Беспокоящий огонь

Дмитрий Селезнёв, 2023

Будучи военным корреспондентом, работающим в зоне СВО, Дмитрий Селезнёв имеет возможность встречаться с множеством самых разных людей, вольно или невольно оказавшихся в зоне боевых действий, и прикасаться к их судьбам. Героями его книги «Беспокоящий огонь» являются бойцы донбасских батальонов «Сомали», «Спарта», «Пятнашка», наши морпехи, росгвардейцы, добровольцы из БАРС и ЧВК «Вагнер», а также мирное население страдающего от военных действий Донбасса – женщины, старики, дети. Автор расскажет о фронтовых буднях бойцов Российской армии и ополченчев Донбасса, о полной лишений жизни гражданского населения прифронтового Донецка, о надеждах и чаяниях протоиерея Гавриила, настоятеля Покровского собора в разрушенном войной Мариуполе – о всех тех, кто каждый день, каждый час смотрит в глаза смерти. В книге присутствует нецензурная брань!

Волноваха — Мариуполь. Танец разрушения

30 марта 2022 г.

Кресты… Кресты… В Донбассе у дорог часто видишь кресты. И это не напоминание об автомобильной аварии со смертельным исходом. На донбасских дорогах там, где стоит дорожный крест, в 2014 году произошла одна из аварий мироздания, там шёл бой и погибли люди. Здесь останавливали украинские танки.

Когда видишь кресты, у дороги или на куполах церквей, ты крестишься. Это у меня уже вошло в привычку. Хотя в миру я, как человек с раздутым эго и как начитанный интеллигент, поражённый сомнениями и манихейской ересью, в церковь хожу редко. Я вырос в рамках русской культуры, но гордыня — мой самый страшный грех.

Но здесь не мир, а война. Крест — это символ страдания. Христос страдал за нас. Погибший в бою у дороги солдат страдал и принял смерть за нас. И когда ты накладываешь на себя распятие, ты этим жестом выражаешь единение с ними и со всеми православными.

Вот о чём я думаю, когда крещусь.

Мы едем в Волноваху, на первый после освобождения города молебен.

* * *

Волноваха представляет собой удручающее зрелище. Обращусь к другой традиции, индуистской. Есть в индуистской мифологии бог Шива — один из основных богов. Шива как создаёт мир, так и разрушает его. Созидание — мир — разрушение — и снова созидание. Цикл следует за циклом. Когда Шива разрушает мир, он танцует. Так вот, в Волновахе Шива натанцевался вволю.

► Волноваха. Центральная площадь. Зловещая украинская девочка

Как будто смерч пронёсся по улицам. Город разрушен если не наполовину, то на треть. Вспоротые взрывами крыши, разрушенные стены, чёрные подтёки на окнах от пожаров, сгоревшие магазинчики, аптеки, поваленные заборы, покосившиеся столбы, сломанные деревья, обрубленные ветки, остовы обугленных машин, скомканные, как из фольги, листы металла. Повсюду обломки, камни, куски разбитого стекла. Неразорвавшаяся мина врылась в асфальт, торчит её хвостовик. Место неразорвавшегося заряда помечено сигнальной лентой.

На площади за насыпью, образовавшейся от воронки, замечаю плакат. На плакате изображена девочка в венке из цветов. Превалируют жёлтые и голубые оттенки, цвета национального флага Украины. На плакате надпись «Бережемо Україну разом!». У девочки глаза закрыты, но кажется, у неё зрачков нет, она смотрит слепыми бельмами глаз. Брр-р… На фоне всеобщих разрушений этот плакат производит жутковатое зрелище. Девочка-упырь, девочка-нежить. За всеми этими вышиванками, венками с ленточками, симпатичными плакатиками, жёлтой пшеницей под голубым небом, заявлениями о том, какие они, украинцы, хорошие, свободолюбивые, умные и красивые, — за всей этой красивой картинкой скрывается кровь, кровь, кровь. Кровь, разрушения и жертвоприношения. Волынская резня и обугленные трупы в Доме профсоюзов. Москаляку на гиляку! Разрубленные авиаударом в Луганске или «Точкой-У» в Донецке тела — тела ещё живые, лежащие на асфальте и протягивающие руки. Варварские бомбардировки, боеголовки, нашпигованные кассетами. Изрезанная осколками Горловская мадонна с мёртвым младенцем в парке, застигнутая «градом». И с виду прекрасная ненька-Украина с плакатов тут же оборачивается злобной панночкой-ведьмой, описанной когда-то Гоголем.

