Гнев и Голод

Дмитрий Новак (2024)

Идёт год 1638, четвёртый год правления Его Императорского Величества Карла Фердинанда Второго. В Империи настают неспокойные времена, границы объяты пламенем войны, межвидовые распри грызут государство изнутри, коррупция пускает корни в каждом кошельке. В это грозный час взоры всех граждан страны, от мала до велика, обращены в сторону многочисленного корпуса профессиональных наёмников, которые своими мечами десятилетиями удерживали Империю от гибели. Но всё может измениться в одночасье, ибо что угодно может случиться тогда, когда наёмникам не платят…

Глава 2. Безоблачное будущее.

Вальдман шёл по тракту, мрачный, словно дитя Чугунного Бога.

Рядом скакал Грод и, словно маленькая зелёная уродливая девочка, напевал песенки и звенел кошельком, до отказа заполненным монетами. Настроение стрелка было самым что ни на есть, поганым, особенно, не радовала пустота, душевная, физическая, моральная, финансовая.

Символ на руке Чёрного настораживал, почему-то складывалось ощущение, что он причастен к его, стрелка, внезапной популярности среди лихого люда. Обычно, внимание со стороны головорезов льстило, даже развлекало, но сейчас оно начало мешало работе, а это уже было недопустимым.

«И всё-таки, кто же оказался таким богатым?»

До ближайшего села было не так далеко, где-то около дня пути пешком. У местного старосты остался перед Вальдманом кое-какой должок, и сейчас стрелку очень хотелось ему об этом напомнить. А заодно и поесть…

Но больше всего бесило то, что в ушах звучал один и тот же голос:

— Далеко ещё до твоей корчмы?

— К вечеру будем, — в очередной раз ответил стрелок, — Дождёмся Даэвина, и двинем дальше, к деревне. А там — куда дорога выведет.

— Неплохой план, — подытожил гоблин, — А знаешь, чё у меня есть?

Он в очередной раз подбросил мешок с талерами высоко в воздух, но на этот раз Вальдман, а не Грод, успел его перехватить.

— Так будет надёжнее, — спокойно сказал он.

Товарищи продолжали путь, держась тропинки и стараясь не сворачивать с неё на обочину. Здесь, в этом краю, где брали своё начало безраздельные владения Империи, далёкие от границ, почва становилась особенно плодородной, а хозяйства — куда безопаснее. Поэтому крестьяне, простые и непуганые люди, каждый год засеивали прямо вдоль дорог огромный поля отличной пшеницы.

Поля созревали быстро и простирались от горизонта до горизонта во все стороны, отчего край действительно выглядел золотым. Особенно, когда наступало настоящее жаркое лето.

Здесь всё было по-другому: упитанные люди жили в богатых домах, летом, как положено, грелись в тёплых солнечных лучах, а зимой пили эль, зная, что на улице не очень холодно. Даже трактиры здесь водились очень приличные, тихие и чистые.

Минусом же при всё при этом оставалось то, что именно та часть экономики, что так благоухала вдоль дорог каждое лето, и стала основным сырьём местного производства. Всего, вообще всего: хлеба, каши, водки, супа, корма для скота, одежды и мебели. В особенности, знаменитым слыло здешнее пшеничное пиво, всегда имевшее лёгкий привкус микстуры от кашля на сильном спирту и отдающее в голову с лихвой.

Сейчас Вальдман шёл и мысленно просил судьбу о том, чтобы в корчме нашёлся хоть какой угодно другой пенный напиток, зная, в прочим, что его желаниям сбыться не суждено. Хотя, на кое-какую завалящую свининку он, в прочим, надеяться мог.

Сумерки постепенно сгущались, облачное небо начинало тревожно темнеть, и никому бы не хотелось оказаться сейчас посреди пшеничного поля в непроглядной темноте. Особенно, в такие неспокойные времена, а если ещё дождь пристанет…

К счастью, впереди, у подножия холма, всё-таки показалась глиняная низенькая корчма. Светящая маленькими окошками, пышущая каким-то сельским уютом и полностью белая, как фонарь.

Само заведение очень напоминало какую-нибудь горницу, проще говоря, было милым, прибранным, но чертовски скучным, не желающим остановить на себе внимание. Здесь не гремели кости, не звенела гитара, не хохотали женщины, не дрались мужики, не орали пьяные песни, не рыгали, не портили воздух, не сквернословили, в общем, не веселились.

Корчмарём здесь был вежливый толстяк, похожий на пивную бочку, улыбчивый и краснолицый. К тому же, он был из той породы людей, которые рады каждому чужаку и ещё и знают их всех, как самого себя, и обожают за просто так.

В общем, идеальное место, чтобы без забот пропивать себе мозги.

***

— Какая же тоска, мать вашу за ногу, а… — взвыл Грод, обращаясь к пенной жидкости на самом дне глубокой глиняной кружки.

Они торчали здесь уже три дня, пили дрянное пиво и слушали старого заунывного слепого гусляра, который, надо полагать, когда-то отпочковался от ещё более старого, и ещё более слепого гусляра, прямо на этом самом месте прямо с гуслями в руках.

Голос его был надрывным, высоким, и музыка наводила на нечто среднее между тоской и желанием пригвоздить свою голову к ладоням так, чтобы её потом невозможно было от них отнять. Вальдман уже подумывал, чтобы как-нибудь ночью придушить певца во сне его же собственными струнами.

Хроническое безделье уже начинало плавить мозги. Ведение беспредметных разговоров и рассказов о былых временах постепенно превращалось в облегчённое молчание, особенно, по вечерам. Стол постепенно обрастал всё большим количеством кружек, чтобы в них падали лицами каждую ночь утомлённые ожиданием и алкоголем товарищи.

Они так и не вставали с места. Попытки выйти на улицу для чего-то ещё, кроме как справить нужду, приводили к мощнейшей пшеничной контузии. После чего оба быстро возвращались назад, чтобы глотнуть холодного пивка. Пшеничного, конечно.

И так три дня.

— Дуй к стойке, нам тут ещё долго куковать, — толкнул гоблина стрелок, — И возьми снова того мясного пирога!

— Это почему я? — попытался возразил Грод.

— Потому что у меня в карманах свищет мышь… — клонясь в сон, тихо пробубнил Вальдман.

Где-то на четвёртый день, когда товарищи очередной раз не вязали лыка, морок рассеялся, дверь распахнулась, и в зал вошёл Даэвин. Своими ногами, не шатаясь и сохраняя бодрость духа. На его утончённом лице краснели царапины, а левый глаз венчал большой, красивый, искусный фонарь, синий и блестящий.

Не говоря ни слова, он сел напротив Вальдмана и, не спрашивая, залпом осушил одну из стоящих на столе кружек. Огоньки свечей синим отблеском отражались на его блестящем, как гладь реки, фингале.

