Если небо молчит

Дмитрий Герасимов, 2011

Максим и Маргарита когда-то очень любили друг друга, у них растет сын. Однако обстоятельства сложились таким образом, что теперь Максим – программист в Москве, а Маргарита – медсестра в провинциальном городке со странным названием Сырой Яр. Внезапно с обоими начинают происходить непонятные, жуткие и весьма странные события. Всех, с кем близко общается Максим, преследует смерть. И у Маргариты в больнице творятся ужасные вещи: мистическим образом умирают больные, и девушку обвиняют чуть ли не в предумышленном убийстве. Чтобы разобраться в происходящем Максим решает поехать в родной город Сырой Яр… Это была его первая ошибка.

5

— Антиох! — взвизгнула Маргарита.

Седая лохматая голова вздрогнула за ширмой, и на медсестру испуганно зыркнули быстрые глаза. Через мгновение матовые створки раздвинулись, и на середину комнаты выползло косматое чудище в синей больничной пижаме и рваных шлепанцах.

— Я чуть сознание не потеряла от испуга! — всплеснула руками девушка, едва переводя дух. — Что ты здесь делаешь? Почему не в палате? Я тебя спрашиваю, Антиох!

— Я здесь… беседую с покойным, — медленно ответил тот.

Ему, наверное, было под шестьдесят. Странный человек без возраста и без фамилии. С длинными пепельными космами, иногда убранными назад в хвост, а чаще просто — свалявшимися и небрежно рассыпанными по плечам, неряшливой седой бородой, с землистым лицом, похожим на обугленный пергамент, и ясными, умными глазами непонятного цвета, он походил на паломника или горестного скитальца из былинных сказок. У него даже имя было подходящее — какое-то древнее, то ли греческое, то ли славянское.

Высокого роста, широкоплечий, с огромными, жилистыми ручищами, он выглядел скорее устрашающе, чем жалостливо. Впрочем, в городке его никто не боялся, а многие даже подтрунивали над косматым чудаком с добрыми глазами и странноватыми речами.

Маргарита считала Антиоха забавным, добрым и, как многие в Сыром Яру, называла его на ты. Он же, напротив, выкал всем без исключения, даже пятилетним малышам.

Антиох имел обыкновение говорить витиевато, образно, с каким-то лишь ему одному известным подтекстом. Это — в те дни, когда он был словоохотлив. Но бывало, чудак уходил в себя, замыкался, становился молчаливым и даже угрюмым. Его резкие перепады настроения, странности в поведении и в одежде, глубокомысленные, почти дидактичные речи в совершенно обыденных ситуациях закрепили за ним славу «слегка тронутого», «чуть шизанутого», «пыльным мешком по голове трахнутого» бездельника.

Сколько Маргарита его помнила, он никогда нигде не работал. Летом жил в вагончике рядом с сельскохозяйственными угодьями, а зимой находил приют в маленькой пристройке к часовне на заднем дворе городского храма. Каким образом этот странный бородач добывал себе кусок хлеба — оставалось загадкой. Иногда Антиох попрошайничал на паперти, но чаще, как он сам любил выражаться, «просил милостыню у природы». Косматый чудак бродил по лесу в поисках «целебных корешочков и лекарственных травушек», а также собирал «ягодки, грибочки, орешки, взращенные Богом там, где и человек-то, наверное, не ступал».

В больницу Антиох попал неделю назад с диагнозом «острое пищевое отравление». По его собственному признанию, он «налупился грибочков», и один из них, видимо, «оказался отступником».

— Он притворился съедобным, — объяснил бородач врачу. — Даже грибы умеют притворяться, не только люди. С виду — обычный боровичок, а душа — поганистая. И с такими грибочками, как с людьми: пока не отравишься — не поймешь, что внутри.

Маргарита заморгала, полагая, что ослышалась.

— С кем… ты беседуешь?

— С покойным. — Антиох задумчиво почесал бороду. — Понимаете, душа страдальца еще какое-то время будет здесь. — Он обвел ручищами палату. — Ей нужно высказаться, пока есть время.

— Ты разыгрываешь меня?

— Ну что вы… — Он покачал косматой головой. — И в мыслях не было. Я нарочно удрал сюда втайне от всех, чтобы побыть наедине… Если меня сегодня выпишут днем, то вечером на службе успею поставить свечку. И записочку подам об упокоении новопреставленного Михаила.

— Михаила?.. — растерянно пробормотала Маргарита. Перед глазами всплыла табличка, еще вчера вечером висевшая в ногах больного: «М. Струковский, 1948 г. р. Аневризма аорты». — Откуда ты знаешь его имя?

Антиох пожал плечами.

— Он мне сам сказал…

— Кто? — Маргарита не верила ушам.

— Убиенный Михаил.

Девушка почувствовала, что пол уходит из-под ног.

— Откуда… С чего ты взял, что он был убит?

— Он мне сам сказал, — тем же тоном повторил Антиох и как-то несерьезно, по-детски, сложил трубочкой губы, едва различимые в густых зарослях бороды.

Маргарита не знала что и думать. Если имя умершего этот странный человек мог подсмотреть где-нибудь в журнале дежурств или в медицинской карте, то про убийство — чистый блеф! Может, он провоцирует ее? Может, ему посоветовала так поступить Тамара Игнатьевна? Но откуда старшая медсестра могла знать, что Маргарита появится сегодня в ПИТе? И почему она выбрала для своих сомнительных игр самого странного и самого непредсказуемого пациента отделения?