Вот о чём я думаю, глядя на этот плакат.

— Волноваха была напичкана оружием, — рассказывает мне Рост, командир подразделения внутренних войск ДНР, которого я интервьюирую. Вэвэшники зашли в город после штурмовиков «Спарты». В их функции входит разоружение, разминирование города, выявление и пленение скрывающихся вэсэушников и боевиков нацбатальонов.

— Обходим жилой квартал, заходим во дворы, а там практически в каждом доме ящики с боеприпасами. Джавелины, лимонки, пулемёты — чего только нет.

— Кого-то находите из украинских военнослужащих?

— Так точно. Вот недавно задержали двух майоров ВСУ. Вычислили их по одной женщине. Приметили, что она ходила в заброшенный дом, их подкармливала. При задержании они пытались отстреливаться, я приказал стрелять по ногам. Слава богу, попал не мой пулемётчик, ранили из обычного автомата, — говорит Рост. Улыбается. Не взял греха на душу.

Тех, кто не оказывает сопротивление, вэвэшники задерживают аккуратно. Пленных не бьют и не унижают. В отличие от другой стороны. Бойцы народной милиции помнят ещё 2014 год, когда со стороны Украины при обмене возвращали ополченцев, на которых живого места не было. Избитые мешки с костями.

Проверенные дома солдаты маркируют буквой Z. Z — значит зачищено. И разминировано. Жить можно.

И жизнь потихоньку в Волновахе налаживается. Для жителей Волновахи война уже позади, она покатилась дальше. И за танцем разрушения у индусского бога Шивы всегда следует созидание. На улицах полуразрушенного города появляются люди. Выбираются из подвалов, квартир. Народ стекается к центральной площади. На площади раздают гуманитарную помощь, выстроилась очередь к фуре. Вид у жителей помятый и измученный. У многих на рукавах повязаны белые тряпочки, чтобы их не перепутали с военными.

В Волновахе проведён первый акт денацификации — улица Героїв 51 ОМБр ВСУ переименована в улицу Героя России и ДНР, командира «Спарты» Владимира Жоги (позывной «Воха»). Воха штурмовал Волноваху и погиб здесь, выводя из-под обстрела семью гражданских. Он умер в этом городе и теперь будет вечно жить здесь — здесь и в нашей памяти.

► Волноваха. Бойцы внутренних войск ДНР

Оставим чуждого нам Шиву в покое. Вернёмся к нашей вере. Мы едем на службу в Волновахский Свято-Духовской храм. Там, как и во многих церквях Волновахи, отслужат первый после освобождения города воскресный молебен.

Церковь находится в частном секторе из малоэтажных домов со дворами. Храм, слава богу, лишь немного пострадал от войны — возле территории прихода две глубоких воронки от взрывов. Взрывной волной опрокинуло примыкающий к храмовой территории детский городок. Церковь протрясло, осыпалась кирпичная кладка, повылетали окна. Некоторые стены частично разрушены, но в основном целы. Значит, храм продолжает жить.

Есть стены значит есть и люди. Так внутри израненного тела теплится жизнь. Внутри церкви идёт служба. Прихожан немного, но достаточно — поёт хор из трёх прислужниц; дрожат, как пламя свечей на ветру, их голоса.

— Если есть люди в храме, значит будут восстанавливаться не только стены физические, но и духовные, — говорит на проповеди архимандрит Игнатий.

Как ценитель живописи, я оценил качество росписей. От прихожан я узнал, что часть фресок местные мастера Коля и Вася скопировали из Почаевской лавры, которая находится в Тернопольской области. Хороша работа! И не скажешь, что это дубликат, так хорошо сделана! Я засмотрелся на картину «Пригвождение Христа ко кресту». Служитель церкви рассказал, что автор этой картины изобразил себя в лице одного из распинающих, таким образом напоминая самому себе при посещении церкви о своих грехах.

Внутри храма всё сияет золотом и красками. Раскрыта золотая раскладушка иконостаса. Лица и облики святых вытянуты в идеальном мире. На подпирающих столбах — изображения русских князей Андрея Боголюбского и Александра Невского. Держат они церковь, на святом воинстве держится Русь.

