Убежище-45. Роман

Евгений Иванцов

«Убежище-45» – психиатрическая лечебница для ветеранов Второй мировой войны, которая закончилась 8 лет назад. Главный врач встречает журналиста популярной газеты «Правда», который собирается написать статью об этом уникальном месте. Но с приездом журналиста в «Убежище-45» начинаются проблемы, и главный врач Валерий Анисимов оказывается в эпицентре событий, которые он запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Through the heart of fire

You’re home, found the asylum

In a world with a broken dance, on shards of glass

I see fire, ruins and fire, and fire

In world with a broken dance, with shattered dreams

(EdGuy — TheAsylum)

© Евгений Иванцов, 2023

ISBN 978-5-0059-8907-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Крупные капли дождя барабанили по черепичной крыше психиатрической лечебницы для ветеранов Второй Мировой Войны, которая закончилась всего пять лет назад. Звуки грозы, казалось, способны всей своей мощью разбить все окна в здании, находящемся на прибрежье озера Слободское.

Валерий Анисимов, главный врач психиатрической больницы «Убежище-45», стоял возле окна и наблюдал, как невероятно крупные капли истязали тёмное озеро, обычно тихое, умиротворённое. Молнии рассекали грозные небеса, отражаясь на взъерошенной поверхности озера.

Врач уже закончил обход центрального блока А. Настал черёд блока Б, однако Валерию Анисимову очень не хотелось промокать под проливным ливнем при переходе из одного блока в другой. Но работа не могла ждать.

Валерий направился к выходу, однако его остановил санитар, промокший и уставший.

— Валерий Леонидович! Репортёр приехал!

— Как? — удивился Анисимов. — Уже? Он же должен был послезавтра приехать.

Санитар лишь пожал плечами.

— Ох уж эти журналисты. Везде суют свои носы.

Валерий Леонидович направился к выходу, где его ожидал журналист из газеты «Правда». Главный редактор около месяца назад созвонился сруководителем «Убежища-45» и молитвенно уговаривал его провести экскурсию по лечебнице, дать интервью и рассказать всему Советскому Союзу о единственной в стране психиатрической больнице специализированного типа. Анисимов отнекивался, всячески пытался убедить главреда «Правды», что в этом месте нет ничего интересного, кроме бесконечных вывертов пациентов и угрюмых взглядов охранников. Но всё же редактор смог его убедить, ссылаясь на то, что советские люди обязаны знать о таком заведении.

В последние годы некоторые личности в администрации Совета Министров СССР пытались направить силу журналистики на привлечение более широких слоев населения к самоотверженному труду по восстановлению народного хозяйства, на усиление идеологической пропаганды. Сама журналистика, как и все общественные структуры в стране, пострадала во время Второй Мировой и сейчас тратились силы на её восстановление. Народ пресытился военной пропагандой, а также антиамериканскими статьями, поэтому возникала необходимость в освещении структур советского общества. Валерий Анисимов это понимал, поэтому и согласился на интервью. Хотя, история «Убежища-45» — не самое лёгкое чтиво, с которым захочется ознакомиться после тяжёлого рабочего дня, сидя в удобном кресле, но советский народ окреп после войны. Сейчас для него камень не твёрже цветка.

Журналист выглядел интеллигентным, но чудаковатым. Кучерявые волосы ниспадали на очки с круглыми линзами, а в глазах играл неподдельный азарт.

Он протянул руку Анисимову и произнёс:

— Владислав Короткин, журналист газеты «Правда».

Анисимов представился и провёл журналиста в свой кабинет, расположенный на первом этаже блока А.

— Здесь чудесно, — с необъяснимым энтузиазмом произнёс Короткин. — В смысле, весьма любопытно. У меня к вам множество вопросов, и я буду очень благодарен вам, что помимо ответов на них, вы также покажете мне здешние места.

— Безусловно, — Анисимов снял очки и стал медленно протирать их салфеткой.

Врач не торопился отвечать, занятый своими очками. На одно мгновенье Короткин подумал, что Анисимов делает это специально.