— А… как он был убит? — сама не понимая зачем, спросила девушка.

Вместо ответа бородач грузно опустился на корточки и достал из-под тумбы оборванный конец электрического провода.

— И ты знаешь… кто убил? — Маргарита чувствовала, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Она почему-то была уверена, что Антиох стушуется от этого вопроса.

Но тот простодушно пожал плечами:

— Знаю.

— Кто? — выдохнула медсестра.

— Не могу сказать, уж извините великодушно.

— Да что же это такое! — воскликнула Маргарита. — У меня ощущение, что ты играешь со мной в какую-то странную и жуткую игру. Пугаешь меня, интригуешь и дразнишь! Если ты откуда-то знаешь… если по какой-то причине… пусть, даже сверхъестественной… тебе известно, кто убийца, — так назови его!

— Простите, если невольно явился причиной вашего волнения, — сокрушенно покачал головой Антиох. — Видит Бог, я этого не хотел. Просто… вы застали меня здесь за таинственным и даже интимным занятием и принялись задавать вопросы. Я растерялся и честно на них ответил. Но есть вещи, о которых я не могу рассказывать. Надеюсь, вы поймете меня и не станете упорствовать.

— Пойму тебя? — расширила глаза Маргарита. — Есть вещи, которые я не могу понять.

— Это не удивительно, — развел он руками и, заметив, что медсестра вспыхнула от такой неучтивости, поправился: — Мы, люди, очень многого не понимаем. Нам не дано…

— Возможно, — кивнула девушка. — Но разве не правильно, не естественно назвать людям имя убийцы? Разве не справедливо разоблачить его и наказать?

— Справедливо? — задумчиво переспросил бородач. — Что мы знаем о справедливости? С точки зрения грибочка, который я сорвал и бросил в лукошко, с ним поступили несправедливо. Он даже взял и попытался отомстить. Но ведь мне и в голову не придет, что я отравился, потому что был не прав по отношению к грибочку. Верно? Я буду думать, что просто не отличил добрый плод от дурного.

— При чем здесь грибочки? — нахмурилась Маргарита.

— Мы ничем от них не отличаемся, — развел руками Антиох. — У грибочка — своя справедливость, у человека — своя. И каждый считает, что прав.

— Какая еще справедливость может быть у грибочка?

— Во-от! — протянул бородач, подняв указательный палец. — Вы смеетесь, потому что уверены, что у низших существ не может быть понятий о справедливости. Им попросту не дано. И вы, конечно, правы. Но почему же вы не допускаете, что кто-то точно так же может смеяться над нами?

— Понятно, — покачала головой медсестра. — Ты сейчас витиевато толкуешь про Высшую справедливость?

— Ага, — просиял Антиох. — Спасибо, что поняли меня. Грибочки никогда не смогут жить по человеческим законам, а люди все-таки должны стараться жить по законам Божьим.

— То есть ты предлагаешь дожидаться Высшего суда, правильно? — Маргарита засунула руки в карманы халата. — А суду земному убийцу не предавать? И это будет по-настоящему справедливо, так?

— Бог сам управится как нужно, — серьезно ответил бородач. — И мы не должны лезть в Его дела. Без воли Божьей и волос ни с чьей головы не упадет.

— А если завтра окажется, что убийцу и без тебя вычислили, поймали и предали суду — тогда как?

— Значит, так надо. Значит, такова Его воля.

— Скажи, а ты не думаешь, что если каким-то образом тебе было дано узнать имя убийцы — то это и есть воля Божья? Может быть, ты — инструмент этой воли?

— Не-ет, — протянул Антиох и погладил ручищей бороду. — Человеку не дано слышать небо. Высшая справедливость вершится без нашего участия. — Он вдруг оживился. — Судите сами: вот я, например, живу как живется, не ропщу, не жалуюсь. Бывает, покушаю всласть, а бывает — и крошки во рту не оказывается. Но я считаю, что все это — справедливо. У меня нет выбора, и я этому рад. Небо все решает за меня.

— Ты говоришь: нет выбора? — задумчиво переспросила Маргарита. — А мне кажется, Бог всегда нам его дает. — Она тряхнула головой. — Ты говоришь: человеку не дано слышать небо? А что, если он просто глух? И что, если небо молчит?.

Антиох вздохнул и шаркнул тапочкой по линолеуму, рисуя ногой невидимые значки. Он и впрямь был похож на ребенка, только — большого, косматого и седого.

«Зачем я его пытаю? — подумала Маргарита. — Что толку с того, если он даже и назовет имя? Я же не пойду в милицию или к заведующей со словами: вот, мол, вам убийца, мне указал на него Антиох из восьмой палаты, а тому, в свою очередь, все известно от самого покойного!»

Кроме того, где гарантия, что бородач не ошибается, что он вообще в своем уме? Этот чудак мог запросто все выдумать: и разговор с призраком, и имя убийцы. Хотя… Откуда-то ведь он узнал про вырванный шнур!..

— Если я вам скажу, кто расправился с новопреставленным Михаилом, — будет только хуже, — словно прочитав ее мысли, пробормотал Антиох. — Вы не поверите, а если поверите — расстроитесь и в сердцах наломаете дров. А вот все прочие в этой больничке уж точно не поверят моим словам. Здесь нужен настоящий свидетель, авторитетный и беспристрастный. Такой, как старина Битюцкий…

Маргарита вздрогнула.

