Университетские истории

Дмитрий Емец, 2022

У этой книги интересная история. Когда-то я работал в самом главном нашем университете на кафедре истории русской литературы лаборантом. Это была бестолковая работа, не сказать, чтобы трудная, но суетливая и многообразная. И методички печатать, и протоколы заседания кафедры, и конференции готовить и много чего еще. В то время встречались еще профессора, которые, когда дискетка не вставлялась в комп добровольно, вбивали ее туда словарем Даля. Так что порой приходилось работать просто "машинистом". Вечерами, чтобы оторваться, я писал "Университетские истории", которые в первой версии назывались "Маразматические истории" и были жанром сильно похожи на известные истории Хармса. Несколько лет назад я решил их пересмотреть, чтобы проверить, нельзя ли из них извлечь что-нибудь полезное. Стал читать те истории, о которых сохранил самые добрые воспоминания и внезапно обнаружил, что они очень глупые и мелкие. Из сотни историй мне максимум понравились две-три, а остальное все было очень так себе. Видимо, сквозила мелкая злобность аспиранта, которому кажется, что он один работает за всех. Я стал их переписывать заново, постепенно выкладывая у себя на странице в сети, и вдруг внезапно пошло. Я увлекся. Персонажи приобрели новые характеры, переоформились. В общем, все теперь выглядит так, как выглядит. Истории продолжают постоянно писаться и добавляться. Выкладываться будут по вторникам и пятницам. Запасы историй большие.

Глава 7

3 КГ БАНАНОВ

Доцент Мымрин покупал каждый день 3 кг бананов. И больше ничего не покупал, потому что боялся магазинных полок и не понимал, где на них что лежит. Дети ворчали и говорили:

— Твои бананы никто не ест!

ДЕВЯТЬ НЕМЕЦКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

На лекции профессор Щукин сказал:

— Назовите мне десять современных французских писателей…

— Бальзак, Дюма, Монтень… Антуан де… — начала Лена.

— Современных… ныне живущих!

Тишина.

— Назовите мне десять современных немецких писателей! — потребовал Щукин.

— Корнелия Функе? — робко спросил Костя.

— А еще девять?.. Ну она одна, конечно, сойдет за десятерых… Назовите мне десять современных китайских писателей. Индийских? Бразильских?

— Э-э…

— Вот! А теперь десять английских и американских!

Сразу вскинулся лес рук.

— А двадцать можно? А тридцать? — закричала Лена.

— Вот, — сказал профессор Щукин. — И я о том же. Почему так?

— Кино! У них есть Голливуд! Мультфильмы! Экономика! — завопил Костя.

Профессор Щукин пожал плечами.

— Ну да… Но это все равно не может быть полным ответом. Да и какая экономика нужна для книг? Старый ноутбук? Тетрадка с ручкой?

— Может, качество литературы? Великий красивый мировой язык?

— Мимо. Аналитический язык не может быть лучше синтетических.

— Много носителей языка? — предположила Лена.

Щукин опять пожал плечами.

— Не знаю… Мы же их не по-английски читаем… Нет, тут что-то еще. Не могу понять.

— Тогда что?

— А вот этого я сам не могу сформулировать. И ощущаю себя точно девочка из деревни, которая смотрит в зеркало и думает: блин, я же красивая! Я же лучше, чем эти модельки на показе мод! Но почему, почему? В общем, тут опять какая-то область коллективного бессознательного! — сказал Щукин.

ПРО СТУДЕНТА СЕРЕЖУ

Кроме Лены и Кости Боброва, был на курсе еще студент Сережа. Он занимался атлетической гимнастикой и очень любил всем сообщать, сколько он весит и какой у него бицепс.

— Я сейчас вешу сто два. Бицепс у меня сорок семь. Мне нужно добрать до ста восьми, а потом подсушиться до ста ровно! Понимаете какой замысел?

Девушки-филологи кивали. Лица у них были серьезные, восхищенные, и Сережа не понимал, что они издеваются.

Костя Бобров как-то отвел Сережа в сторонку и говорит:

— Понимаешь, это не вариант! На юрфаке это бы сошло с рук, но для филфака ты не типаж. Здесь студентки любят только тех, кого жалеют! А как тебя можно жалеть, когда ты такой лось? Ты прикинься депрессивным, вялым таким. И еще: ты занят только собой. Ты скажи девушке: «У тебя красивые глаза!» Комплименты лучше использовать самые простые, а то когда начинаешь правду говорить, тут можно себе навредить. Я, например, однажды сказал одной девушке, что полюбил ее, потому что она похожа на морскую свинку, а она… Ну, в общем, про глаза самое безопасное!

Сережа заплакал и застучал кулаками по стене.

— Так нечестно! — закричал он.

— Почему? — растерялся Костя.

