Книга миниатюр

Дмитрий Чугунов

В этой книге вы найдёте и добрых персонажей, и злых, и безнадёжных циников, и светлых оптимистов. Иные из них списаны прямо с натуры, другие – созданы авторской фантазией. Эти миниатюры рождались на протяжении нескольких лет, в разных местах и городах, в моменты грусти и в дни радости. Пусть же читателя не смущает их пестрота! Все они – кусочки большого ковра под названием «наша жизнь».

Хлебушек

Лето, июнь, обеденное время, мы с бабушкой вдвоём за столом. Неторопливо едим, иногда переговариваемся о чём-нибудь. В плетёной корзинке лежит хлеб. Я смотрю на него и говорю:

— Вот ты представляешь: были времена, когда эти кусочки ценились на вес золота, а сейчас мы и не думаем о них, лежат — и хорошо.

Бабушка хорошо помнит эти «времена». Она родилась ещё до революции, о многом может порассказать. Она и рассказывает. Я жалею, что в таких случаях у меня никогда не оказывается диктофона под рукой. Ведь как без него передать все оттенки её историй?

Первый голод она пережила в двадцать первом. Одно из ярких детских воспоминаний: мама перемалывает жёлуди в муку.

— Вот из них и пекли хлеб. Добавляли отруби ещё и пекли. Хлеб получался тяжёлый такой, чёрный. Ну, какой был… А однажды к нам приехал мамин брат. Он с женой в деревне жил, недалеко от Борисоглебска. Там, конечно, посытнее жилось. И на прощанье мама ему целый каравай дала, она в этот день его выпекала. У нас их два лежало, один мы уже начали есть, а второй она ему в чистую тряпочку завернула и дала. Он взял, вышел из дому, за угол завернул и оглядывается — не смотрит ли кто. Мама хозяйством занялась, а я во дворе оказалась, он меня не заметил. Так вот мамин брат тряпочку развернул и хлеб этот… лошади своей скормил. Мне потом так горько стало: голодно ведь жили, не приведи господь! И ведь знал же, что у мамы трое маленьких на руках, не брал бы хлеб, а он его — лошади…

— Ты ей потом сказала?

— Нет, даже не знаю почему. Сама поплакала в уголочке, а ей ничего не говорила.

Ещё бабушка часто вспоминает войну. Хлеб только на золото меняли. У неё все украшения ушли барыгам, единственное, что осталось, — это фамильное кольцо от мамы. А все серёжки, перстеньки — разлетелись на рынках.

— А карточки? — спрашиваю я.

— Да с карточками тоже беда могла приключиться. Послала за хлебом твою маму с дядей, они маленькие были, но уже ходили в магазин самостоятельно. А продавщица им хлеб отвесила, а карточки не отдала. Они пришли домой, я спрашиваю, где карточки, а они плачут. Я в магазин. А продавщица отпирается: всё она отдавала, это, мол, они их потеряли по дороге. Ну что тут сделаешь? Две недели без карточек и без хлеба. На рынке он дорогой, а денег не было. Ох, и голодно было…

Я вспоминаю, как сам захватил эпоху перестройки и карточек. Хлеб всё-таки можно было купить. По карточкам — сахар, сигареты, водка, крупы, но хлеб был доступен…

— И ещё не забуду, как я прихожу домой, — продолжает бабушка, — а малыши еды ждут. Вот я им хлеба кусочки отрезаю, остаток убираю, и садимся суп кушать. Они смотрят, что у меня хлеба нет, и с двух сторон мне свои кусочки — на, мама! Приходилось обманывать, говорить, что свой кусочек я уже съела. А что там эти кусочки — съешь и не заметишь…

Так, за разговором, мы доедаем борщ. Смотрю на плетёную хлебницу перед собой. Я даже не откидывал с неё оберегающую от мух салфетку. Я редко ем хлеб, но у бабушки с давних-давних лет такой ритуал: хотя бы один кусочек хлеба должен лежать на столе…