— А при чем здесь Битюцкий? — настороженно спросила она.

Не переставая чертить тапочкой на полу загадочные иероглифы, бородач пожал плечами:

— Просто если почтенный господин все равно уж бродил вечером по отделению, то наверняка мог видеть убийцу. Даже непременно видел. — Антиох шмыгнул носом. — И уж ему-то обязательно поверят. Не то, что мне…

— Битюцкий в операционной, — сказала Маргарита. — Утром ему стало плохо с сердцем. Разве не знаешь?

Бородач удивленно поднял на нее глаза.

— Н… нет, не знаю. Когда же это случилось?

— Еще до обхода. — Маргарита покачала головой. — Если ты не в курсе, значит, давненько здесь ошиваешься.

— Давненько, — простодушно согласился тот. — Новопреставленный Михаил не хотел, чтобы я ушел, не дослушав его…

— Забавно… — Маргариту так увлек этот разговор с необычным и странным пациентом, что она не заметила даже, как отступила слабость, мучившая ее все утро. Голова прошла, исчезла противная сухость во рту, и лишь глаза все еще слегка слезились от усталости. Она забыла, что собиралась позавтракать и выпить кофе, она забыла даже, зачем пришла в палату интенсивной терапии.

— Я требую адвоката и представителя парламентского комитета по правам человека! — донеслось до нее из коридора.

— Ой! — Девушка испуганно закрыла ладонью рот. — Мне нужно срочно поставить больному капельницу и начинать процедуры! — Она бросилась к кровати, на которой еще вчера лежал, подключенный к аппарату искусственного дыхания, Михаил Струковский, и схватила металлическую стойку с пустой пластиковой бутылью в держателе. — Антиох! Здесь посторонним находиться не положено. Немедленно отправляйся в палату! И можешь уже переодеваться — твои документы на выписку готовы!

Они покинули ПИТ одновременно: высокий лохматый чудак и стройная, хорошенькая медсестра.

— Кстати, а что ты делал за ширмой? — на ходу спросила Маргарита.

— Мне просто хотелось постоять там, осмотреться, — не сбавляя шага, объяснил бородач и доверительно добавил: — Ведь за ширмой какое-то время прятался убийца…

Диалог с косматым Антиохом не шел у нее из головы весь день. Маргарита ставила уколы, делала клизмы, готовила полоскания и прогревания, возилась с ингаляторами и капельницами и неотступно думала о странностях этого разговора. Она никогда не умела логически мыслить, анализировать и просчитывать, но зато обладала другим талантом — способностью чувствовать, слышать и думать сердцем. Она верила в порыв, в озарение и считала главными своими подсказчиками душу и сердце.

И сейчас ее невидимые суфлеры твердили ей: Антиох не лжет, возможно, он в самом деле наделен сверхъестественным даром понимать запредельное, поэтому и выглядит в глазах людей чудаком. А значит, все — правда: и вырванный шнур, и прячущийся за ширмой убийца! Выходит, когда Маргарита меняла раствор в капельнице, он мог находиться там, в полутемной палате, прямо у нее за спиной! От таких мыслей просто мороз по коже подирает! Но вот загадка: каким образом неизвестный злодей проник в ПИТ, оставшись незамеченным? Любой, зашедший в отделение терапии через основной вход, непременно обнаружил бы себя. Уж мимо стола дежурной медсестры по гулкому пустынному коридору никак бы не проскочил! Значит, преступник воспользовался служебным лифтом. Его двери как раз в двух шагах от ПИТа. Или же… (нет, в такое просто невозможно поверить!)… убийца — кто-то из пациентов отделения!

Маргарите стало страшно. Как можно спокойно работать, если отныне, заходя в ту или другую палату, она невольно станет присматриваться к больным, подозревая каждого из них в жутком преступлении? Если вместо того, чтобы успокаивать себя, беря пациента за руку, чтобы ввести внутривенную инъекцию, она будет думать, не эти ли пальцы вырвали из сети провод питания в ПИТе?

В два часа в коридоре возникло заметное оживление. Двери служебного лифта распахнулись, и двое санитаров выкатили на каталке пациента, накрытого до подбородка белой простыней. Один из медбратьев держал над головой пластиковый мешочек, из которого по трубке, подсоединенной при помощи канюли к руке больного, бежал раствор. Высокий худощавый врач в голубом хирургическом костюме вышел из лифта и, опередив санитаров, поспешно распахнул перед ними дверь в палату интенсивной терапии:

— Сюда, сюда… Быстренько… — скомандовал он. — Подсоедините его к приборам и проверьте работу компьютера. — А потом уже громко и раздраженно крикнул в глубь коридора: — Где, черт подери, дежурная сестра? Почему, мать вашу, опять никого нет возле ПИТа?

Маргарита оставила больного с кружкой Эсмарха в процедурной и со всех ног бросилась на зов.

— Ты, что ль, опять? — Врач подозрительно оглядел ее с головы до ног. — Совсем худо в отделении с нормальным персоналом?

— Я распишусь в журнале, — она запыхалась то ли от бега, то ли от обиды, — и все проконтролирую, можете не волноваться.