— Не свети, — с еле заметной улыбкой сказал стрелок.

Эльф усмехнулся.

— Я тоже рад тебя видеть, — ответил он.

— Как отдых? — лениво спросил Вальдман, — Приятно, наверное, хоть немного пожить, как человек.

Он протянул Даэвину ещё одну прохладную кружку, заполненную до краёв, и подождал, пока тот наконец осушит её. Утолив жажду и изящным движением смахнув пену с губ, эльф ответил:

— Признаюсь тебе, у меня было полно времени, я очень много думал.

— И что решил? — с интересом спросил стрелок.

— Что дома мне делать теперь совершенно нечего, — честно признался Даэвин, — Вернуться туда без отряда — позор, да и смысла я в этом никакого не вижу. Потому подамся в столицу, посмотрим, что из этого выгорит. Нам с тобой, надеюсь, по пути.

Вальдман немного поразмыслил.

— Деньги есть? — наконец спросил он.

Кожаный кошель упал из утончённых рук на стол с приятным уху звоном.

— Тогда по пути, — кивнул верберд, — По пути нужно будет заглянуть в одно место, оно совсем рядом, если хочешь, можешь оставить мне компанию. Может случиться так, что, там будет жарко, а лишний клинок в такое время не помешает.

— Конечно, — ответил эльф, а потом добавил, — Кстати, Грод.

Грод оторвался от кружки и уставился на Даэвина осоловелыми глазами.

— Это ведь ты стрелял тогда в орка? — спросил эльф.

Грод молча кивнул, стряхнув с ушей капли пива.

— Почему ты тогда спас именно меня? Ведь, если бы ты отрубил руку Чёрному, когда он истязал Морохира, ты бы и меня избавил от страданий. Неужели дело было только в свинине, которой я с вами поделился?

Грод ни секунду не задумывался над ответом.

— А я и хотел избавить тебя от страданий, — сказал он, — я просто не попал. Да и Морохир, этот гадёныш, мне не нравился никогда. К тому же, у меня оставался тогда последний заряд, и я не хотел рисковать.

Эльф долго молчал, а затем, не говоря ни слова, снова выпил.

А потом они выпили ещё, затем ещё, и ещё, и ещё немного, затем начали болтать и проболтали так до самой темноты. Они не торопились, никто из них не видел смысла соваться к селянам на ночь глядя, несмотря на то, что в этих тихих краях было относительно безопасно. Одни боги знают, что творится в головах простого люда, когда наступают сумерки.

К тому же, все трое уже изрядно перепились, а ещё им нужно было отметить победу, потому средства господ казначеев начали осваиваться, как нельзя лучше. Товарищи выпили за удачу, за храбрость, три порции отошли и на пол, в память о погибших, в особенности, о Штраухе и его ребятах.

Потом битый час наёмники разбавляли местный чистый колорит своими радужными рассказами о пролитой крови и былых проделках. Истории всех троих блистали интересными моментами, некоторые — даже вполне забавными, но светлого в них не обнаружилось ни на грамм. Так что исчезла даже до сих пор завывавшая музыка.

Корчмарь не стал ничего говорить, он просто оставил не раскупоренную бочку пива на столе, сгрёб в ладонь оставшиеся за сегодня деньги и ушёл спать. Остальные же просидели в крепком подпитии до тех пор, пока сон не сморил их окончательно.

***

Внезапные признаки беды отрезвили всех, сразу, за одно мгновение.

Наёмники быстро двигались по тропе, подставляя лица шуршащему в поле ветру, старательно избавляясь от магии хмеля. На улице ещё было темно, только-только начало светать, и тело, покидая помещение, ощущало на себе очень много…свежести. Желание побыстрее вернуться обратно и завернуться калачиком, чтобы экономить тепло, казалось непреодолимым.

В таких случаях лучше всего широким шагом двигать по делам, пока на сердце не порхнуло осознание их полной бесполезности. И сейчас товарищи молча шествовали по тропинке среди уже подросших зелёных ростков пшеницы к небольшому ответвлению от своей судьбы, чтобы набраться там новых сил. По крайней мере, так они считали.

Первым на странный ворох запахов обратил внимание чуткий медвежий нос. Вальдман остановился, принюхался, попытался распробовать отдельные нотки в воздухе, но полевой дух сбивал голову с толку.

— Что-то не так, — заключил он.

— Что именно, Вальдман? — спросил Даэвин.

Глаза верберда беспокоили эльфа, они вообще всегда были странными, но сейчас…

— Не знаю, — продолжал Вальдман, — Пахнет…недобро.

— Ничерта не чую. — отрезал Грод, — проклятая пшеница перебивает все запахи.

Какое-то время они спокойно стояли на тропе, лишь чуть-чуть дыша и держа руки на рукоятях клинков.

— Псина, — отозвался гоблин.

— Ага, — подтвердил Вальдман, — метрах в трёхстах отсюда.

— И в двухстах, — добавил Грод, — ближе подходят.

— Что будем делать? — спросил Даэвин.

Гоблин резко нырнул в траву и скрылся из виду, Вальдман выхватил топорик, в другой руке появился кинжал.

— Поохотимся на волков, — ответил он, вглядываясь в незрелую пшеницу, — Вернёмся назад, я видел там широкое место тропы, почти полянку.

— А Грод? — эльф обеспокоенно указал на примятую пшеницу, оставшуюся за гоблином.

— Сам о себе позаботится, — ответил стрелок, — ему не впервой. К тому же, в темноте он видит лучше них.

На крохотной полянке, образовавшейся вокруг древнего пугала, Вальдман остановился и направил свой взгляд в тёмную пелену ростков. Даэвин выхватил лук и прижался спиной к шесту, к тому времени оба товарища уже несколько раз слышали отдалённые волчьи визги. Кто-то нашёл оборотней раньше, чем они планировали.

— Близко, — Вальдман тихо подошёл ближе к лучнику, — стреляй без остановки, я прикрою.

Эльф лишь кивнул в ответ. Вдали послышался ещё один визг, на этот раз более короткий и оборвавшийся резко.

Запела тетива, и из пшеницы появился волк со стрелой в глазу. Ещё один попытался прошмыгнуть по кромке поляны, но стрела попала ему в шею. Он ещё бежал какое-то время по инерции, но затем упал и примял собой несколько ростков.

— Крупные, гады, — сделал заключение эльф.

— Ещё бы, — ответил Вальдман, — другие бы такой путь сюда не проделали. Ну, погодите, крысята…

Всё больше фигур теперь маячили между высокими травинками, и всё отчётливее становился удушающий запах кровавой шерсти. Нарастал хор десятка рычащих глоток.

— Сейчас полезут, — отметил Даэвин.

