Отложенное венчание

Евгений Геннадьевич Иванов, 2021

Может ли война помешать любви двух людей? Можно ли вернуться назад после смерти? И есть ли у Провидения свой план для каждого из нас? В далёком 1942 году Курт и Ангелика даже не подозревали о том, что ждёт их впереди и как они снова встретятся спустя годы. Об этом мой рассказ.

4

Курт очнулся в непонятном месте. Нельзя было сказать, лежал он или стоял, или вообще парил в пространстве. Боли больше не было. Его окружала кромешная тьма. Или, может, он был слеп. Курт шевельнул ногами. Ноги двигались. Он вытянул вперёд правую руку, но ничего не ощутил, кроме пустоты. «Что это за место?» — подумал Курт, попытался потереть себе лоб левой рукой и обомлел. Лба он не почувствовал. То есть он знал, что и лоб, и голова у него есть, но никаких тактильных ощущений не было. Он, как будто, состоял из воздуха. Но и воздуха не было. Курт не чувствовал сердцебиения и не дышал. Ему стало страшно. «Эй, есть здесь кто-нибудь? — произнёс он, — где я, что это за место?»

— Здравствуй, Курт Винтерхальтер, — раздался такой родной и такой давно забытый голос.

— Мама? — только и выдавил из себя поражённый Курт.

— Не совсем, но в каком-то роде да, — ответил голос, — я решила, что тебе будет комфортнее, если я буду звучать именно так.

— Что со мной случилось, где я? Нас подбили над Северным морем. Я помню, что бомбардировщик упал в воду.

— Совершенно верно, Курт. От удара о воду тебе разбило голову. Но ты бы и так умер от кровопотери.

— Что это значит? Я не понимаю. Я же здесь, хотя ничего и не чувствую.

— Ты умер, Курт. То, что здесь находится это твой энергетический код, иначе именуемый у вас душой.

Ошеломлённый Курт в ужасе пытался понять, что происходит, и как ему выбраться из этого страшного места.

— А кто ты? Ты говоришь голосом моей матери, но её давно уже нет.

— Я же сказала, что так тебе будет комфортнее. Немного покопалась в твоих воспоминаниях, извини.

— Да кто же ты?!

— Я — Мысль твоего Создателя, Курт, ты находишься внутри меня. Он направил меня сюда с инспекцией и, честно говоря, увиденное меня не впечатлило. Что подвигло вас, людей, устроить очередное истребление мирового масштаба?

Курт не знал, что ответить. Он никогда не задумывался о понятии «истребления». Он воевал за фатерланд, за великую Германию.

— И что теперь со мной будет? Я, вообще-то, хочу домой, в Кёльн. Меня там ждёт девушка. У нас будет ребёнок.

— Курт, ты, видимо, недопонимаешь, что ты умер и пути назад нет. Ты — суммация своих решений, принятых при жизни. Своих действий и поступков, в результате которых ты оказался здесь со мной. Сейчас я думаю, что с тобой делать. А на счёт Ангелики у меня для тебя плохие новости, сожалею.

— Что с ней? — упавшим голосом спросил Курт.

— В то время, как вы летели уничтожать Мидлсбро, англичане летели бомбить Кёльн. На самом деле, уничтожение Кёльна всё ещё продолжается. Они бомбят уже второй день.

— А что с Ангеликой?!

— Прямое попадание двухтонной фугасной бомбы в её дом. У неё не было шансов.

— Я не верю! Она проходила курсы гражданской обороны. Они должны были успеть в бомбоубежище!

— Смотри, Курт…

Словно в документальной кинохронике, Курт увидел Кёльн с высоты птичьего полёта. Вид был, как из кабины тренировочного самолёта, когда он был курсантом лётной школы. Казалось, что кинокамера, движимая невидимым оператором, передаёт изображение прямо в его сознание. Он увидел знакомую улицу и пятиэтажный дом с книжным магазином на первом этаже. Заходящий в пике английский «Хемпден». Открывающиеся бомболюки. Бомбы, падающие на головы беззащитных людей. Всё это было очень хорошо знакомо Курту. Только на этот раз он смотрел на разрушение всего, что было ему так дорого. Он увидел, как английский фугас упал на крышу пятиэтажного дома, пробил перекрытия, достиг подвала и разорвался, взмывая вверх огромными языками смертоносного огня. Увидел, как дом содрогнулся, и, сначала нехотя, а потом всё быстрее начал проседать вниз. Увидел летящие в разные стороны стёкла и кирпичи. Увидел, превращающуюся в руины квартиру Ангелики на четвёртом этаже. И, наконец, увидел Ангелику. Точнее то, что от неё осталось между выгнутыми стальными балками под грудами кирпича. Из ночи камера скользнула в день. Курт увидел пожарные машины, бегающих солдат и медсестёр. В этой сутолоке он разглядел молодую девушку, почти девочку, стоящую у руин пятиэтажного дома. Лёгкое бежевое пальто, чёрные туфли с пряжками и чёрный беретик на голове. В правой руке девочка держала небольшой фибровый чемодан. Судя по виду — ученица частной школы. Камера поменяла ракурс, и Курт увидел лицо девочки — оцепеневшее, с широко раскрытыми от немого ужаса глазами. Черты её показались Курту до боли знакомыми. Да, несомненно! Эльза Кирхнер стояла у развалин дома её родителей. Её дома…

Курт всхлипнул. Точнее, это был не всхлип, а зеркальное отражение того эмоционального состояния.