— Волноваться? — насмешливо переспросил хирург. — Мне-то чего? Расписывайся на здоровье и хоть всех больных истреби поодиночке! Было наше — стало ваше. — С этими словами он сунул ей под нос журнал с раскрытой, но еще не заполненной страницей. Сверху, над пустыми колонками, значилось имя нового пациента палаты интенсивной терапии: «Битюцкий А.А., время поступления 14.06».

Маргарита ахнула.

Ее вчерашний спаситель теперь занял место «новопреставленного Михаила».

Прихватив журнал, она заглянула в палату. Проворные санитары возились со стариком, который, похоже, пребывал в коме или просто еще не отошел от наркоза. Сейчас, при свете двух мощных ламп, подчеркивающих бестелесный овал лица, алебастровую бледность худых плеч и впалой груди, уже облепленной электродами и прикрытой паутиной проводов, он опять напомнил Маргарите привидение. Пушистые, бесцветные волосы растрепаны, тонкие, прозрачные губы сжаты в едва различимую капиллярную линию, тонкий, точно хрустальный, нос заострен — бесплотный образ, временно задержавшаяся на подушке душа!

Девушка почувствовала знакомый горьковатый привкус во рту. Сейчас ей станет дурно от страха, отчаяния и усталости. Перед глазами уже поплыли зеленоватые круги с коричневыми ободками.

В ПИТе новый пациент! И все, словно сговорившись, беззастенчиво намекают ей, что она станет виновницей его гибели! Господи! Неужели этому беспомощному старику, великодушно пришедшему ей на помощь минувшим вечером, теперь уготовано повторить печальную судьбу Струковского?! Неужели он тоже умрет непонятной смертью, а в его бесцветных, потухших глазах застынет ужас и отчаяние брошенного в бездну человека?!

— Включи электрокардиограф и проверь монитор! — раздраженно бросил ей один из санитаров — упитанный, но бойкий коротышка в синих льняных штанах, выглядывающих из-под халата.

Маргарита кинулась выполнять.

Зеленый экран осциллографа заморгал и через мгновение выдал синусоиду, послушно скачущую под ударами сердца Битюцкого. Оно бьется! Сильно, ярко, отчетливо.

Почему-то эта кривящаяся линия на мониторе успокоила Маргариту. Она будто бы получила видимое, осязаемое подтверждение того, что жизни старика ничто не угрожает.

— Счастливо оставаться! — крикнул ей на прощание коротышка, увлекая своего товарища к лифту. — Мы свое дело сделали.

— Он выкарабкается? — Глупо было спрашивать об этом санитара. Да и вообще нелепый вопрос. Не медицинский. Но Маргарите очень хотелось, чтобы эти двое, бросающие ее один на один с умирающим, беспомощным человеком, хотя бы кивнули в ответ.

— Здесь ведь как… — Коротышка весело щелкнул пальцами. — Может, выкарабкается, а может, и нет! Фифти-фифти! — И он хохотнул.

Когда за ними бесшумно сомкнулись железные двери лифта, девушка вздохнула и склонилась над столом.

Компьютер выбросил на черное поле знакомые желтые таблицы и красную мигающую рамку контроля. Давление — сто пять на семьдесят. Частота сердечных сокращений — шестьдесят ударов в минуту. Уровень кислорода в крови…

Если хоть один из этих показателей упадет ниже нормы, компьютер подаст сигнал — тот самый, противный пищащий звук, увы, уже знакомый Маргарите.

Сверяясь с данными на экране и стараясь унять нервную дрожь в руках, она заполнила нужные столбцы в журнале, потом отрегулировала «мышью» громкость сигнала тревоги до отметки «мах» и отправилась в палату.

Битюцкий неподвижно лежал на спине, облепленный датчиками и по пояс накрытый простыней. Если бы не включенные, моргающие мониторы за стеной — можно было с уверенностью сказать, что он уже умер. Маргарита достала запутанный в проводах крошечный пульт с кнопкой вызова медсестры и положила его под левую руку больного. Если старик придет в сознание и ему что-нибудь потребуется, достаточно лишь пошевелить пальцем — на основном посту зазвучит зуммер сигнала, и она со всех ног бросится на помощь.

А сейчас ей нужно возвращаться в процедурную комнату. Уколы, прогревания, капельницы, клизмы… По дороге — заскочить в ординаторскую. В конце концов, состояние больного должны контролировать врачи, а не медсестры. Только бы старик выкарабкался! Только бы пошел на поправку! Еще одной смерти она просто не выдержит!

К четырем часам Маргарита извела себя настолько, что, едва дотащив ноги до основного сестринского поста, без сил опустилась на стул, вытянула вперед руки и уронила на них голову. Чертовски хотелось спать! Голова была тяжелой, и в ней глухим рефреном звучал голос Антиоха, не обычный — спокойный, с полудетскими нотками, а взволнованный и хриплый: «Я вам скажу, кто расправился с новопреставленным Михаилом! Скажу, кто прятался за вашей спиной в полумраке палаты! Но вряд ли вам от этого станет легче! Наоборот, станет только хуже, еще мерзопакостнее станет на душе!» Голос удалялся, становился тише, слова превращались в невнятные созвучия, сливались в одно долгое, едва различимое эхо: «Сказа-ать? Сказа-ать? Назва-ать фами-илию? Тогда слу-ушайте! Во-от она-а…»

— Байкалова!

