Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

Андрей Добров, 2015

Цирк Соломонского на Цветном бульваре готовит новогоднее представление. Шоу обещает быть незабываемым – на пороге новый, ХХ век! Но в цирковом закулисье переполох: кто-то нарисовал на афише череп и кости… Этот знак – как черная метка – не сулит ничего хорошего. Иллюзионист Гамбрини обвиняет в произошедшем известного дрессировщика Владимира Дурова. Гиляровский решает вступиться за своего знакомого и распутать это дело. Дуров рассказывает ему давнюю историю о череде загадочных смертей, произошедших в цирке прямо на арене. Каждой из них предшествовал уже известный символ – череп и кости. Но кто же он – этот злой клоун, устроивший воистину смертельный номер?

3

Концерт в Эрмитаже

Этим же вечером я отправился на угол Петровки и Каретной. Конечно, «Новый Эрмитаж» не шел ни в какое сравнение с Эрмитажем старым, который располагался в восьмидесятые на Самотеке — с его прудами, садами и фантастическими декорациями Лентовского — ныне совершенно разоренного и угасающего старика. Эрмитаж новый был много меньше по размерам и скромней по оформлению. Открыл его всего шесть лет назад Яков Васильевич Щукин, и от былого парка он заимствовал, пожалуй, только имя. Впрочем, и в новом парке было чем гордиться — в первую очередь, конечно, зданием Народного общедоступного театра, того самого, в котором пару лет назад я пережил незабываемые минуты, наблюдая Шаляпина в роли Бориса Годунова! Но этим вечером я шел не в театр, а в расположенный поблизости ресторан, где Щукин организовал сборный концерт, включавший и выступление «знаменитого итальянского иллюзиониста Артуро Гамбрини». Публики, впрочем, было немного — москвичи перед Рождеством спешили доделать свои дела. Меня посадили за столик неподалеку от эстрады, украшенной живыми цветами и небесно-голубым задником с изображением почему-то итальянского побережья. Заказав котлету по-киевски, картошку с лисичками и небольшой графинчик водки, я лениво наблюдал за начинающей певицей N, выступавшей недурно, но старавшейся привлечь внимание публики скорее глубиной и насыщенностью своего декольте, чем голоса.

Девицу сменили американские индейцы с песнями и плясками своей родины. Одетые в перья и бусы, они завывали дикими голосами и плясали, как пьяные извозчики. Впрочем, возможно они и действительно были пьяны — эта труппа краснокожих месяц назад приехала с гастролями в Москву из Санкт-Петербурга, куда их занесла кривая гастрольная дорожка. В Первопрестольной они поначалу произвели фурор, а потом индейцев растащили по кабакам разные любители экзотики, приучили их пить горькую — труппа теперь собиралась только чтобы заработать немного денег на выпивку. Говорили, что скоро у них кончатся паспорта и индейцам придется возвращаться домой, в Северную Америку. Впрочем, я был уверен, что не все из них снова захотят увидеть свои прерии и каньоны. Или где там ныне обретаются их несчастные племена, потесненные цивилизацией?

Зал постепенно заполнился. Только за моим столом оставались еще стулья. Но тут подошел метрдотель и спросил — не соглашусь ли я пустить за стол вновь прибывших посетителей, которым не хватило места? Он указал на пару — старика с седой округлой бородой и очень милую девочку в бежевом платье.

— Конечно, — ответил я.

Подошедший старик отодвинул стул, чтобы девочка могла сесть, а потом уселся и сам.

— Благодарю, — сказал он мне, — вот, внучка затащила. Хочет посмотреть на настоящих индейцев. Еле успели!

Девочка вытянула свою спинку в струнку, завороженно наблюдая за ужимками пьяных краснокожих. Святая невинность!

— Могу я предложить вам рюмочку? — спросил я. — Для примирения с общей атмосферой, так сказать?

— Не откажусь, — кивнул старик.

Мы чокнулись и выпили. Индейцы сели на эстраде в круг и затянули печальную протяжную песню.

— Нравятся тебе, Варя, эти индейцы? — обратился старик к девочке.

— Очень, дедушка, — не оборачиваясь, ответила та.

— Ну и хорошо.

Он повернулся ко мне.

— А все же наши поют лучше, не правда ли?

Я кивнул.

— Ну, теперь можно и познакомиться, — улыбнувшись, сказал старик.

Я наклонил голову:

— Гиляровский. Владимир Алексеевич. Журналист.

— Очень приятно, — протянул мне над столом руку старик, — Сеченов Иван Михайлович. Биолог.

Сеченов… Сеченов… Безусловно, фамилия была мне знакома, но и только.