Валерий Леонидович положил карандаш и ручку в подставку, затем ровно сложил бумаги в стопку и посмотрел на прибывшего гостя.

— Для начала хотелось бы уточнить. Ваш главный редактор сообщил мне, что вы приедете послезавтра.

— Да, но поезд из Москвы в Архангельск отменили, пришлось брать билет на несколько дней раньше. А разве вы что-то готовили для меня?

— Нет-нет, — приглушённо ответил Анисимов, поправляя очки. — И, как полагаю, вы собираетесь оставаться здесь на несколько суток, да?

— Верно. Как и было оговорено.

— Хорошо, тогда приступим после того, как вы разместитесь в своей комнате. Санитары принесут вам чистое бельё и халат. Я сделаю обход блока Б, а затем мы с вами побеседуем. Желательно, за чашкой чего-нибудь горячего.

После этого Короткин отправился в свое временное жилище.

Осенний вечер нагрянул быстро: за окном стемнело за считанные секунды, а пасмурная погода лишь дополняла тьму, окутавшую «Убежище-45».

Владислав Короткин прибыл настолько быстро, насколько это было возможно. Похоже, этому журналисту действительно была необходима уникальная статья. Публицисты подобного рода были готовы продать дьяволу душу за подобный материал, хотя, для Анисимова всё это было лишь рутиной, не вызывающей никакого интереса.

Анисимов пригласил журналиста присесть в удобное кресло и предложил чай.

— Если можно, то кофе, — улыбнулся он.

Валерий, понимая, к чему он клонит, аккуратно произнёс:

— Конечно. Только хочу вас предупредить, что наша сегодняшняя беседа не продлится долго, уже поздно. Обход начинается с утра…

— Нет-нет! — Владислав всплеснул руками. — Что вы? Я сам измотан после дороги. Я не займу у вас много времени. Но сами понимаете, как меня пожирает любопытство. Очень уж хочется увидеть ваших подопечных.

Анисимов не понимал. Возможно, из-за того, что он видит всё это каждый божий день. Но для остальных людей само понимание того, что в одном месте собрались те, чьи души были отравлены войной навсегда, поражало воображение. Такие люди, как Короткин, жаждали влезть в головы пациентам «Убежища», выведать каждый тёмный уголок их разума. До этого Анисимову не раз звонили писатели и публицисты, которые жаждали именно этого, но каждый раз Валерий отказывал им. Незачем потрошить и без того повреждённый разум, который погрузился в отчаяние, от которого врачи больницы и должны излечивать. А всё это только усугубляет положение. Поэтому главным условием для журналиста «Правды» было таковым: никаких контактов с пациентами, только очерки о больнице, жизни сотрудников, методах лечения и беглом знакомстве с историями пациентов. О некоторых разрушенных судьбах Анисимов мог рассказать самостоятельно, избегая прямых интервью журналиста с больными.

— Понимаю, — улыбаясь, солгал Анисимов.

— Вы не против, если я буду записывать? — врач не заметил, откуда журналист достал блокнот с ручкой. Он словно вытащил его из собственного тела. При этом журналистсначала достал блокнот и только затем спросил.

— Вы же здесь за этим, — Анисимов продолжал вежливо улыбаться.

— Ну да, — быстро бросил Короткин и тут же спросил, — я заметил, как один пациент пришёл в бешенство, увидев меня, часто такое случается?

— Этих людей может расстроить блик солнца, метко попавший им в глаз. Так что дело не в вас. Такое случается несколько раз на дню. Приходится давать пациентам мощные транквилизаторы, иначе их никак не успокоить.

— А если не помогает? — смотрел журналист исподлобья.

— Тогда мы надеваем смирительную рубашку и отправляем в комнату с мягкими стенами, — теперь улыбка Анисимова стала шире. — А что вы хотели услышать? Что мы делаем лоботомию?

— Что вы? Я не думаю, что советские врачи перенимают грязные методики нацистов на свою практику. Нет, мне интересен сам процесс.

— Наши пациенты могут навредить лишь сами себе…

— Но есть же и тюремные заключенные, — неуверенно произнёс журналист.

