Сколько стоит корона

Е. Гитман, 2018

Средние века. Торден Дойл – младший брат короля, глава тайной службы, горбун. Всеми силами он помогает брату поддерживать мир и спокойствие в стране, ищет врагов и казнит предателей. Он привык к сложным загадкам и грязной работе. Но в этот раз враг, кажется, ему не по зубам. На жизнь короля покушаются ведьмы, и главная среди них, по слухам, прибыла в столицу. Проблема в том, что женщина, которую Торден подозревает, умна и хороша собой. Даже слишком. Первый роман «Стенийских хроник». Действие происходит в мире, очень похожем на наш, с одним маленьким отличием – охота на ведьм оправдана, потому что ведьмы существуют.

Глава 5

Ловушка осталась пустой: молочница так и не клюнула на приманку, и Дойл велел проследить, чтобы Ивен убрался подальше из столицы вместе со своим выводком сестёр. В общем-то, он и не рассчитывал на успех: план был топорным с самого начала.

Рикон выглядел спокойным, но пальцы под длинными рукавами балахона нервно сжимались и разжимались.

— Это моя вина.

— Именно, — не стал спорить Дойл. — Зачем вы схватили парня? Поймали плотвичку, а щуку не разглядели.

Он дёрнул головой и сказал:

— Постарайся в следующий раз избежать такой ошибки, Рик. Иначе я буду недоволен.

Отец Рикон медленно поклонился — он отлично понял намёк и слишком хорошо знал, что у Дойла хоть и достаточно большой, но всё-таки ограниченный запас терпения.

— Я не подведу милорда.

— Не сомневаюсь, — согласился Дойл, и Рик удалился. Дойл направился к королю.

Тот, в шёлковых одеждах, расшитых золотом, в короне, восседал на троне в малом зале для приёмов, возле него, похожая на пёструю птицу в своём блестящем платье, расположилась королева. Придворные толпились возле стен, внимая королевским речам, а король вещал о справедливости и чести.

Дойл вошёл без предупреждения и без объявления, но всё-таки на него обратили внимание все — даже двое просителей, стоящих перед Эйрихом на коленях. Дойл поморщился, но не остановился и прошёл вперед, приблизился к королевскому трону и встал за спиной у брата.

— Итак, лорд Ганс, — продолжил Эйрих ранее начатую речь — очевидно, касающуюся какого-нибудь глупого спора между двумя обрюзгшими потными лордами, протирающими мраморный пол жёсткими коленками, — вы обязуетесь выплатить сыну лорда Ингли приданое своей дочери в срок десять дней. В противном случае, по нашему решению, сын лорда Ингли получит в приданое деревни Малую и Болотную и закрепит их за своим родом.

— Ваше Величество! — одновременно, но с совершенно разным выражением пробормотали лорды, однако король не закончил.

— Также лорд Ингли обязуется на собственные средства восстановить мельницу и мост на землях лорда Ганса в срок до трёх месяцев. Если это не будет выполнено, лорд Ингли предстанет перед королевским судом по обвинению в разбое. Таково наше королевское решение.

Лорды, кланяясь и пятясь, убрались прочь, и прежде чем распорядитель привёл новых просителей и жалобщиков, Эйрих объявил:

— Мы прервёмся на некоторое время.

Придворные, как дрессированные собачки, по этой команде поспешили уйти из зала, осталась только охрана.

— Милорд Дойл, — обронила королева таким тоном, словно подразумевала «ядовитая гадина», — отрадно видеть вас на вашем месте. Пока вы были в походе, мы скучали по вашему обществу.

— Ваше Величество, — Дойл наклонил голову, — ваши слова согревают мне сердце.

Эйрих, чувствуя напряжение, спросил:

— В чём дело, Дойл? Ты пришёл неожиданно и поспешно.

— В том, что я хотел поприсутствовать на королевском суде, вы не верите, Ваше Величество? — хмыкнул Дойл.

— Ни на миг: ни одного серьёзного дела. Ну, говори, кого из моих подданных ты хочешь отправить в темницу? — Эйрих улыбался, но глаза у него были серьёзные.

Дойл посмотрел в эти глаза, бросил короткий взгляд на насторожившуюся королеву, похожую на голодную злую крысу, и сказал:

— Ваше Величество никогда не ошибается, но в этот раз подозрения напрасны. Я пришёл к вам как проситель, — он вышел из-за трона, но на колени не встал: Эйрих достаточно давно категорически запретил ему это делать, во-первых, желая перед всем двором подчеркнуть его статус, а во-вторых, беспокоясь о его ноге, которая мучила младшего принца с детства, а временами, в плохую погоду, болела просто нестерпимо.

Король рассмеялся:

— Ни за что не поверю.

— И всё-таки придётся. Только ваше величество в силах исполнить мою просьбу и подарить мне большую радость… — Дойл сделал паузу и продолжил: — пригласив на ближайший из пиров леди Харроу, вдову лорда Харроу, находящуюся сейчас под опекой милорда Грейла и проживающую в столице.

