Стальная память

Евгений Сухов, 2022

Объявившаяся после войны в одном из городов Поволжья банда поразила население своей жестокостью. Преступники не только грабили и убивали мирных граждан, они оставляли после каждого «дела» «фирменный знак» – выкалывали жертвам глаза. Специально созданная оперативная группа майора Виталия Щелкунова, охотившаяся за извергами, считала эту выходку самоуверенной наглостью отморозков. И только один участник банды вкладывал в эту расправу всю свою ненависть к Советской власти, копившуюся у него долгие годы… Уникальная возможность вернуться в один из самых ярких периодов советской истории – в послевоенное время. Реальные люди, настоящие криминальные дела, захватывающие повороты сюжета. Персонажи, похожие на культовые образы фильма «Место встречи изменить нельзя». Дух времени, трепетно хранящийся во многих семьях. Необычно и реалистично показанная «кухня» повседневной работы советской милиции.

Глава 2

Два ограбления на улице Баумана

Три часа утра не самое лучшее время для пробуждения, но куда деваться, если колотят в твою дверь чем ни попадя. Обычно Зинаида Степановна вставала в половине шестого, даже в шесть. А сейчас пришлось подниматься в три, искать завалявшиеся под кроватью стоптанные тапочки и, чертыхаясь про себя, идти открывать входную дверь, думая о том, кого это принесло в такую несусветную рань!

Зинаида Степановна подошла к порогу, за которым слышались громкие веселые голоса, никак не вязавшиеся ни с нынешней военной порой, ни с ранним утром.

— Кто там? — спросила она.

За дверью послышался веселый задорный смех, и голос соседки произнес:

— Вставай, Зина. Победа!

— Не может быть! — воскликнула Зинаида Степановна, хотя, конечно же, весть, что принесла соседка, была вполне ожидаемой.

— Может, Зина, может! Просыпайся, наконец!

— Сейчас, сейчас, — суетливыми дрожащими руками Зинаида Степановна отомкнула самостоятельно защелкивающийся английский замок — вещь в городских домах не частая, но только не в бывшем купеческом доме на улице Баумана, где проживали люди, имевшие в городе какое-то положение и достаток, — и широко открытыми глазами воззрилась на соседку: — Это правда?

— Да правда, правда, — заверила Зинаиду Степановну соседка. — По радио только что передали. Вот радость-то какая!

Еще через четверть часа гудел уже весь дом. Люди запросто заходили друг другу в квартиры, поздравляли с победой, плакали, смеялись.

Как только рассвело, все высыпали на улицу, где уже было полно народу. В одно из раскрытых окон недалеко от Дома печати кто-то выставил патефон и завел пластинку с джаз-оркестром Утесова. И начались танцы! Мужчин, конечно, было немного, так что женщины и девушки танцевали друг с другом.

Когда взошло солнце, из Дома печати раздалось сообщение Левитана о победе, а затем звуки патефона, крутящего одну за другой пластинки с танго и фокстротами, заглушили бравурные аккорды духового оркестра. И гуляние продолжилось. В танцах кружилась уже вся улица: танцевали старики и старушки; невообразимые па выделывали вездесущие ребятишки.

Чуть ли не касаясь крыш домов, пролетел самолет, сбросив тучу листовок с сообщениями о победе. Бумага не успевала опуститься на землю: ее на лету с радостными криками расхватывали высыпавшие на улицу люди и зачитывали друг другу сообщение, хотя помнили его чуть ли не наизусть.

Ближе к обеду зазвучал цирковой марш. Взоры собравшихся устремились к началу улицы, где появились цирковые артисты в ярких нарядах. Вначале, разрезая толпу пополам, браво вышагивали жонглеры с булавами и кольцами. Пара гимнастов в обтягивающем трико почти беспрерывно и неустанно исполняла сальто вперед. Здоровенный мужик в полосатом трико и с усами, закрученными кольцами, ехал на открытой повозке, которую тянула холеная лошадь. Мужик высоко подбрасывал и ловил гири, будто это были не пудовики, а надувные мячи с ручками. А за повозкой величаво вышагивала гора, слегка покачиваясь, будто бы на волнах. Когда гора приблизилась, то оказалось, что это был огромный белый слон, на спине которого восседал мужчина в наряде клоуна с большим воротником-жабо и приветливо кланялся направо и налево. Это был заслуженный артист РСФСР Юрий Владимирович Дуров, цирковой артист, клоун, продолжатель династии цирковых дрессировщиков Дуровых. Его труппа, выступающая со зверями, давала с конца апреля представления в средневолжском здании деревянного цирка на Банном озере, и многие горожане уже успели посмотреть эти представления.