Ещё меня впечатлил перезвон, который извлекал из колоколов пономарь после молебна. Динь-динь-динь-дон, ди-ди-динь-дон — дёргал он около пяти минут за верёвки на колокольне, в то время как мы, журналисты, его снимали для репортажа. Потом звон ещё долго стоял в ушах. Но лучше глохнуть от такого перезвона, чем от разрывов снарядов и ракет.

Передав прихожанам закупленные для них продукты и лекарства, из мира, из святого места, мы отправились прямо в преисподнюю — на войну. В Мариуполь.

* * *

По дороге заехали в Мангуш.

В Мангуше военные, репортёры, беженцы, дети. Повстречались женщины с канистрами для бензина — плохая примета? Бензин на подступах к Мариуполю в дефиците. Ещё по дороге в Волноваху видели вставший автомобиль и его голосующего хозяина.

Мангуш — один из крупных и старых спутников Мариуполя. Особых разрушений мы не наблюдаем, неонацисты не стали цепляться за этот посёлок, откатились дальше. В Мангуше у военных узнаём обстановку, хотим в мариупольский аэропорт. Нам говорят, что он освобождён.

Но, на последнем перед аэропортом блокпосту нам говорят, что ехать туда ещё опасно и дорога не разминирована. Через поле мы видим, как вьются вихри над аэропортом, слышна стрельба с разрывами. Там ещё идёт бой и продолжается зачистка. Решаем въехать в Мариуполь с другой стороны.

Как только стали освобождаться на окраине первые кварталы Мариуполя и линия боёв, подобно удавке на шее украинских националистов, стала стягиваться к центру, из жилых массивов хлынул поток беженцев. Даже этот факт свидетельствует, что мариупольцы оказались в заложниках у нелюдей из «Азова». Договорённость о гуманитарных коридорах противник и не думал выполнять. Мы подъезжаем к Мариуполю и видим, как беженцы едут, идут прямо по шоссе. Тащат свои сумки, рюкзаки, баулы, катят тележки, коляски с детьми. Женщины, мужчины, старики, старухи с белыми повязками на рукавах идут змейками. Зрелище впечатляющее. Исход!

Но ближе к Мариуполю за окном движение и в обратную сторону. Люди из «Метро» на окраине растаскивают весь ассортимент гипермаркета. Уголь, соки, воды… Кто катит тележку, кто волоком тянет за привязанный пояс ящик. Кто просто несёт упаковку воды в руках. Язык не поворачивается упрекнуть этих людей в мародёрстве. Это не мародёрство, это борьба за выживание. Судя по внешнему виду, всем этим людям за три недели штурма многое удалось пережить. А некоторым не удалось.

Проезжаем по Запорожскому шоссе, очередь на блокпосту. Там идёт проверка. Ни один нацист не должен уйти, ни один не должен избежать наказания. Мужчин, способных держать оружие, заставляют оголиться наполовину — смотрят, нет ли следов от приклада, от пороха. Нет ли нацистских наколок, трезубов, свастик на теле — такими знаками отличия любят украшать себя азовцы. Мы проезжаем мимо, останавливаемся на круге перед началом бульвара Шевченко. Выходим, оглядываемся… Да… дела…

Слева — чёрные-чёрные дома. Выгоревшие дотла. Справа — разрушенный и сожжённый торговый центр. Остались целы на стене только буквы O’STIN — это марка фирмы, выпускающей одежду. По бульвару дома через один угольные. Да… дела… Апокалипсис сегодня, здесь, сейчас. Зрелище растерзанного войной Мариуполя затмило утренние виды освобождённой Волновахи. В Мариуполе был не танец, а пляска разрушения. Она ещё продолжается — из центра слышны выстрелы и взрывы, оттуда в небо валит чёрный дым, рассеиваясь серой полосой над домами.

► Окраина Мариуполя. В центре города ещё идут бои

Идём во двор в проём между панельками. Под ногами камни, бетонная крошка, провода, мусор. Справа — наполовину выгоревшая многоэтажка. Во дворе ещё один сожжённый, аспидно-чёрный дом. Он контрастирует с окрашенной в яркие цвета детской площадкой. Она не повреждена. Целы и горка, и качели, и перекладина. Рядом с площадкой у будки электропередач два трупа, накрытые тканью.

Повсюду разбросаны осколки, куски железа, бетона, стекла, остатки оконных рам. Повалены или иссечены деревья. У подъездов кучкуется народ. Это в основном пенсионерки, старики, тётушки. Молодых лиц не видно. У кого были силы и возможности, наверное, уже уехали. Несмотря на то что сегодня тепло, все в нелепых шубах, кофтах, пуховиках, в шапках, закутаны кто в чём. Увидев журналистов они приветственно машут руками.