— Не прекращай стрелять, — снова предупредил Вальдман, — хватайся за клинки, как станет совсем туго.

Ещё один выстрел, ещё один волк выпал из гряды зелени. Остальные пока не решались высунуться. Но, когда решатся, не поздоровится никому.

Рык становился всё сильнее, оборотни становились всё наглее, и уже несколько истекающих слюной морд показалось из раздвинутых стеблей, как вдруг…

Это был не визг, не крик, это был настоящий, полный скорби и страдания вой. Вой, который стремительно приближался, переливаясь всеми оттенками боли. Морды сменили гневные выражения на изумление и страх. Вальдман почему-то сейчас подумал о корчмаре, который, наверное, забился под стол от таких вот треволнений. Да что там происходит?

Чтобы это выяснить, куда-то идти и тем более долго ждать не пришлось. На поляну, расталкивая своих собратьев, словно взбешённая огненная комета ворвался горящий волк. Вслед за ним тянулась целая опалённая дорожка из тлеющей пшеницы. На его спине едва-едва держался Грод.

— Остановите кто-нибудь эту бестию! — орал он во весь голос.

Вслед за ним ринулись ещё несколько волков, но Даэвин, опомнившись от сумбурного зрелища и уложил двоих на месте. Прочие же бросились на него в ответ, вот тут-то Вальдман и ринулся в бой.

Кто-то из классиков однажды написал, что двуногие на коротких дистанциях могу оказаться гораздо быстрее четырёхлапых. Прежде всего, потому что в этом случае им придётся разбираться с меньшим количеством ног. Поэтому верберд проскользнул мимо несущихся на него в иступлённой ярости волков и принялся лихо орудовать топором.

Один упал сразу, с перебитым горлом. Ещё двое попытались развернуться в атаке, но напоролись лишь на кинжал и острый обух топора. Некоторые опомнились быстрее и набросились на Вальдмана, но в этот самый момент подоспел Даэвин, завязалась добрая драка. Остальные же гнались вслед за горящим соратником и скачущем на нём гоблином, им было не до того.

Цирк, да и только.

Вскоре, когда Вальдман и Даэвин расправились с оставшимися вервольфами, до них, кроме запаха пота и крови, долетела отчётливая и ясная горелая вонь.

Особенно сильно выделялся запах пылающей шерсти.

— Кажется, наш друг немного перестарался, — отметил стрелок.

— Нужно догнать его! — крикнул эльф, — они ведь разорвут его!

Даэвин рванулся к краю поляны, туда, где поднимался дым, и ночь освещали яркие всполохи пожара, однако стрелок остановил его, затем — указал в другую сторону. Откуда-то из пшеницы, далеко не с той стороны, где нынче догорали волки, выполз слегка подпёкшийся Грод. Он страшно выругался и, опершись о пугало рукой, тяжко вздохнул, повесив уши.

— Больше я не потяну, — констатировал он.

— И не надо, — ответил Вальдман, — я их живыми не выпущу.

Он нырнул в колосья, что-то бормоча себе под нос. Эльф остался наедине с гоблином.

— Ща он им задаст, — ответил на незаданный вопрос Грод, — В панике их резать веселей, они ведь как курицы, когда хорь нагрянул. Можно забирать по одному, тёпленькими.

— Верно, — согласился Даэвин, разглядывая свежие трупы, — Я за ним, не уходи никуда.

— А куда ж я денусь? — вяло огрызнулся гоблин, — только не больно увлекайся, не хватало ещё и тебя из могилы доставать. Снова.

Даэвин нырнул в траву, вот теперь он чувствовал, что разозлился, по-настоящему, по-человечески. Он понял, что домой ему вернуться уже никогда не суждено, что ему там не место. Праведного гнева ему теперь мало, когда он испытал настоящую злость загнанной крысы, которая толкает на хитрость и так оттачивает ум.

Теперь ни одна из этих тварей не уйдёт отсюда, не унеся на себе память об этой ночи.

Поле превратилось в настоящий кошмар, огонь широко раскинул свои крылья и витал над землёю, словно дракон. По ещё целой площадке носились перепуганные волки, где-то рядом с ними по колосьям шелестело странное нечто. Из-за него волков становилось всё меньше, всё меньше и меньше…

Когда первые лучи утреннего света коснулись обожжённого неба, стая уже уменьшилась вдвое.

Наконец, через два с половиной часа метаний между огнём и чудовищем, стая всё-таки выбрала огонь. Несколько вервольфов прошли в опасной близости от пламенной стены и выбрались, оставив слабых и раненых умирать. Остальных постигла незавидная судьба, либо от стали, либо от огня.

Вальдман и Даэвин встретились, когда поле совсем опустело. Залитые волчьей кровью, измученные, усталые, они смотрели вслед испуганной стае, наблюдая за тем, как она быстро удаляется по холмам к горизонту.

Из груди верберда вырвался звериный рёв, эльфу даже пришлось зажать уши, чтобы не оглохнуть. После этого Вальдман долго и тяжело дышал, восстанавливал силы, пока их, наконец, не набралось на то, чтобы вернуть глотку в человеческий облик.

— Сукины дети, — сказал стрелок с лёгкой хрипотцой.

— Мы ещё достанем их, дружище, — ответил Даэвин, смотря вдаль.

Эльф не часто имел дело с оборотнями, поэтому сейчас пребывал в лёгкой растерянности, или это рык был виноват…

— Скорее, они нас, — ответил Вальдман, — но да, ты прав. Должок мы так и так вернём.

— Давай найдём нашего друга и уберёмся отсюда, — предложил эльф, — согласен?

Вальдман обернулся к нему и пристально посмотрел прямо в глаза.

— Ты же понимаешь, что они тебя теперь не оставят в покое, верно? — спросил он.

Даже стекающая по лицу свежая кровь не смогла скрыть написанное на лице стрелка беспокойство.

— Да, — выдохнул эльф, — но мне и так, и так деваться некуда. У таких, как я, нет пути назад.

Вальдман улыбнулся, а затем расхохотался, широким раскатистым басом, ещё долго продолжавшим рокотать над догорающим полем.

— Добро пожаловать, — сказал стрелок.

***

Когда стрелок и лучник вернулись к поляне, они увидели зрелище, за право написать которое передралось бы немало художников. На фоне горящего поля, прислонившись спиной к жерди пугала, подогнув ногу, сидел гоблин. Он преспокойненько курил самокрутку, утопая в меху лежащего под ним крупного чёрного волка.

Голова волка отсутствовала, куда подевалась, никто не знал.

— Надо бы уходить, — предложил Вальдман.

Он даже не предполагал, чего сейчас можно ожидать от гоблина в таком состоянии, поэтому старался выбрать максимально нейтральный тон.

