На волнах Приморья

Дмитрий Коровин, 2019

Они студенты параллельных групп: он – скромный парень и бывший спортсмен, она – надменная красотка с подозрительным прошлым. И вроде бы молодых людей ничего не должно связывать, но однажды их взгляды пересеклись…В самобытном антураже Владивостока он будет неотступно искать с ней встречи, пытаясь вывести из мира темного и порочного, а возможно, что ради любви, пожертвует своим собственным.

Глава 5

А дождь барабанил всю ночь, сначала не разрешая уснуть, затем не позволяя проснуться. В плену не отпускавших мыслей Никита долго анализировал насыщенный событиями день. Экзамен, с ускользнувшей пятеркой, Кристина, так и не появившаяся в клубе, странный незнакомец в одеянии сатаниста и драка, спонтанная и победоносная. Для одного дня более чем достаточно, но, не смотря на все перечисленное, молодой человек посчитал, что день прошел впустую. Он не стал больше думать о нем, попав под влияние сна, незаметно провалился и очнулся девять часов спустя, теряясь в догадках о времени. За окнами было светло, и суббота, переодевшись в одеяние пятницы, явилась в сером и сыром. Дождь по-прежнему моросил, отбивая примитивный ритм, и пасмурное небо решительно не допускало во владения и без того короткое приморское лето.

Дотянувшись до висевших на стуле брюк, Никита выудил из кармана мобильник и не поверил глазам — время приближалось к обеду. Нужно было вставать, натягивать трико или старые джинсы; нужно было идти в ванную ополаскивать заспанное лицо и с мыслями о запоздалом завтраке намазывать пастой зубы, счищая щеткой микроскопический зоопарк расплодившихся за ночь микробов.

Привыкшая ложиться рано, мать давно уже была на ногах и занималась уборкой. Будучи в хорошем настроении она что-то напевала под нос, с интересом наблюдая за сыном, перелетавшим из комнаты в комнату на включенном автопилоте: ванная, туалет, гостиная, кухня, где, с целью дозаправки, он, по-видимому, и сел. Вполне удовлетворившись избитым утренним приветствием, женщина не стала расспрашивать, во сколько он вернулся, где и с кем был. Если захочет, сам расскажет. Зачем ей выпытывать то, о чем можно смолчать или солгать, что можно сгладить или приукрасить. Никита давно перерос опасный возраст недоверия и заслужил независимость от инструкций, каким старался следовать лишь потому, что они по многим пунктам совпадали с его собственными правилами, а не потому, что он не хотел расстраивать мать или перечить деду по той или иной причине. Нет, Никита, конечно же, их любил, не волновал по пустякам и лишний раз не спорил, но он также прекрасно знал, что просто не было еще серьезных случаев, при которых бы их инструкции разошлись бы с его правилами. Он это знал и боялся, что привычка к совпадениям вышибла из них любое неприемлемое мнение, любой альтернативный взгляд. Боялся, что они настолько привыкли к его адекватному, понятному им, поведению, что даже маленькая шалость будет не принята и поднята на штыки. А впрочем, это было всего лишь предположением. Да и возникновение подобных случаев гораздо больше озадачило бы самого Никиту, чем его мать или деда.

После быстрой и сытной трапезы, где яичница завтрака переплелась с салатом от обеда, а утренний кофе с десертом из полуденного печенья, Никита удалился к себе в комнату, застав там женщину, перешедшую с тряпками и ведром. И здесь, больше от скуки, чем для дела, она подняла тему начавшихся каникул.

— Как ты планируешь распорядиться свободным временем? — спросила мать.

— Если отвечу, что не знаю, тебя это разочарует? — секунду подумав, ответил сын.

— Нет, потому что я ожидала это услышать.

Уклоняясь от швабры, Никита сел на кровать и, подобрав ноги, сказал:

— Я по любому что-нибудь придумаю. Надо с дедом перетереть…

— Опять тальманом⁹ в порт? Тебе осталось год учиться, пора бы подыскивать нормальную, постоянную работу по будущей специальности, там заодно и практику бы прошел.

— Вторая неделя последнего семестра — там будет главная практика, а на положенные две недели этого лета я, откровенно говоря, плевать хотел.

Мать, чуть согнувшись над шваброй, резко выпрямилась, бросая на сына вызывающий взгляд.

— Не поставят зачет, — произнесла она, однако на удивление спокойно и возвратилась к уборке.

Грубо, раз или два, швабра задела ножку дивана, и Никите показалось, что мать это сделала специально, чтобы погасить подползающее изнутри раздражение.

— Хочешь меня засунуть к себе в фирму? — предположил сын, прекрасно зная, что она ответит, ибо подобный разговор уже когда-то имел место.

— Хм, — весело парировала женщина, замечая расставленную ловушку, — ты же в курсе, что у нас пока все занято, и я не смогу тебя взять, — все-таки ответила она, мысленно проговаривая слова, еще не сказанные сыном.