В этот день бесплатно работали оба кинотеатра на Баумана, центральной улице города, — «Электра» и «Родина». Показывали «Боевой киносборник № 12» и «Чкалов». А один из кондитерских магазинов недалеко от здания Госбанка, закрытый все четыре военных года, вдруг неожиданно распахнул тяжелые дубовые двери и стал торговать не какими-то там карамелями, а самыми настоящими шоколадными конфетами!

Под вечер солнце скрылось за тучами и как-то сразу заметно похолодало; дунул северный ветер, тотчас застудив собравшихся. Зинаида Степановна и ее соседка вернулись домой, чтобы надеть что-нибудь теплое. Недолго думая, соседка взяла с вешалки зимнее каракулевое пальто, купленное еще до войны, а Зинаида Степановна прошла в комнату к комоду, где висела теплая вязаная кофточка, и тут увидела, что ящики комода открыты и почти опустошены.

— Да что же это такое! — невольно ахнула женщина.

С замиранием сердца Зинаида Степановна бросилась к полуоткрытому верхнему ящику комода, в котором лежала деревянная шкатулка.

— Уф-ф, — выдохнула она, увидев, что шкатулка находится на месте. Но когда она открыла резную крышку, то едва устояла на ногах: шкатулка была пуста. В ней лежали золотые сережки, подарок матери, которые Зинаида Степановна сберегла даже в голодный сорок четвертый год, не поменяв их на картошку и хлеб, а еще деньги — семьсот восемьдесят рублей. Но главное — были украдены ежедневные хлебные карточки и месячные карточки на крупы, рыбу, макароны, сахар и прочие продукты. Хотя сережки тоже было очень жалко — едва ли не единственное, что осталось у нее от матери. Все было ясно: кто-то в отсутствие Зинаиды Степановны вскрыл ее квартиру, забрал приглянувшиеся вещи и опустошил шкатулку с самым дорогим, что имелось в квартире. Все прочее, что могло представлять интерес для вора, давно было обменяно на продукты, благополучно съеденные. И этот вор ни черта не разбирался в антиквариате, поскольку шкатулка в форме сундучка в верхнем ящике комода Зинаиды Степановны являлась вещицей отнюдь не простой. Шкатулка из дерева с декорированием бронзовыми накладками по углам и на крышке была изготовлена еще в начале девятнадцатого века. Причем шкатулка была английского производства и стоила, надо полагать, довольно приличные деньги. Но этого похититель (или похитители) не ведал.

Праздник был испорчен, нечего было думать о том, чтобы возвратиться в парк, где продолжалось народное гулянье. Похоже, что горожане будут праздновать всю ночь. По настоянию участливой соседки Зинаида Степановна немедленно заявила в милицию о пропаже продуктовых карточек, денег и золотых сережек. Немного подумав, поделилась своими сомнениями о том, что квартирные воры вряд ли разбирались в антикварных вещах, иначе в первую очередь они забрали бы редкую шкатулку.

Приняв заявление, дежурный пообещал отправить в течение часа по адресу проживания Зинаиды Степановны оперуполномоченных, попросив ее никуда не уходить в это время из квартиры.

Минут через сорок к ней домой пришли два милиционера. Старший из них был мужчина средних лет сумрачного вида, одетый в штатское, он все время задавал разные вопросы, записывая их на листке бумаги из полевой сумки-планшетки. Второй, помоложе, в форме старшего сержанта, — ходил по соседям и выспрашивал: не видел ли кто незнакомого мужчину или мужчин, заходящих в подъезд или выходящих из него с сумками или котомками. Однако никто из соседей ничего определенного сказать не мог. Да и соседей-то в доме было немного: раз-два и обчелся! Все высыпали на улицу праздновать Победу.

Утрата продовольственных карточек была, конечно, большой бедой. Ведь новых никто не выдаст, просить бесполезно, а месяц только начался. Однако война закончилась, жить станет легче, а значит, как-нибудь можно будет перебиться. На крайний случай английскую шкатулку можно продать или оставшиеся теплые вещички, что воры не унесли, поменять на базаре на продукты. Скоро ведь лето. А к зиме, глядишь, что-нибудь изменится к лучшему… К тому же очень значительно должна поменяться политика государства. Если раньше все было для фронта, для победы, то сейчас все для мирной жизни.

