Жилище Шума

Дмитрий Кунгурцев, 2022

На первый взгляд, повесть «Жилище шума» относится к славянскому фэнтези, разумеется, со скандинавскими аллюзиями и вкраплениями. Тут и поиски Молота Грома, и персонажи, чьи имена повторяют тайные прозвания скандинавских богов. Да и вместо привычных Глав – Речи, как в древних сагах. И в названии упрятана не только аллитерация, но и загадка: потому что шум шуму – рознь. И написан текст своеобразным, фольклоризированным языком.Главную героиню девушку по имени Улля, – дочь Торстейна Серого, –преследуют, и она бежит по безбрежному Лесному морю, пытаясь остановиться и обрести покой. Но когда за спиной враги, когда ее ищет сам Одноглазый, нельзя останавливаться. И спрятаться в городе Исконе не получится, и до Новограда – не рукой подать. Но в древних рунах есть разгадки всему: когда попадешь в Жилище Шума, узнаешь правду о Гибели богов.

Речь четвертая

Корчма гудела, будто осинник, случайно растревоженный рассеянным прохожим. Гости заняли все столы и за милую душу уминали местную стряпню, расхваливали ее, кто во что горазд, а меж столов бегал запыхавшийся служка, едва успевавший подносить блюда. В «Кабаньем Брюхе» цены изрядно кусались, а от посетителей отбоя не было, здесь подавали самое лучшее пиво в Исконе.

— Эх, все ж таки, маловато нам одного Егорки, — сказал немолодой хозяин, поглаживая белую бороду, раскинувшуюся по расшитой золотыми нитками рубахе, своему собеседнику, стоявшему в полумраке у отполированной бревенчатой стены, — боюсь, все ноги собьет. В ярмарочные дни народу что сельдей в бочке.

— Ничего, ничего, пущай, — отвечал его товарищ. — А пошли ему на помощь пару девок с кухни, посимпатичней. А то знаю я, от начальства подальше, так и отлынивать попроще.

— Евстафий Митрофаныч, — из кухни выглянула мордашка кухонной девки, — а чего делать с перепелами? Вы говорили не жарить, оставить в леднике.

— А вона голуби в корзине, — сказал корчмарь, — запеките их. Зря что ли Егорка все утро ловил. Чего усмехаешься, кормилец ты наш, Осип Пантелеймоныч?

— Только крысиное мясо в пироги не добавляй, — погрозил пальцем Осип, — любы мне твои пироги.

— Ты голубей и крыс не сравнивай! Голубем не зазорно закусить, его наша повариха так приготовит, что никто не отличит от перепела. К тому же голубь дармовой, а перепелов я лучше с Егоркой на ярмарку отправлю. Там за них цену можно ломить, какую захочешь, все одно — возьмут.

— Слышал ли, беда какая стряслась? — наклонился к корчмарю Осип.

— Я целыми днями в корчме пропадаю, ужель думаешь, что все городские сплетни меня стороной обходят?

— Второго дня дочка десятника Фрола пропала. И в тот же день сын кузнеца, Тараска исчез. В дружине поговаривают, мол, похитили их.

— Тебе виднее, что в дружине говорят. Они за своих лошадок конюшему тиуну всю подноготную выложат. А вот я слыхал от посадских, что дело-то совсем не в похищении.

— Так в чем же?

— А завелся у нас, в Исконе, убивец. Намедни нашли в канаве близ Южных ворот скорняка Величко. Бедолагу кто-то зарезал посреди ночи. Вот и думай теперь, куда подевались те детишки.

— Все бы твоим посадским панику разводить. Ну, прирезали скорняка в пьяной драке, с кем не бывает.

— А гляди-ко!

Тиун толкнул в плечо Евстафия, показывая на дверь, которая с громким треском растворилась. В корчму зашло трое новых гостей.

— Легок на помине, — усмехнулся Осип.