Маргарита вздрогнула и подняла голову, испуганно моргая. «Градусник» на стене показывал четверть пятого. Когда она успела задремать?

Тамара Игнатьевна склонилась над столом, как стойка душа над ванной. На ее губах играла нехорошая улыбка.

— Байкалова! — повторила она насмешливо. — Опять спишь на рабочем месте! Прелестно… У нее больные дохнут как мухи, а ей все нипочем!

— Что? — Девушка никак не могла стряхнуть с себя липкую, приставучую дремоту. — Больные?.. Еще кто-то умер?

— А тебе одного мало? — с издевкой поинтересовалась старшая медсестра.

— Простите… — Маргарита потерла пальцами виски. — Мне просто… Я немного устала, но сейчас же приведу себя в порядок.

— Надеюсь, — хмыкнула «вобла». — Ты, девонька, хоть, возможно, и последние дни, но все-таки еще работаешь в больнице! Ты пока еще медик, понятно?

— Понятно.

Тамара Игнатьевна выпрямилась и сложила руки на груди.

— Довожу до твоего сведения, Байкалова, что я в надлежащей форме доложила руководству подробности вчерашнего происшествия…

— Откуда вам знать подробности? — глухо спросила Маргарита.

— Доложила в надлежащей форме, — повторила «вобла» металлическим голосом. — И главный врач считает, что степень твоей вины должны определить правоохранительные органы. — Она торжествующе подняла бровь. — Мы уже сообщили обо всем куда следует. А это знаешь чем пахнет? Это пахнет не только увольнением, но и тюрьмой!

Последнее слово старшая медсестра произнесла раскатисто и громко, поиграв костлявыми пальцами перед самым носом девушки, чтобы та почувствовала, что это «рь-рь-рь» и в самом деле скверно пахнет.

Маргарита опустила глаза и отвернулась.

«Если бы я хотел тебя проучить, — вспомнила она жаркий шепот врача Журналова, — то сыграл бы по-крупному. Так, чтобы тюрьмой запахло. Например, спер бы у тебя весь промидол. В ответе — ты да Игнатьевна. Но она — баба ушлая, без мыла выкрутится. Вот и расхлебывала бы ты все одна, девонька…»

— Между прочим, — «вобла» понизила голос, — на зоне тебе уже не дадут кочевряжиться и морду воротить, как ты это делаешь. Тебя там быстренько оприходуют. Со всеми бабами переспишь как миленькая!

Маргарита молчала, стиснув зубы.

— Иди, умой рожу! — снова перейдя на повышенный тон, приказала Тамара Игнатьевна. — И не проспи вечерние процедуры! — Она снова хмыкнула и, развернувшись, зашагала прочь.

Девушка проводила ее долгим мученическим взглядом и устало запустила в волосы пятерню.

«Что со мной и за что мне все это? Похоже, меня подставили самым отвратительным образом! Самое печальное, что мне придется расхлебывать эту кашу до дна.

В мое дежурство случилось непоправимое — умер человек, но одной беды мало! Мне предстоит доказывать, что эта смерть — не моих рук дело! Наверное, мама права и я неудачница! Все самое худшее, самое жуткое, что могло когда-нибудь со мной произойти, уже происходит!»

На самом деле, она ошибалась.

Все самое худшее и самое жуткое было еще впереди.

В сумочке громко разрыдался Мартынов, безответно призывая свою любимую откликнуться и вернуться. Маргарита вздрогнула, достала телефон и, не веря своим глазам, уставилась на дисплей.

Звонил оперуполномоченный городского УВД Александр Михайлович Корж. Сашка Корж! Делал он это нечасто, тем удивительнее показалось ей совпадение: ведь она только что собиралась позвонить ему сама.

— Ты где? — холодно поинтересовался милиционер, даже и не подумав поздороваться. — Дежурство еще не закончилось?

— Сашка! — В голосе девушки было столько неподдельной радости, что ее собеседник невольно сменил тон и даже буркнул «привет». — Я заканчиваю в восемь, если Женька не опоздает… А потом еще… Я сама хотела… Как хорошо, что ты позвонил! Ты меня искал?

— Искал, — подтвердил Корж и добавил после паузы: — Я у тебя дома, Марго.

— Что-то случилось? — встревожилась та. Руки вдруг ослабели, а в голове роем пронеслось: «Антошка?! Мама?!..» — Говори, не тяни!

— А просто так я зайти не могу? — Голос в трубке хрустнул обидой.

У Маргариты опустились плечи.

— Прости, Саша. Я сегодня какая-то… дерганая. Одно на другое. — Она вздохнула. — Конечно, можешь заходить когда хочешь. Тебе в нашем доме всегда рады. И Антон, и мама.

— И ты тоже? — уточнил Корж.

— И я.

Это была чистая правда.

Маргарита всегда относилась к Сашке Коржу с искренней теплотой. Она писала ему в армию длинные, хорошие письма, но он перестал отвечать, как только узнал про ее отношения с Танкованом. К слову — от нее же и узнал. Маргарита не чувствовала за собой вины, поэтому осуждения и упреки знакомых принимала с негодованием.

— Сашка — мой друг! — твердила она. — Кто вам дал повод записывать его мне в женихи?