— Тогда я поищу самостоятельно, только это дело не одной недели, наверное, да и не двух…

— Почти.

— Что почти?

— Почти угадала ответ.

Заметив уползавшую к выходу швабру, Никита опустил ноги, вопросительно уставившись на материнское лицо, сфокусированное то ли на ерзающей по полу тряпке, то ли на мыслях, не ясных даже ей самой.

— Давай не финти, — пробурчала женщина, сбрасывая тряпку в ведро. — Выкладывай, что надумал, а я рассмотрю.

— Или только примешь к сведению, продолжая прессинг?

— Прессинг? Хм… А ты не включай упрямого осла и не будет прессинга!

— Мам…

— Говори уже!

Молодой человек встал и прошелся к столу, углом подпирающему окно и стену. В уходящем полугодии, за свободной половиной этого стола у окна, Никита провел множество напряженных часов, вбивая в голову науку. Зато, как бы в противовес, другая половина у стены, занятая компьютером, где монитор слабо отражал свет пасмурного дня, напоминала о противоположном — безделье.

— Я бы хотел догулять свое последнее свободное в жизни лето, — словно нечто запретное и возмутительное с силой выдавил из себя Никита. — От июня уже мало что остается, возможно, в лени проведу июль, где буду думать, как провести август. Но, конечно, я, скорее всего, вернусь в порт на сдельную работу, деньги нужны всегда, просто вникать в новое дело, хоть и по моей будущей специальности, пока не хочется. Я просто не смогу! Разобранным каким-то стал на части в последние дни, мне отдых нужен, перезагрузка.

— Мутновато…

Никита развел руками и оставил их ладонями кверху, будто индус, ожидающий озарения.

— Усталость от экзаменов, тоскливая погода и, судя по твоему настроению, неудачное вчерашнее свидание… да-да, я понимаю твое состояние.

— Я могу начать батрачить с сентября на полставки, чтобы знания применить непосредственно на практике. А лето мое не трогайте, очень прошу, оно и без забот пронесется мгновенно.

Почувствовав себя обезоруженной, мать просто покачала головой и вышла, стукая пластмассовым ведром о дерево швабры.

«Ну вот, — подумал Никита, — почти отвоевал себе два месяца спокойного сна, и если медведь заползает в берлогу на зиму, я проведу таким макаром лето в этой вот пещере».

Вновь повернувшись к мокрому снаружи стеклу, он со вздохом поглядел на небо.

— М-да, она права, тос-с-ска… да и свидания никакого не было…

И все же, вне зависимости от погоды, от несостоявшейся встречи, от действительно скверного настроения, в Никите вдруг проснулось дикое желание чем-нибудь полезным заняться, что-нибудь изменить. Им завладела жажда действий, которая не редко посещает человека после хорошего сна. Не редко, но ненадолго. И к моменту, когда человек находит себе дело, все его воодушевление обычно растворяется без следа. Этого с Никитой не случилось. Он поднял вдохновение предвкушением завтрашнего банкета, где Леонид и Юлия сосватают его какой-нибудь не близко знакомой девочке из параллельной группы. Девочке легкомысленной и искрометной, не гнушающейся непродолжительными интрижками, не выносящей моралью мозг, не завышающей себе цену, не требующей ничего большего от кавалера, чем то, что на данный момент он может предложить. Да! Хватит себя изводить, долой надутую серьезность, прочь скука и ответственность! Это лето последнее и надо его прогулять неделю за неделей, день за днем; промотать, как заправский кутила проматывает зарплату, спуская на удовольствия купюру за купюрой, грош за грош, до пустоты в кармане, до раскаяния, до осеннего ветра, насильно возвращавшего дисциплину, вбивая ее холод через дрожь. Лови момент! Не будет больше ни свиданий, ни романов, не упускай последнюю надежду! Ведь лето, как заметил Никита при разговоре с матерью, всегда проносится мгновенно, и другого случая, скорее всего, не представится.

В этих приободряющих рассуждениях, молодой человек бросился наводить в комнате порядок. Хотел заправить постель, вытереть пыль, вымыть пол… и чуть снова не поддался меланхолии, поняв, что все это уже сделано матерью. Тогда, быстро оглядев комнату, Никита, принялся за разбор учебного пособия, разгребая исписанные тетради и изученные учебники. Все в стопочки и на дно ящичков, а общеобразовательные предметы, не связанные напрямую с профессией, в утиль! Философия, психология, история — теперь это макулатура! На большее его все равно не хватит, какое там второе образование, если первое все жилы вытаскивает. Философ, психолог, историк… гуманитарию пробиться в жизни сложно, так что не стоит даже помышлять. Тем более без призвания. Для философии нужна ирония, а Никита был для этого слишком молод; психология должна анализировать человеческие тараканы, а он смотрел на людей поверхностно, как и на их историю, где любое грандиозное событие составляется из личных трагедий, обозначаемых лишь статистическими деревянными датами, выбитыми в учебнике, будто на плите братской могилы.

