Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

Андрей Добров, 2015

Цирк Соломонского на Цветном бульваре готовит новогоднее представление. Шоу обещает быть незабываемым – на пороге новый, ХХ век! Но в цирковом закулисье переполох: кто-то нарисовал на афише череп и кости… Этот знак – как черная метка – не сулит ничего хорошего. Иллюзионист Гамбрини обвиняет в произошедшем известного дрессировщика Владимира Дурова. Гиляровский решает вступиться за своего знакомого и распутать это дело. Дуров рассказывает ему давнюю историю о череде загадочных смертей, произошедших в цирке прямо на арене. Каждой из них предшествовал уже известный символ – череп и кости. Но кто же он – этот злой клоун, устроивший воистину смертельный номер?

7

Допрос Гамбрини

Сухопарый администратор только обрадовался, когда я вежливо отказался от его сопровождения. Он поспешил обратно в кабинет, а я свернул в центральный коридор, который вел от основной арены к тренировочной. Он был ярко освещен электрическими лампами, висящими высоко под потолком. Мне пришлось прижаться к крашенной в синий цвет стене — мимо униформисты толкали тележку с фанерными тумбами, обшитыми алой тканью с зелеными ромбами. Слева издалека вдруг закричал петух, и ему ответил короткий рык какого-то крупного хищника. Должно быть, там располагался зверинец. В стене — двери гримуборных. Я прошел по коридору и остановился у выхода на тренировочный манеж, где к вечернему представлению репетировали акробаты.

— Жора! Сейчас флик-фляк! Не мельтеши, ты все забываешь! Встал, зафиксировался, потом вальсет и тут же уходишь на кульбит! Ап!

— Па-а-астаранись!

Я отодвинулся в сторону, и мимо прошел мужчина плотного сложения в трико, который нес в руках перш — длинный акробатический шест с креплениями для выполнения трюков.

— Жора! Давай быстрее, сейчас время кончится.

Худощавый гимнаст на тренировочной арене вытер со лба пот рукавом серой рубахи и, старательно засопев, начал повторять трюк.

— Владимир Алексеевич! — раздался голос рядом со мной.

Я посмотрел вниз и увидел своего давешнего знакомого — Ваньку-Встаньку.

— Пошли, отойдем с прохода, а то сейчас лошадей с конюшни поведут!

Мы прошли вдоль внешнего бортика манежа. Сидений тут не было, но тут и там стояли группки стульев, на которых отдыхали или ждали своего репетиционного времени артисты, одетые еще просто, не для представления, которое должно было начаться вечером.

Ванька взобрался на один из таких стульев и предложил мне сесть рядом.

— Все в порядке? — спросил я своего визави.

— Какое там! — ответил тот. — Мы тут все нервничаем. Сегодня же — «смертельный номер»! Говорят, билеты в кассе уже не достать.

Я взглянул на манеж, где плотный мужчина в трико установил перш себе на голову.

— Давай, Жора! Ап!

Худощавый гимнаст одним касанием оперся на его подставленные «лодочкой» ладони и вскарабкался наверх.

— Копфштанд! Ап!

Худощавый поджал ноги и встал на перш головой, медленно вытянув ноги вверх. Жилы на шее «нижнего» вздулись от усилия.

— Руки! Ап!

«Верхний» медленно развел руки и теперь держался только на голове.

— Молодец! Держи так!

Я повернулся к карлику:

— Серьезно беспокоятся?

— Ага. Хотя кто-то уже пришел после тех случаев. Но и эти боятся.

Справа, в боковом проходе, появились конюхи — каждый вел по две лошади. Перед ними в галифе с сапогами и простой белой рубахе шел дрессировщик с бичом в руке.

— Время, ребятки! Время!

Худощавый соскользнул по першу вниз, освободив своего товарища от необходимости балансировать с такой тяжестью на голове.

— Нет, так-то все работают, готовятся… — Ванька достал из кармана пачку папирос и закурил одну. — Но напуганы.

— А ты?

Карлик выпустил клуб дыма и пожал плечами.