— Я качаюсь, я стараюсь, я пытаюсь соответствовать! А какой-то дурак просто соврет, что у нее какие-то там глаза, прикинется вялым и она его полюбит? Не хочу я так! Я этих козлов всех закопаю!

И Сережа опять начал плакать. Девушки-филологи услышали, что он плачет, налетели со всех сторон и стали его утешать. Сережа стоял между ними счастливый и делился мыслью, что до ста он сбрасывать не будет. Лучше доберет до ста пятнадцати, а потом уйдет на сто десять — сто одиннадцать.

— Он безнадежен! — подумал аспирант Костя и отправился объяснять аспирантке Лене, как сильно он ее презирает. Костя объяснял ей это каждый день по часу, и Лена всегда внимательно его слушала и поощрительно кивала.

ЖЕНЩИНА С ДЛИННЫМИ ВОЛОСАМИ

— Мне очень нравятся женщины, которые поют и у которых длинные волосы. Даже можно плохо петь, я все равно в этом не разбираюсь, — сказал профессор Щукин.

— Закон компенсации. Наверное, наша генетика ищет себе недостающие таланты… А меня вот в детстве не отдали в художественную школу. И вот если женщина рисует… — нервно сказал доцент Воздвиженский.

— А волосы длинные? — перебил Щукин.

МЫМРИН ХВАТАЕТСЯ ЗА ГОЛОВУ

Дети доцента Мымрина постоянно ныли:

— Я не пойду на выпускной! Зачем вы туда деньги заплатили? Будут на меня смотреть, чего-то хотеть, какие-то слова говорить…

— Ну надо, наверное, для социализации. Люди же живут в обществе, — отвечал Мымрин.

— Я не хочу! Я не пойду! Надо было меня спрашивать! Там такие все вонючки!

Только доцент Мымрин отбежит, другой ребенок подойдет:

— Я не пойду на новогоднюю елку! Все будут прыгать, хлопать! И там Ярослав, я его ненавижу, такая вонючка!

— Но там подарки будут! Дед Мороз, квест! — соблазняет Мымрин.

— Не хочу! Почему ты у меня не спросил разрешения? — ноет ребенок.

Схватится за голову доцент Мымрин, опять отбежит.

А однажды жена его спрашивает:

— Ты пойдешь завтра на заседание ученого совета?

— Нет, ни за что! — кричит Мымрин. — Сплошная потеря времени! Один профессор Сомов чего стоит… Чего-то будет хотеть, какие-то слова говорить…!

— Но ты же часть кафедры, живешь в социуме.

СТО ДВА ПРОЦЕНТА

Однажды на заседании экспертного совета по творчеству Мандельштама профессор Щукин сказал:

— Я не знаю ни одного хорошего филолога, который смог бы посчитать, чему равны сто два процента от ста рублей!

— Здрасьте! Процентов всего сто! — сказал Воздвиженский.

— Я знаю, что всего сто, но чисто теоретически высчитать можно, — смутился Щукин.

— Да запросто… Вы что, в школу не ходили? Сто надо разделить на два и умножить на сто! — сказал аспирант Костя. — Это будет… пять тысяч!

Профессор Щукин расхохотался.

— Тебе надо работать в банке кредитным калькулятором! — сказал он.

— Нет! — запротестовал Воздвиженский. — Все гораздо проще! Сто надо умножить на два и разделить на сто! И плюс те два, потому что больше ста процентов не бывает!.. Эти два мы вычитаем из ста, и девяносто восемь прибавляем к предыдущему ответу! Я не знаю, сколько будет… дайте бумажку!

— Сто два процента от ста — сто два! — выпалила аспирантка Лена.

Щукин уставился на нее с недоумением, сверился с ответом в интернете и помрачнел.

— Странно… и тут такой же результат… А сто четыре процента от ста?

— Сто четыре!

— А сто шесть процентов от ста?

— Сто шесть.

— Хм… ну либо ты не филолог либо… Стоп! А сколько будет два процента от тысячи? — внезапно крикнул осененный Щукин.

— Да так же! Тысяча плюс два! Тысяча два! — сказала Лена.

— Наша ты! Наша! — закричал Щукин и кинулся ее обнимать.

«АЙ ДА, ПУШКИН!»

Однажды на заседании кафедры стали спорить должен ли писатель быть социально активным или медийным.

— Ни в коем случае, — сказала Лена. — Писатель должен ходить в черной маске и отсутствовать в соцсетях. Писатель — тайна и пророк. Слишком малая дистанция уничтожает пиитет. Нереально уважать человека, которого хорошо знаешь…

— Да все есть в сети! Даже те, кого там нет! Потому что это удобно! — заспорил Костя Бобров. — Просто зовут его там, допустим, «Сладкий котик», стена пустая, а на аватарке качок из мультика. Все думают, что писатель в тайге сидит, ест сырое мясо и мыслит о судьбах человечества. А он сидит рядом с вами в «Шоколаднице» и ест кремовое безе с сердечком. Так что лучше уж быть самим собой, чем так!