Ничего. Первый раз, что ли? Бог не выдаст, свинья не съест…

Все же Зинаида Степановна, глянув на строгого милиционера в штатском, улучила момент и робко поинтересовалась:

— А вы мне можете сказать, есть ли надежда найти мои карточки и сережки? Деньги уж ладно, бог с ними… И бóльшую сумму приходилось терять.

Оперативный сотрудник с угрюмым видом выдержал взгляд женщины, полный надежды, и ничего не ответил…

* * *

Прокопий Иванович давно припас до подходящего случая еще довоенную бутылочку «Водки столовой» крепостью аж пятьдесят градусов! До войны она стоила сущие гроши, и на его зарплату можно было купить хоть пятьдесят бутылок водки. Да еще и на хорошую закусь денег осталось бы!

С началом войны он вовсе позабыл об этой бутылке (как-то не до нее было), и она простояла в заначке в шкафу, прикрытая картоном, до сорок четвертого голодного года, когда пришлось делать ревизию всему, что имеется в квартире, дабы выбрать что-нибудь для обмена на хлеб или какие-нибудь крупы. А натолкнувшись на забытую бутылку, Прокопий Иванович пить водку не стал, лишь сказал в задумчивости жене:

— Пусть стоит до победы. Когда настанет день победы, тогда ее и выпьем.

И ведь простояла же! Вот какой силы воли был мужчина, который когда-то не прочь был выпить в хорошей компании и под хорошую закуску.

Ранним утром девятого мая Прокопий Иванович был разбужен едва ли не поминутно нарастающим шумом за окном. Поскольку жил он на первом этаже, то просто не мог не проснуться от топота ног, гомона, смеха, песен и громкого возбужденного говора десятков людей. Такое впечатление, что будто бы началась первомайская довоенная демонстрация.

А потом где-то недалеко заиграл патефон. Прокопий Иванович раздвинул на окнах шторы и увидел совсем близко от окна танцующую пару. Мужчина был без правой руки, а левой обнимал белокурую девушку за талию и плавно вел ее в вальсе.

— Что там такое, Проша? — услышал Прокопий Иванович голос жены, раздавшийся из спальни.

— Невероятно, но там… на улице танцуют, — повернулся на голос супруги Прокопий Иванович.

— Значит, все?

— Что — «все»? — не понял поначалу вопрос жены Прокопий Иванович, остротою ума не шибко отличающийся и отнюдь не способный схватывать все на лету.

— Как что? Конец войне. — Супруга подошла к окну и стала разглядывать танцующие пары.

— Конец? Да не может быть… — понял наконец причину народного гуляния за окном Прокопий Иванович и как-то засуетился. — Пойду, что ли, разузнаю точно, в чем там дело.

Одевшись по-праздничному — в нештукованный^[3] костюм, белую свежую рубашку, жаккардовый галстук-регат, обувшись в полуботинки со шнуровкой и натянув на голову непролетарский головной убор — шляпу, Прокопий Иванович вышел на улицу Баумана.

— С победой! — окликнула его незнакомая и, кажется, подвыпившая женщина, обдав изрядно подзабытым за время войны запахом духов.

— С победой, — машинально ответил он.

В это время над улицей совсем низко и громко гудя пролетел самолет, сбросивший ворох листовок. Одну из них не очень ловко поймал Прокопий Иванович. В правом углу был портрет Сталина в фуражке и маршальском мундире, а внизу посередине был напечатан текст:

ПРИКАЗ

Верховного Главнокомандующего

По войскам Красной армии

И Военно-Морскому флоту

8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.

Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершилась. Германия полностью разгромлена.

Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны.

В ознаменование полной победы над Германией, сегодня, 9 мая, в День Победы, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной армии, кораблям и частям Военно-Морского флота, одержавшим эту блестящую победу, тридцатью артиллерийскими залпами из тысячи орудий.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Да здравствуют победоносные Красная армия и Военно-Морской флот!

Верховный ГлавнокомандующийМаршал Советского Союза И. Сталин.

— Слава богу! — с облегчением произнес вслух Прокопий Иванович и непроизвольно оглянулся, не слышал ли кто.

