Гипнофобия

Дмитрий Миронов, 2022

Свинцовое танго двух негодяев, ищущих друг друга в хаосе мегаполиса. Один преследует и хочет убить, другой защищает, перепуганную девчонку, нелепо очутившуюся между двумя палачами… Ищите женщину. В этой книге есть и другая, эфемерная, живущая только в ночных кошмарах главного героя «защитника». Убитая им много лет назад. Она приходит в его сны, потрошит и калечит, оставляя после себя фантомную боль и предчувствие догоняющего безумия. Как сохранить разум и достигнуть цели, если вынужден бороться не только с реальным противником, но и с жестоким призраком из прошлого?Содержит нецензурную брань. В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой.

Часть 2

— Сегодня в парке за мной гонялась бешеная ворона, алкаши на скамейке смеялись.

— Ха!

— Тебе смешно, а я еще в кедах, как тупая малолетка. Ноги мокрые по колено. Надо ботинки покупать, а то скоро снег повалит…

— Я с тобой.

— Ладно. Соберусь, позвоню.

— Давай…

Несколько недель назад они познакомились на семинаре сенсея Китауры. Герман сидел на балконе места для публики. Алина стояла у стены рядом с входом в зал, переодетая в кейкоги. Почтеннейший японец приезжает раз в год на три дня, устраивает «показуху» смотрит, раздает даны. Алина и несколько парней шли на первый дан, двое на третий и один дядька на четвертый.

Алина оглянулась на зрителей и ахнула — Том Харди! Ей так показалось. Зрение только начинало подводить, она стала чаще ошибаться в визуализации предметов и людей. Герман расценил этот затяжной взгляд по своему. Произошла стыковка на ментальном уровне, с чего обычно все и начинается.

После семинара подошел, поздравил. Они давно знали друг друга, ходили в один клуб Айкикай, но не здоровались. Он «пыхтел» в противоположном углу ковра, где только даны. Она вместе с остальной «шелупонью» так Алина называла всех кто не в хакамах. Ей было не интересно с ними, она давно переросла «бесполезных» дяденек, к слову, настоящих пахарей, годами отбивающие своими тушами ковры в додзё. Но, к сожалению, это как музыкальный слух, если не дано, ничего не выйдет, хоть ночуй здесь под портретом Морихея Уэсибы.

И вот она в новой тяжелой с непривычки хакаме, села на ковер в позу сэйдза рядом с избранными. Как только инструктор хлопнул в ладоши и крикнул:

— Хаджиме!

Алина бросилась к Герману:

— Анагешмас!

— Анагешмас…

Пока они кружились в танце дзю-вадза, разглядела его лицо. Боже, какой нафиг Том Харди, подумала она, скорее Джон Малкович в лучшие годы.

Он покрикивал:

— Плечи! Корпус! За что первый дан получила, непонятно…

Так и подружились.

***

— Ну, что едем?

— Да, давай, мне тут пешком недалеко.

— Через час.

Встретились у Московского вокзала, где вход в «Галерею». Пока Алина ехала в метро, совсем стемнело. Народу у входа в торговый центр было как в автобусе. Полированный гранит отражал каскады неоновых огней. Свет резал глаза после темной улицы. Круглая дверь-вертушка впихнула в огнедышащую пасть мегамолла очередной брикет из человеческих туловищ. Алина подхватила Германа под руку. Скользя по мокрому полу, они ушли в сторону, что бы ни мешать толпе.

— Есть план?

— Сначала — сюда. Ой, что я вспомнила!

— Ну?

— Здесь, когда была маленькой, кидалась яйцами в Рому Желудя. Нас было много, орали хором: А ну-ка давай-ка уебывай отсюда! Вот здесь он флэшмоб устроил. Чего-то говорил в микрофон. Помидоры летели, яички, охрана начала быковать, паника как на пожаре. Весело было.

— Что за Желудь?

— Какой-то вертлявый красавчик. Не помню уже.