— Да, есть ветераны, совершившие преступления, причём, весьма жестокие, но они плотно изолированы не только от советского общества, но даже от остальных пациентов «Убежища-45». Должно быть, вы заметили соседний блок, ограждённый высокими стенами с колючей проволокой. Именно в этом небольшом здании находятся те самые «криминальные больные», которым предполагается более интенсивный уход.

— И почему их не расстреливали?

— Если бы они были вменяемым, то непременно расстреляли бы. Этих людей побуждала не корысть и не маниакальное желание убивать, они не были насильниками или маньяками. Они всего лишь несчастные люди, которых сильно изменила война. Можно осуждать их сколько угодно, но за свои грехи они расплачиваются сами.

— Ладно, я понял, — Владислав потёр лоб. Он нервничал. — Не с того я начал интервью.

— Вам необходимы формальности?

— Нет, но…

— Свободная беседа куда интереснее. Но если вы желаете задавать вопросы по бумажке, то я на них всё равно готов ответить.

Журналист немного смутился. Он елозил в кресле, не зная, с чего начать.

— Пожалуй, вы правы, — выдохнул он. — Дорога меня окончательно вымотала. Я не из тех журналистов, которые чтут конспекты, записанные на лекцияхпо филологии. Для меня главное — результат. Но мой редактор дал мне особое задание: написать статью об «Убежище-45» как можно обширнее, поэтому я хочу вам задать несколько вопросов о природе этой лечебницы.

— В каком смысле?

— Почему она появилась? В нашей стране и без того много психиатрических лечебниц, где так же пребывают преступники. Что дало толчок к созданию этого проекта?

Анисимов, не задумываясь, ответил.

— Сразу после окончания войны больницы стали переполняться пациентами. «Матросская тишина», больница при Институте имени Сербского, Минская, Орловская лечебницы. Со всей страны шёл огромный поток страдающих вялотекущей шизофренией на почве послевоенной депрессии, и если поначалу эта депрессия протекала пассивно, то вскоре она приобретала более серьёзный окрас. В 1947-м году случилось то, о чём вы наверняка слышали. В народе этого пациента назвали «Кровавым флагом».

— Конечно, слышал, но вы сами понимаете, что это всего лишь мелкие крупицы, которые позволила осветить советская журналистика на тот момент.

— Как я понял, вы получили резолюцию от самого Маленкова?

Журналист кивнул. Анисимов это и так знал, но ему почему-то захотелось спросить самому. Министр минздрава в телефонной беседе прямо намекнул Валерию о том, что этот журналист может задавать любые вопросы и, самое главное, должен получать на них ответы. Эпоха всеобщего молчания закончилась в марте этого года, после смерти «вождя».

— Вернёмся к «Кровавому флагу», — тактично напомнил Короткин, раскрыв блокнот на новой странице.

— Да, — Анисимов отпил из чашки уже слегка остывший кофе и продолжил. — Военный госпиталь переполнялся как во время войны, так и после. Тяжелораненые бойцы доставлялись из Берлина в ближайшие госпитали, а тех, кому повезло больше, отправляли на родину. Это случилось в одном из таких госпиталей в Белоруссии. Игорь Малышев, старший лейтенант, командир роты, лежал в госпитале с незначительными ранениями правой руки, а также головы. Он спокойно лежал в своей койке, когда его обхаживали медсёстры, вместе со своими сослуживцами. Рядовые, сержанты, прапорщики. Все, с кем он бок о бок сражался против общего врага. Спустя несколько дней после госпитализации врачи стали замечать странное поведение за этим человеком: он не реагировал на обращения, постоянно смотрел куда-то в пустоту, бродил по ночам, приговаривая «я не герой, я не герой». За неделю до этого ему присвоили Героя СССР. Похоже, медаль за отвагу только расстроила его. С каждым днём состояние Малышева ухудшалось, и местные врачи не знали, что с ним делать. Его было необходимо госпитализировать в Москву, но на это не было средств, ресурсов и времени. В одну дождливую ночь самочувствие Малышева резко ухудшилось. Его рвало целый час, потом он закатил глаза и впал в кому. Конечно же, образование врачей небольшого военного госпиталя не было идеальным, поэтому они попросту развели руками и оставили героя войны в покое. Хотя, слово «покой» ему не было ведомо. Этой же ночью он пробудился, сходил за медицинскими инструментами и, вооружившись скальпелями, перерезал глотки спящим солдатам. Они даже не успели понять, что с ними случилось. Выжил лишь один пациент, тот, который лежал полностью загипсованным. Он видел, как Малышев, взяв откуда-то советский флаг, обмотался им и подходил к каждой к койке, перерезая глотки. В этот момент он приговаривал «война не закончена», «мы не герои», «я не отдам вас фашистам» и всё в том же духе.

