Андерманир штук

Евгений Клюев, 2010

Новый роман Евгения Клюева, подобно его прежним романам, превращает фантасмагорию в реальность и поднимает реальность до фантасмагории. Это роман, постоянно балансирующий на границе между чудом и трюком, текстом и жизнью, видимым и невидимым, прошлым и будущим. Роман, чьи сюжетные линии суть теряющиеся друг в друге миры: мир цирка, мир высокой науки, мир паранормальных явлений, мир мифов, слухов и сплетен. Роман, похожий на город, о котором он написан, – загадочный город Москва: город-палимпсест, город-мираж, город-греза. Роман, порожденный словом и в слово уходящий.

9. БЫВАЕТ ЖЕ ТАКОЕ

Дима постарался как мог.

На ослепительно синем фоне был изображен колоссальных размеров кролик со шкодливой мордой.

Белый.

В четыре роста — человеческих.

До этого так изображали только вождей.

«В Москве никогда больше не будет белил!» — пообещал Дима после закупки всей порции краски, требовавшейся для кролика.

Кролик сидел на задних лапах, каждая из которых по величине напоминала трамплин. Одной из передних лап он придерживал черный цилиндр, другой — вынимал из цилиндра Антонио Феери, изображенного в четыре роста — кроличьих. Лицо Антонио Феери выражало покорность и слабое удивление.

Внизу, по краю афиши и основанию цилиндра, золотыми буквами горела надпись: «Антонио Феери: Фокусы, изжившие себя. Только один сезон». В глаза тревожно бросались слова «изжившие себя» — золотом по черному: они уместились строго по ширине цилиндра.

Сразу после появления афиши встречающиеся возле цирка стали обозначать место встречи словосочетанием «У кролика». Кролик вписался в московскую жизнь как в ней и был.

Когда Дима наконец уговорил Фертова все-таки взглянуть на этого уже легендарного кролика хотя бы издалека, Антон Петрович специально приехал в цирк днем — и остолбенел на подступах. Кроличья морда до ужаса напоминала лицо Маневича.

— Дим… — осторожно спросил Антон Петрович почесывающего бороду мастера. — Вы кролика с кого рисовали? Только честно!

Дима пристально посмотрел на Антона Петровича:

— Кролика я рисовал — как это… — по памяти. — И, совсем смутясь, добавил: — Мне не требовалось его ни с кого рисовать… я помню, как кролики выглядят. А Вас я рисовал с того портрета, который в цирке висит… похоже?

— На редкость, — равнодушно сказал Антон Петрович, не отрывая глаз от кролика. И горячо добавил: — Знаете, что, Дима… у Вас антенна на лбу!

— Это как же так, Антон Петрович?

— Кролик, — полушепотом сказал тот, — просто вылитый… человек один, которого я все последние месяцы поминал…

— Добрым словом? — ужаснулся этичный Дима.

Антон Петрович виновато помотал головой, а Дима просиял:

— Значит, Вам нравится?

— Еще бы ему не нравилось! — директорским своим басом прогрохотал Константинваныч, встречая Антона Петровича у дверей и заключая в объятия, словно в тюрьму. — Когда у кролика морда Маневича!

Антон Петрович инстинктивно оглянулся и покачал головой.

— Идемте со мной, — взяв Антона Петровича под руку, кивнул Диме Константинваныч. — Я давно Вам кое-что показать хочу.

У себя в кабинете Константинваныч долго-предолго искал, но ведь нашел-таки экземпляр ненавистной Антону Петровичу книги. На вклейке перед титульным листом был помещен портрет автора.

— Взгляните, Дим, — невинно поманил растерявшегося у двери гостя (первый раз в директорском кабинете!) Константинваныч.

Дима тоненько захохотал — и сразу стало видно, что ему не больше двадцати.

— Я вам мамой клянусь! — давился он. — Нет, ну поразительно просто, поразительно!.. Перерисовывать?

— Да ни за что на свете! — воскликнул Антон Петрович. — А в конце сезона я ему эту афишу заказной бандеролью пошлю.

— Боюсь, ты столько за сезон-то не заработаешь: в ней весу — тонна! — озаботился Константинваныч. — Давай тогда на два-три сезона договариваться…

Между тем в цирковых кругах уже несколько месяцев ходили слухи — разнообразные. Наиболее правдоподобно звучало сообщение, будто «Фокусы, изжившие себя» и вообще-то задуманы как начало травли Маневича, которого цирковые единодушно ненавидели — главным образом за то, что Маневич отождествлял себя с цирком-в-целом, а уж заодно и за то, что мировую славу даже самых ярких звезд он прилежно вписывал в историю только и исключительно советского цирка. Однако у Маневича было более чем неплохо с друзьями — и потому поговаривали о том, что первое выступление Антонио Феери легко может оказаться последним. Впрочем, тому, семидесятилетнему любимцу мира, это было, слава Богу, неважно.

Конец ознакомительного фрагмента.