно, даже, наоборот, это подбадривало и вызывало стремление к лучшему.

Мы часто выигрывали на районных и городских соревнованиях. Хотя их проводили в те времена крайне редко, финансирования порой не было вовсе, многие учителя уходили, спортивные школы работали вполсилы, иногда вовсе закрывались. Приходилось ездить на трамвае несколько остановок, чтобы успевать на тренировки. Для меня это были самые счастливые дни. Когда болел, я постоянно вспоминал о том, как там было хорошо.

У меня было три друга, с которыми мы вместе ездили на занятия, один учился в моем классе, двое были из параллельного. Мы часто после школы гуляли вместе, слонялись по району, лазали по крышам, ходили к друг другу в гости.

Паша, Витя, Сережа и я. Тогда было трудно найти хорошую школу, наша именовалась гимназией и была одной из лучших в районе. Со спортивной школой тоже самое. На колонне возле входа в школу было объявление о приглашении в набор в футбольную секцию спортивной школы № 3, видимо, все наши родители обратили внимание на него.

Паша жил рядом со спортивной школой, а ездил учиться в нашу гимназию. Он не любил, когда мы дразнили его, потому что его курировала учительница труда для девочек, которая приходилась ему тетей. Она часто разыскивала его и допекала, все ли он скушал, тепло ли оделся, ни с кем не подрался и так далее. Его это жутко смущало, а сверстники начинали над ним подтрунивать. Он не был маменькином мальчиком, был крайне самостоятелен и всячески это демонстрировал. Мы его все время брали на слабо. Он был худощавым и высоким, хотя у меня была такая же комплекция, но он казался более неуклюжим и нескладным. Его бледная кожа и темные-темные волосы делали его похожим на маленького вампира, из-за его худобы тетушка все время стремилась его накормить. Он учился со мной в классе, был одним из первых по успеваемости, но не любил привлекать внимание учителей, руку особо не тянул, но все контрольные и проверочные писал идеально. Видимо, родители заставляли сына учиться как следует, у него был строгий отец, я несколько раз видел, как угрюмо и забито смотрит на него Пашка, не раз схватывал от него ремня. Так мне казалось, хотя, конечно, Пашка никогда не распространялся на эту тему.

Витя был невысоким, коренастым парнишкой, который постоянно сплевывал и любил вставить матерное словечко. Мы его жутко за это уважали и тоже начинали так делать, он был первым, кто обладал такой фишкой, пытался казаться хулиганом, который может задать трепку кому угодно, но в итоге находил предлог этого не делать, тот еще вояка. Не знаю, почему родители отдали его в нашу гимназию, наверное, потому что жили, как и я, рядом. Его бабушка жила рядом со спортивной школой, и перед занятиями мы иногда к ней все вместе заходили, и нас кормили домашними пирожками, блинчиками и другими вкусностями. Витя делал вид, что может не слушаться бабушку, иногда даже говорил при ней что-нибудь матом, но та всякий раз ставила его на место, а иногда даже в угол и нам приходилось его защищать и оправдывать. Витя учился спустя рукава, часто ему попадало за дисциплину, пару раз у нас были совместными с ним уроки, и я видел, какие штуки он проделывал: то начнет передразнивать учителя, то самолетики пускать. То ли он пытался на нас впечатление произвести, то ли всегда так поступал, но попадало ему хорошо, то из класса выгоняли, то к директору вели. Зато в футболе ему цены не было. За счет него в основном и выигрывали, главный наш добытчик голов, почти никогда не промахивался.

Серега был нашим лидером. Он был из тех, кто нравился всем — и учителям, и ученикам. В спортшколе его особенно выделял тренер, хотя были ребята и поспособнее его, но чем-то он всех располагал. Я бы сказал, что он был идеальным во всем, учился прекрасно, схватывал все на лету, хотя и не блестяще, но без усилия, как мне казалось, также было и в спорте, и в других областях. Чем заняться, руководил всегда он — пошли на горку, пошли голубей кормить хлебом, пошли лужи мерить на глубину, пошли играть в космодром, в подзатыльники и прочее. Главный наш заводила, когда надо было, он предостерегал от чего-то. Если нарывались на компанию старших, которые хотели надрать кому-нибудь задницы, он успевал сообразить и удачно вывести нас всех из ситуации. Однажды петарды просроченные купили, одна взорвалась почти в руках, он отобрал у нас все и выкинул. Он всегда был вовремя, ни в чем упрекнуть его нельзя было, развит не по годам, симпатичный мальчик с каштановыми волосами, среднего роста, всегда с улыбкой на лице.

Я никогда не замечал в нем червоточины, ничего такого типа тщеславия, зависти или кичливости. С ним было легко и приятно всем, независимо от возраста и степени знакомства. В гостях мы у него ни разу не были, но звали к себе его часто, даже пару раз он оставался у меня на ночь, при этом никому не звонил предупредить. Я ни разу не видел его родителей, на районные игры они не приходили. Хотя одет он был всегда аккуратно и хорошо, был причесан и умыт.

Еще у нас был общий друг Артен, он не учился с нами в школе, но ходил в спортивную секцию. Жил он рядом с Пашкой где-то. В основном мы виделись на тренировках и иногда в гостях у Пашки, если удавалось в какое-то из выходных выбраться к нему всей нашей гурьбой. С Артеном больше общаться я стал после школы, когда начал искать подработку. Родители его держали свое кафе, где я подрабатывал официантом после учебы.

Я в компании и в обществе особо не выделялся. Учился средне, мне хорошо давались физика, математика и черчение, остальные предметы на уровне тройки-четверки. Наша школа имела основной уклон в гуманитарные науки и в английский, который я на дух не переносил. Даже прогуливал порой английский, за что меня хорошенько ругали и даже маму в школу вызывали. Мама заставляла меня ходить к репетитору по английскому, к учительнице параллельных классов. Мне не нравились эти занятия, хотя репетитор меня хвалила, я перебарывал себя, чтобы заниматься и выполнять ее задания из уважения к маме и к ней. Год отзанимался, дотянул английский до четверки, но отношения к нему не поменял, хотя наша группа (две группы на класс, кстати, Паша был в соседней) бегло говорила на английском, все дружно приходили на урок, внимали речам учителя, у всех были пятерки и четверки, кроме меня. Я тенью проникал в класс после звонка, получал нагоняй за опоздание, забивался на заднюю парту и с угрюмым видом терпел урок. Если меня не спрашивали, считал, что день прошел успешно, если спрашивали, мялся у доски, едва выдавливая из себя слова, испытывая мучения и стыд перед доблестным классом, смотрящим на меня злорадно.

Я никогда не скрывал то, что думаю о людях, поэтому меня далеко не все любили, как учителя, так и ученики, но многие уважали, потому что я мог дать отпор за счет острого языка, да и кулак, как мне казалось, был у меня крепкий. Стычки случались, особенно часто со старшими ребятами, часто они нас задирали в столовой или на перемене, мелочь заставляли отдавать и прочее. В общем, был я своего рода борцом за справедливость.

Девочкам я нравился, они считали меня симпатичным, светлые вьющиеся волосы, меня не стригли коротко. Но меня люди не интересовали, и то, что обо мне думают тоже, у меня была своя компания и любимые тренировки, что может быть лучше для одиннадцатилетнего подростка.