— Ты, Костя, чушь говоришь!

— Это ты, Лена, чушь говоришь, — краснея, сказал Костя Бобров. — Хорошо, конечно, рассуждать со стороны, но если я не буду себя на форумах хвалить, меня никто не будет читать! Сейчас даже программа такая есть… считает количество упоминаний… Вот и упоминаешь: Бобров, Бобров… Авось хоть один издатель на эти форумы зайдет!

Доцент Воздвиженский брезгливо поморщился.

— Я понимаю твои мотивы, Костя… Но тут другая опасность… Ты теряешь фокусность, творческую энергию, не знаю даже… Ну, представь, Пушкин писал бы про себя на форумах: «Ай да, Пушкин, ай да классик!»

— Он по-другому писал, гораздо хуже! — злобно сказал Костя. — И тогда интернета не было. А сам бы не писал — Дельвига бы попросил. Они командой пробивались. Дельвиг, Жуковский и так далее. Настоящие друзья были, своих не сдавали! Не то, что некоторые!

И Костя недовольно посмотрел на Лену. Та отвернулась и опять забормотала про «тайну» и «черную маску».

— М-м-м… — протянул профессор Щукин. — Ну медийность — это хорошо, но времени сжирает много. Через какое-то время тебе уже неинтересно писать, а интересно только выступать, выступать, выступать… Зона кайфа смещается в другую область, а «это уже залет, воин»! Ни за что опять писать не начнешь. Писатель там — где зона его кайфа. Мне кажется, для медийности лучше изредка делать что-нибудь громкое. Ну там снять с ножа живого медведя или жениться на английской королеве. Все лучше, чем писать «Бобров, Бобров, Бобров»… Ха-ха! Бобров!

— Что вы к Боброву прицепились! — завопил алый, как пион, Костя. — А вот Лев Толстой ваш! Землю пахал, сапоги тачал, с медным чайником в лаптях по станции «Ясная Поляна» бегал! Дамы такие: «На тебе, милый старичок, пятачок!» — «Да это же великий писатель земли русской!» — «Ах, да что вы говорите!» А у самого, между причем, были две английские лошади! Это что, не пиар?

— Толстой он искренне… Ему просто наплевать на всех было. Он широкая душа! Хочу на английской лошади езжу, хочу с чайником бегаю! — сказал Щукин и погладил себя по бороде.

— То есть искренне с чайником бегать можно? — рассердился Костя.

— Искренне все можно! Только любя! Вот как сейчас, например! — Щукин взял кусок пластыря и тщательно заклеил Косте рот.

— Помолчи пару минут! А вот публицистика? Мне кажется, она в сто раз опаснее медийности. Журналистика — вот главный враг и одновременно искушение. Газетки всякие, интернет-порталы. Сил отнимают много, кажется, что ты в гуще борьбы, деньги даже платят, а ведь это ничто, пшик, симулякр, продажа пустоты!

— Ну тут еще от последовательности много зависит, — сказал Воздвиженский. — Если вначале ты пишешь статьи и публицистику, а потом понимаешь, что все это фигня, то это один путь. А если всегда писал книги, а потом вдруг статьи — это уже тревожный звоночек.

— Нет! — сказал Костя, языком отрывая пластырь. — Вот Чехов пробился с ежеденельных журнальчиков.

— Так говорят. Но это школьная версия успеха. По сути, его узнали после пьес и отчасти после «Острова Сахалина». А журналы дали ему стартовый рывок, краткость и поставили перо. То есть каждый путь уникален. Но все равно публицистика после книг низзя! До — можно, после — нельзя.

— А что? Многие на публицистику подсаживались? — спросила Лена.

— Да почти все. Вот Достоевский, скажем. Он горячий человек был, желчный, кипящий. Журнал издавал. Писал замечательные статьи про войны, про освобождение южных славян, боролся с западниками и т. д. Очень злободневные статьи. Ты эти статьи знаешь?

Лена замотала головой.

— Вот! А ведь сильные статьи, горячие, если все их вместе сложить, была бы книга толще «Братьев Карамазовых». А все в пустоту пролетело, получается, раз никто их не знает.

Маргарита Михайловна громко кашлянула и застучала по столу карандашиком.

— Так что в протоколе заседания кафедры писать? Что на английских королевах жениться можно, а статьи писать — это «залет, воин»? Только покороче! Я домой хочу! У меня сериал начинается.

— Да что тут писать? Пишите как всегда: «провели», «слушали», «присутствовали», «постановили». А в конце отметьте там где-нибудь, что писатель вообще никому ничего не должен. А что он должен, то он прощает. Надо, короче, жить, а там видно будет, куда тебя принесет! — сказал профессор Щукин.