Отложенное венчание

Евгений Геннадьевич Иванов, 2021

Может ли война помешать любви двух людей? Можно ли вернуться назад после смерти? И есть ли у Провидения свой план для каждого из нас? В далёком 1942 году Курт и Ангелика даже не подозревали о том, что ждёт их впереди и как они снова встретятся спустя годы. Об этом мой рассказ.

5

1 июня 1971 года лейтенант советских ВВС Егор Григорьевич Петров в составе девятой эскадрильи посадил свой «Су-11» на аэродроме авиабазы Роммштайн под Берлином. По решению командования истребители перебазировались из-под Калининграда в Германскую Демократическую Республику. По команде капитана Демьяненко лётчики выстроились на взлётной полосе, ожидая командира полка.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться! — рапортовал старшина роты технического обслуживания.

— Обращайтесь, старшина, — ответил Демьяненко.

— Полковника Зайцева срочно вызвали в Берлин, будет завтра. Сейчас за него замполит, подполковник Плотников. Приказ рапортовать ему. Хочет со всеми лично побеседовать.

Петров вошёл в кабинет замполита последним.

— Товарищ подполковник, лейтенант Петров по вашему приказанию прибыл!

— Вольно, лейтенант! Успеешь ещё построиться. Сядь, вон, лучше, поговорим.

Подполковник махнул рукой в сторону кресла, стоящего по другую от него сторону стола.

— Зовут меня Плотников Андрей Михайлович, заместитель командира по политической части, — сказал он, листая личное дело Петрова, — Эге, Петров Егор Григорьевич, член КПСС с 1970 года. Что заканчивал, Петров?

— Качинское лётное училище в Волгограде.

— Хорошо. А сам откуда?

— Из Петрозаводска.

— Так-так. Ну что, Егор Григорьевич, день у тебя тяжёлый был. Перебазирование, сам знаю, дело непростое. Может пропустим по чуть-чуть? — Плотников расплылся в широкой улыбке, показав крупные, лошадиные, жёлтые от никотина зубы.

Петров несколько опешил от такого разворота событий.

— Откажусь, товарищ подполковник! Не люблю я этого дела.

— А я так приму всё-таки на душу населения, — Плотников открыл сейф и извлёк оттуда бутыль с мутной жидкостью белёсого цвета, — шнапс их, самый настоящий, немецкий.

— Люблю грозу в начале мая, — почему-то произнёс он и, наполнив до половины гранёный стакан, залпом выпил.

— Ух, хорошо! Забористый напиток, — протянул он и достал из сейфа банку с солёными огурцами. Самое главное — закусывать, чтоб не развезло, — весело сказал он, смачно пережёвывая огурец.

Петрову Плотников показался забавным, хотя и странным. Сидя напротив, он изучал морщинистое лицо замполита. Седой, с лысиной на голове и пытливыми карими глазами. Плотников, тем временем, достал пачку «Беломора» и раскурил папиросу.

— Партбилет с собой? — спросил он Петрова.

— Да.

— Давай сюда. Я тебя на учёт в парткоме поставлю. Надо ещё взносы заплатить. Хотя чего их платить? У меня марок этих двухкопеечных завались, девать некуда.

Он открыл ящик стола, послюнявил указательный палец и показал Петрову три, прилипшие к пальцу, марки.

— Вот так их, сюда, — Плотников криво вклеил марки на страницу партбилета Петрова.

— Ну что, Егор Григорьевич, какие у тебя планы на свободное от службы время? Как собираешься повышать свой морально-боевой дух? — спросил Плотников, наполняя второй стакан.

— Думаю поступать учиться, — ответил Петров.

— Учиться это хорошо. Куда поступать и на кого? — продолжал свои расспросы Плотников.

— В Петрозаводский Государственный Университет, на исторический факультет, заочно. Хочу стать военным историком.

— История дело хорошее. А у тебя в Петрозаводске есть кто?

— Да, мать живёт.