За короткое мгновение на лице Эйриха сменились изумление, радость, осознание и обречённость, а потом он спросил:

— В чём она подозревается?

Дойл не мог точно сказать, почему он не ответил откровенно: в колдовстве. Возможно, потому что у него не было никаких доказательств, а рыжие волосы и непонятную привлекательность к обвинению не приложишь. Возможно, потому что не хотел тревожить короля. Или не желал обсуждать дела в присутствии коронованной крысы, его августейшей супруги.

В любом случае, он произнёс:

— Никаких подозрений, сир. Моя просьба не государственного, а личного характера, — он немного наклонил голову и опустил глаза.

Пусть так — странная прихоть, из-за которой он не обвинил открыто леди Харроу в колдовстве, позволит убить двух зайцев разом: приблизиться к ней, чтобы изучить ближе, и отвлечь короля от марьяжных планов на его, Дойла, счёт.

— Проклятье! — Эйрих хлопнул себя по колену. — Я ему сватаю самых красивых девушек королевства с огромным приданым, на что он отвечает, что любовные порывы его душе не близки. И вот она — причина, рыжая вдова, — он расхохотался, королева позволила себе мелкую зубастую улыбку, а Дойл сохранил каменное выражение лица. — Конечно, брат. Конечно. Что скажешь о сегодняшнем вечере? Ещё не поздно послать ей приглашение.

Дойл поклонился и коротко поблагодарил.

Он терпеть не мог приёмы — не важно, как они проходили и как назывались. Утренние собрания на королевском суде были настолько же невыносимы, как и пиры для знати. Но приём этим вечером был исключением — он был необходим не ради фальшивых улыбок королевских лизоблюдов, а для работы, поэтому Дойл собирался с большей охотой, чем обычно. Джил помог ему переодеться в камзол, в этот раз значительно более удобный, подал перстни и пробурчал себе под нос:

— Вы прекрасно выглядите, милорд Дойл, — и тут же шагнул назад.

Дойл бросил на него короткий взгляд, но ничего не сказал: и без слов было понятно, что мальчишка в очередной раз сморозил чушь. Но камзол сидел отлично, словно был скроен по корявой фигуре, и, похоже, Джил приложил к этому руку. Поэтому вместо того, чтобы посоветовать ему заткнуться, Дойл сказал:

— Приготовь плащ и сапоги к моему возвращению. И сам оденься в тёмное.

Джил мелко закивал, Дойл оставил его в комнате и неспешно направился в большой приёмный зал. Если бы он больше верил в помощь Всевышнего, перед встречей с ведьмой он зашёл бы в храм или надел бы на запястье браслет с Недремлющим Оком. Но он верил слабо: кто бы ни сотворил всё на земле, живое и мёртвое, он давно забыл о своём творении, занявшись другими, более важными вещами. Поэтому в делах людям оставалось полагаться на собственный ум, в бою — на ловкость, а в интригах — на красноречие. Не на помощь свыше.

Ленивые неспешные мысли мгновенно сбежали прочь в недра сознания: мимо, учитово поклонившись, попытался пройти человек, которому было совершенно противопоказано попадаться Дойлу на глаза. Дойл остановился и сказал, не поворачивая головы:

— Стойте-ка, господин Оуэн.

Управляющий замка замер — Дойл не видел, но слышал шорох его одежды и ставшее частым дыхание.

— Рад нашей встрече.

— Милорд Дойл, — раздалось сзади, — рад служить.

— Не сомневаюсь. Подойдите-ка сюда.

Управляющий шаркнул ногами и встал перед Дойлом, поклонился и так и замер, сложившись пополам. Дойл хрустнул пальцами. Вчера он желал засунуть подонка на нижний уровень подземелья, в одну из ледяных камер под озером, и посмотреть, какие боли прохватят его после подобной ночёвки. Но сегодня ярость уже прошла, от неё остались только слабые отголоски, и Дойл вполне осознавал, что это — просто личная детская обида.

Управляющий попытался насолить ему — мелко и глупо, — но не совершил измены, не подверг безопасность и благополучие короля риску. Он не заслуживал камеры.

— Мне кажется, вы слишком усердно служите, господин Оуэн, — произнёс Дойл неторопливо, изучая лысину управляющего.

— В с-самом деле, милорд?

— Несомненно. На вас лежит так много обязанностей, так много забот.

Лысина покрылась блестящим потом.

— Ничто не ускользает от вашего чуткого взгляда: ни один уголок замка, ни одна щель в стене, — продолжил Дойл ласково, а потом коротко и резко добавил: — и так должно быть впредь, господин Оуэн, иначе вы будете изучать замок с доселе неведомой вам стороны.

Дослушивать ответ или извинения он не стал — зашагал дальше, тщательно задавливая в себе мстительные порывы. Было что-то притягательное в идее, например, велеть ему опуститься на колени и ползти до конца коридора, собирая на бархатные штаны пыль дворцовых полов. Но это было бы низко и бесполезно, а потому должно быть отвергнуто и забыто.