Короткин поёжился в кресле от такого рассказа.

— И неужели это не дошло до Сталина? Такого бы сразу же расстреляли.

— Вы правы. Но Малышев был абсолютно невменяемым. И кто-то из верхов не стал применять к нему уголовные санкции лишь потому, что хотел изучить Малышева.

— То есть, превратить его в подопытного кролика?

— Нет. Малышева хотели изучить для того, чтобы предотвратить дальнейшие случаи, которые могли иметь место. Медицина постоянно развивается. Прогрессируют болезни, значит, должно прогрессировать и лечение. Поэтому Малышев стал отправной точкой в развитии психиатрии в данной области.

Анисимов заварил ещё кофе и предложил журналисту. Тот, конечно же, согласился. Пар тонкой струйкой тянулся из чашки к потолку, на котором от оконных рам отображались тени, создаваемые вспышками молний.

— Затем его перевели в «Матросскую тишину», а когда построили «Убежище», то, конечно же, «Кровавый флаг» стал первым его посетителем.

— Жуткая история, — округлённые глаза журналиста были тому свидетельством.

— И у каждого пациента здесь своя история.

— Каждый из них убивал сослуживцев? — поинтересовался Владислав, едва ли скрывая ехидство.

— Нет, — снова эта натянутая улыбка в исполнении главного врача «Убежища-45». — Кто-то убивал жён и детей, а кто-то всего лишь создавал воображаемого собеседника, с которым общался как с обычным человеком на протяжении долгого времени.

Журналист долго думал, но всё же решился спросить:

— Я понимаю, что вы запрещаете контактировать с пациентами, но всё же я настоятельно попрошу вас пообщаться хотя бы с двумя-тремя. Я не прошу предоставить в моё распоряжение кровожадных убийц, что обитают в блоке Б. Мне необходимо осветить в статье несколько историй, судеб и жизней. Я хочу, чтобы они сами мне рассказали.

— Поймите, — терпеливо произнёс Анисимов. — Многие из них даже не понимают, где находятся, не говоря уже о том, чтоб рассказать свою историю.

— Их непосредственную историю вы сможете рассказать мне, но я хочу послушать их мысли, рассуждения… Валерий Леонидович, я вас очень прошу.

Анисимов долго мялся. Он мог отказать сразу же, но этот московский журналист не простой писака, который может раздуть из мухи огромного слона. Этому нужна ошеломляющая правда. А ещё есть такая мелочь, как резолюция самой партии. Анисимов не мог перечить самому Совету Министров, иначе сотрудник МГБ нескромно постучит в его дверь и предложит пройти вместе с ним. Это в том случае, если попадётся добропорядочный мгбшник, но таких там днём с огнём не отыскать.

— Хорошо, но особо ни на что не рассчитывайте, — выдохнул Валерий. — Они очень пугливые и недоверчивые. Не думайте, что все они захотят в красках рассказать о своей жизни.

— Мне это и не нужно, — довольно улыбнулся журналист. — Как я уже говорил, мне интересны только их мысли.

— Это противоречит внутреннему регламенту, поэтому будем осторожными, — устало произнёс Анисимов.

Журналист понимал, что руки главврача связаны и пользовался этим.

А затем Анисимов продолжил рассказ о создании «Убежища-45».