Конечно, за столь невинную фразу — даже если бы он еще после нее и перекрестился — никто бы его не осудил. Не те нынче настали времена. Но все же не годится бывшему руководителю отдела пропаганды районного исполнительного комитета, а после выхода на заслуженный отдых лектору-пропагандисту антирелигиозных доктрин и воззрений обращаться к Богу и тем более славить его прилюдно. Не так, как надо, могут понять…

Прокопий Иванович еще раз опасливо осмотрелся и увидел неподалеку мужчину немногим младше себя. Он был крепкого телосложения, круглоголов, тоже в пиджаке и свежей рубашке, только на голове вместо шляпы была драповая кепка. Мужчина стоял и, улыбаясь, смотрел на него как на старого доброго знакомого. Кажется, улыбающийся мужчина в драповой кепке Прокопию Ивановичу тоже был знаком. Ну точно, они не раз виделись, когда работали на строительстве противотанкового оборонительного рубежа вокруг Средневолжска, Синеборовска и ближайших к ним районов зимой с сорок первого на сорок второй год. Оборонное полукольцо, состоящее из окопов, землянок, просто рвов, скрытых огневых точек, командно-наблюдательных пунктов и прочих военно-инженерных сооружений, делалось по приказу Верховного Главнокомандования на случай прорыва немцев к Средней Волге. У мужчин были кирки, у женщин и подростков — лопаты. Сколько на этих работах было людей, Прокопий Иванович не знал. Но, надо полагать, десятки и десятки тысяч. Поэтому-то Средневолжский обвод — так называлось более чем трехсоттридцатикилометровое полукольцо оборонительных противотанковых сооружений — начал строиться осенью сорок первого, а к середине февраля сорок второго года был уже полностью завершен.

«Как же его фамилия?» — раздумывал какое-то время Прокопий Иванович, поглядывая на улыбающегося мужчину. Наконец вспомнил: Бабаев. Ну так оно и есть — Всеволод Леонидович Бабаев.

— Это вы? — спросил уже более или менее уверенно Прокопий Иванович.

— Я, — добродушно ответил мужчина и еще шире улыбнулся. — Узнали, Прокопий Иванович?

— Узна-ал, как не узнать, — протянул бывший служащий райисполкома и пожал протянутую руку. — С Победой вас!

— И вас с Победой! — горячо произнес Бабаев, и глаза его как-то истово блеснули. — С нашей замечательной Великой Победой.

Где-то за зданием Госбанка грянул духовой оркестр в унисон с музыкой, что звучала в душе.

— А знаете что? — посмотрел на Бабаева Прокопий Иванович и заговорщицки прищурил глаза.

— Что? — посмотрел, в свою очередь, на бывшего работника райисполкома Всеволод Леонидович.

— А пойдемте-ка ко мне, — предложил Прокопий Иванович. — Отметим победу, которую и мы ковали здесь, в тылу. И нашу встречу отметим. У меня еще с незапамятных времен сохранилась бутылочка пятидесятиградусной «Водки столовой» Помните такую?

— Да как же не помнить, Прокопий Иванович? — изрек как само собой разумеющееся Бабаев. — Еще как помню!

— Так что, идемте? — повторил свое предложение Прокопий Иванович, ощущая душевный подъем и чувствуя себя значимой фигурой, внесшей значительный вклад в дело победы, а потому имеющей полное право отметить это событие с людьми посторонними, которые оценили бы его, Прокопия Ивановича, масштаб и значимость.

— А идемте! — согласился Бабаев, весело поглядывая на знакомца по копательным работам трехгодичной с лишком давности.

Так что вернулся Прокопий Иванович в свою квартиру не один, а с давним, можно сказать, приятелем. Супруга по-быстрому собрала кое-какую нехитрую закуску, Прокопий Иванович достал заветную бутылочку и демонстративно выставил на стол.

— Ну что, за победу? — поднял граненую рюмку Прокопий Иванович, когда разлил водку по рюмкам и встал из-за стола. — За победу, — повторился он, — которая далась нам с таким трудом. — Прокопий Иванович нахмурился и покачал головой, будто недавно самолично водил полки под смертельный огонь вражеских пулеметов.

Затем одним махом опрокинул рюмку водки и победоносно посмотрел на Бабаева и супругу. Те выпили молча, очевидно понимая важность момента и не смея его нарушать какими-либо словами. Впрочем, так можно было сказать про супругу Прокопия Ивановича, преисполненную благоговения перед настоящим моментом и перед собственным мужем. Что касается Бабаева, то лицо его оставалось непроницаемым. И то, что он тоже был преисполнен пониманием значения происходящего, с уверенностью сказать было нельзя.