— Глупая, — сказала ей как-то мать, — наивная дурочка. Если ты провожаешь парня в армию, значит, вы с ним в глазах людей, считай, помолвлены. И он вправе надеяться, что ты его будешь ждать.

— Но это же не так! — с отчаянием возразила Маргарита. — Мы с Сашкой никогда даже не говорили о любви!

— И опять — глупая, — усмехнулась мать. — В таких вещах и без слов многое понятно.

— Как же можно — без слов? Без признаний, без объяснений, без жаркого шепота и страстных взглядов?

— А от физика своего ты много страстных признаний слышала? — съязвила мать. — Вскарабкался на тебя, кобелек, без всякого жаркого шепота!

Маргарита опустила глаза.

— Признания были… Мои.

Сашка вернулся из армии, когда Антону был почти год. Маргарита ждала, что он зайдет поздороваться, повидаться. Может быть, захочет с ней объясниться. Но Корж не появился. Тогда она сама отправилась к нему.

— Нам не о чем говорить! — отрезал он. — Ты предала меня.

— Неправда! — Щеки девушки пылали. — Я всегда дорожила нашей дружбой и дорожу до сих пор.

Объяснение получилось скомканным и пустым.

— В общем, так, — закончила Маргарита. — Хочешь остаться мне другом — я всегда тебе рада. Знай это.

Сейчас Корж словно напомнил ей тот давнишний разговор. И в этом пустяшном и даже кокетливом переспрашивании — мол, а ты рада мне? — крылась какая-то новизна, таилось что-то непохожее на обидчиво-серьезного и иногда грубоватого Сашку Коржа. Он временами наведывался в гости, играл с Антошкой, сдержанно и с достоинством беседовал с матерью Маргариты о всякой ерунде, исподлобья кидая на девушку тяжелый, испытующий взгляд, и уходил восвояси. Он не оказывал Маргарите никаких знаков внимания, способных дезавуировать, обнаружить его отношение к ней. Он и не ухаживал, и не дружил. Он просто иногда появлялся по старой памяти, подобием телеграммы от дальних родственников, которую, еще не прочитав, можно расценить и как вежливое напоминание о себе, и как тревожный сигнал о неведомом происшествии.

— Он тебя любит до сих пор, — утверждала мать.

— С чего ты взяла? — отмахивалась Маргарита. — Сашка давно выкинул из головы свое юношеское увлечение.

— Я очень рада тебе, — повторила она.

— Не потому ли, что у тебя неприятности на работе? — насмешливо уточнил Корж.

— Ты уже знаешь?..

— Разумеется. Нам позвонила докторша ваша… — Он хмыкнул. — Сказала, что ты передушила всех больных в отделении.

— Заведующая? — ахнула Маргарита. — И она тоже считает, что я?..

— Ничего она не считает! — перебил Корж. — Просто перестраховывается. Дураку понятно. Каждый прикрывает свою задницу, Марго.

— Значит… ты приедешь? — робко спросила она.

— Куда? В больницу? На фига?

— Ну как же… — Маргарита растерянно пожала плечами. — Тебе же нужно отреагировать на сигнал.

— Отреагирую, — пообещал Сашка. — Ваши трусливые эскулапы, вместо того чтобы лечить людей, только подкидывают нам бумажной волокиты. А мы, вместо того чтобы ловить «псов», вынуждены тратить время на всякие глупости!

— Это не глупость, Саша… — тихо сказала она. — Умер человек…

— У вас всякий день кто-нибудь умирает. И что? Мы должны держать бригаду для каждого вашего жмурика?

— Похоже, что это убийство, Саш… — Голос Маргариты сделался глуше. — Наверное, тебе все-таки следует приехать сюда, поговорить с заведующей, с дежурным врачом, с больными и… со мной.

— Мы с тобой поговорим вечером, — пообещал Корж. — Я дождусь тебя. — Он опять хмыкнул. — Антошка, похоже, единственный человек, который рад мне по-настоящему, без корысти.

— А место преступления? — настаивала Маргарита. — Неужели ты не хочешь даже взглянуть на него?

— Только не убеждай меня, что было преступление, — посоветовал Сашка.

— Было… И похоже, здесь все считают виноватой меня! Мне очень плохо. А ты не хочешь мне помочь!

— Завтра с утра у вас в больнице будут два наших опера, — пообещал Корж. — Все посмотрят, всех опросят, со всеми пообщаются.

— Завтра? — удивилась Маргарита. — Быстро же работает наша милиция! Приезжает на место преступления через полтора суток!

— Работает как может, — буркнул он. — Вы тоже, между прочим, сообщаете о происшествии лишь на следующий день.

— Как же вы теперь станете искать убийцу?

— Убийцу ищут, когда есть убийство, — резонно заметил Корж. — А халатность и глупость врачей — компетенция самих врачей. Мы в такие дела без крайней нужды не лезем. Наслышаны о вашей корпоративной солидарности.

— Какая солидарность, Саша? — воскликнула Маргарита. — Мне здесь чуть ли не в открытую говорят, что я убила пациента!

— Тебе не о чем беспокоиться, — заверил он. — Я позабочусь, чтобы злые языки умолкли.

— А о поиске убийцы позаботишься? Настоящего убийцы…

— Прости, меня Антошка зовет рисовать черепашек-ниндзя… — Корж положил трубку.