В 1949-мгоду больница уже была отстроена. За высокими стенами располагалось два корпуса: один — для тяжелобольных пациентов, другой — дляособо опасных, представляющих криминальную угрозу. Между двумя четырёхэтажными зданиями располагался административный корпус, в котором фактически проживали все сотрудники лечебницы. Кто-то приезжал на длительные смены с различных городов Советского Союза, кто-то жил неподалёку, как, например, сам Анисимов, которого прикомандировали из Москвы в ЗАТО Слободский. В 1951-м году лечебница была уже полностью укомплектована больными со всего СССР, основная волна психических расстройств происходила в первые годы после окончания войны. Случаи дальнейших психических заболеваний были ничтожно малы, люди постепенно отошли от послевоенной депрессии. Но всё же такое случалось. Последний пациент заселился год назад, в 1952-м году. Этот особый случай запомнился каждому, кто знал о существовании «Убежища». Григорий Манаев, служивший после армии в милиции, долгое время скрывал свою истинную личину. На протяжении четырех лет участковый маленького городка в Поволжье вылавливал, по его мнению, немецких диссидентов, которые под прикрытием работали на ФРГ. Манаев выслеживал людей, которых он по каким-то причинам принимал за коренных немцев, и различными способами заманивал их, а затем убивал. Ему казалось, что все они говорят с плохо скрываемым немецким акцентом, однако это было не так. Затем убийства, по все видимости, перестали удовлетворять его, и Манаев стал использовать более изощрённые методы расправы с «фашистскими шпионами» из возрождённого Четвертого Рейха. Своих жертв Манаев усыплял различными способами, либо вероломно похищал, а затем пытал, используя нацистские методы. Он считал, что огонь нужно побеждать огнём. Иглы под пальцы, трепанация черепа… это лишь малая часть того, что Манаев перенял у немцев. По слухам, он пережил плен, где нацисты издевались над советским солдатом как могли. Честный милиционер, в котором местные жители души не чаяли, пытал своих жертв до самого конца, а в итоге варил их живьём, искореняя, тем самым, дьявольскую фашистскую душу из бренного тела. Когда местные жители стали чувствовать неестественный запах из его частного дома на окраине города, тогда и стали возникать вопросы. Маньяк, который будоражил умы советских людей, оказался служителем закона, который сам же и участвовал в собственной поимке. Некоторые врачи отказывались его лечить, желая Манаевускорой смерти, но клятва, данная Гиппократу, не позволяла вносить в себя ремарки по поводу исключения из неё жестоких убийц.

Манаева содержали в изолированной камере, не позволяя пребывать даже в обществе себе подобных. Раздельные прогулки, приёмы пищи, даже развлечения. Порой ему приходилось играть в шахматы с самим собой, правда, человеку, больному шизофренией, это не составит огромного труда. Манаев сопровождался сотрудниками лечебницы и находился под постоянным наблюдением.

Журналист не успевал записывать за быстрой речью главного врача. Анисимов рассказывал так отчётливо и последовательно, будто зачитывал эти истории на ночь своим детям словно сказки. Короткин уже предвосхищал успех статьи, как отметил для себя Валерий. Записывал жадно, слушал с энтузиазмом, не пропуская ни единого словечка.

А когда Анисимов сделал паузу на кофе, Владислав, улучив момент, решил задать вопрос:

— А есть ли шанс на излечение всех этих людей?

— Вся жизнь это шанс, как говорил Карнеги. Но пока что в стенах этой лечебницы такого чуда не случалось. Я предполагаю, что у некоторых больных есть вероятность полного излечения или хотя бы с перманентными ремиссиями, но… У таких, как Манаев, шанс ничтожно мал. К тому же, пациенты, точнее, «криминальные» пациенты, излечившись от своего недуга, будут нести уголовную ответственность за свои деяния уже как дееспособные. Но я думаю, что никто не пойдёт на такое. В «Убежище» куда лучше, чем в тюрьме, и уж тем более, на расстрельном плацу. Если излечившийся пациент не окажется круглым дураком, он будет продолжать притворяться больным, лишь бы остаться здесь. Такой вот забавный парадокс.