— А теперь — за товарища Сталина, — налив по второй, произнес Прокопий Иванович. — Это его гений полководца привел наш народ к победе над гитлеровской Германией. Как вождь славной плеяды советских народов, как непримиримый враг фашизма, товарищ Сталин обусловил эту замечательную дату для всех жителей нашей страны…

Сказав еще несколько пафосных фраз, словно выступая на партсобрании, Прокопий Иванович опрокинул вторую рюмку, тем самым призывая последовать его примеру.

Бабаев, слушая эту тираду, слегка скривился, будто ему неприятно было все это выслушивать и даже находиться рядом с человеком, говорившим подобное. Чего, впрочем, ни Прокопий Иванович, ни его супруга, поглощенные значимостью момента, не заметили.

Когда выпили по третьей, Бабаев поднялся:

— Спасибо за угощение, хозяева. Вам, Прокопий Иванович, отдельное спасибо…

— Да не стоит, — вальяжно махнул рукой хозяин квартиры, преисполненный собственной важностью.

— Ну что вы, стоит. Стоит, — повторив уже с иной интонацией, продолжил гость. — Спасибо за то, что вот такие, как вы, лживые и лицемерные ничтожества, отняли у таких, как мы, все: честь, Отечество, Родину. И возомнили себя хозяевами жизни, которым можно, невзирая на отсутствие ума, образования и вообще природной обусловленности, считать себя людьми, достойными власти. А что бывает с теми, у кого все отняли? — посмотрел в упор на побелевшего Прокопия Ивановича Бабаев. — Правильно: им нечего терять. И таких уже ничего не удерживает от проступков, которые они никогда бы не совершили, не будь рядом таких тварей, как вы…

С этими словами Бабаев схватил топор, который заприметил, как только вошел в комнату. Он стоял в углу рядом со сработанной из железной бочки буржуйкой, с помощью которой хозяева согревались по зимам, когда случались частые перебои с отоплением. Прокопий Иванович, выслушав тираду гостя и увидев топор в его руках, открыл было рот, чтобы закричать и позвать на помощь, но не успел издать и звука: удар обухом топора лишил его сознания. А второй молниеносный и сильный удар, в который Бабаев вложил всю накопленную в нем ненависть, отнял у Прокопия Ивановича жизнь. Ненависть — это такая штука, что посильнее любви будет. И прочих сильных чувств.

Затем Бабаев с топором в руке уверенно двинулся к жене хозяина дома, которая от ужаса впала в столбняк, отчего не могла ни пошевелиться, ни закричать. Он убил старуху одним ударом, раскроив череп. Когда пожилая женщина рухнула на пол, Бабаев равнодушно переступил через тело и огляделся. Судя по всему, в квартире имелось чем поживиться. Очевидно, в годы войны хозяева не шибко бедствовали: в комоде нашлись два кольца со сверкальцами^[4], ожерелье из зерен^[5], рыжая^[6] печатка граммов на двадцать, опять же рыжая брошь с большим рубином посередине, а в шифоньере в середине стопки белья меж двумя наволочками лежали и бабки^[7] — целых семь косух^[8] ассигнациями. Все это Бабаев сгреб в карман и хотел было покинуть куреху^[9], как в дверь неожиданно постучали.

— Хозяева, а ну открывайте! — донеслись до Бабаева не очень трезвые голоса.

Стук в дверь продолжился:

— Открывайте, кому говорят! Чего вы там заперлись?

Похоже, униматься незваные гости не хотели. Бабаев прошел на кухню, окна которой выходили во двор. Сдвинул в бок тюлевую занавеску, глянул в окно. Во дворе не было ни души. Бабаев отомкнул оконные шпингалеты, раскрыл окно и вылез на улицу. Затем быстро прошел вдоль дома и вышел через каменную арку между домами на улицу, едва не сбив с ног седоватого мужчину на костылях.

— Эй, товарищ, поаккуратнее, — беззлобно сделал замечание Бабаеву мужик на костылях. — На войне не убило, так чего же здесь помирать?

— Прошу меня извинить, — машинально ответил Всеволод Леонидович, неожиданно раскрыв тот факт, что некогда он был вполне воспитанным человеком.

— Да ла-адно, — примирительно протянул седоватый мужчина. — С победой тебя, товарищ!

Всеволод Бабаев в ответ лишь едва кивнул и поспешил смешаться с ликующей толпой.

Примечания

3

Нештукованный — без заплаток.

4

Сверкальцы — драгоценные камни (жарг.).

5

Зерна — жемчуг (жарг.).

6

Рыжая — (здесь) золотая (жарг.).

7

Бабки — деньги (жарг.).

8

Косуха — тысяча (жарг.).

9

Куреха — (здесь) квартира (жарг.).