Гоблин повернул голову и сверкнул горящими жёлтым пламенем глазами. Огонёк самокрутки вспыхнул, затем погас, из огромных ноздрей выбрались два аккуратненьких облака сизого дыма.

— Зачем? — спросил он.

— Мне кажется, местные будут рассержены, когда узнают, что их хлеб сгорел за одну ночь, не успев дозреть — рассудил Даэвин.

— Крошить оборотней — это одно, воевать со всей деревней — совсем другое, — продолжил Вальдман.

Грод отвернул голову, сделал стоическую затяжку и проронил, будто бы невзначай.

— Не будут. Не будут они на нас злиться.

— Почему? — хором спросили товарищи.

Гоблин соскользнул с окровавленного меха, бросил окурок рядом с пустующей шеей, придавил его ногой и пошёл в сторону тропинки.

— Идемте, — бросил он на ходу, — кое-что покажу.

Они добрались до нужного места, когда ярко-золотой закат отчаянно сражался с чёрными облаками полыхающего пожара.

Никогда они не смогут привыкнуть к этому до конца….

Деревня была сожжена, дотла, до самого основания. Несколько обугленных стенок и полуразвалившийся амбар: вот всё, что осталось от некогда скучной, но далеко небедной и почти процветающей деревеньки. Теперь всё имущество и утварь местных жителей покоились в толстом слоем золы на выжженной земле, а сами жители….

— О нет… — выдохнул Даэвин.

Вальдман молча разглядывал главную улицу, по единственной мощёной дороге, напрямую через село, протянулась оранжерея из двух рядов крепких обгоревших столбов. И под каждым из них, в пепле, лежало по груде чернеющих костей.

Стрелок присел на корточки и перевернул лезвием кинжала несколько головешек под одним из мест казни.

— Все скелеты женские, — уточнил он.

Запахи тоже говорили стрелку о многом, но здесь ещё нужно было всё хорошенько обдумать.

— И кому понадобилось сжигать баб? — недоуменно спросил Грод.

— Не знаю, кому, но у них явно нет недостатка в лошадях, — ответил стрелок, который нашёл отпечатки копыт на опалённой земле, — животины откормленные, некрупные и очень быстроходные, подкованы недавно. Сталь подков качественная, гвоздей — тоже, похоже на лёгкую кавалерию, обычным головорезам таких задёшево не достать.

Он задумался, глядя назад, туда, где дожаривались туши мёртвых волков.

— Основательная подготовка, доложу я вам, — продолжил вместо него Грод, роясь в обломках домов, — всё дочиста вынесли, ни медяка нет. Не очень похоже на лохматых, точно человечья работа.

— Посмотрите туда, — эльф указал вдоль улицы на небольшую площадь в центре деревни.

Там, развеваясь и хлопая на пепельном ветре, рос из земли, словно сорная трава, огромный почерневший от гари грубовато сделанный стяг. Два скрещенных серпа колыхались на белой жёсткой ткани, её краями поигрывал ветер, края были обгорелые и запачканные мелкими кровавыми брызгами.

Когда вся троица наконец прошла улицу до середины, прикрывая лица руками от смрада, они оказались на краю. На краю большого глубокого котлована, доверху заваленного человеческими телами и, более того, на самом краю собственного рассудка.

Теперь стало понятно, на чём именно держался стяг.

— Мужчины, старики, дети… — Даэвин чувствовал, как его эмоции начинают атрофироваться.

— Смотрю, нашли себе ровню, — гоблин сплюнул на землю.

Он поджёг трутом ещё тлеющую на земле головешку и бросил в знамя, которое мигом запылало, словно облитое малом.

— Мелочь, а приятно, — подытожил он.

Вальдман молчал, долго молчал, глядя вниз, вглядываясь в эти лица.

Он обогнул котлован и направился к ничем не примечательному обугленному остову какого-то дома. Затем долго разгребал горелый мусор и угли, пока не добрался до пола. А потом отодвинул ножом несколько досок и провалился куда-то в неизвестность.

Вскоре из неизвестности раздался раздалось радостное ворчание, и стрелок снова возник на поверхности, с железной коробочкой в руках.

— Дегенераты, — проворчал он.

Коробочка открылась и явила миру множество аккуратно уложенных в ряды револьверных патронов.

Ещё долго стрелок доставал патроны из коробки по одному и заполнял патронаж, стоя на краю котлована, прямо перед горящим знаменем. В его глазах, хоть и с трудом, всё это время читался яростный азарт.

— Что теперь будем делать? — спросил Даэвин.

Вальдман захлопнул барабан теперь уже сытого револьвера и убрал оружие обратно в кобуру.

— Идём, — сказал он, — Пора навестить кое-кого….

***

На узких улочках небольшого городка, стоящего на самом краю речной долины, держался лёгкий, спокойный туман. Небо над ним оставалось почти ясным, если не считать нескольких рваных облаков, а воздух — очень тёплым и мягким. Факелы и редкие фонари причудливо освещали булыжные мостовые, создавая таинственный, почти интимный полумрак.

А тем временем по городу, избегая ночных огней, неторопливо двигался волк.

Сегодня на небе стояло полнолуние, последняя ночь в этом месяце. Поэтому Шульц решил отпраздновать этот день, совершив налёт на курятник, конечно, это казалось мелочью, но сегодня он мог позволить себе только это. У мэрии всегда были свои расценки, особенно, на охоту в городе, и, если бордель могли позволить себе только самые богатые и знатные негодяи, то двери скотобоен открывались любому дураку.

Но Шульц был не любой дурак, он был круглый, беспросветный идиот. Такого вервольфа, как он, надо было ещё днём с огнём поискать. Паршивые мозги, паршивая жизнь, даже мех у него был какой-то паршивый, одним словом, ему не очень везло. Фактически, от заурядной псины его сейчас отделяли только размеры, это, кстати, касалось и человеческой сущности.

Хоть у Шульца уже и была лицензия, она лежала в той конуре, где он обретался уже пару месяцев, и хозяину курятника уже намекнули, чтобы он не выходил на улицу ночью, всё равно волк крался по тёмным сырым улицам, лежащим подальше от центра.

Местные привыкли к подобным сделкам, собственно, они и занимали примерно половину всего городского дохода. Нужно было лишь откатить, кому надо, пустить денежную цепочку по кругу, и вот оно, благосостояние. Оборотни делали вид, что они все ещё дикие, неприрученные охотники, а люди притворялись, что ничего не замечают. Очень увлекательная игра, настоящее человеческое развлечение.

Сейчас голова Шульца была буквально забита курицами. Он представлял, как зубами будет рвать их на части и слышать под клыками треск кожи и хруст костей. Как, выпивая кровь, он будет наблюдать за медленно утекающей из пустых глупых глаз жизнью, как будет потом ковыряться в зубах, доставая из них нежное сладкое мясо. А вот если бы он принюхался, то заметил бы, как его провисающую спину сверху сверлят совсем другие, чужие глаза.