— Очень рад знакомству, — ответил я.

— Пришли посмотреть на индейцев? — с любопытством спросил Сеченов.

— Нет. Индейцев я уже видел месяц назад. Мне скорей интересен иллюзионист Гамбрини.

— Фокусы любите?

Я только улыбнулся. И как раз в этот момент краснокожие под редкие ленивые хлопки покинули сцену, и конферансье объявил выход мага и волшебника, артиста цирка Саламонского, итальянского иллюзиониста Артуро Гамбрини.

Девочка восторженно повернула личико к деду.

— Деда! Иллюзионист.

Сеченов погладил внучку по белокурой головке. Тапер заиграл марш из «Аиды», и на эстраду вышел Гамбрини во фраке. В руке он держал цилиндр, на краю которого лежала пара лайковых перчаток. Вторую руку он поднял в приветствии. Зал встретил Гамбрини жидкими аплодисментами. Иллюзионист поморщился.

Сначала он показал несколько ординарных фокусов — достал из воздуха букетик фиалок и поднес его даме за первым столиком, потом вытянул из кармана сидевшего рядом господина длинную пеструю ленту, заставил исчезнуть и снова появиться свой цилиндр и так далее — ничего примечательного. Публика хлопала вяло. Но потом Гамбрини дал знак таперу замолчать и объявил:

— Дамы и господа! Все это — мелочи для настоящего мастера иллюзии! Но сейчас я продемонстрирую вам трюк совершенно иного свойства! Внимание!

Он повернулся к даме, рассеянно сжимавшей букетик фиалок.

— Мадам! Прошу вас, возьмите этот платок. Сейчас я отвернусь, а вы передайте его любому из сидящих в зале. Пусть этот человек спрячет платок. Я же совершенно точно отгадаю, кому вы его отдали, не задавая вам ни единого вопроса! Ни единого, мадам!

Так и сделали. Гамбрини отвернулся, а дама передала платок на другой столик — черноволосому студенту, который сложил его и сунул в карман — поглубже.

— Готово? — спросил Гамбрини.

— Да.

Иллюзионист повернулся.

— Позвольте вашу руку.

Дама встала и подала свою пухлую ручку. Гамбрини элегантно принял эту длань и повел даму медленно, как будто в танце, вдоль столиков. Так, в тишине, они прошли мимо студента, как вдруг Гамбрини остановился и склонился в поклоне.

— Платок вот у этого господина! — провозгласил он.

Публика оживленно зааплодировала. Студент вытащил платок из кармана.

— Дедушка! Как здорово! — воскликнула внучка Сеченова, хлопая в ладошки, — Это волшебство!

— Ну что ты, дорогая! — ответил старик снисходительно. — Это просто фокус.

— Да, — сказал я, — но как он это проделал? Неужели все это — подставные лица?

— Ну… — протянул Сеченов, — думаю, что вполне могу разгадать эту загадку. Если вы обратили внимание, этот фокусник держал даму за руку вот так, — он взял мою руку и легко сжал ее своими широкими пальцами на запястье. — Именно так, потому что таким образом он мог ощущать биение ее пульса. Когда они проходили мимо человека, который спрятал платок, пульс дамы участился, оттого что она взволновалась. Фокусник почувствовал это и указал на необходимого субъекта. Вот и все.

— Но она не выказывала никакого волнения, — возразил я.

— Внешне — нет. Однако она не может управлять своим сердцебиением. Оно участилось рефлекторно.

— Рефлекторно?

— Именно! Я бы мог объяснить вам в специальных терминах, но боюсь, что вы не поймете… ну, попытаюсь простыми словами. Мы не можем целиком и полностью управлять своими рефлексами. Если что-то нас волнует, тело реагирует совершенно по-своему — учащается сердцебиение, изменяется движение глаз, кожа потеет… Поверьте — я довольно давно занимаюсь рефлексами и могу сказать совершенно уверенно — опытный человек всегда может, например, отличить, говорит ли ему собеседник правду или обманывает. Просто глядя на то, как человек реагирует.

Тут я вспомнил, откуда мне известна фамилия нового знакомца!

— Вы тот самый Сеченов, который написал книгу «Рефлексы головного мозга»!

— Ну, не только ее, не только ее, — улыбнулся ученый. — А вы читали?

Я сокрушенно покачал головой:

— Увы, не смог осилить, хотя помню, какой фурор она произвела в научной литературе.

Сеченов махнул рукой:

— Для меня все это уже пройденный этап. Сейчас исследования психофизиологии человека пошли куда дальше. Я — пройденный этап, да-с… Вот Павлов… Ваня Павлов — восходящая звезда науки — это да! Слышали что-нибудь про его разделение рефлексов на условные и безусловные?