— А что я? Я как все. Правда, у нас номера-то… Ничего особо смертельного! Если только петух заклюет. Или слон на меня сядет. Это — да! Но я уж постараюсь держаться подальше. Это Дуров пусть рискует.

— Кстати, — спросил я, — а что у них с братом? Насколько я понял, Владимир Леонидович своего брата Анатолия недолюбливает…

— Это еще мягко сказано, — ответил спокойно Ванька. — Говорят, раньше они были неразлейвода. А вот как начали делать карьеру, так боже мой! Да и то сказать, Володя — звезда! Да только Толя — солнце! Вы с ним не знакомы?

— Нет.

— Они тут одно время у Саламонского вместе пытались работать — ну, не в смысле вместе, в одних номерах, а в одном представлении. Так страшненько было смотреть — Володя во втором выходил, а Толя — в третьем. Ну, он же требовал, чтобы ему все третье отделение отдавали. Типа как Володя — простой артист, а он — премьер. И каждый другого старался перещеголять. Выходит Володя — «Я — король шутов!». Выходит Толя — «Я — шут народа!» Мой-то номера готовит долго, у него не все и получается. А Толя — он все по-быстрому, утром в газете, вечером — на арене.

— В смысле — в газете?

Ванька стряхнул пепел на пол:

— Ну как… По утрам они газеты читают. Толя тут же выискивает злобу дня и уже вечером ее публике представляет как новое антре. Да еще частенько и в стихах. Публика от восторга ревет, аплодирует. А Володе не нравится. Он все больше классические номера работает. Хороший он человек, конечно, но когда речь о брате заходит… Да, вот и еще что — Толя, он тоже номера с животными ставит. Только если Володя все более лаской, терпением, то братец его — по старинке. Чуть что не так — по носу кулаком.

— Кому?

— Да животному. Свинье в рыло, петуху — в клюв, курице — в гузку, лошади — в морду, собаке — в нос.

— Злой он?

— Почему злой? Так все делают. Работа это такая…

В центре манежа дрессировщик время от времени щелкал кнутом, поправляя движения лошадей. У бортика стоял униформист с совком на длинной ручке и метелкой — подбирать навоз.

Ванька соскочил со стула.

— Ладно, пойду наших артистов готовить. А то Володя сейчас придет. Прощайте.

— Скажи только, где гримерная Гамбрини?

— Решили все же с ним поговорить? Да не он это!

— Так где?

Карлик пожал плечами.

— По центральному коридору идете и второй поворот направо. Это который к зверинцу. Слева первая дверь. Напротив дуровская гримерка, кстати. Если что.

Мы попрощались, и Ванька ушел, переваливаясь на коротких ножках.

Вдруг сердце мое подпрыгнуло — на той стороне манежа появилась Лиза Макарова. Одета она была в облегающее трико с накинутым фиолетовым халатом с алыми драконами. Рыжие волосы были туго стянуты на затылке. Меня она не видела, а разговаривала с каким-то мужиком в сером фартуке поверх темно-синей рубахи. Я медлил, глядя на нее, тайно надеясь, что вот сейчас она повернет голову и увидит меня. Подойдет поздороваться или нет?

Но Лиза, не повернувшись, кивнула мужику и ушла в боковой проход. Я огорченно вздохнул и отправился разыскивать гримерную Гамбрини.

Нужную дверь я нашел довольно быстро и, постучав, вошел, не дожидаясь приглашения.

Гамбрини сидел за трюмо и методично разминал пальцы. Слева на покрытой царапинами столешнице среди баночек с гримом и пудрениц стояла небольшая китайская вазочка с мелкими розами — странное пятно, почти пошлое, как мне тогда показалось.

— Не входить! — крикнул иллюзионист, не оборачиваясь. — Я занят!

— Простите, пожалуйста, — вежливо ответил я, — мне бы поговорить…

Гамбрини наконец повернулся и скривил лицо:

— Опять вы! Вы что, преследуете меня? Как вы смеете приходить прямо сюда? Кто вас пустил?

— Саламонский Альберт Иванович, — ответил я. — Он дал мне разрешение.

— Саламонский? — недоверчиво переспросил Гамбрини. — Что вы такое несете?