По крышам городка медленно разносился табачный дух, сильный и очень настойчивый. Серо-коричневый оттенок перекрывал собой любые запахи, и городскую вонь тоже.

Любой бы мог решить, что горожане, как обычно, выглядывают из открытых окон верхних этажей, чтобы выкурить по самокрутке после дикого вечера. Или кто-то просто сел на черепицу помедитировать о бренности бытия, набив в трубку любимую дешёвую амброзию.

Именно поэтому Шульц и был глуп: мало кто станет затягиваться и расслабляться любимым табачным зельем где-то на уровне печных труб. Разве что особые эстеты, к которым всё равно нужно относиться настороженно. Или… кто-то ещё.

Внезапно на Шульца навалилась вся тяжесть когда-либо им содеянного, сразу, с шумом. От такого неожиданного и неприятного груза он даже завизжал, на что способен не каждый волк. Чья-то сильная рука железной хваткой прижимала его морду к мостовой, больно прищемив ещё не сломанное ухо.

Череп вот-вот грозил треснуть, лапы бессознательно царапали когтями по мостовой, а хвост метался из стороны в сторону. Он буквально чувствовал, как зубы начинают входить друг в друга, и давление не собиралось ослабевать. Наоборот, оно становилось сильнее и просто-таки вынуждало его обратиться, волком он сделать ничего не сможет.

Наконец его визги перешли в стоны и ругань, лапы превратили в руки, чтобы сжаться в кулаки, а сознание пришло в необходимую норму. Шульц изловчился перевернуться и попытался ударить нападавшего, но вторая огромная пятерня обрушилась на его кулак, прихлопнув к камням, как муху. Словно молот ударил по наковальне, фаланги не выдержали, треснули и сломались.

Затем Шульца схватили за горло, прижали к стене и подняли высоко над землёй, содрав при этом кожу со спины о необтёсанные доски. Жертва лихорадочно хваталась руку, что мешала ей спуститься на землю, но тщетно. Голос где-то на уровне чёрных хладнокровных глаз спокойно произнёс:

— Привет, Шульц.

— Ах ты мразь! — машинально вскрикнул оборотень.

Его хорошенько тряхнули и ударили головой о стену.

— Не очень вежливо, дружище, — спокойно сказал голос, — Если ты не против, я задам тебе пару вопросов.

— Мерзкий выродок…

Хватка на горле вервольфа усилилась, сейчас оно было в одном шаге от того, чтобы лопнуть.

— Давай без ваших волчьих заморочек, а? — утомлённо проговорил голос, — У меня нет желания надевать серебряный кастет и мордовать тебя, до тех пор, пока мне не надоест. Закончим всё быстро.

На грубом слове Шульц как-то затих.

— Я хочу знать только одно, — продолжил голос, — Кто?

— Что, «кто»? — прохрипел Шульц.

— Не прикидывайся дурачком, — с нажимом предупредил голос, — кто перекрыл все заказы и взвинтил цену моей головы до небес?

— Не знаю, — ответил оборотень и тут же заработал сотрясение мозга.

— Не зли меня. — голос за чёрными глазами действительно начинал покрываться металлом, — Кто?

— Правда не знаю! — заорал вервольф, потихоньку сходя с ума от боли.

Голос немного помолчал, его владелец даже ослабил хватку, затем, снова заговорил.

— Тогда, может, скажешь мне что-нибудь интересное? — предложил голос, — Ну, чтобы тебя не нашли завтра утром в курятнике с отрубленной головой.

— Откуда ты?!…

Вервольв попытался окончить вопрос, но ещё один удар о стену отбил у него охоту говорить, на этот раз пострадало ребро.

— Я же тебя знаю, Шульц, — почти ласково сказал голос, — твоя жизнь, может быть, и не завидна, но жить ты всё равно хочешь, верно? Поэтому будь другом, просвети меня.

— Адам знает, — сдался оборотень.

Голос затих и не звучал довольно долго, похоже, его обладатель задумался довольно крепко.

— Он ведёт дела клана, — продолжал оборотень, — Он наверняка знает, пусти, больно же!

Хватка снова слегка ослабла, и Шульц безвольно повис на чужих пальцах.

— Где мне его сейчас найти? — спросил голос, — Надеюсь, мне не придётся топать в Зибервальд, верно?

— Нет, он здесь, на Железном Тракте, — торопливо заговорил Шульц, думая о пальцах на своём горле, — В Хербстхайме, там у него какие-то дела с купцами.

— Большое спасибо, — учтиво поблагодарил голос, — Думаю, он будет рад меня видеть.

— Не говори ему, что это я… — просипел оборотень, едва не плача, — Сам знаешь, что со мной будет.

— Шульц, скажи мне, пожалуйста, я тебе чем-нибудь обязан? — уточнил голос, — Ну, вдруг я забыл что-то. Пока помню только неприятности с твоей стороны, так почему бы мне не придушить тебя прямо сейчас?

Хватка усилилась, а затем оборотня откинуло в сторону, вдоль улицы, где он больно ударился головой о какой-то камень в канаве.

— Уверяю тебя, Адаму будет не до тебя, когда мы с ним встретимся, — заверил голос, — ни во время встречи, ни после неё. Я вообще не уверен, соберёт ли он кости. Пока, Шульц.

Курятник, похоже, на сегодня отменялся.

***

Долго товарищам свою цель искать не пришлось, день перехода, пара кружек пива, несколько настойчивых вопросов, пара талеров сверху за молчание, и готово. Список всех борделей в городе обретён и бережно переписан на эльфийском языке, на всякий случай.

Сейчас Вальдман и компания отдыхали в грязном и закоптелом клоповнике, гордо именуемом «Королевская чаша». Заведение было столь же древним, сколь и отвратным, одно из тех, у которых никогда не было хороших времён. Даже если здесь будут вместе с выпивкой бесплатно раздавать грамоты на землю, хороших клиентов здесь и тогда не предвидится.

Здешнее пиво напоминало собой странную субстанцию, и наводило на мысль, что все остатки алкоголя со всех кабаков города сливают сюда. Некоторые, кстати, пили эту бормотуху, когда денег оставалось всё меньше и меньше, а трезвость затерялась где-то на дне последней в мире чашке воды.

— Когда идём? — тихо спросил Даэвин.

— Вечером, — спокойно ответил Вальдман, допив водку, — когда праздник будет в самом разгаре.

— В ряд ли нам удастся затеряться в толпе, — заметил Грод.

— Им явно будет не до нас, — возразил Вальдман, — Местечко спокойное и стоит недалеко, за полкилометра от города. Внезапного патруля, тоже, кстати, можем не опасаться.