— Нет.

— Очень интересно. Будь я помоложе — обязательно ввязался бы… Но теперь — вот, внучка. Внучка, индейцы, лекции… Надо вовремя сходить с трибуны, давать дорогу другим исследователям.

Я посмотрел на Сеченова:

— Вы не представляетесь мне человеком, очень уж уставшим и ослабленным.

Ученый засмеялся:

— Спасибо! Это я из-за московского воздуха.

— Из-за нашего воздуха? Вот уж не сказал бы, что он целебный!

Сеченов хохотнул:

— Не-е-ет… Не то чтобы целебный… Просто меньше отравлен миазмами академических интриг, я бы сказал.

— Ну, разве только академических…

Гамбрини еще раз повторил трюк с нахождением платка по пульсу, а потом вызвал на сцену пожилого господина, по виду — чиновника. Показав ему пять карт, он попросил запомнить одну, не говоря, какую. Потом еще раз показал карты, сложил их и перемешал. Далее Гамбрини развернул их веером, рубашкой к себе и вдруг неуловимым движением бросил вверх все карты — а руке у него осталась только одна — та самая, которая была загадана. Зал взорвался аплодисментами.

— Ловко, — сказал Сеченов, прищурясь, наблюдая за иллюзионистом.

— Но теперь-то он не держал его за руку. Как же так получилось, что угадал?

— Я не знаю, — ответил Сеченов, — как он сумел перетасовать карты, чтобы нужная осталась у него в руке. На это есть, наверное, особые шулерские приемчики. Да-с, играть с таким партнером я бы не сел… Но что касается угадывания карты, то, полагаю, он следил за глазами этого человека. Показывая карты в первый раз, он проводил рукой вот так, — Сеченов изобразил широкую дугу, — и мог заметить, как его визави отреагировал на нужную. Может быть, у него расширились зрачки. Может, прищурилось веко. Может, сжались губы. Реакция была. Но какая? Это уж — другой вопрос.

— Вы хотите сказать, что при достаточном опыте любой полицейский может отличить обманщика от честного человека? — спросил я. — Но тогда у нас быстро бы искоренили всю преступность.

Сеченов пожал плечами.

— При желании и долгой тренировке — да. Но одно дело увидеть, что человек врет, а второе — доказать это. А кроме того, боюсь, полиция до таких тонкостей дойдет еще не скоро.

— Надо мне все-таки внимательно прочитать вашу книгу, — сказал я. — Для моей работы отличать правду от лжи — очень важно. Бывало, собеседник наплетет с три короба, а потом мучаешься вопросом — правду сказал или соврал.

— Да? — улыбнулся Сеченов. — А вот как вы определяете? Вот взять меня — сам-то я вам правду говорил или обманывал? Может, я и не Сеченов вовсе, а так — какой-нибудь… Перепупкин? Как вы проверяете?

Я погрозил ему пальцем.

— И все же, — сказал я, — не откажите в милости — если у меня возникнут вопросы, мог бы я с вами обсудить их?

Сеченов полез в жилетный карман и достал визитную карточку.

— Пожалуйста. Вот вам доказательство, что я тот, за кого себя выдаю. Если я буду не занят, то милости прошу.

— Ну, — заметил я, — напечатать какие угодно визитные карточки — это плевое дело!

Он схватил меня за руку и потряс. Потом тепло попрощался и увел внучку домой. А я стал дожидаться окончания представления, чтобы перехватить Гамбрини и задать ему несколько вопросов.

Наконец он вышел с чемоданом в руке и начал взглядом искать извозчика.

— Господин Гамбрини, — обратился я к нему, — можно задать вам несколько вопросов?

Иллюзионист обернулся.

— Вы кто?

— Моя фамилия Гиляровский.

Гамбрини прищурился:

— Я вас видел, не помню, где и когда.

— Да давеча, перед цирком.

Гамбрини вспомнил.

— Вы приятель Дурова?

— Нет.

— Но вы были вместе с ним.

— Вы ошибаетесь.

Гамбрини побледнел.

— Нет-нет! Я определенно помню, что вы стояли рядом с ним! Что вам от меня нужно? Работаете на него? Хотите свести меня с ума? Нет! Не получится, господин хороший! Я вас не знаю и знать не хочу! А будете приставать — сейчас крикну «караул!».

Он все это выпалил одним духом и, увидев сани, побежал к ним, забросил чемодан и сам уселся, приказав гнать отсюда.

«Ну и дурень!» — подумал я только.

Определенно он был сильно напуган.