— А как же ваши исследования? Неужели так трудно отличить больного от здорового?

— Понимаете, Владислав, — Анисимов поёжился в кресле, принимая удобную позицию. — Завтра сто человек укажут на вас и скажут, что вы психически ненормальный. Вы будете отрицать и чем больше будете это делать, тем сильнее будет казаться ваша невменяемость. Но вы уверены, что абсолютно здоровы. И вот на вас надевают смирительную рубашку, и вы начинаете дёргаться, кричать до потери пульса от негодования и люди, указавшие на вас, только убедятся в своей правоте. Так что это вопрос сугубо философский. Мы можем проводить длительные и даже скрытые наблюдения за пациентами, чтобы проверить его излечимость, но не всегда до конца можно понять, болен ли человек психически или нет.

— И по такому принципу вы забираете всех в эту лечебницу?

— Вы неправильно меня поняли. Пациент, который вчера бился головой об стену, сегодня утверждает, что он нормален. А через день пытается вскрыть себе вены. Тут каждый считает себя здоровым, и эти люди пытаются убедить каждого в этом, в том числе и обычный персонал. Они не просто так попали сюда, и некоторые из них понимают, что, по всей видимости, им не выбраться отсюда до конца своих дней. У пациентов, имеющих достаточно глубокий интеллект, намного лучше получается играть роль «выздоравливающего». Они прекрасные актёры, тонкие психологи. Они практически убеждают тебя в своей нормальности, но затем прокалываются.

— В каком смысле?

— Беседуя с тобой, он вдруг переключает свой взгляд на пустую стену и продолжает говорить с тобой. Их всегда выдают глаза. Не зря же говорят, что глаза — это зеркало души. Так вот, эти зеркала отражают одну лишь пустоту.

Журналисту стало не по себе.

— Ну что, ещё хотите увидеть пациентов «Убежища» воочию? — усмехнулся Анисимов, расслабившись в кресле.

За окном вновь громыхнуло. Освещение замерцало, грозясь отключиться вовсе, но проводка выдержала.

— Ещё сильнее.

— Что ж, ваша бесстрашная любознательность говорит о том, что вы профессионал своего дела, — без лукавства произнёс главврач.

— Что касается бесстрашия… я чувствую себя вполне комфортно среди этих стен. Тут немалое количество вооруженной охраны.

— Это неудивительно. «Убежище-45» относится к режимным объектам, следовательно, нуждается в столь усиленной охране.

— И всё же меня впустили, — слабо улыбнулся журналист.

— Да, меня это удивило. Ну, с приказами не спорят. Возможно, мы наблюдаем новый виток советской журналистики, несущий в себе открытость и честность.

Владислав улыбался, ему было, что сказать по поводу нынешней цензуры, которая лишь слегка ослабла со смертью Сталина. Но сейчас обсуждалась куда более интересная тема, и всё-таки он был интервьюером, а не Анисимов.

— А как проходит ваша жизнь в этих стенах? — Короткин резко сменил тему, уходя из обсуждения прогресса журналистики СССР.

— Это обычная работа. Хм… обычная для меня. Моя рабочая смена заканчивается, и я еду домой. Конечно, срываюсь и по ночам, и в пять утра, когда приезжает какой-нибудь генерал из Москвы. Но в целом… это обычная работа.

— И как ваша супруга относится к вашей обычной работе?

— Я врач. Моя супруга относится к моей работе, как обычная советская жена относится к обычному советскому врачу.

— Вы так часто употребляете слово «обычный», но на деле же вы являетесь главным врачом лечебницы, в которую ссылают ветеранов Великой Отечественной Войны с психическими отклонениями, убийц, людоедов и насильников.

— Владислав… не помню, отчество вы называли?

— Антонович.

— Владислав Антонович. Для слесаря 3 класса работа физика-ядерщика из НИИ будет необычной, однако изучение атомов для этого физика будет самым ординарным делом в его жизни.

— Хорошо, я вас понял, — Короткин показал белые зубы.