Очередная стопка отправилась в путь.

— Нам вряд ли кто-то помешает, — продолжал Вальдман, — если мы не будем глупить.

— А если поднимут шум? — спросил гоблин.

— Не жалеть, — коротко ответил Вальдман, — лучше подумать о плане отхода. Лошади не подойдут.

— Почему? — спросил эльф.

— Скажем так, — верберд пожал плечами, — я с ними не в ладах. Может, им не нравится мой запах.

Крынка опустела, на столе появилась новая, уже не пустая. От неё явно разило запахом приключений.

— Я присмотрел небольшой курган рядом, — немного погодя, добавил стрелок, — Думаю, там можно разместиться с луком.

Даэвин кивнул.

— А мы войдём тихой сапой, — продолжал Вальдман, — В идеале, нужно выловить его одного, если увидим кого-то рядом с ним — в расход.

— Что ж, — Грод грохнул о стол последней стопкой, — посмотрим, что из этого получится.

***

За час до полуночи, как и предписано правилами приличия, гости начали потихоньку съезжаться. На холмах показалось больше огней, послышалась музыка, смех, и ночь наполнилась яркими красками новых запахов. Повеяло красным Кароэльским мальбеком и рубиновым терпким амаро, летавшими уже над виллой ненавязчивым облачком, запахло островным ромом и тлеющими благовониями.

В этот букет плавно вплеталась и свежая дичь, и тлеющие угли, покрытые кипящим жиром, и яркий аромат пулярок, и красная, сочащаяся соком телятина. И особенно отчётливо пахло сыром с голубой плесенью, который нежно ласкал нос и манил к себе любого, кто подходил к вилле на расстояние хотя бы десяти шагов.

Если волнение или усталость внезапно накатывали на гостей в виде неприятных последствий в области активных боевых действий, то один кусочек такого сыра мог заставить любого солдата подняться в атаку и пробивать на своём пути даже самую крепкую броню. Само собой, посетители подобных заведений прибегали к услугам подобного изыска очень часто, даже если неудобств не испытывали совершенно.

Официальная часть здесь не проводилась, гости сразу же разбредались по своим делам, однако без заботы никогда не оставались. Кто-то уже приступил к развлечениям, кто-то ещё догонял, а кто-то набирался храбрости или просто отдыхал, никуда не торопясь. Как бы то ни было, через некоторое время кулак человеческих феромонов устремился ввысь, словно взрыв, и его мог учуять и обычный человек.

Повсюду, на люстрах и канделябрах, приятно горели восковые свечи, дорогу до виллы освещали лампадки. Ночь была тёплая, безоблачная, поэтому стол с изысканный яствами растянулся прямо во дворе, под звёздами. Дамы ходили кругами между гостей и мило смеялись, иногда одобрительно повизгивая от излишнего физического внимания.

В серебряные кубки лилось вино, на балконе играла музыка, со столов пропадали серебряные вилки, а гостей становилось всё больше. В общем, всё оставалось невероятно цивилизованным и было обставлено с большим вкусом.

Дом был построен прелестно, не очень вычурно, но очень красиво для своего времени. Никаких громоздких украшений, никаких, так сказать, остатков былого могущества, лепнины и прочей безвкусицы. Лишь гладкие стены, выкрашенные в приятный глазу бежевый цвет и простые дорические колонны, увитые плющом. В саду и на окнах пылали красным пышные розы.

По отдельности детали смотрелись не слишком интересно, но вместе представляли из себя чудесный ансамбль. Здесь хотелось провести остаток жизни, попивая чай и думая о высоком. Или под вино предаваться разврату, в зависимости от настроения.

В настоящий момент все комнаты были заполнены, и среди гостей тонкой павой ходила госпожа Альхен, владелица заведения, красивая и стройная женщина. Она вежливо кивала и с удовольствием проверяла, всё ли у всех в порядке.

Госпожа хорошо относилась к своим голубкам, заботилась о них и почти любила, а её, в свою очередь, любили мужчины и охотно отдавали деньги. Хозяйка была слишком мила и властна, чтобы гости при ней начинали наглеть.

Господа и дамы, свитами, парами и по отдельности, шли сюда по дорожке, оставив экипажи на месте, таковы были правила. Они всё прибывали и прибывали, неторопливо нагуливая аппетит, пока, наконец, не пришла нужная делегация.

Прилично одетые господа в серых плащах пешком вошли через чугунные ворота с золотыми верхушечками. Возглавлял процессию с иголочки выглядящий седоволосый юноша с тонкими островатыми чертами лица. Кожа его была бела и очень гладко выбрита, юноша пользовался пудрой.

— Господин Адам, — матушка Альхен, как её многие называли, присела в почтительном реверансе, — как я рада вас видеть в нашем скромном заведении!

— Благодарю вас, госпожа, — горделиво ответил юноша, — я немного устал с дороги, поэтому прошу простить меня и за мой вид, и за моё настроение.

— Конечно-конечно, мой дорогой, — торопливо по-свойски заговорила она, — чем могу служить?

Юноша вымученно улыбнулся, но, тем не менее, продолжил говорить.

— Сейчас меня очень интересует ваше лучшее вино, — сдержанно ответил он, — А потом…кто знает?

— Пойдёмте, герр, я провожу вас… — ответила госпожа Альхен и повела юношу за руку к столу.

Они растворились в толпе гостей, а свита волчьего принца осталась стоять у входа, частично стараясь не выделяться из общей массы, чтобы не оказывать недоверия к местной охране. Дамы и господа сейчас создавали искусственно беспорядочное движение, стараясь наблюдать за теми, с кем они проведут остаток этой ночи.

В это время, среди нескольких статуй на крыше, сидела большая фигура и с интересом наблюдала за происходящим. Она ждала, когда же нужный гость пойдёт по лестнице наверх, в номера, возможно, прихватив с собой кого-то в компанию.

Рядом с ней лежал бессознательный охранник, оглушённый, но не сломленный. Второй отважно закрывал своим телом крепкую толстую верёвку и абордажный крюк. На самом деле, сейчас весь путь до крыши был усеян подобными экземплярами, как правило, тщательно спрятанными.

Так или иначе, цель для стрелка была близко, и вид с этой позиции открывался прекрасный.

А вот и он, поднимается по крытой лестнице в сопровождении телохранителя. И от него славно веет духами, можно за километр учуять, в какой комнате нужно искать. Правда, запах мяты во рту белым визгом застилал все остальные ароматы, но стрелок сможет разобраться в следах. А вот его разобрать никто не сможет…

«Здравствуй, герр, — подумал Вальдман, — вот мы и снова свиделись. Заждался, наверное, палач-то мой».