— А тридцать пять лет назад, в ноябре на этом вокзале ждали люберецких. Толпа собралась со всех районов, было объявлено великое перемирие. Раньше все воевали друг с другом — Гражданка с центром, Василевский с Петроградской, Купчино со всеми, Лиговка еще с кем-то. Приехали упитанные, розовощекие, в клетчатых штанах. Питер пиздить. В общем, знатная была охота. Прошу вас.

Зарулили в первый обувной…

— Шлак, шляпа. Не буду я это мерить. Пойдем отсюда.

Следующий магазин.

— Здесь тоже шляпный салон. Сам мерь…

Следующий…

«Andy Carry», «Converse», «Carlo Pazolini», «Marmalato», бюджетные лавки «София» и «Ecco».

— Ну, хорошо же!

— Ценник…

— Я добавлю.

— Не надо. У меня есть.

Герман начинал злиться, он был трезв, сегодня не выпил еще ни капли. Когда опять услышал:

— Шляпа, шняга. Кинокомпания шняга-фильм представляет…

Он сказал:

— Все. Жду тебя на фуд-корте.

— Ладно. Пойдем, где пиво, а потом в «Спортмастер». Куплю первое, что увижу. Надоело.

Герман не знал, что говорить, какие слова. Они в первый раз общались так близко, на тренировках только об айкидо и привет — пока.

Для этого и существует алкоголь. Герман украдкой за стойкой бара махнул сто грамм водки.

— Пойми, — говорил он, — обувь самое главное. Можно быть в дурацкой куртке или майке, но первое, что бросается в глаза — ботинки, или что там у тебя. О человеке сразу можно судить по его нижним конечностям. Это нам еще в путяге объясняла учительница эстетики, был такой предмет когда-то. Всегда смотрите на обувь собеседника, говорила она. И я запомнил эти уроки, пригодилось. Через несколько лет вернулся из армии в совсем другую страну — вокруг ларьки, торговля, наперстки, кожаные куртки, «жигули девятки» с черными окнами, мне казалось тогда, что это иномарки. Все это было удивительно и заманчиво — начало девяностых, самая жара. Однажды, на одного из наших навалились какие-то черти типа нас, что-то не поделили, требовали «процент». Хуяк, забили стрелу у метро Озерки. Пришел один тип придурковатого вида, как сейчас помню, в розовом спортивном костюме, очень модном в те времена. Нас было четверо, а он один, типа авторитет. Стал именами закидывать, говорил, что от «коллектива». А я смотрю, хоп, а на ногах-то у него совдеповские «кирпичи» завода «Красный треугольник». Нормальному пацану, что бы напялить такое гавно! Дальше я уже его не слушал, если до этого был какой-то мандраж, то все как рукой сняло. Этот чертила, уловил мое настроение, сбавил тон, стал нервно оглядываться, блеять умные слова про «компромиссное решение» и еще чего-то там. Мне надоело, и я плюнул ему в глаза. Как же он драпал, сверкая «кирпичами»!

— Поймали?

— Зачем? И так все понятно.

Алина не спрашивала — где работаешь или чем занимаешься. Задавать такой дурацкий вопрос солидному дяде ей казалось неприлично.

— А я вот работаю. Здесь недалеко по Лиговке, свернуть на Жуковского. В магазине.

— Тоже когда-то работал. Это было на заводе ЛОМО, перед самой армией. Мне еще восемнадцать не исполнилось. Все начальники в цеху отпуливали меня, не хотели брать ответственность, случись чего. Отправили к бабам на кухню, где пирожки делают. Моя задача, помимо всего прочего, была еще катить тележку с горячими пирожками в самый дальний цех. Со мной рядом шагала тетка в переднике и белом колпаке, она и продавала работягам беляши и прочие ватрушки. Покупали лихо, мгновенно очередь. Тетка метала вилкой в оберточную ленту пышки, булочки. Я сидел в уголке, с любопытством разглядывал вокруг себя огромный стеклянный куб инструментального цеха. Стены, потолок — все это из мутного стекла. Грандиозное зрелище. А внутри станки какие-то механизмы, людишки снуют туда-сюда все шипит, грохочет. В общем, жизнь. И вот один раз не завезли в столовую мяса. Бабы напекли всякого говна с морковкой, капустой, творогом. Ну, едем туда, в цех. Мне-то вообще по барабану, чего там в этой тележке. Через минуту началось волнение, шум. Оборачиваюсь и чуть не падаю от страха. Работяги в засаленных халатах и комбинезонах, в беретах набекрень толпой валят на меня. Перекошенные лица, вонь перегарища. У одного в кряжистой лапе переломанный пополам пирожок, из которого торчит вареная морковка. И он мне такой: Ты что привез?! Мяса давай! И вся толпа скандировала: Мяса! Мяса! Где мясо? Ахуел, что ли! А я весь красный, мне было так стыдно. Потом до утра ворочался, снились эти надутые в пролетарском гневе бельма, фиолетовые губищи и пирожки с морковкой. Ужас.

