Детективные хроники. Красивее жизни

Евгений Майоров

Россия. Начало нулевых. Небольшой южный городок у моря потрясает серия необычных убийств. Расследование поручают бывалому и закалённому работой следователю Андрею Сергеевичу. В придачу к делу он получает в напарники начинающего и неопытного следователя Михаила. Но у маньяка свои планы: быть всегда на шаг впереди. Уникальная возможность увидеть историю одновременно с двух сторон: от лица маньяка и от лица следователя.

***

На следующий день вечером я был у неё в гостях. Мы разговаривали о жизни: о прошлом, о будущем, о настоящем. «Такая красивая и не замужем», — думал я. Оказалось, она тоже была врачом, а именно — стоматологом. Кофе сменился крепкими напитками. Крепкие напитки сменились сексом. Я думал, что на этом всё и закончится. Но её настроение оставалось прежним.

Прошло несколько дней, и тридцать первого июля она снова явилась ко мне в клинику. И опять стала приглашать к себе в гости, мотивируя это тем, что ей до сих пор ещё плохо. Должен сказать, что это выглядело правдоподобно: её лицо было грустным и очень измученным. Поначалу я пытался придумать отговорку, но женские убеждения возымели верх.

Я решил сходить к ней, несмотря на то, что завтра мне предстояло провести несколько операций: двум собакам и коту. Кроме того, в тот вечер мне нужно было съездить в один частный дом, где находился один из моих пациентов — девятилетний дог. К великой печали своих хозяев, большие собаки долго не живут. Девять — десять лет — предел жизни у этой породы. Есть, конечно, исключения, когда доги доживают до одиннадцати — двенадцати лет, но это редкость. Чем больше собака, тем больше нагрузка на её сердце и опорно-двигательную систему. К тому же у догов часто случаются проблемы с желудком. Не думаю, что хозяева будут способны сразу принять решение: усыплять животное или же нет.

Тем не менее я закинул все необходимые лекарства, приборы, перчатки и прочие принадлежности в свой докторский саквояж. Возвращаться на работу не имело смысла. Так что придётся тащиться с этим чемоданом в гости. Ведь я принял предложение Насти зайти к ней на чашечку кофе.

***

Мы снова пили. На этот раз обошлось без секса. Хотя судя по всему она рассчитывала на продолжение. Мне же отнюдь не хотелось этого. Мне сегодня совсем не нравилось её лицо. Грусть настолько сильно уродовала его! Настя приняла уже довольно большую дозу алкоголя. Я понимал, что теперь ей хочется только две вещи: либо спать, либо приставать ко мне. Я тоже был нетрезв, но до её состояния мне было ещё далеко. Она всё не унималась, упиваясь своим горем:

— Понимаешь, мой кот — единственный, кто у меня был, кто наполнял мой дом уютом и теплотой. А ты… Ты убил его!

— Тихо, тихо. Насть, давай, успокойся. Тебе нужно поспать. Давай пойдём в спальню?

— Ты ни хрена не понимаешь! Для тебя убивать животных — всё равно, что семечки щёлкать!

Гнев на её лице был смешан с печалью. Мне не нравились эти эмоции, определённо не нравились! Это было противно, ужасно, некрасиво! Она стала бесить меня!!!

Мне трудно объяснить, что произошло потом. Но лицо Насти вдруг странным образом изменилось на совершенно иное. На какое-то время я оторопел. Возможно, я просто много выпил.

— Ты меня слушаешь вообще? Я тут рыдаю, а тебе пофиг!

— Лариса? — я смотрел на Настю, но видел другое лицо: бубнящее, постоянно улыбающееся и при этом такое счастливое — я прекрасно помню это лицо. Видимо, натуральный абсент с большим содержанием туйона дал о себе знать.

— Э-у-у-у! Какая к чёрту Лариса? Артём, ты в норме?

Я слегка потряс головой. Передо мной снова было лицо Насти.

— Да, прости. От твоего абсента что-то мутит немного. Трудно было достать?

— Да, запрещённый алкоголь достать не так-то просто. Но через интернет можно всё — за этим будущее. Как насчёт секса? — сказала она на одном дыхании.

— Иди в спальню, я сейчас приду.

На удивление, она быстро успокоилась, как будто только этого и добивалась. Встала из-за стола и, пошатываясь, направилась в спальню.

Я достал из сахарницы один кубик рафинада, полил его абсентом и, взяв зажигалку со стола, поджёг сахар. Какое-то время наблюдал, как рафинад темнеет и превращается в карамель, а потом медленно падает в стакан с водой. Я не помню, сколько времени прошло, пока кубика в чайной ложке уже не оказалось…

Я выпил воду с сахаром, потом подошёл к кухонной раковине и, умывшись, направился в спальню.

Когда я открыл дверь, Настя уже спала. Но даже во сне её лицо казалось невероятно грустным, местами даже злым. Негативные эмоции играли на её лице — оно постоянно менялось, наверно ей снится какой-то кошмар. Хотя, возможно, во всём виноват был абсент. Меня опять начало накрывать.

— Мне грустно, сделай меня весёлой, — произнесла вдруг Лариса.