Журналист зевнул, и доктор перенял эту заразу.

— Что ж, я полагаю, на сегодня достаточно, — Анисимов символично посмотрел на часы, которые носил на правой руке. — Время позднее.

— Не спорю, — Владислав резко встал. — Простите, что задержал. Вам ещё домой ехать.

— Нет-нет, сегодня я на дежурстве. Да и ехать до дома мне около получаса.

— Беседа, конечно, сумбурной получилась. Но я получил от неё огромное удовольствие. Спасибо вам.

— Да не за что. Надеюсь, статья выйдет подробной и правдивой.

— Обижаете, — улыбнулся журналист газеты «Правда», не замечая каламбура.

— Вас проводят в комнату для персонала. Если что, я на связи.

— Валерий Леонидович, я не посмею нарушить ваш сон.

После обмена любезностями они попрощались. Журналист покинул кабинет главного врача, а тот, в свою очередь, собирался в свою комнату. День выдался трудным, а впереди ещё неспокойная ночь. Врач думал, что чертовски сильно хочет спать, когда добрался до постели, но стоило лечь на свежую простынь, как сон сняло рукой.

В голове бушевал поток мыслей, а также осознание того, что завтра с самого утра ему придётся проводить подробную экскурсию по «Убежищу». По всей видимости, Валерий не увидит свою жену ещё несколько дней, поскольку сверху ему дали прямое указание: обеспечить достойный приём для журналиста, снабдить всей необходимой информацией и проследить за его безопасностью. Сделать это можно только находясь здесь, среди десятков загубленных и страдающих душ.

Звонкие удары по металлическим прутьям окошка палаты раздавались эхом по длинному коридору блока Б. Они звучали размеренно, с математически точным постоянством. Иногда звук раздавался в унисон с раскатами грома.

Сонный охранник медленно подошёл к палате и заглянул в окошко.

— Лёша, опять ты?

— Всегда я, — раздался шёпот из темноты.

Охранник включил свет и увидел пациента, забившегося в угол. Яркий свет всегда оказывал на него негативное влияние. Больной прикрывал рукой глаза, но продолжал говорить.

— Я хочу поговорить с Анисимовым.

— Зачем? — зевал охранник. Он не успел выспаться перед сменой, потому что его годовалый ребёнок внезапно залихорадил.

— Хочу поделиться радостью.

Алексей Виданов, один из последних пациентов, бывший сотрудник МГБ. Служил на фронте до Сталинградской битвы, один из ответственных за исполнение приказа №227. После чего был переброшен в московский штаб для доклада, на фронт больше не возвращался. Отклонения начались в 1951 году, когда он начал избивать своих детей и жену.

— Какой ещё радостью? Не промахнулся в унитаз, когда писал?

— Как ты разговариваешь с майором МГБ?

— Ты уже не майор, Лёша.

Охранник говорил без злобы. Хотя, привычки бывшего инспектора по надзору за осуждёнными давали о себе знать.

— Меня разжаловала власть, которая не имела полномочий этого делать. Я…

— Слушай, у меня нет времени на твои философствования. Что ты хотел от шефа?

— Разговора.

— Завтра он будет делать утренний обход, вот и поговоришь.

— Он пройдёт мимо, как обычно. Меня никто не услышит.

— Он никогда не проходит мимо. Спи, Лёш, утро вечера мудренее.

— О да, — Виданов опустил рукав и посмотрел прямо на охранника. На его лице читалась неприкрытая радость. — Завтрашний день будет лучше и чище. А послезавтрашний… О-о-о, — протянул он, почти припевая. — Он изменит всё.

Надзорный покачал головой. Общение с психически больными никогда не перестанет вызывать удивление. Сколько вещей происходит посреди этих стен каждый день, и каждый раз что-то новенькое. Друзьям на застолье всегда есть что рассказать.

— Отбой, Лёша, два часа ночи уже.

Виданов ответил молчанием. Однако когда надзорщик подошёл к своему посту, он услышал приглушённый смех, отдалённо напоминающий шипение змеи, которая только что почувствовала опасность.