Он показывал в лицах, как это выглядело. Алинка смеялась.

Она быстро купила, что ей нужно в спортивном гипермаркете. Герман поехал ее провожать на метро. Оглядывался и повторял, что все изменилось.

— Народу стало меньше и светлее. Тыщу лет не ездил, так получилось. Обычно, если дела, то рядом с домом или на такси. Помню, на эскалаторе едешь, и реклама из колонок. Бабушка читала по слогам: Э-ле-ком? Э-ле-ком. Хотите в Канаду? Телефон ми-лли-он. В вагоне тоже ржачные объявления — жалюзи меня нежно, сони бесплатно, сдохла мама не беда, дуй на Невский тридцать два. Мама это материнская плата в компьютерах. А попрошайки! Больной СПИДом с табличкой в руках, сумасшедшая старуха с завязанными колготками на голове топила за Жириновского: К нам в город прибыл Владимир Вольфович Жириновский на бронированном автомобиле типа скорпион. Я бы не советовала вам приближаться к этому автомобилю как спереди, так и сзади. Чего-то еще говорила, не помню. А еще ходил по вагонам человек-собака на задних лапах — гав, гав! Чего ты ржешь, этому идиоту щедро подавали.

Они сидели в углу вагона, Алина нога на ногу, любовалась новыми ботинками. Переобулась в торговом центре, старые кеды выкинула в урну. Между станциями просыпался ее телефон — звенели смс-ки. Рассказала, что поругалась с другом месяц назад, но придется возвращаться, потому что скоро Новый год, а это новый крепкий загул у матери.

— Тренировку прогуляли, жалко…

— Ну да. В зале хоть какое-то время ни о чем не думаешь. Жизнь дерьмо.

— Это точно.

— Да ты-то молодая, все будет хорошо.

— Тебя что, никто не ждет? Дома…

— Не-а. Давно в разводе.

— С тобой интересно.

— Звони.

— Увидимся же в понедельник.

— Пока…

Он вышел на остановку раньше, чем она, и поехал в обратную сторону.

***

Каждую субботу Герман выходил из дома примерно в десять часов утра и шел гулять на набережную канала Грибоедова. Как только над перекатами старых крыш и выступающих фасадов начинал вылезать силуэт Исаакиевского собора, он сворачивал в переулок имени кого-то. Все никак не мог запомнить кого. Просто ориентировался по золотому куполу самого большого храма в городе.

Несколько раз обходил квартал по одному и тому же периметру, вглядывался в людей, слушал, о чем мычит толпа на перекрестках. Ровно в полдень он должен сидеть за одним из столиков в ресторане в том самом переулке. Сидеть и смотреть в окно, можно чего-нибудь выпить, если хочется. Тот, кого он ждал, мог превратиться из любого в толпе с двенадцати до часу дня, только в это строго определенное время. Но не факт, что это произойдет. Его не было уже две недели. Звякнул колокольчик над дверью. Слава богу…

— Привет!

— Здарова…

Человек в пальто и длинном до плеч парике сел за стол перед Германом, оглянулся, вытащил из кармана несколько потрепанных бумажек. В заведении были только они, да бармен за стойкой протирал стаканы.

— Ну что. Есть хата с «армянами» — тысяча, черные инкассаторы — две, катран у Московского вокзала, ладно тоже две…

— Не пойдет. Здесь нужен коллектив. А я один.