— А вы откуда? — спрашивают.

— Мы из России.

— А-а, буква Z — это Россия, — замечают они шеврон на моём бронежилете.

Да, Z — это Россия.

Я беседую с ними. Они очень открыты и очень эмоциональны. Видно, что они на пределе, что они истощены — и морально, и физически. Видно, что они в любую секунду готовы разрыдаться, а некоторые уже и не сдерживают слёз. Уже три недели они живут без света, тепла, воды, под обстрелами, под постоянным страхом смерти.

— Мы так хотим, чтобы всё это закончилось, мы хотим, чтобы здравый смысл победил, — говорит супружеская пара пенсионеров. Бабушка готовит еду на разведённом костре в очаге из собранных кирпичей, прямо возле подъезда. Рядом лежат вязанки хвороста, очевидно, наломанного из растущих во дворе деревьев.

Но на войне не до здравого смысла. Война — это коллективное безумие. Все разумные доводы и ходы были исчерпаны до войны, иначе бы она и не началась.

— Квартиры сгорели, сгорело имущество, вся жизнь наперекосяк. Так сложно в таком возрасте начинать всё сначала, — причитает бабушка.

Ты как будто находишься во сне, бродишь в страшной сказке. Ты находишься в мире постапокалипсиса, который видел ранее только в кино. Все библейские печати сняты, а кони: белый, рыжий, вороной, бледный — выпущены. Как быстро рассыпался современный комфортабельный мир, создаваемый столетиями прогресса! Три недели городских боёв — и всё: люди среди чёрных обугленных панелек готовят еду на костре.

Тут резкий свист прерывает наш разговор. Что это? В воздухе что-то засвистало, защёлкало. Ох ты ж! Если это и кошмарная сказка, то, значит, это Змей Градыч прилетел. Двор, наш или соседний — разбираться некогда, потому что небезопасно — попал под ракетный обстрел. Не мешкая, я вместе с жителями дома быстро забегаю в подъезд.

— О, Господи, опять, вроде ж неделю тихо было, — вздыхает пенсионерка в мохнатой шапке.

— Двенадцать дней нас бомбили. Сутками! — поддерживает её женщина. — Боже ж мой!

«Боже ж мой…» — я повторяю про себя.

Что там на улице? Прилетит ещё пакет? Вроде нет, тихо. Мы выходим. Вроде все целы.

— Ну для чего же язык дан? Язык нужен, чтобы договариваться. Но не силой, — продолжает прерванный разговор на улице женщина в красном шарфе и шапке с бумбоном, — а если уже силой, то уже заканчивайте всё это!

Потеряв всё, кроме своей жизни, оставшиеся жители панельки уже никого не винят, не ведут разговоры о политике. Путин, «Азов», наши, не наши, кто прав, кто виноват — им уже всё равно. У некоторых нет уже сил: физических, нервных, эмоциональных, душевных, — чтобы быть на чьей-то стороне. Они не мыслят глобально на своих кухнях и диванах, потому что кухонь и диванов у них нет. Они переживают за себя. Они хотят только одного — чтобы наконец весь этот ужас для них закончился.

— Мы верим в победу, мы выдержим всё, — продолжает свою эмоциональную речь женщина, — наши деды выдержали, и мы выдержим. Но скорей бы это всё закончилось, Господи. Мы выдержим, только дайте хлеба и воды. Помогите нам! Пусть весь мир услышит и поможет нам.

— Да. Мы уже забыли, что такое хлеб, — подтверждает старушка, которая готовит еду на против, — как бы хлеба покушать.

Хлеб! Как мы могли забыть?! У нас же есть в машине хлеб! Мы же закупили в Донецке несколько пакетов хлеба! И консервов!

Идём к машине. Возвращаемся с пакетами, раздаём.

Появление хлеба вызывает бурю эмоций.

— Хлеб, хлебушек… — ласково запричитали бабушки. — Спасибо! Спасибо вам, сыночки! Спасибо! — благодарят они с нотками истерики в голосе.

С тяжёлым чувством выезжаем из Мариуполя. Идут по дороге беженцы. Вьются над городом чёрные дымки. Ты как будто возвращаешься из ада. Ада, из которого ты можешь уехать, а вот жители Мариуполя — нет.