«Выходит, что мама была права, настояв на выборе моей будущей профессии, — согласился молодой человек, разрывая пополам тетрадку первого курса. — Бухгалтерский учет, анализ и аудит — факультет детективного агентства. Господи, как же я все это ненавижу! Почему на этой замученной человечеством планете нельзя спокойно заниматься тем, чем хочется, а не идти туда, где престиж, выгода и прибыль?»

Угробив на разборы и порядок, торопливо уплывший, час, Никита сел за компьютер в поисках написанных курсовых, рефератов и лабораторных, аккуратно расфасованных по папкам с датами. Если стол и комнату он частенько окунал в хаос, то с жестким диском своей тайваньской электронной подружки соблюдал абсолютное приличие. А значит, слово «поиски», само по себе, следовало бы опустить. Вот они все здесь и даже те, которые писались в десятом и одиннадцатом классе. Все в свое время были распечатаны, оценены учителями и преподавателями, и давно просились на волю, на просторы бескрайнего виртуального поля под названием Интернет. Осталось стереть фамилию, номер школы и класса или название университета и группы и, может быть, эти работы найдет какой-нибудь старшеклассник или первокурсник, которому они сильно помогут в нужный час, подрежут прошлогодний хвост или прикроют двойку. Все это Никитой писалось самостоятельно, все он чертил сам, все сам решал, но ему не жалко было помочь какому-нибудь незнакомцу из калининградского эксклава с противоположного конца страны. Когда труд по достоинству оценен, и ты получил за него награду, ты автоматически забываешь, чего он тебе стоил, и сколько сил было потрачено. И, уничтожая свою фамилию на белых листах экрана, Никита на мгновение почувствовал теплоту, сравнимую с удовлетворением мецената, оплатившего задолженность полуразвалившегося НИИ.

Молодой человек так и залип у компьютера до самого позднего вечера, путешествовал по сети, смотрел, читал, развлекался, как мог, пока мать не позвала его к ужину, где, между остатком котлеты и пододвинутым ближе чаем, Никиту потревожил Леонид, обзванивающий участников предстоящей гулянки для последнего подтверждения. Мать ушла в гостиную, и сын смог пообщаться без свидетелей, затронуть вчерашний клуб, напомнить о заманчивом предложении.

— Я столкнулся нос к носу с ее амбалом на обратном пути, — говорил молодой человек, дожевывая ужин, — но сама она не приехала, в этом я убедился на сто процентов.

— И как он тебе? — спрашивал Леонид.

— Да ни как! Долговязый урод лет тридцати, с псориазом на щеках. Понятно, что лиши его тачки и бабок, она и плюнуть-то в его сторону побрезгует.

— Она, она… после безрезультатного вечера тебе, похоже, даже имя ее опротивело.

— А не надо обманывать! Чопорная дура… — обиженно процедил Никита, подправляя женскую тему разговора в более приемлемое русло: — Слушай, а ты серьезно обещал познакомить меня с кем-нибудь из группы Юлии или это так, для красного словца?

— В силе, брат, — согласился собеседник, выдерживая многозначительную паузу, и добавил пониженным, даже таинственным голосом: — Попробую, если захочешь.

— Раз спрашиваю, значит хочу. Почему ты так странно ответил? Ты и здесь надо мной постебаться решил?

— Перестань, Никит, чего ты злишься? Я же не виноват, что Крист… то есть, что она… — Леонид демонстративно выделил это местоимение — …не пришла! Если и обманула, то Юльку, я же с ней не общался. Чего молчишь?

— А что говорить? — пробурчал Никита. — Намекни хоть, кого ты мне подгонишь?

— Брюнеток любишь? — спросил Леонид.

— Смотря каких…

— Загадочных неформалок с грустными глазами. О таких еще пословицу придумали — в тихом омуте черти водятся.

— Кто же, интересно, в Б-2 под такие параметры подходит…

— Завтра и узнаешь, так как?

— Годится.

— Тогда до завтра, годильщик, или скорее гадильщик. Мне еще троих вызванивать, а ты все настроение изгадил.

— Сожалею, Лёнь, спасибо тебе!

— Лизоблюд…

Никита выключил телефон и усмехнулся через нос, вновь вспоминая Кристину.

«Да о чем расстраиваться? — подумал молодой человек, сглаживая горькую мысль сладким чаем. — Переживу, не в первой! Любовь мгновенно не приходит, это влюбленность, а она управляема».

Весь день Никита старался о Кристине не думать, и это почти получалось, но ночь, он знал, возьмет реванш, перенасытит этим смазливым личиком безуспешные попытки уснуть. И черные барашки на зеленой ферме запрыгают бесчисленной толпой, помогая забыться.

Примечания

9

Тальман — лицо, ведущее подсчет груза при погрузке на судно и выгрузке с него.