— Да, Эльза выжила. Англичане разбомбили железнодорожное полотно, поэтому всех сняли с поезда и сутки продержали на одной из станций. Она добралась до Кёльна на автобусе, уже когда воздушную тревогу отменили, — сказала Мысль.

— Я… Я могу увидеть Ангелику? — спросил Курт.

— Нет, — ответила Мысль.

— Почему? Ведь я же здесь. Значит и она должна быть где-то.

— Она далеко, Курт.

— Где далеко? Что это значит? Что ты морочишь мне голову?!

— Она в другой части Вселенной вне моей досягаемости. Да и в любом случае, моя работа здесь.

— Ну так отправь меня туда, к ней!

— Нет, Курт. Я решила. Сейчас ты будешь спать.

— Да какое к чертям собачьим спать! Я вообще не хочу быть здесь с тобой. Выпусти меня!

Курт почувствовал, как непреодолимая усталость навалилась на него. Глаза слипались, и сознание уходило куда-то в небытие. Он услышал, как ласковый голос матери, словно в детстве, поёт ему колыбельную. Курт уснул…

— Вставай, Курт, просыпайся, малыш, — раздался где-то рядом нежный голос.

Курт с трудом открыл глаза, но ничего не увидел. Его по-прежнему окружала сплошная темнота.

— Настало время просыпаться, — голосом матери прошептала Мысль.

— Долго я спал? — спросил Курт.

— Достаточно долго для того, чтобы закончилась война, на которой ты воевал. Я этому посодействовала.

— Война закончилась? Мы победили?

— Ты скоро сам всё узнаешь.

— Хорошо. Теперь ты меня отпустишь? Я увижу Ангелику?

— Да, Курт, я отпущу тебя. Ты увидишь Ангелику. Я, как Мысль Создателя, так решила.

— Где? Когда?

— Не здесь.

— Так где же?

Мысль не ответила. Курт ощутил, как Нечто проникает в его сознание. Он не хотел пускать это непонятное, но оно легко сломило его сопротивление и, как паутиной, опутало его энергетическую сущность. Курту опять стало страшно. На этот раз Нечто не просто смотрело сквозь него, оно беспардонно вторглось в его личность. В его память. В его эмоции. В его сущность. В то, чем он, Курт Винтерхальтер стал к своим тридцати двум годам земной жизни. Он понял, что его личность уничтожается. Как будто кто-то ластиком стирает карандашный рисунок. Штрих за штрихом, воспоминание за воспоминанием, эмоцию за эмоцией. Сознание Курта билось в конвульсиях. Память улетала прочь, как обрывки сна. Строение его личности, когда-то казавшееся незыблемым, разбиралось кирпичик за кирпичиком. Он, казалось, уносился в детство, судорожно цепляясь за столь дорогие ему воспоминания, в то же время сознавая, что и им сейчас придёт конец. Он ещё помнил своё имя, помнил любящее лицо матери, помнил зелёную листву на деревьях во дворе.

— Я полностью сотру его личность? — спросила сама себя Мысль.

— Я оставлю одну строку энергетического кода в подсознании будущей биологической единицы, — ответила Мысль, — это необходимо для выполнения Его плана.

— Эмиссар достиг соглашения со своей Сестрой?

— Да.

Память детства покидала Курта. Это был уже маленький мальчик, оставшийся один в тёмной комнате и плачущий от страха. Имя «Курт» исчезло в темноте, словно лист бумаги, подхваченный сквозняком. Ребёнок исходился беззвучным плачем. Опять что-то непонятное подхватило его, перевернуло и толкнуло в неизвестность.

Боль, страх, тёплый кровавый туман вокруг. Неизвестность, страх, боль, холод, яркий свет… Младенец раскрыл рот и закричал.

Шёл июнь 1945 года. В освобождённом год назад от финской оккупации Петрозаводске, в кое-как восстановленном роддоме лежала измождённая молодая женщина.

— Поздравляю, мамаша, у вас здоровый малыш. Мальчик, ух, богатырь! — пожилая акушерка подошла к женщине и положила ей младенца на грудь, — как записать-то его?

— Егором. Егором Петровым, — ответила женщина.

— Тааак, сейчас, — акушерка химическим карандашом старательно выводила буквы на клеёнчатой бирке, — По отцу-то его как? Где папка-то наш? Ты, я смотрю, одна и родных никого нет. Ежели он ещё не демобилизовался, так я могу послать кого ему телеграмму отбить, что сын у него.

— Григорьевич. А отец его погиб зимой. Под Кёнигсбергом, — Ольга посмотрела на сына и заплакала.