На втором этаже послышался ряд дамских смешков, и телохранитель вышел на лестничный пролёт, судя по красной скривившейся роже, не сильно довольный своим положением.

«Ничего, это ещё цветочки».

Адам шествовал по коридору, полностью уверенный в своей безопасности и абсолютном превосходстве. За толстой дверью его ждал мир удовольствий, ласки, тепла, может быть даже, любви, откуда он выйдет посвежевший и одухотворённый.

Предвкушение, как известно, уже половина удовольствия, поэтому оборотень смаковал эту мысль сладостно, бережно лелеял её, держа за зад идущую впереди пассию непонятного пола. Ему нравилось, как упругая кожа трепетала теплом под его сильной рукой.

И только навязчивый запах мяты в дальней комнате слегка омрачал дух веселья. Что за сортирная отдушка, ведь она уже давно не в моде! Но это мелочи, главное то, что будет дальше, не стоит сейчас омрачаться по такому пустяку.

Пара переступила через порог, закрыла за собой дверь, Адам начал срывать со спутника одежду, покрывать бесстрастное лицо поцелуями, как вдруг услышал за спиной слабый щелчок металла.

— Добрый вечер, — сказал кто-то.

Адам развернулся, у двери стоял гоблин. Одна его рука лежала на крепкой чугунной задвижке, которая теперь стояла на пружинном предохранителе, а другая направляла на Адама здоровенный арбалет с острым, прямо-таки сияющим белизной, металлическим диском.

— Серебро, — предупредил гоблин, — Ты знаешь.

Существо, смекнув, что сейчас здесь состоится дурное представление, поспешно перешло из категории участников в категорию безбилетников. Поэтому просто слиняло под кровать, накрыло себя простынкой, чтобы не надуло, и улеглось смотреть такой возбуждающий спектакль.

— Как ты сюда попало, мелкое недоразумение, — презрительно изрёк Адам.

Гоблин поднял бровь.

— Осторожней, принцесска, — предупредил он, — Рука может дрогнуть, и тебе больше не придётся здесь появляться. Так сказать, причину оторвёт.

— И чего тебе здесь надо? — спросил оборотень, — Не нашёл, кого можно было бы ограбить на дороге?

— Чтобы ты сейчас был паинькой и открыл окно, да пошире, — с улыбкой предложил гоблин.

— Ты что, не один? — съязвил принц, — Сейчас целая компания набежит?

Лезвие медленно завращалось.

— Я начинаю терять терпение, — слегка зевнув, ответил гоблин.

Адам подошёл к окну, открыл задвижку и отошёл назад. Из темноты, сверху, возникла рука, затем сама открыла окно, помахала гоблину и зацепилась за верхнюю доску рамы.

В окно вошёл Вальдман. Он слегка коснулся полей капеллины двумя пальцами и произнёс:

— Здравия желаю, господин граф. Как поживаете?

Гнев графа преобразил до неузнаваемости. Теперь он трезво понимал, что вечер испорчен, утехи окончены, откупиться тоже не удастся, и красная пелена ярости накатила на него густым слоем.

Ноздри Адама уловили сквозь проклятую мяту запах зверя, противостояние с которыми длилось ещё за тысячи лет до Империи. Руки сами начали удлиняться, обрастать шерстью и когтями. Волк начал вырываться наружу, разрывая остатки прекрасно сшитого костюма южного покроя.

Вскоре перед Вальдманом, спокойным, как стул, стояла длинная, уродливая тварь с широкой волчьей пастью, истекающей слюной, и лишь слегка напоминающая собой человека. Из глубины её глотки раздавался рык, заставлявший с первобытных времен помнить людей, почему они боятся темноты.

Вервольф бросился на стоящего перед ним стрелка. Он оттолкнулся от пола, описал дугу под потолком, и вот уже в поле зрения чудовища попала ровно пульсирующая сонная артерия на могучей шее. Как вдруг Вальдман неожиданно и резко метнулся вперёд. В воздухе мелькнул сжатый кулак и исчез где-то под обросшей мехом грудной клеткой монстра.

Адам, постепенно трансформируясь, с воем, переходящим в крик, повис на кулаке стрелка. Тяжёлый медный кастет с серебряными вставками угодил оборотню прямо в солнечное сплетение, выбив воздух.

— Полуволк. Я впечатлён, — произнёс из своего угла Грод, — Умеешь ты выбирать себе врагов.

Лезвие так и продолжало мерно вращаться с тихим металлическим звуком, каким обладает хорошо отлаженный механизм, скажем, настенных часов.

Вальдман похлопал Адама по спине.

— Я понимаю, инстинкты, — добродушно сказал он, — голубая кровушка в голову стучит, но давай вести себя цивилизованно.

— Мерзкий…выродок… — из-под длинных мокрых волос выдавил вервольф.

И тут же получил удар вторым, пустым, кулаком прямо в острую скулу.

— Я это уже слышал, — скучающим тоном сказал стрелок, — Ты перестаёшь мне нравиться, парень.

— Откуда…ты меня знаешь? — спросил с пола принц.

На его голом теле красовался крепкий ожог.

— Адам, дружище, — спокойно сказал верберд, — позволь рассказать тебе одну историю. Присядь-ка, пока мой друг не начал нервничать, и выслушай. А потом мы поговорим, и надеюсь, приятно. Люблю, знаешь ли, приятную беседу.

Арбалет дёрнулся, лезвие ускорило вращение. Наследник графского титула, будущий глава дома Ротермондов покорно сел на кровать, положив ногу на ногу, стыдливо прикрывая волосатым бедром свои регалии.

— Так вот, — начал стрелок, — Когда-то давно твой папашка, Стефан, перевернул вверх дном всю эту провинцию, чтобы найти меня. Тогда полегло немало народу, награда за меня повысилась втрое, а ты командовал одной из поисковых групп, ищейкой в которой был наш общий приятель, Шульц.

Волк слушал, опустив голову ниже плеч и закрывая лицо руками. Кажется, он отлично помнил те времена и жалел, что сейчас находится здесь и сейчас, а тогда и не там.

— И, как ты помнишь, — продолжал Вальдман, — он всё-таки навёл вас на ферму, где я отсиживался после очередной драки. По мою душу отправился отряд, пока основные силы развлекались по городкам и весям, не забыл? Отряд тот пропал без вести, а, если сказать по совести, то до сих пор там и лежит.

— Вот этого я не знал, кстати, — отозвался со своего угла Грод, — как-нибудь расскажешь под кружечку.

Принц попытался было поднять взгляд, но натолкнулся только на недружелюбные чёрные, как омуты, глаза и на горящие зенки над клыкастой улыбкой. Он опять опустился вниз.