Хоть посетители позанимали все столы, но Фролу Никодимовичу место нашлось тотчас же. Он прошел, скрипя до блеска начищенными сапогами, неся в правой руке шлем, гордо приподняв голову. Фрола побаивались, не найдется местечка, так еще и скандал учинит, а чего доброго может голову кому проломить. За ним вошла его неотлучная свита: Харитон и Фотий, дебелые детины, каждый ростом в три аршина. Он высмотрел местечко возле очага, пятеро местных забулдыг, увидев направлявшегося к ним Фрола Никодимовича сразу повскакали и услужливо, чуть не кланяясь, предложили славным воителям садиться. Воители с неохотой согласились.

— Эй, уважаемый, — заорал Фрол, со стуком поставив шлем на стол.

Корчмарь был уже тут как тут.

— Порося жареного! Двух! Бочонок твоей медовухи. И смотри корчмарь, не как в прошлый раз, когда Харитон после твоего пойла рыгал как боров, а не то высеку! И служаночку пригони, пусть она нас обслуживает, а то твоя мерзкая харя отбивает у меня аппетит.

— Будет исполнено.

На какое-то время разговоры в корчме поутихли, все смотрели на гостей, кое-кто даже вышел вон, потому что общество Фрола с дружками не всем было по вкусу. Впрочем, скоро корчма опять гудела, как ни в чем не бывало, все обсуждали сегодняшние пляски скоморохов за Северными воротами.

— Уж он и так, и этак, и с подскоком, — вещал один из гончарного конца, другому, не попавшему на представление.

— Да ты что!

— А потом как начал петь, я со смеху чуть штаны не потерял. Не пускает, мол, меня мать, а я сигану в окно, и все тут!

— Да ты что!

За разговорами и пивом никто не заметил, как в корчме появились двое, кого тут и быть не должно. Парень с девушкой годов по шестнадцать, вошли и тихонько-тихонько по стеночке стали пробираться вглубь. Девушка мяла в руках шапку и озиралась по сторонам, парень же заприметил освободившееся местечко и, взяв свою спутницу за руку, направился туда.

— А вы чего тут? — перехватила их кухарочка, выбежавшая из подсобки.

— Нам бы Евстафия, здешнего хозяина, спросить, — сказал парнишка.

— Евстафия им подавай! — закатила глаза кухарочка, — а, может, еще князя Всеволода подать прикажете? Под яблоками. Вас вообще тут не должно быть, малы еще, по корчмам шарахаться!

— У нас дело к нему, — отвечала девушка, — очень надо с ним потолковать. И ничего мы не малы, мне осемнадцатый год уже.

— Если очень надо, подождите, — сдалась кухарка, решив, что пререкаться со всякими недорослями не ее забота, — Евстафий Митрофанович сейчас заняты, важных гостей обслуживат. Если угодно вон садитесь, место освободилось, это ежели вы кушать чего желаете. А если нет, выметайтесь вон, потом приходите. После закрытия.

— Желаем, — сказал парень.

— Богатый что ли? — прошептала ему девушка. — Совсем денег не жалко?

— Не шуми, — ответил парень, — садись. Они закрываются поздно.

Сели на скамью, друг напротив друга. За длинным столом так же помещалась шумная компания гостей из Новограда, они заходили в «Кабанье Брюхо» каждый раз, как приезжали на ярмарку в Искону. Не сказать, что в Новограде ярмарка была хуже, но пиво, что варили здесь, было гораздо вкуснее. Евстафий не делился своими секретами.

— Эй, хозяин, а музыки у тебя пошто нет в твоем крысятнике? — заорал Фрол Никодимович, ударив кулаком по столу, — я тебе в прошлый раз говорил, чтоб музыка была. Ужо я тебя! — начал вставать, но товарищи его кое-как угомонили.

Евстафий отрядил ту молодую служанку, что справлялась о перепелах, обслужить важного гостя, и вернулся к своему товарищу.