— Так-так, — кивал головой Плотников.

— В этой связи хотел бы спросить, товарищ подполковник. Мне бы начать готовиться надо. Думаю в следующем году поступать. Да и немецкий подучить надо, а то с лётного училища не практиковался. Здесь где-нибудь есть библиотека или хоть читальный зал какой-нибудь?

— Библиотека? Так есть у нас, конечно, библиотека! Полгода уж, как работает. А то до этого, Зоя Никитична, заведующая бывшая, в Союз с мужем вернулась, так библиотека восемь месяцев не работала.

— Ну, и как мне туда?… — начал Петров, но Плотников, не слушая, перебил его.

— А сейчас там новая библиотекарша. Немка, но стопроцентно русская, — понятным только ему афоризмом выразился подполковник.

— Это как? — спросил Петров.

— Девка — ух! Кровь с молоком, глазастая такая и… — Плотников проделал пассы руками на уровне своей груди и загоготал. Гогот постепенно перешёл в сипение, напоминающее отдалённый собачий лай от чего Петрову тоже стало смешно, — Ну, ты понял, лейтенант.

Петров воздержался от комментариев.

— А история с ней вот была какая. Ты послушай, такого тебе в университетах не расскажут. Я ж сам её с рождения знаю, — просмеявшись сказал Плотников.