— Именно что Саламонский. Послушайте, Артур, мне нужно с вами поговорить. Дело касается «смертельных номеров».

Я внимательно наблюдал за его реакцией — особенно за глазами. И заметил, как они дернулись туда-сюда, выдавая беспокойство артиста.

— Смертельные номера? — переспросил Гамбрини. — Вы что, из полиции?

— Нет, я не из полиции. Я журналист.

— Журналист! — взвился Гамбрини, и я, почувствовав, что сказал о своей профессии не к месту, жестом попытался успокоить его.

— Да, я журналист, однако все, о чем мы сейчас будем говорить, останется между нами. Только если…

— Только если что?

Я заметил, что артист сжал пальцы в кулаки.

— Если вы не причастны к той истории со «смертельными номерами».

Я вперил взгляд в лицо Гамбрини, пытаясь поймать реакцию на свои слова. Признаюсь, я ждал любой реакции, любой вспышки, но только не той усталости, которая вдруг проступила в его чертах. Он помолчал, а потом вдруг едко спросил меня:

— Что это вы так на меня уставились?

— Да так, ничего, — смутился я.

— Пытаетесь понять, как я отреагирую? Вы что, физиономист?

Я неопределенно пожал плечами.

— Бросьте, — сказал Гамбрини, — не играйте в мои игры на моей территории. Я вижу вас насквозь. Все ваши мысли. Все, что вами движет.

— И что же мною движет?

— Простое любопытство, — ответил иллюзионист, — самое простое любопытство. Любопытство зеваки. Вам-то что наши проблемы? Вы сейчас не трясетесь от страха перед представлением. Вам не выходить на арену. Вам ничего не грозит, господин Гиляровский. Вы точно знаете, что сегодня ночью ляжете в свою кровать, утром проснетесь и пойдете завтракать. И следующим утром. И следующим. А из нас кто-то сегодня умрет.

— Откуда вы это знаете?

Он посмотрел на меня снисходительно.

— Я никого не убивал пять лет назад, — ответил Гамбрини просто.

— Но вот это покушение на вас лично. Этот пожар. Это имело отношение к «смертельным номерам»?

Он пожал плечами.

— Тогда я был уверен, что да. Но это — не странно. Мы все были в панике. Однако потом я понял, что это вовсе не было покушением. Так, глупая случайность.

— Странно, — сказал я в задумчивости, — третий череп не сработал.

Гамбрини кивнул.

— Вы обиделись, что я назвал вас зевакой? — спросил он.

— Нет, — соврал я, — любопытство — часть моей профессии. Вы правы, если вся эта нынешняя история с афишей — не розыгрыш, то сегодня действительно кто-то может умереть.

Гамбрини тяжело вздохнул, потом еще раз. Прокашлялся.

— Будьте добры, передайте мне графин с водой. Он справа от вас.

Я взял с тумбочки графин. Гамбрини налил из него в чашку, потом взял с трюмо аптечный пузырек и накапал, шевеля губами, несколько капель в воду.

— Простите, у меня астма, — сказал он, глядя поверх стакана, и медленно выпил. — Вот так лучше.

— Странно, — сказал я, принимая у него графин, — я представлял вас себе более вспыльчивым человеком.

— Я, к сожалению, действительно очень вспыльчив. Но… А каким стали бы вы, готовясь к «смертельному номеру»?

Я промолчал.

— Я не знаю, кто убийца, — сказал Гамбрини тихо. — Но в то, что он существует, я верю. И боюсь, сегодня мне придется это доказать.

— Как?

— Сегодня моя очередь.

— Почему?

Он помедлил.

— Я чувствую это. Как собака чувствует смерть перед живодером. Не спрашивайте, не мучайте меня. Мне надо подготовиться к представлению. Мне надо поспать хотя бы полчаса. Ищите убийцу. Если вы успеете до начала представления, вы спасете меня. Если нет — я умру и докажу как свою невиновность, так и существование этого мерзавца.

Он встал, прошел мимо меня и, совершенно не стесняясь, лег на кушетку. Мне ничего не оставалось, как попрощаться. Ответ я услышал уже у двери:

— Остановите его. Даже если я умру сегодня. Я буду не последний.