Человек в парике разглядывал бумажки, смотрел на них, как на шахматные фигуры. Парик прикрывал места, где когда-то были уши. Это уродство становилось заметным, когда искусственные волосы касались воротника пальто и слегка оттопыривались в стороны. Много лет назад его, пленного солдата российской армии, выволокли из ямы и поставили на колени. Перед тем, как отрезать голову, медленно отпилили уши под ржач и подбадривающие крики на волчьем языке. Нож уже коснулся горла, но свинцовый ливень накрыл всю поляну. Он уже ничего не слышал залитыми кровью барабанными перепонками, как пули лязгали по железу, хлюпали, прошивая тела, свистели от рикошета в каменных ущельях. Одним из спасителей, свалившихся с гор, был Герман.

Безухий пододвинул Герману бумажный кусочек.

— Ладно, только тебе за трояк отдам. Мы нашли Полуночного Скитальца.

— Кто это?

— Взломщик чужих оперативных систем, вымогатель…

— Чего так дорого?

— Заебались искать. Легко взять живым, каждый день ходит в супермаркет. Наши парни смачно его нащелкали, сейчас покажу.

Человек в парике вытащил телефон, они вместе пролистали фото. Потом этот контент удаляется, остальные данные только на клочке бумаги.

— Поторопись, его дохуя кто ищет.

— Беру.

***

Нужный ему дом башней нависал над панельками, уходящими в разные стороны. Герман на всякий случай дернул дверь подъезда, ожидания не оправдались. Он постоял еще немного, разглядывая листочки «куплю — продам — ремонт компьютеров», оглянулся. Это была самая, что ни на есть окраина мегаполиса, последний рубеж. Через дорогу тянулись деревянные заборы. Треугольные фасады частных домов выглядывали из зарослей кустарника, лаяли собаки. Где-то далеко шумела автострада, фон большого города, воздух чистый, деревенский. Везде лужи и обычное осеннее уныние. Алкаш проехал на велосипеде…

Герман отошел в сторону, взглянул вверх. Квартира клиента находилась на последнем этаже, вместо окон стены из стекла, как в пентхаусе. Он сел на скамейку рядом с парадной соседнего дома, отсюда можно было видеть крыльцо, кто входит и выходит из нужной ему двери.

Вот он! Не прошло и часа. Повезло. Мог бы сидеть здесь и весь день. Толстый молодой человек прошел мимо, глядя в телефон. Герман проводил его взглядом до угла и пошел следом. Тот свернул к «пятерочке» исчез в стеклянных недрах супермаркета. Это хорошо, это очень хорошо. Весьма вероятно, что он очень скоро вернется домой.

Герман ждал его на крыльце, читал объявления, шевелил бровями. Краем глаза видел, что парень приближается. Он смешно так шел, широко расставив ноги, толстые ляжки мешали нормальной походке. Вот его шаги по каменным ступенькам. Вместе вошли в подъезд, потом в лифт, даже поздоровались.

— Вам какой?

— Мне выше.

Герман нажал кнопку последнего этажа, что-то насвистывая, изображая этакого раздолбаистого соседа. Пока ехали, он видел в мутном отражении полированных панелей лифта, как молодой человек нервничает, смотрит в потолок…

Из лифта он не вышел, ударил по кнопке вниз. Герман успел подставить ногу, выбил из его рук газовый баллончик.

— Тихо, дурак. Открывай дверь. Быстро.

Парень упал, обхватил голову руками и заныл. Герман сам нашел ключи, затащил тушу в коридор квартиры. С размаху ударил ногой в голову, наступил на пальцы, сжатые в кулак. Парень зарыдал. Герман встряхнул его за подмышки и усадил спиной к стене, что бы он все видел. А именно, достал из кармана глушитель, стал накручивать его на дуло пистолета. Обычно это срабатывало. Клиенты начинали хватать за ноги, умаляя, обещая заплатить «вдвое больше», он как бы нехотя соглашался, забирал все, что было в доме. Обманутые «жертвы» потом выясняли, кто же их приговорил. Может, еще долгое время прятались, скитались за границей, Германа это не волновало. Никакого «заказа» на них не было, обычная разводка по наводке. Тем он и жил. Иногда…

А этот хряк вместо диалога только рыдал. Мерзкая внешность его отталкивала взгляд. Герман мельком разглядел фиолетовую «восьмерку» губ, грязные щеки, будто он подкрашивал ресницы, глубокая складка на лбу жевала капли пота. И лицо, круглое, как сковорода. Типичнейший ахуевший от денег задрот.