В половине седьмого, после окончания вечерних процедур, Маргарите наконец удалось заварить себе кофе. Она сидела за столом основного поста и с наслаждением вдыхала аромат, исходящий из большой белой кружки с полустершейся надписью «Я люблю Нью-Йорк». Круассан, оставленный утром Женечкой на чайном подносе, теперь лежал перед ней на крохотной бумажной салфетке и выглядел хоть и подсохшим, но очень и очень аппетитным.

С фотографической карточки в небольшой стеклянной рамке на Маргариту смотрели два самых близких человека: мама — Нонна Карловна, строгая и даже хмурая шестидесятилетняя женщина, и сын Антошка — беззаботный пепельно-русый мальчуган с глазами своего отца, Максима Танкована. Этот снимок всегда стоял на столе дежурной медсестры, и Маргарита любовалась им, когда в редкие часы отдыха, отвлекшись от формуляров и процедурных листов, сидела одна в ночной больничной тишине, подперши рукой подбородок и задумчиво улыбаясь.

Вот и сейчас она с грустной улыбкой смотрела на любимые лица и тихонько качала головой:

— Все хорошо, мои дорогие… Я справлюсь… Все хорошо…

Мать Маргариты отличал тяжелый, неуживчивый характер. Она была замкнута, немногословна, сварлива и даже иногда откровенно враждебна к окружающим. Когда Маргарита была маленькой, Нонна Карловна работала диспетчером в автобусном парке и умудрилась оставить там о себе только нелестные воспоминания.

«Ханжа! Старая дева! Грымза!» — вот далеко не полный перечень эпитетов, которыми награждали ее коллеги. У Нонны Карловны никогда не было подруг, она презирала женщин, а мужчин и подавно терпеть не могла, чем заработала себе ярлык мужененавистницы. Совсем как нынче — Маргарита. Ведь и ее такие, как Журналов, обвиняют в неприязни к мужскому полу и ханжестве.

Впрочем, девушка всегда и во всем была противоположностью своей матери: добра, терпелива, отзывчива и… наивна. И лишь одно делало их похожими — странная, самоотверженная любовь к единственному мужчине. Маргарита не знала своего отца, а мать почти никогда не говорила о нем. Короткое знакомство двух одиноких людей завершилось, вероятно, так же внезапно, как и вспыхнуло. Но оно оставило после себя живое напоминание о ярком и красивом чувстве — родившуюся Маргариту. А еще непреходящую любовь — такую сильную, что до сих пор в сердце матери не освободилось место для другого мужчины.

Выйдя на пенсию, Нонна Карловна практически перестала показываться на людях. Она редко выходила из «чертовой избушки» (так почему-то окрестили их деревянный сруб — единственный жилой дом за чертой города у самого леса). На бывшей работе кто-то распустил слух, что Нонна Карловна гадает по руке, привораживает и нагоняет порчу. Маргарита никогда не видела мать ни за картами, ни со свечой в руке, ни с какими-то ни было иными атрибутами экстрасенса. К ней действительно временами наведывались бледные женщины и хмурые, растерянные мужчины с просьбой «успокоить душу». Они неслышно на цыпочках прокрадывались в комнату матери — «святая святых», куда она не пускала никого, даже внука, — а потом так же тихо и незаметно уходили.

Неизвестно, чем помогала им Нонна Карловна, и помогала ли вообще, но на бывшей работе за ней прочно закрепилась слава колдуньи, в особенности после того, как там случился пожар. Огонь свирепствовал ровно сутки и уничтожил несколько административных зданий и автобусное депо, в котором когда-то работала мать Маргариты. Из ряда вон выходящим это происшествие делало то, что случилось оно в конце сентября — в самый сезон дождей, — но ни ливень, ни усилия сбившихся с ног пожарных не смогли остановить злобную огненную стихию. Пожар бушевал ровно столько, сколько ему было нужно, и стих сам собой.

— Это Нонна из чертовой избушки наколдовала! — судачили бывшие коллеги. — Слышали? В огне сгинул зав-гар Белобородько! А он, бедняга, Карловну чем-то обидел, когда та была его подчиненной!

Следствие по этому странному делу велось месяц, причиной пожара назвали поджог, но злоумышленника так и не нашли. К Нонне Карловне наведывались из милиции «просто так, пообщаться», но она к ним даже не вышла — заперлась в комнате и на просьбу «ответить на один маленький вопросик хотя бы из-за двери» отвечала презрительным молчанием.

Вообще, мать Маргариты покидала свою «избушку» только по необходимости — в магазин сходить или Тоху из садика забрать. В конце концов, и без того малочисленные знакомые Нонны Карловны начали о ней забывать. В последнее время даже жаждущих «успокоения души» стало меньше.

У самой Маргариты отношения с матерью складывались непросто. Нонна Карловна осудила дочь за связь с Танкованом, с «этим похотливым красавчиком», а когда та, возражая, вспомнила про собственного отца, влепила девушке пощечину.

— Будешь дерзить — выгоню из дома! — пообещала она. — Вместе с нагулянным дитем!

Однако когда Антошка появился на свет, сердце суровой женщины дрогнуло. Она взяла на себя значительную часть забот о ребенке и никогда более не попрекала им дочь.