— Я говорю тебе, все это вздор! — сказал конюший тиун, — а ты как знаешь. Вот сейчас бедняга горе пивом заглушает, а завтра как пить дать, по миру пойдет, когда похитители выкуп запросят.

— А за Тараску тоже, значится, выкуп? Так что ли?

— А я почем знаю. Сам спроси, вон кузнец-то сидит смурной рядом с новоградцами. Эй, Горазд, чего невесел?

Кузнец поднял на них угрюмый взгляд, но ничего не ответил.

— У него сын пропал, а туда же. Пиво хлестать, — махнул на него рукою Осип.

— Евстафий Митрофаныч к вам позже подойдет, — сказал Егорка, подав новоприбывшим две кружки кваса и каравай с одной кабаньей ляжкой, все вытянуло на четвертак. Вот это еда так еда, не то что черствый Тришкин хлеб с талой водой. Уллин живот нещадно бурлил, требуя наполнить его чем-то существенным.

— Чего ж ты сразу не сказала, что голодная, — упрекнул ее Данила, — вот ведь!

— Меня вчера накормил один паренек, поделившись черствым куском хлеба, — сказала ему Улля, — оказалось, это был последний кусок в его доме. Как же выходит, что кто-то кушает кабаньи ляжки, а кто-то перебивается сухарями?

— Урожай погиб в этом году, — сказал человек, сидевший к ним спиной. Улля прикусила язык, не следует слишком громко говорить в людных местах, — вот крестьяне и бедствуют. Зато корчмарей и торгашей беда не коснулась, даже наоборот, кто-то заранее скупил остатки ячменя и варит пиво впрок.

— Кузнецов-то беда тоже не задела. А, дядька Горазд? — сказал ему Данила, — как нынче булат, имеет спрос?

— Спрос-то есть, как не быть. Да только вот, — кузнец мотнул черной бородищей, махнул в себя остатки пива и замолчал.

— А что такое, — спохватился парень, — случилось чего?

— Сынишка мой пропал, — сказал кузнец, пересаживаясь за их стол, с видом человека, наконец нашедшего, кому можно излить накипевшее. Улле с Данилой пришлось ужаться. Новоградские было запротестовали, но здоровенный, как медведь, Горазд на них цыкнул и ропот стих. Никому не хотелось испробовать на себе его кулачища.

— Тарас что ль? — удивился Данил, — как же так? Куда пропал?

— А пес его знает. Сказал, что в скорняцкий конец пойдет к товарищу, вышел вечером и не вернулся. Второй день вот нету.

— Да вернется, куда он денется, — успокаивал его Данила, — я ж Тараса знаю, он парень неспокойный, небось опять котов гоняли по закоулкам, как той весной.

— Так-то оно так, но в тот раз Тараска вернулся на следующий день, а таперича два дня где-то пропадает. К тому же я сам лично ходил в тот конец, и товарищ егойный говорит, что не заходил он к нему.

— Может еще куда пошел? Мало ли.

— Да тут такое дело. Убили скорняка Величко, слыхал, может? И как раз около Южных ворот, а рядом, значится, наш кузнечный. Знаешь ведь, Искона город славный, да только концы меж собою не шибко ладят. Не как в Новограде, конечно, когда дело доходит до ножей, но морды бьем друг другу исправно. А теперь вот скорняка нашли мертвого, и как раз Тараска пропал в тот день. Поможешь мне, а? Сходим в скорняцкий, там у них яма есть, куда шкуры порченные сваливают, вонища стоит на весь конец. Раз в седьмицу это безобразие сжигают, я думаю, если они отомстили за Величко и мово Тараску того… — кузнец сжал свой пудовый кулак, так что побелели костяшки пальцев, — то куда ж тело девать, если не в яму. — Взял Горазд парня за плечо, Данила подумал, что сейчас тот ему руку оторвет, не рассчитав силу.

Конец ознакомительного фрагмента.