— Служил я в войну в пехоте. В мае 1941 курсы командиров закончил, а в июне уже война началась, так я лейтенантом на фронт пошёл. Со мной служил такой Пашка Макаров, рядовой ещё в ту бытность. Парень простой, патлатый такой с кудрями, деревенский, из крестьян. Весельчак был и шутник большой. Вечно песни свои под гармошку распевал да прибаутки рассказывал. Только вот в сентябре 1941 прилетела ему весточка со Смоленщины, где деревня его была. Сожгли немцы деревню, а жителей всех поубивали. У Пашки там жена оставалась, да двое пацанов. Лица на нём не стало. Озверел, как волк голодный. Сколько раз с ним в атаку ходили, он немцев в окопах в упор расстреливал, а которые недобитыми оставались, так лично им штык-ножом глотки резал. Так мы с ним к Берлину и продвигались. Пашке к тому времени звание старшего сержанта дали да орденом Красной Звезды наградили за заслуги перед Родиной. Во взятии Берлина мы с ним вместе участвовали, а потом в оккупационных войсках так и остались. Пашку поваром в солдатскую столовую определили. Ну, жизнь гарнизонная послевоенная для него скучновата была. Да и понятно, мужик он тогда ещё молодой был, а ни жены, ни детей не осталось. Загуливал он в Берлин, значит, под предлогом чего-то там для столовых нужд приобрести. Я уже тогда в звании майора был, ну, как мог, старался эти его выходы покрывать, товарищ как-никак мой боевой. Да только в один день, вернулся Пашка из Берлина не один. Слышу я, а на КПП крики дикие, Пашка вопит, а часовой ППШ на него направляет. Ну, что, я подошёл, построил всех по стойке смирно, смотрю, а у Пашки из-за спины девка выглядывает. «Ты, Макаров, совсем разум потерял? — говорю, — Одно дело, когда ты в Берлине со своими девками кувыркаешься, а другое — когда ты их в часть тащишь!». А он мне, это, дескать, не девка, а Эльза Гельмутовна Кирхнер. Он её любит, и она от него ребёнка ждёт. Мать честная, думаю, этот же дурак под трибунал пойдёт. И что, говорю, ты с этой Эльзой здесь делать хочешь? Я, отвечает, хочу, чтобы нас командир части расписал законным браком. Да уж, думаю, дела. Где, у кого, на какую банку тушёнки он эту Эльзу выменял, никому не известно. Смотрю я на неё — чумазая вся, худая, в пальтишке изорванном с грязным беретом на голове. Всё за Пашку цепляется, боится. Ну что, взяли их наши. Пашку на гауптвахту, Эльзу эту на дознание. Неделю мурыжились. Врач наша полковая беременность подтвердила. Про Эльзу выяснили, что родом из Кёльна, это на той стороне сейчас. Что все родные её в бомбёжку погибли ещё в 1942, а в Берлин она сама толком не знает, как попала. Как-то! Закончилось всё тем, что решили их всё-таки расписать. Приняли во внимание заслуги старшего сержанта Павла Макарова перед Родиной, как-никак фронтовик-орденоносец, Берлин брал. Эльзу, между тем, в столовую посудомойкой и уборщицей определили. А в июне 1946 Эльза девочку родила. Роды, помню, трудные были. Целую ночь на весь гарнизон орала. Там уж командир медсанбата, полковник Ивашина сама роды принимала. Назвали новорождённую Ангеликой. Пёс их знает, откуда такие имена берутся, да, вроде, так Эльзину сестру покойную звали. Ну, а Пашка дочку просто Гелей звал. Пока суд да дело, стал он попивать потихоньку. Закроется после ужина в бытовке и брагу свою настоенную хлыщет. В один вечер переполошились все от криков диких. Смотрим, а Пашка с топором Эльку по плацу гоняет. Та от него с Гелей на руках убегает, вопит что-то по-немецки. Выловил Павла старшина Белоконь, здоровенный такой хохол, косая сажень в плечах. Ты что, говорит, гад, делаешь? Паша на него с топором, а Белоконь ему как хрясь в ухо, тот и на землю упал, топор выронил. Белоконь его за грудки поднимает и прямо в лицо орёт, что ты, мол, у меня за пьянство и дебош на оккупированной территории под трибунал пойдёшь, к стенке прямиком. Вот так, оказался опять Пашка, как дурак, на гауптвахте. Мы все, как могли за него ходатайствовали. Опять же, значит, фронтовик, орденоносец, дочка грудная на иждивении. В общем, замяли дело. Я его потом спрашиваю, ты, зачем, значит, Эльзу с топором гонял. Она, говорит, тайком от меня Ангелику в кирхе покрестила, там у них пастор какой-то всех крестит. Да мало того, что покрестила, так ещё и в метриках их церковных записала её, как Кирхнер. А какая она Кирхнер? Она моя дочь — Ангелика Павловна Макарова! Вот так вот, росла Геля, как дочь полка в нашем гарнизоне. В столовой да в медсанбате помогала. Медсёстры её русскому языку учили, да как читать-писать грамотно. Ну, а немецкому уж Эльза её обучала. Так и жили бы, но только осенью 1956, это значит, когда Гельке десять лет было, помер Пашка. Запился брагой своей. Утром солдаты в бытовку за крупой пришли, смотрят, а тот уже окоченелый на полу лежит. Вскрытие сердечный приступ показало. Эльза после смерти его совсем сдала. Исхудала опять вся, глаза ввалились, взгляд потухший какой-то стал. Любила, видать, Павла крепко. На два года его и пережила всего. В 1958 какая-то инфекция почек у неё случилась. Как слегла она, так больше и не вставала. Да что уж там, это сейчас таблеток всяких полно, а тогда и лекарств-то толком не было. Схоронили, стало быть, мы Эльзу, стали думать, что с Гелей делать. Документов-то у неё толком, кроме метрики церковной, никаких не было. Ни наших, ни гэдээровских. Решили её к своим, в кирху отвести. Там пастор уже другой был, тот, который её крестил, помер давно. Но этот новый про Ангелику слышал, поэтому определил её в церковный приют для сирот войны да в школу при кирхе записал. Я через два года в Высшую Партийную Школу в Москве поступил, и на пять лет из Германии уехал. Закончил, тут мне в Роммштайн и предложили вернуться. Ты, говорят, немецкий знаешь, опыт службы там есть, поедешь замполитом на авиабазу, которая на месте вашего старого гарнизона стоит.

Конец ознакомительного фрагмента.