Большой приёмный зал уже был полон: скоро должен был начаться ужин, но пока короля и королевы не было, гости ходили вдоль длинных столов и громко разговаривали, перекрикивая друг друга, или прислушивались к завываниям музыканта и бренчанию его лютни. Дойл на глаз прикинул количество людей и понял, что, не считая охраны и слуг, собралось больше сорока человек.

Но его появление, как и утром на королевском суде, заметили сразу — по галдящей толпе прошёл короткий вздох, и она замолкла.

— Добрый вечер, лорды, — произнёс Дойл и вдруг почувствовал непонятное, едва ощутимое жжение. Его источник не нужно было искать долго: просто леди Харроу вошла в зал почти следом и остановилась в дверях, робея. Проклятая кровь в жилах заструилась быстрее, приливая к чреслам. Дойл позволил себе на мгновение прикрыть глаза, восстанавливая в памяти ощущение холода от купания в ледяных ключах, и возбуждение ослабло.

Ведьма вблизи была привлекательнее, чем издали. Дойл, повернувшись, изучал её рыжие кудри, мягкую светлую кожу, пятнышки солнечных поцелуев на щеках и крупном носу.

— Леди Харроу, — сказал он негромко, и гости, убедившись, что он не интересуется кем-то из них, вернулись к своим разговорам, только на два тона тише.

Она опустилась в низком реверансе перед ним, не поднимая глаз, и ответила:

— Милорд Дойл.

— Встаньте, леди.

Она подчинилась сразу — неестественно плавным движением. Церковники много писали о том, как распознать ведьму. Но они могли бы не утруждаться — леди Харроу являла собой ярчайший образец.

«К врагу и его свите ожидания, — подумал Дойл, — на дыбе редко хранят секреты, а с переломанными пальцами ни одна ведьма не сможет колдовать. Всё, что нужно, это оглушить её и велеть теням забрать. Не до игр». Но, разумеется, не оглушил и не велел, а весьма любезно спросил, жестом предлагая пройти ближе к столу:

— Как вам столица, леди Харроу?

— Слишком шумно и грязно, милорд, — ответила она, — но мне скорее нравится. Здесь чувствуется жизнь. Мне не хватало этого в поместье.

— Жизнь порой принимает отвратительные формы, леди, — заметил он, имея в виду магию, но по её глазам увидел, что она поняла эти слова иначе.

— Жизнь прекрасна в любой из форм, созданных Всевышним.

Она решила, что он говорил о себе. Дойл скрипнул зубами.

— В вас говорит наивная вера, естественная для вашего пола.

— Несомненно, — согласилась ведьма, но как-то слишком уверенно и почти насмешливо. — Женщины видят этот мир в лучшем свете, чем мужчины, милорд.

Дойл на это кивнул, признавая её правоту, и уже собрался спросить, какие же положительные черты она видит в столичных формах жизни, — просто чтобы о чем-нибудь говорить, как она уточнила спокойно:

— Простите, милорд, а в чём меня подозревают?

Руки оставались праздно-спокойными, взгляд колдовских зелёных глаз — безмятежным, щёки — бледными. Дойл заметил бы любой признак волнения, но нечего было замечать. Она спросила об этом так, словно говорила о погоде.

— Почему вы спросили об этом, леди?

Зелёные глаза мигнули, тонкие губы дрогнули в улыбке.

— Я всего три недели при дворе, но этого достаточно, чтобы узнать некоторые факты. И когда гроза всех заговорщиков и преступников королевства заводит со мной беседу, я не могу не спрашивать: в чём он меня подозревает? — Дойл готов был поклясться, что она сдерживает улыбку.

— Гроза всех преступников и заговорщиков королевства, леди, — сказал Дойл, чуть дёрнув уголками губ, — к его большому сожалению, всего лишь жалкий смертный, подверженный всем слабостям человеческим. В отличие от разящего пламенеющего меча, он не может лежать в ножнах в ожидании своего часа. И сегодня его привело на приём не дело, а чувства простого смертного: голод и скука.

— Меня уверяли, что желания смертного вам незнакомы, — заметила леди Харроу.

— Вот как? Я удивлён. Если вам рассказывали обо мне, то наверняка не забыли упомянуть полчища юных дев, погибших от моих рук.

— А также младенцев, которых вы, прошу прощения, пожираете ночами, — теперь она улыбнулась открыто, показав крупные белые зубы. Даже у королевы, которая по нескольку часов в день проводила перед зеркалом, не было таких белых зубов.

— Младенцы — это из области нечеловеческого. Тем не менее, вынужден вас разочаровать — я всего лишь человек. Даже если…

Он не договорил, потому что двери в очередной раз распахнулись, и в зале настала полная звенящая тишина. На пороге стояли король и королева во всём великолепии. Дойл взглянул на леди Харроу ещё раз, но так и не сделал знака теням. Он хотел поговорить с ней ещё раз, чтобы укрепиться в своих подозрениях.

Или чтобы послушать её медовый, созданный чарами голос.

Дойл коротко кивнул ей, пожелав приятного вечера, и направился к своему месту слева от Эйриха.