— Ладно. Все просто — давай деньги.

— Какой смысл? Все равно убьешь.

Голос будто женский, капризный.

— Лови.

Герман бросил ему в руки пистолет. Тот поймал оружие и заткнулся. Он напоминал ребенка, которому вернули любимую игрушку. Оглядел фигуру Германа, есть ли подозрительные выпуклости, прячет ли чего еще под курткой. Повертел в руках бутафорский пистолет, поднялся на ноги, комично подпрыгнул и улизнул на кухню. Посыпалась посуда. Он схватил нож, стал рубить им воздух перед собой, другой рукой пытаясь набрать номер на телефоне…

Драки не было. Через мгновение он лежал, пуская ртом кровавые пузыри. Уже не рыдал, просто кряхтел, будто подавился чем-то несъедобным.

Герман вывернул все из его карманов, денег не было, одна банковская карточка с женским именем. Проститутка какая-нибудь.

— Пин-код, ну?

— Ненавижу…

В комнате, в столе под клавиатурой и огромным монитором, в одном из ящиков нашел пачку денег. От толчка вспыхнула картинка на мониторе — огромное влагалище. Герман даже отпрянул, гигантские половые губы, чуть ли не целовали его лысую голову. Щелкнул мышкой — картинка зашевелилась. В шерстяное ущелье вошел толстый, как бревно, мужской половой орган. Процесс пошел. Все это блестело от влаги, чавкало и стонало. Под эти звуки он пересчитал деньги. Маловато получалось. Выхлоп совсем небольшой, если на карте ничего нет, выходит, зря заморачивался.

На кухне воняло мочой. Герман стащил мокрые штаны с Полуночного Скитальца, достал из внутреннего кармана портативный шприц-пистолет на один укол и пшикнул в жирную ляжку инъекцию снотворного. Шевеление и скулеж прекратились. Пациент заснул на долгое время.

В торговом центре банкомат гостеприимно зашуршал банкнотами. Герман взглянул на чек и приуныл. Выпил пива в закусочной, в супермаркете купил еды с собой и бутылку виски. Надо искать в квартире, это может затянуться.

Жирный юноша не просыпался. Герман постелил ему под голову подушку, накрыл его же курткой. Прошел в соседнюю комнату, кровать и телевизор в полстены, все как у всех. По всем приметам апартаменты съемные, например, сумка с вещами за дверью, минимум посуды на кухне, трюмо, вероятно, раньше здесь жила женщина. Не было ненужного хлама, который тащит в дом хозяин, типа фарфоровых безделушек, разной поебени в рамках на обоях, и так далее.

Телевизор показывал Дискавери, Герман всегда полагал, что это телеканал про зверей или шаровые молнии, что-нибудь в этом роде. Но тут, как раз шла «битва за склады». Толпа страшных баб и придурковатых мужиков, скупали на аукционе под открытым небом типа забытые контейнеры с разнообразным хламом. В кучах мусора они «неожиданно» находили, например, яйцо динозавра или мини экскаватор. Участники шоу толкались и нервничали, это жестокий бизнес, а это Чед, и для него нет правил. — Эй, я пытаюсь здесь деньги заработать! Аукционист веселый дядька кричал скороговоркой: — тысяча от Стивена Кинга, кто больше? Смелее, Моника (Левински, наверное), еще сто дает Чарли Шин, тысяча двести от папы Сму! Кто больше?!