— Вот так мы с тобой и познакомились, когда ты клялся принести отцу мою голову — закончил стрелок, — Только я тебя знаю, а ты меня, судя по всему, нет. Меня зовут Вальдман, что, в прочим, тебе итак известно из рассказов твоего батьки. Титулов не имею, прозвищ не произношу, руки не подаю, а, в общем-то, честно тебе скажу, очень рад нашей встрече.

На какое-то время стрелок затих, закуривая самокрутку от свечи со стола. А затем, когда дым уже пошёл под потолок, вдруг сказал налитым сталью голосом:

— А теперь я задам вопрос, из-за которого все мы тут сегодня собрались, и прошу ответить мне прямо и сразу: кто опять из вас, псин, взялся за старое?

Теперь Адам сидел молча, нагло глядя стрелку в глаза. И молчание это немного затянулось.

— У тебя-то полно времени, оно и видно, — сказал Вальдман, обведя руками по комнате, — но вот я не собираюсь дожидаться утра, веришь-нет.

— Я тебе, проклятому ублюдку, ничего не скажу, — Адам гордо поднял голову, — Никогда ещё никто из рода Ротенмондов не открывал свои секреты. Лучше умереть.

Грод снова широко улыбнулся, показав графу все свои острые зубы.

— Это ты, мил-друг, брось, — холодно произнёс верберд, — Рано.

Свинцовый кастет ударил по коленной чашечке принца. Адам взвыл, несколько раз попытался обернуться, но тщетно.

— Ты же знаешь, что это такое, — продолжил стрелок, — Серебро, сегодня у тебя уже точно ничего не получится.

— Под кроватью подтвердят, — ухмыляясь, добавил Грод.

Принц ещё долго выл, стонал, хрипел, пытался унять боль в колене, но, потом, наконец, сдался, выдохнул и опустил плечи.

— Ладно… — тихо произнёс он, — Ладно…Я скажу тебе, скажу, чтобы ты знал, чтобы ты сделал то, что должен. Это не наши.

— Хоть какое-то разнообразие — подал голос гоблин.

— А кто ж тогда? — удивлённо спросил Вальдман.

— Не знаю! — высоко вскрикнул принц.

Его внезапно настигла короткая истерика, которая, в прочим, вылечилась очень просто: просто ещё одно колено получило кастетом.

На этот раз, правда, немного слабее, а, когда Адам очухался, Вальдман и вовсе протянул ему бокал вина.

— Пей, полегчает, — сказал он и на глазах принца сделал маленький глоток из бокала, — чистое, как видишь.

— Ты же не отравишься, — парировал утверждение волк.

— Ты ж тоже, — спокойно ответил верберд.

Вервольф судорожно выпил залпом весь бокал и поставил его на пол. После таких упражнение он сидел уже немного ошалевший, но выглядел гораздо менее нервным. Стрелок похлопал его по плечу.

— Легче? — спросил он, — Я не хочу наказывать детей за грехи отцов, и вам за ними, дураками, гнаться ни к чему. Будем продолжать, или ты всё же мне скажешь что-нибудь интересное? Честно тебе скажу, не ты первый, не ты последний, даже из твоих, так что не бойся, свою честь ты точно не потеряешь.

— Они пришли к нам где-то с полгода назад, — начал принц, — Предлагали объединится с ними, предлагали помощь, чтобы тебя поймать. Сказали, что у них есть деньги, а у нас — каналы и связи здесь, в Империи, что мы быстро со всем управимся. Сказали, что так будет лучше для всех. Но при этом они хотели забрать тебя с собой и не выдавать нам. Мы ответили отказом: волки не делятся своей добычей с другими.

Вальдман понятливо кивнул, Адам продолжил.

— После этого они ушли, не говоря ни слова: ни обещаний, ни угроз, вообще ничего. А через месяц у нас пропало несколько бойцов, мы думали, что это твоих рук дело, и подняли цену, но другой клан её перебил, захотели показать себя.

— Знаю-знаю, — улыбнулся Вальдман, — у вас быстро сложился обычай: соревноваться в награде за головы врагов. Не думал, что всё так обернётся.

Принц Адам кивнул головой.

— И только недавно мы узнали, — продолжил он, — что кланы тут совсем не причём. Это всё те, с другой стороны леса, а потом они захватили один из наших аванпостов, взяли пленных. Их долго пытали и жгли, на опушке, рядом с границей поместья. Связали серебряными цепями и держали на огне, поливая маслом. Они не жалеют средств, и ненавидят нас всех…

— Кого? — с нажимом спросил Вальдман, — Волков, кого именно?

— Всех нас, — граф будто говорил сам с собой, — всех, кто присягнул Империи, кто платит инквизиции, кто торгует по Железному Тракту и в Восточной Гавани. Эльфов, гномов, людей, нас с тобой, того, в углу, всех. Проклятые фанатики! Их называют…

В комнате зазвенело разбитое окно, застонал воздух и арбалетный болт с треском прошёл через оба виска Адама, окропив балку. В отсвете свечей блеснул серебряный наконечник.

Снаружи послышались крики, звериный рёв и выстрелы, Грод сразу же кинулся к двери. Он слегка приоткрыл её и посмотрел через щёлку в коридор, рядом с ним, в узорный косяк, тут же врезалась пуля.

— Так, облава, — объявил он, — надо валить.

Гоблин закрыл дверь, Вальдман выглянул в окно, осторожно, чтобы не нарваться на стрелу. Он увидел, как фигуры в тёмных бригандинах и масках двигались через поле тремя цепями. Спокойно и даже как-то церемониально, все до единого они были вооружены.

В дверь начали ломиться, стрелок выхватил револьвер и кивнул гоблину, чтобы тот снова дёрнул задвижку. В комнату ввалился окровавленный телохранитель, он придерживал руку, в которой была видна огромная сквозная дыра.

— Граф, вы в опасности… — с порога выпалил он.

Только через пару мгновений он понял, что опасность сейчас грозит только ему самому.

— Уже нет, — сказал Вальдман, направляя оборотню ствол в лицо, — что там.

— Не…

Оборотень не закончил, возможно, он и смог бы напасть. Но всё, что он сделал, это забрызгал сапоги стрелка своими мозгами.

Его застрелили со спины: в дальнем конце коридора, в дыму, стояла неясная фигура. Она резко изменила положение, и верберд едва успел откатиться в сторону от выстрела, довольно меткого.

Грод наугад выпустил коридор пилу и быстро спрятался за угол.

— Мило, — спокойно подвёл итог Вальдман, взводя курок.

— Что делать будем? — спросил гоблин.

Прямо над его острым зелёным ухом в косяк вонзилась стрела с примотанной к ней запиской. Грод взял бумажку, развернул, показал стрелку. На ней крупным кривым почерком на эльфийском языке было написано лишь одно слово: «БЕГИТЕ!»

Конец ознакомительного фрагмента.