Маргарита и в свои двадцать три любила мать любовью той маленькой, несмышленой девочки, которой достаточно просто ткнуться носом ей в подол, спрятать свою ладонь в ее большой, натруженной ручище, чтобы высохли слезы, исчезли страхи и обиды, чтобы грозный мир отступил, уважительно склонив голову перед такой неоспоримой защитой. Правда, ей часто не хватало матери-подруги. Той, с которой можно поболтать долгими вечерами, пожаловаться на судьбу или поделиться нехитрыми женскими радостями, у которой можно спросить мудрого совета. Властная, волевая и безапелляционная в суждениях, Нонна Карловна была дочери защитницей, но не утешительницей, опорой; душеприказчицей, но не душой.

Маргарита успела надкусить круассан и сделать глоток обжигающего кофе, когда в коридоре пролилась дребезжащая, оглушительная трель звонка. Она вздрогнула, похолодев от ужаса: «У Битюцкого остановилось сердце!» — но тут же сообразила, что звук, прокатившийся по отделению, отличается от того, что обычно издает компьютер системы контроля. Этот оглушительный звонок — не что иное, как сигнал… вызова дежурной медсестры из ПИТа!

Девушка быстро поставила кружку на стол, едва не расплескав горячий кофе, и бросилась по коридору к палате интенсивной терапии.

Битюцкий пришел в себя! Он жив, он очнулся и зовет Маргариту. Теперь настал ее черед прийти на помощь старику. Теперь он заперт в четырех стенах, беспомощный и напуганный, а она — его спасение, его надежда и опора.

Рамка контроля на мониторе показывала: давление — девяносто на шестьдесят, пульс — пятьдесят пять ударов в минуту, уровень кислорода в норме.

Маргарита распахнула дверь в палату.

Битюцкий по-прежнему неподвижно лежал на спине, утыканный черными датчиками приборов, только теперь его глаза были полуоткрыты, а тонкие губы шевелились, словно он пытался послать кому-то воздушный поцелуй. Расширенные зрачки уставились на медсестру, и взгляд старика приобрел осмысленное выражение. Маргарите даже показалось, что в нем мелькнула радость.

— Хршо… Што вы пршшли, — прохрипел больной.

Девушка закрыла за собой дверь и приблизилась к кровати.

— Вы очнулись от наркоза! — радостно сообщила она. — Это замечательно! Замечательно, слышите?

— Сл… шшу…

— Теперь все будет хорошо, — заверила Маргарита. — Иначе и быть не может.

— Бррсьте вы эти… шштучки… — Битюцкий устало опустил веки. — У нас мал… времени…

Девушка мягко взяла его за руку. Она была холодной и легкой, словно у старика отсутствовали кости.

— Вам нельзя много разговаривать, слышите? Набирайтесь сил…

— Не… когда наби… раться… — Битюцкий вновь открыл глаза. Теперь в них плескалось страдание. — М… ня… ххтят убить.

— Убить? — Маргарита ощутила неприятный холодок между лопатками.

Старику было трудно говорить. Он хрипел, выдавливая из себя и выплевывая слова. На лбу в свете холодных ламп блеснула крупная россыпь пота.

— Да… Какх… Струковского…

— Поверьте, — пролепетала девушка, чувствуя, что пол под ногами начинает раскачиваться. — Вам ничего не угрожает! Я не покину пост и не захлопнусь в процедурной! Я не позволю, чтобы из-за моей рассеянности или беспечности опять случилось несчастье!

— Нету в том… твоей вины, барршня… — Старик перешел на шепот и покосился на металлический зажим, в котором тонкие провода сплетались в один толстый черный шнур, уходящий куда-то поверх его головы за кровать. — Тебе корить… себя не в чем. Дверные замки… жжлезяки бездушшные… Но и люди бывают не лучшше.

— Что вы хотите сказать? — пролепетала Маргарита.

Прежде чем ответить, Битюцкий опять закрыл глаза и судорожно сглотнул, будто в горле что-то мешало.

— Вччрра… я видел того, кхто выкходил… отсюда, — прошептал он, задыхаясь и не размыкая век. — И кхто заперр ттебя…

«Может, он бредит? — мелькнуло у девушки в голове. — Он явно в полуобморочном состоянии!»

— Не волнуйтесь так, — попросила она. — Может быть, отдохнете и расскажете мне все потом?

Битюцкий приоткрыл глаза. Было видно, как огромные зрачки, почти слившиеся с радужной оболочкой, закатываются за веки.

— Пптом… не… плучитсся… Этт человек видел ммня… И не даст мне жжить… Утррм мне ужже дали лекррство…

Маргарита не верила ушам.

— Этот человек уже попытался убить вас, дав утром лекарство? — Она заморгала и машинально оглянулась, не подслушивает ли кто этот жуткий разговор. — Тот самый человек, который, как вы говорите, выходил вчера вечером из ПИТа, а перед этим запер меня в процедурной? Правильно?

Старик нетерпеливо кивнул, и провода над его головой дрогнули.

— Ты длжна… знать. Это…

В комнате на секунду воцарилась гробовая тишина. Было слышно, как что-то пощелкивает в разводной коробке, привинченной к стене у изголовья кровати. Хрюкнул кран над умывальником в самом углу палаты, и в стальную раковину гулко стукнула капля.

— Это… — старик захрипел сильнее, он старался вдохнуть в легкие побольше воздуха, чтобы разом произнести имя. — Это… журна… евге…

Глаза закатились так, что остались видны лишь желтоватые белки, и Битюцкий замолчал.