Голоса из телевизора медленно угасли, Герман провалился в сон, открыл глаза в ином измерении…

…Уличное кафе на вершине готической улицы, которая скатывалась к блестящим на солнце водам залива. Эта картинка — мостовая, фруктовая лавка под полосатым тентом, стопка велосипедов у фонтана, штрихи ландшафта того города, названия которого он теперь даже и не вспомнит, почти в каждом сне, как предисловие, чего-то ужасного. Дела давно минувших дней, события, затоптанные глубоко в самые черные подвалы памяти, выдавливались в сновидении, как гуталин из тюбика на белоснежную тарелку непуганого подсознания…

Она сидела в белоснежном пластмассовом кресле, напротив него, ладонью закрывала лицо. Жужжали под куполом зонтика пчелы, кто-то за соседним столиком скрипел ложечкой в чашке, размешивая сахар, слабый ветер шевелил края полосатого тента над витриной кафе. Он спросил:

— Где твой барабан?

Просто, надо было что-то сказать, расколоть эту угнетающую тишину. Она ответила:

— Пойдем, покажу.

Началось. Все, кто сидел в этом уличном кафетерии, встали, пошли за ней. Он, обгоняя на шаг, пытался заглянуть ей в лицо. Она отворачивалась, якобы что-то спросить у попутчиков. Надо сказать, попутчики — еще та публика. У некоторых конечности, туловище или голова были перевязаны в кошмарные бинты с кровавыми разводами, как подпалины от огня. Один дядя бодро вышагивал обрубками ног, не отставал, у него это лихо получалось. Странно, он хорошо помнил, что в кафе до этого все были нормальные…

Пришли на ярмарку, началась возня, все хотели веселиться и порхать на каруселях. Кто-то толкнул, и он упал в ящик с игрушками. Здесь были плюшевые медвежата и маленькие игрушечные барабаны, он хотел крикнуть, что ему не вылезти, но язык прилип между губами, нелепо торчал, точно, как у игрушек. Сам превратился в медвежонка, живыми остались только глаза, он в ужасе бешено вращал зрачками, пытаясь привлечь внимание.

Инвалиды, страшно гогоча и помахивая обрубками, толпились у одного из аттракционов. Там надо было кинуть игрушку так, что бы она накололась на металлический огромный гвоздь. Кто больше наколет, получает приз. Плюшевые зайчата и медвежата плакали, не хотели играть. Он хлопал ресницами, когда копченые узловатые пальцы инвалидов хватали его соседей по коробке, слёз уже не было, работали только веки, последние мышцы на теле. И вот он взлетел в небо. Его понесли, прицелились, и с размаху посадили пятой точкой на железный штырь…

Своим криком разбудил сам себя, сразу почувствовал, что джинсы и рубашка прилипла к телу. Хлопнул ладонью по выключателю, комната вспыхнула электрическим светом. Смачный, кровавый след — контур его тела, отпечатался на матрасе.

Ноги были красные, ран на теле не было, кровь могла идти только из одного места. Под струей воды, глядя на разбегающиеся по коленкам розовые ручьи, он запел старую пионерскую песню, это случилось инстинктивно, когда понял, что происходит, нечто необъяснимое, чего никак нельзя избежать, и придется жертвовать рассудком, если не жизнью.

Снова она пришла и снова режет, колет, рвет его на части.

И несколько недель назад был снова этот проклятый город с черепичными крышами, старинной улицей, вымощенной гладким булыжником, ведущей вниз на набережную. В ущелье между домами блестело море. Страшный шум сломал идиллическую картинку, что-то очень большое закрыло собой солнце. Из-за крыш показался нос огромного корабля, наливной танкер своей чудовищной массой навис над улицей, форштевень лопнул, из пробоины хлынула кровь. Мегатонны крови залили город. Она ждала его на крыше, сидела на коньке мансардного окошка, как на лошади в своем идиотском костюме барабанщицы — шелковом галифе и двубортном мундире. Ее свита плясала вокруг, тыча в него штыки и костыли. Улицы превратились в потоки густой, бурой субстанции высотой с верхние этажи. Его поймали баграми, швырнули к ее ногам. Она склонилась на его лицом, он увидел взгляд, испепеляющий наивной жестокостью, детские пальцы коснулись его губ. Что-то прошептала, ее холопы набросились, стали его переплетать, заворачивать в немыслимую сферу, пока он не превратился в гигантское яйцо с завязанными за головой ногами, руками, вставленными в собственный зад.

Конец ознакомительного фрагмента.