— Ты ничего не понимаешь, ты отнимаешь жизни животных. Для тебя это лишь работа! Для тебя это — всё равно, что щёлкать семечки! Представляешь, каково хозяевам, каково мне?! — Настя уже почти орала на меня.

Мне было совсем непонятно: это игра моего воображения, или она действительно проснулась? И тут я закричал:

— Нет, нет, нет, нет же! Это не я! Я не виноват! Это вы ничего не понимаете! Зачем вы их убиваете, когда их можно вылечить?!

Настя испугалась. Немного помолчав, она сменила тон:

— Мне так грустно, так грустно. Я не хочу страдать. Артём, давай же, сделай меня счастливой — ты знаешь как.

— Нет, ты теперь — в прошлом! Оставь меня в покое!

— Не обманывай сам себя. Ты можешь спасти и себя, и меня — нас обоих. И ты знаешь как. Радость — это лучшая эмоция, потому что она равносильна творческому порыву. Радость вдохновляет. Она спасает.

— Хорошо, я понял тебя. Ты права.

Я отошёл от зеркала, стоявшего в спальне рядом с большой кроватью, и направился к своему докторскому саквояжу. Надев медицинские перчатки, я достал несколько шприцов и флаконы с пентобарбиталом.

Одну за другой — я сделал Насте несколько инъекций внутривенно. С первого раза крайне трудно определить для человека дозу, способную привести его к летальному исходу. Я решил руководствоваться простым правилом: вычислить дозировку по весу человека. Но я совершенно не знал, сколько весила Настя. И, решив в данном случае, что лучше перебор, чем недобор, я многократно превысил дозировку препарата.

Выждав на всякий случай несколько минут (хотя барбитуры действуют обычно сразу, практически мгновенно), я убедился, что Настя больше не дышит, и приступил к созданию произведения искусства — своего первого шедевра. Я творил, наслаждался и разговаривал с уже мёртвым телом:

— Ты говоришь, что я не понимаю, что чувствуют хозяева своих питомцев? Ты же сама стоматолог. Ты понимаешь, что чувствуют твои пациенты? Да или нет? В любом случае я помогу тебе это понять.

Я пошёл на кухню, достал из саквояжа медицинские плоскогубцы, взял со стола миску и, высыпав из неё арахис, вернулся обратно в спальню.

Один за другим я начал вырывать у Насти зубы, пока не удалил все до единого. Это было весьма трудно. Кровь запачкала мне все перчатки, заполнила её рот и уже стекала на постель. Зубы я сложил в миску, поставив её на прикроватную тумбочку. Но чего-то не хватало… — завершающего штриха!

Мне по-прежнему казалось, что она всё ещё была грустной. Я вспомнил, как всегда радовалась Лариса. И эта женщина тоже должна, просто обязана, теперь радоваться! Грусть и злоба ей совершенно не к лицу! Я снова пошёл на кухню и достал из выдвижного ящика столовый нож. Вернувшись в спальню, я разрезал рот своему творению от уха до уха.

— Ну вот, видишь, теперь всё хорошо! Ты счастливая и довольная. Ты радуешься жизни, ты улыбаешься. Так гораздо лучше, так красивее. С улыбкой на лице ты можешь двигаться дальше — вперёд. С улыбкой тебе будет всё по плечу, ты сможешь пережить любое горе. Просто улыбайся. Кроме того, ты теперь знаешь, каково твоим пациентам. Ты знаешь, что они чувствуют. Только не стоит волноваться по этому поводу. Жизнь — это искусство. Я тоже узнаю когда-нибудь, что чувствуют мои пациенты. А ты… Ты просто улыбайся!

Мне показалось, что к этому моменту я уже совсем протрезвел. Однако, я ни капли не волновался: я знал, что делаю. Знал — зачем и, главное, для чего. Новое чувство родилось внутри меня. Чувство прекрасного. Я дал понять этой женщине, что ощущают её клиенты, когда она выдирает им зубы. Я помог ей стать счастливой: она теперь может всегда улыбаться, несмотря на свою печаль. Всё это я сделал своими руками. Я снял перчатки и стал зачарованно смотреть на пальцы рук, периодически сжимая и разжимая их.

— Да, это почти то же самое, что и моя новая постановка: люди лепят мир своими руками. Это то, что сделало из обезьяны человека. Миллионы лет эволюции человек смог творить, благодаря именно такому строению руки.

Я достал из серванта тетрадку и вырвал из неё лист бумаги. Гелевой ручкой написав записку, я положил бумажку в рот Насте.

После себя я всё тщательно прибрал. Умывшись, убрал все шприцы, перчатки и прочие медицинские принадлежности в свой саквояж. Абсент и сотовый телефон Насти я тоже захватил с собой. Достав из кармана свой носовой платок, я вытер те вещи, которых касался. Впрочем, не думаю, что в базе у милиции есть мои отпечатки. Закончив, я сел на стул и стал любоваться своим шедевром. Мне всё нравилось. Начинало светать.

Первого августа в полвосьмого утра я покинул Настину квартиру. Вернувшись на работу как ни в чём не бывало, я провёл спокойно ещё один трудовой день, а вечером после работы благополучно избавился от улик, что лежали в моём докторском саквояже. Ближе к ночи я позвонил в милицию, но отнюдь не для того, чтобы сдаться.